Приручи мою боль, любимый (18+)

Вода обожгла, но зато плеснула и глубоко внутрь, в душу, как будто хотела напомнить ему, что душа — жива. И может не только болеть и ныть, но и по-детски ухать куда-то в живот и барахтаться там, как сам он барахтался, покрикивая и повизгивая от восторга, ныряя и совсем на несколько счастливых мгновений забыв, что он вообще-то хотел только быстро вымыться, чтобы смыть с себя запахи Минхо и Ёнджуна. Он не взял с собой ничего, ни чтобы омыться всерьёз, ни чтобы вытереться, но ему было всё равно. Он плавал, выбрасывая руки вперёд и чуть подныривая головой, а потом нырял полностью, погружаясь почти до дна и прихватывая в каком-то детском восторге с этого самого дна камешки, а потом выпрыгивая из воды, чтобы громко вдохнуть долгожданного воздуха. Наплававшись, он быстро ополоснул волосы и стал яростно обтираться ладонями, вымывая запах с шеи, и груди, по которой тёрлась голова Ёнджуна. Хорошо, что течка только-только закончилась, так что собственный запах был очень сильным. Пока обмывался, заметил серьёзный свежий укус на плече, которого не было, а также несколько начинающих наливаться пятен на рёбрах — следы, оставленные ему чёртовым Мо Ёнджуном. "А я и не собираюсь раздеваться ни перед кем, — вскидывая подбородок, чтобы приободриться, сказал себе Джисон. — Какая кому разница? И кто считал? Кому я там был нужен?" Получилось почему-то не очень убедительно, но Джисон сердито хмыкнул и решил выкинуть это из головы. Чистой, освежённой головы, между прочим. Вот только когда он начал выходить на берег и уже подошёл к своей одежде, прямо на него из леса вышел альфа. Высокий, с копной чёрных волос и пронзительными синими глазами. Вожак. Вожак! Джисон так растерялся, что застыл, как был, совершенно голый и с рубахой в руках. А вожак, сосредоточив на нём взгляд, быстро охватил им фигуру замершего омеги и нахмурился. Джисон, который только в этот момент сообразил, что стоит перед чужим альфой совершенно голым, мокрым и тупит, прижал рубаху к животу, пытаясь прикрыться, и вдруг, неожиданно даже для себя, отчаянно выкрикнул: — Что смотришь! Как не стыдно! Отвернись! Если и вожак, то что?! Альфа перевёл взгляд с его бёдер на лицо, нахмурился и, кажется, немного покраснел, что повергло в дикое изумление Джисона, ожидавшего, что сейчас волк обратится, кинется на него и убьёт, а то и так задушит, голыми руками, за дерзость. Вожак прорычал что-то злое и суровое в ответ, пару раз мотнул головой на мостки, а потом на лес. И вдруг Джисон осознал, что понимает, что ему говорят. Что надо головой думать, прежде чем купаться голышом в одиночку да напротив места постирки и леса, где многие собирают травы и просто гуляют. Омега заморгал виновато и забормотал, бочком двигаясь к невысокой сосенке, что росла почти у берега: — А и что, а? Никого не было весь день, никого! А тут — пожалуйста! Но альфа его уже не слушал. Прорычав что-то невнятное, он развернулся и быстрым шагом отправился обратно в лес. Эта встреча выбила Джисона из колеи. Душа дрожала от страха, потому что он представления не имел, что делали волки с теми, кто вот так нагло орал на вожака, не проявив к нему при встрече ни почтения, ни послушания. А ещё... Этот альфа видел его голым, совсем беззащитным — и... просто нарычал и пошёл восвояси. Это было совсем как-то... Ну, Джисон, конечно, не Минхо, не красавчик писаный, но он был совершенно уверен, что будь на месте этого альфы вождь его племени, он бы сейчас уже стонал и рвался под ним, прямо здесь, на берегу, а потом бы, скорее всего, удовлетворял его приближённых, без которых тот никуда не выходил. И это всеми бы посчиталось чуть не за честь, и точно никто не встал бы на сторону Джисона. Потому что — вождь. Потому что — альфа! А этот... При этом Джисон прекрасно знал, каким грозным, каким жестоким и суровым может быть этот волк. Он с трепетом вспоминал о том, как рычал вожак на них тогда, во времянках, как все они, омеги-перелётчики, были готовы опуститься перед ним на колени и вжать подбородки в грудь. А значит, внутренняя сила была у вожака огромной, побольше, чем у любого альфы любого человеческого племени. Так что или Джисон совсем уж не привлёк его (что, честно говоря, немного царапнуло, но он загнал это поганое ощущение в глубь души), или... Или здесь были другие порядки. Встретил омегу в ненужное время в неправильном месте — нарычал и отпустил нетронутым. Забота? Вожак... Надо бы узнать, как его зовут. Сильный, настоящий альфа. За таким и в бой нестрашно, наверно. Джисон поймал себя на том, что пялится волку вслед, ударил себя по щеке и быстро стал одеваться. "Вот придёт к твоему альфе этот красавец-вожак, да как скажет ему, что ты голяком альфам попадаешься на реке, — замирая внутри, думал он, торопливо завязывая рубаху у горла, — вот и посмотрим. Только задница поджила, да? А обнюхает Хёнджин, поймает снова аромат Минхо или Ёнджуна, так и разбираться не станет, конец тебе, шлюшка!"

