Приручи мою боль, любимый (18+)

Стон... Тягостный всхлип... Плач — жалобный, безнадёжный... Джисон вскочил с постели, стряхивая с себя остатки дрёмы и, ещё не совсем понимая, что происходит, безошибочно метнулся к комнате Чонджина. Альфа снова лежал на полу, сжавшись в комок, обнимая себя руками, и тихо выл. Глаза его были плотно закрыты, он был бледен, и луч луны, падающий ему на лицо, делал эту бледность просто смертельной. Джисон заметался, пытаясь сообразить, что делать, и кинулся к кухне. Дрожащими от никак не отпускающей его слабости руками он набрал из бочонка в большую кружку воды и вернулся в комнату. — Где ты? — сквозь зубы шепнул он, пытаясь сообразить, где может быть Хёнджин. Он быстро опустился перед тихо плачущим Чонджином на колени и, черпая воду из кружки, стал отирать его лицо. При этом он шептал, поглаживая другой рукой мокрые от пота волосы младшего: — Тише, мой хороший, тише... Ну же, не плачь, а? Тише, ты такой сильный, ты такой смелый, да? Ты справишься! Чонни, милый... Проснись... Проснись, Чонни, всё хорошо... — Не буди, Сонни, дхаро... От тихого угрюмого голоса, что раздался у него за спиной, он дико вздрогнул и сдавленно вскрикнул. Тут же зашипев, он обернулся: Хёнджин подходил медленно и как-то неуверенно. На нём было какое-то покрывало, обёрнутое вокруг бёдер. Всё. И в лунном свете слишком хорошо были видны два больших засоса у него на шее, а метка Джисона выделялась алым вызывающим пятном. Хёнджин подошёл к брату, нахмурился и, опустившись рядом с ним на колени, осторожно приподнял его, укладывая удобнее, чтобы тот мог опираться на грудь старшего, а голову Чонджина он уложил себе на плечо. Умостив брата, он поднял взгляд на замершего с водой, стекающей с его пальцев, Джисона и кивнул: давай. Омега быстро придвинулся и снова стал стирать с лица похныкивающего и скулящего от внутренней боли Чонджина выступивший пот. Капли стекали по щекам младшего и, скользнув по его шее, продолжали путь по груди его брата. Но Хёнджин, казалось, не замечал этого. Он пристально смотрел на Джисона, который под этим взглядом просто горел. — Не смотри на меня! — в конце концов не выдержал омега. — Чего тебе? — Хани... — тихо ответил волк. — Ухраер-ро, хани... Понимаешь меня? Джисон вскинул на него изумлённые глаза и испуганно заморгал, внезапно осознавая, что Хёнджин только что произнёс последние слова на языке морвы, даже не коверкая их. — Ты что... ты говоришь по-нашему? — пролепетал омега, его рука, приподнявшая было кружку, дрогнула, и он чуть не выронил её, но Хёнджин осторожно поддержал его кисть свободной рукой. Он что-то сказал, спрашивая, но Джисон не понял его. "Показалось? — заполошно билось в голове. — Только... это ведь не первый раз, да? Что происходит?!" Он перевёл взгляд на Чонджина, который скулил уже тише, всхлипывал и жался к груди брата, ёжась и цепляясь пальцами за его руку. — Надо его на постель перенести, — тихо сказал Джисон, — и укрыть. Ему, кажется, холодно. Хёнджин рыкнул что-то невнятное, но потом кивнул, встал, поднимая брата на руки, и бережно уложил его в постель, а после прикрыл цветастым одеялом. Они ещё какое-то время постояли у постели младшего альфы, наблюдая, как постепенно выравнивается его дыхание, как медленно розовеет лицо, а когда он повернуся набок и, сложив под щёку ладони, чмокнул губами и чуть скуксился, они оба усмехнулись и только тогда посмотрели друг на друга. И тут же отвели глаза, потому что один был почти в чём на свет явился, а второй... Хм, а вот да, интересно, почему это Хёнджин отвернулся. Ну, и ладно. Джисон понимал, что, где бы ни был до этого альфа, сейчас он вернётся в свою постель. И поэтому ему самому вход в спальню, где он почему-то спал до этого, закрыт. Так что он снова пошёл на кухню, решив переждать, пока полуголый альфа, наконец, уйдёт к себе, а потом тихо и мирно, как и хотел когда-то, возьмёт одеяло, которое до сих пор лежало в уголке на лавке в сенях, и пойдёт в козью пристройку. Или, как здесь это называлось, — в сарай. А если Хёнджин рассчитывал, что после того как он его... как они... что-то изменится, то это он напрасно. Приходить в его постель, только потому что один раз (осознанно — один раз!) перед ним не устоял, Джисон не собирался. Он стоял у кухонного окна, открыв его настежь, жадно жевал кусок хлеба, запивая его водой (есть хотелось жутко, но не искать же сейчас в темноте, где бы чего перекусить, так что спасибо, что каравай лежал, прикрытый чистой ветошкой, на самом видном месте) и смотрел во тьму сада. Остро пахло нарождающейся, свежей зеленью, лунный свет озарял часть забора и растущие под ним кусты с бутонами мелких белых цветочков, на которых сейчас блестели капельки недавно прошедшего дождя, принёсшего прохладу и неповторимый аромат нежной и радостной весенней ночи. Джисон вдохнул несколько раз полной грудью этот воздух, напоённый умиротворением и покоем, и прислушался. В доме была тишина. Он прикрыл окно и быстро прошёл в сени. Однако, к его огорчению, одеяла там не было. Хотя он точно видел его сегодня, когда вернулся домой. Омега тихо выругался, но делать было нечего. Быстро сдёрнув с крюка тёплую длинную жилетку (судя по запаху — Хёнджина) и мстительно подумав, что так альфе и надо, он, стараясь не скрипнуть дверью, вышел из дома и бегом направился к пристройке. Как вошёл — замер, блаженно вдыхая полной грудью. За тёплым, нутряным запахом животины, обходя его, слышался самый любимый аромат Джисона: видимо, остался с того времени, как Хёнджин доил вечером коз. Сами же козы спали, прижавшись друг к другу и уложив свои головы друг другу на спины. Джисон невольно улыбнулся этой умилительной картине. Он потянулся, понимая, что спать хочется не очень, но не сидеть же в кухне, верно? Можно было, конечно, посидеть во дворе, глядя на луну, но... Но тело уже почуяло мягкую душистую траву, которой прибавилось: теперь в глубине сарая, у стены, было две огромные копны, и Джисон уже понимал, что никуда не пойдёт. Здесь было тепло, приятно пахло травой и... в общем, приятно пахло, так что зачем было уходить? Он кинул жилет на ближайшую копну и завалился сверху, громко, со звуком, зевнул и потянулся, с наслаждением вытягивая руки и ноги. Хорошо! И мягко, и сладко, и... Внезапно рядом он почувствовал движение, дёрнулся в ужасе и вскрикнул, но вскочить не успел, потому что сбоку поднялась и надвинулась на него высокая тёмная фигура, а в воздухе резко усилился древесный, пряный кисло-сладкий аромат. И Джисон бы заорал, конечно, от страха, если бы на него не навалились, закрывая ему рот, а в лицо не глянули до сердечной боли знакомые голубые глаза. И в них совсем не было сонной мути или дурманной хмари. Они были чистыми и ясными — и таинственно чуть светились во тьме. Джисон вытаращился на альфу, а потом отчаянно грызанул его ладонь, которая затыкала ему рот. Хёнджин ухнул и зашипел, отдёргивая руку, однако через мгновение снова навалился, ещё сильнее. Джисон от испуга с мучительным мычанием попытался извернуться и выпростаться из-под него, но дело это было просто безнадёжным. — Сука! Ты блять чего тут делаешь, тупой тупорог! — зашипел он яростно. — Пусти! Пусти, блять, напугал! Хёнджин прорычал ему что-то в ответ и, уткнувшись носом в шею, откровенно простонал. Джисон заворочался, пытаясь оттолкнуть, но волк не уступал. Он не грубил, скорее, ластился, огромным странным зверем притирался к совершенно потерявшемуся в ощущениях омеге, у которого сердце напуганной сумасшедшей белкой выбивало рёбра, а душа дикой радостной птицей выпевала