***

Он шёл, почти не таясь, по широкой, хорошо утоптанной дороге между домами, в задумчивости скользил глазами по заборам, оценивал богатство построек и всё лучше понимал, что попал, наверно, в один из самых больших и богатых домов деревни. Вообще волки жили не так чтобы широко и пышно. Дома в основном были в три-четыре окошка, часто встречалась пристроечка сбоку, в которой они готовили еду, во дворах редко где было больше одной постройки. Но дома все были очень уютными на вид, на окнах висели светлые завеси, прикрывающие хозяев от любопытных соседей. Эти завеси трепетали на весеннем ветру и дома как будто мигали приветливо тем, кто шёл мимо них. Почти везде в саду или около дома копошились люди. Они перекликались с соседями, смеялись. Некоторые просто сидели на приступочках, некоторые — суетились у деревьев или в пристройках. Много где хозяева готовили еду, из труб шли дымки, окна были во многих домах распахнуты и оттуда доносились вкусные запахи. Джисон вспомнил, что не обедал, его живот обиженно уркнул, но ему было не до него. Чем ближе он подходил к "своему" дому, тем болезненнее сжималось его сердце от страха. Он вдруг как-то быстро вспомнил, почему решил сбежать и ждать возвращения Чонджина. В голове вертелось, что Хёнджин уж наверняка его хватился и сейчас злой, как леший в гон. А что может ему сказать Джисон? Что дико испугался постели? Что не даст себя пользовать? Что... Что? Так что, выйдя на длинную и почти прямую дорогу, ведущую к большому красивому дому за резным невысоким заборчиком, он почти совсем замедлил шаг. И тут его окликнули. Он удивлённо обернулся и увидел малыша Сонхуна. Тот стоял за забором у небольшого и очень простого на вид дома, без украшений на окнах, без затейливого петушка на крыше. Грубоватое крыльцо в три ступени, почти пустой двор, без цветов и кустов. И широкая светлая улыбка, светившаяся на лице омежки была единственным украшением этого места. Джисон радостно вскрикнул и подбежал к мальчонке. Тот протянул руку старшему и чуть потянул на себя через забор, благо, тот был невысоким. Они обнялись. — Как ты, Хуни? — тихо спросил Джисон, ласково оглядывая чистенькое личико с огромными глазами, светлую шею в вороте простой светлой рубахи и мягкий румянец на обычно таких бледных щеках. — У меня всё хорошо, хорошо, Сонни! — торопливо, почти захлёбываясь в своей милой радости, залепетал мальчик. — Тебя не обижают? — Джисон кинул вороватый взгляд на открытые окна дома, охватил взглядом двор. Сонхун отчаянно замотал головой и перешёл на низкий, слегка срывающийся от волнения шёпот: — Он такой странный, знаешь? Ну, м-мо... Ммм... Сухёк. Его зовут Сухёк. Красивое имя, да? Такое... сильное и доброе. И он нестрашный, нет, совсем нет! — Сонхун заглянул в глаза Джисону, как будто ему важно было убедить старшего в этом. — У него шрамы иногда болят, так он тихо стонет во сне. Он даже во сне не хочет меня будить! А я приду и глажу его. Он успокаивается. И он так меня... — Так вы... спите... — растерянно начал Джисон, и сам смутился своего невысказанного вопроса. — Нет, — шепнул заалевший Сонхун. — Он только меня иногда... Ну... Немного целует и иногда кус...схает... Мальчик захлебнулся воздухом от смущения, и Джисон невольно заулыбался этому невинному смущению. В его руках Сонхун пару раз не удерживался и кончал, так что совсем уже безмятежной овечкой он не был, но сейчас, говоря о своём альфе, он на самом деле робко и стыдливо хвастался тем, что его не трогают, что берегут. И это было ужасно мило. Джисон осторожно погладил Сонхуна по голове, а тот продолжил: — Сказал, что мне подрасти надо, понимаешь? Он ребёнка хочет, так и сказал, а пока — только чуть-чуть. — Мальчик вскинул на Джисон горячие, светлые от тихой радости глаза и сказал: — Он мой Обещанный! Как в сказе! Он так со мной осторожен! Так... — На глазах у Сонхуна блеснули слёзы. — А самому ему больно! И он мучается, что не может меня... что не хочет... то есть очень хочет, но не делает! Он мне даже цветов принёс из леса! А меня в лес не пускает, и на речку не велит ходить, чтобы кто чужой не обидел! Сказал: расти. А сам смотрит так, что... — Сонхун прижал ладони к щекам и добавил почти шёпотом: — И так пахнет... Он такой вкусный! Я ночью иногда пробираюсь к нему, чтобы полежать и... понюхать его! — Ах ты маленький развратник! — шутливо покачал головой Джисон, чувствуя, как невольно и сам краснеет и удивляется этому, а потом нахмурился: — Подожди, Хуни, а как ты его понимаешь? Ты... — Он встрепенулся. — Ты тоже понимаешь волков? — Нет! Нет, что ты! — помотал головой Сонхун и робко улыбнулся. — Я у Есана спросил, что значит... ну, то, что он говорит. Запомнил — и спросил. И он мне перевёл. Так и узнал. Есан кое-кому из наших вот так помогает, учит как и что сказать альфе, как что в доме у них называется. Твоего Ликса вот видел там один раз, тоже что-то спрашивал. Джисон прикрыл глаза. Точно. Какой же он тупорог! Есан! Можно же у него, наконец, спросить, что обозначает это странное "Хан" и "Хани", которыми постоянно называет его Хёнджин, когда целует и лапает. И кое-что ещё, что запало ему в душу и память в течку, — тоже. — Спасибо, малыш, — тепло сказал он Сонхуну, а на его удивлённый взгляд помотал головой. — Неважно. Скажи, как ты кушаешь? Твой... Сухёк — охотник? — Он у меня гончар! — с гордостью ответил Сонхун. — Знаешь, какие кринки делает? Ммм — закачаешься! А ещё умеет стаканы делать и расписывает их! И я уже его попросил научить, он только посмеялся, но я упорный, я добьюсь! И буду помогать ему! — Стаканы? — задумчиво переспросил Джисон, вспоминаю побитую им посуду в доме Хёнджина. — А... что же он берёт за стакан? — Не знаю, — растерялся Сонхун, — а ты себе что ли хочешь? Так я спрошу, хочешь? Ты только скажи! — Н-нет, погоди, — остановил его старший. Он ведь и сам не знал, а нужен ли был Хёнджину тот стакан, или он за чашки так вызверился на него тогда. Или вообще на его неуклюжесть в целом обозлился. — Ты знаешь, ты спроси, что он возьмёт за очень красивый стакан, чтобы цветок был на ручке... — На стакане ручка? — удивился, перебивая, Сонхун. — Ну... — Джисон растерялся. — Просто он длинный такой, не как кружка. И весь расписан чёрными узорами. — Я спрошу, Сонни! — раздувая щёки от гордости за своего альфу и стараясь выглядеть солидно, сказал Сонхун. — А ты... Ты ещё придёшь? О... — Он как будто немного испугался. — Тебя твой альфа одного отпускает? Вот так — по улице? Просто Есан предупредил меня, что мой Сухёк боится меня выпускать со двора, потому что не все волки нам здесь... рады. — Он смущённо потупился, и Джисон, тяжело вздохнув, кивнул. А мальчик продолжил: — Я слышал, что один волк твоего Ликса чуть к себе не уволок, его какой-то очень красивый альфа спас... О! — Сонхун вытаращил на напрягшегося и нахмурившегося Джисона глаза. — Так а Манчон сказал, что это твой альфа был! Вытащил твоего Ликса из рук какого-то уёбка и дал тому по морде. А на Ликса так прикрикнул, что тот стрекача дал, что пятки засверкали! — Когда? — прошептал Джисон, у которого сердце зашлось от тревожной мути. — Когда это было? — Ну... не знаю, — пожал плечами Сонхун. — Недавно. Манчона я позавчера видел, так что... До этого, значит. — До этого, значит, — растерянно повторил Джисон. — Понятно. Ладно, малыш, я пойду. А то твой альфа скоро вернётся, ругаться будет... — Не будет, — светло улыбнулся мальчик. — Он дома. Он сейчас работает. А я вот вышел немного подышать. Ты же знаешь: я вечер люблю. Закат люблю. Джисон улыбнулся ему в ответ и потрепал парнишку по волосам.

***

Он подходил к калитке своего дома в смятённых чувствах и глубоко задумавшийся о том, как бы узнать, где живёт Есан (и ругающий себя, что не спросил об этому у Сонхуна), и как бы подгадать так, чтобы сбегать к нему, не вызывая гнева Хёнджина, и так, чтобы альфы Есана не было дома. Поэтому когда на его плечо опустилась тяжёлая рука, он подпрыгнул от страха и крикнул чуть не на всю улицу. — Сонни? — Чонджин смотрел на него удивлённо и встревоженно. — Чонни! — с восторгом выдохнул Джисон и схватил его руку. — Ты так рано! Я так рад! Альфа засмеялся, и тревога в его глазах сменилась обычными милыми звёздочками. Он о чём-то заговорил, кажется, рассказывал о том, как хочет есть. Они вошли во двор рука об руку. Джисон быстро и беспокойно осматривался: Хёнджина нигде не было. Альфа нашёлся на кухне. Он сидел за столом, подперев руками голову, и что-то мычал себе под нос, немного покачиваясь. Рядом с ним стоял стакан и странного вида бутыль. Чонджин сразу злобно зарычал, когда увидел эту милую картину. Он подошёл к брату, резко что-то говоря. Хёнджин поднял на него мутный, как будто очень сонный взгляд и вдруг рявкнул на него так, что Джисон подпрыгнул и вжался в стену от страха. Но Чонджин упёр руки в бока и рявкнул на старшего в ответ. А потом быстро что-то начал говорить и кивнул в сторону замершего омеги. Хёнджин медленно последовал за его рукой глазами и упёрся в полные страха глаза Джисона серым, ничего не выражающим взглядом. Он встал, чуть покачиваясь, и пошёл на омегу. Джисон закусил губу и зажмурился, ожидая удара или... Или чего-то ещё... Позади Хёнджина тревожно и угрожающе заворчал Чонджин, но старший не обратил на это никакого внимания. Он схватил Джисона, приподнял, прижал к стене, наваливаясь, и стал жадно, откровенно и никого не стесняясь обнюхивать его. Его нос заскользил по шее, по вискам Джисона, он потянул за завязки рубахи — и они разошлись, обнажая шею и часть плеча и груди. Джисону было ужасно страшно. От альфы пахло дурманом, горьким и не очень приятным. Но, кроме этого, Джисон захватывающе остро чувствовал желание альфы. Горячее, жадное, пошлое желание вжать его, омегу, в стену и присвоить, забрать себе. Пальцы Хёнджина впивались в его многострадальные бока, а к носу присоединились уже и горячие влажноватые губы, что касались мягко шеи и ямочек около неё. И от этого всего Джисона слегка повело. Поэтому он и не сопротивлялся, лишь коротко и рвано выдыхал, пытаясь не увлечься, не потерять себя. Это было трудно, и он уже сам слегка сжимал свои пальцы на затылке альфы, пробираясь в его волосы... Чонджин сказал что-то очень отрезвляющее, проворчал сердито, а потом явно обратился к Сонни: — Встра-хея, Сонни, хорруму мастери? Хорруму ма-аркае, Сонни! Джисон кивнул и тихо ответил: — Ладно, я отведу. Он осторожно высвободился из рук Хёнджина, который и не сопротивлялся слишком, взял своего альфу за кисть и повёл в спальню. Там Хёнджин сам завалился на свою постель и тут же захрапел. Джисон склонился над ним. Лицо альфы горело болезненным румянцем, губы были искусаны, обмётаны нехорошим белым, приоткрыты и сухи. Ресницы чуть трепетали, а пятно от укуса Джисона под челюстью было странно алым, как будто его долго тёрли. Почему он решился, почему сделал именно это, Джисон и сам не знал. Но он склонился над альфой и нежно прикоснулся к его губам своими. А потом ещё и ещё раз. Они были горькими — губы Хёнджина. А вот когда Джисон мягко стал целовать болезненно-красную метку на его шее, то почувствовал, что там кожа была странно сладкой и безумно приятной на вкус. И он, опершись на руки около плеч альфы, стал целовать его всё увереннее, прикрывая глаза от наслаждения. Хёнджин застонал и смял в пальцах покрывало. Джисон же стал лизать ранку, проходясь по ней широко и мокро и ощущая, как забилась рядом с ней тревожная жилка, а воздух в комнате потяжелел от кисло-сладкого аромата Хёнджина. Альфе нравилось... Альфа был, судя по аромату, в восторге от того, что делал Джисон. И хотя омега это отлично почувствовал, но то, что Хёнджин вдруг выгнется, выстонет низким и хриплым — "Хани... О, Со... Сон-ни..." — и кончит, содрогаясь под изумлённо застывшим над ним омегой, ухватив его за руку и распахивая широко глаза, — вот этого Джисон совершенно не ожидал.