что-то непонятное. Хёнджин же всё тёрся о него, всё оглаживал его бока, спускаясь бесстыдно и на бёдра, и на задницу, а носом водил и водил по шее. А в ушах Джисона мягко и сладко шелестел его шёпот, который, по мере того как Джисон всё сильнее возбуждался, становился всё понятнее и прозрачнее, как будто кто-то стирал дорожную пыль с ковра — и всё чётче проступал на нём узор. — Хан омиджи-я... Шрактур-ре омиджи... Хани... Хан хани муниерко... При... Пришёл сам... сам ко мне... марх-стери, дэ? Октр-рэо... Брано... Тише... Тише, омежка... мой омежка... единственный мой... Не отпущу уже... Не от... пу... щу.... Они целовались страстно, тискаясь, как бешеные, альфа, рыча, вгрызался в губы Джисона, и тот отвечал ему таким же страстным, громким рычанием. Джисон и хотел бы очнуться, остановиться, но не мог: их смешанный аромат, то, что альфа был полностью голым, то, что одежда Джисона была такой хлипкой и от одного яростного рывка сильных пальцев волка она разлетелась ненужными, лишними тряпками, — всё это было причиной того, что омега слишком быстро оказался обнажённым и распятым под зацеловывавшим его альфой. Джисон чувствовал губы и зубы Хёнджина по всему телу и не мог не отзываться на каждое его движение. Альфа терзал его соски, втягивая их в тёплый рот — и Джисон выгибался, поднимаясь ему навстречу, выстанывая высоко и протяжно: — Ещё... о, альфа, мой альфа... Хён... Хён! Ещё! Хёнджин вылизывал ему живот, сминая дрожащие от нетерпения бёдра, — и Джисон с наслаждением вплетал пальцы в его волосы и тянул его голову на себя, прижимая ближе, ближе, ещё ближе! А потом одним движением альфа перевернул его на этот самый вылизанный живот и навалился сверху, впиваясь зубами в затылок, — и Джисон почувствовал между половинками горячее, большое и сильное естество альфы. И нет, не было ни страха, ни трепета — нет. Он хотел! Хотел наконец-то осознанно ощутить это в себе, понять, каково это — стонать от наслаждения под своим альфой. Он чувствовал, как текло по его бёдрам, понимая, что эта медовая сладость в воздухе — она его, это аромат его соков призывно заполоняет сейчас не только его, но и альфью грудь. А Хёнджин сходил с ума, утробно, низко урча и жадно вылизывая его ноги, широко опускаясь до его колен и поднимаясь до вздёрнутой задницы. Пальцы альфы между тем ласкали его естество, и Джисон выл от того, насколько это было приятно. А когда, не прекращая нежить его член, волк нырнул лицом между его половинок, Джисон, кажется, на несколько мгновений уплыл в небытие — от перебора с неожиданными и ужасно стыдными ощущениями. Он не знал!.. Он и представления не имел!.. Что может... ах-х, звезд... ах! О, звёзды! Что может быть так хорошо! Бесстыжий язык альфы был внутри, он трахал Джисона с такой настойчивостью, как будто хотел вылизать начисто изнутри. Омега метался, мял душистую траву и стонал, стонал, стонал: — Хён... Хён... О, да, ещё! Только не остана-ах-хавливайся... Ещё! Ещё! О, да, мастери, мастери! Да, да! И, видимо, слыша эти стоны, Хёнджин рычал в ответ и пил его ещё глубже, ласкал ещё яростнее. Потом он резко оторвался, и Джисон почувствовал, как что-то горячее, невыносимо большое начинает наполнять его. Он закричал, тяжко заахал, потому что было слишком... слишком много! слишком быстро и... Только альфа, видимо, терпеть был уже не в силах, так что вошёл на всю длину, от чего Джисон упал лицом в траву, содрогаясь от плача. Но он сжал зубы и замер, чувствуя, как выгнулся за ним Хёнджин, как невольно сжали его пальцы бёдра омеги, а потом он услышал волчий рык такого бешеного наслаждения, что огромной силы тёплая волна утопила его в болезненно-счастливом, странном удовольствии. Альфе было хорошо с ним! Омега внутри Джисона, робкий, забитый, поднял встрёпанную голову и тихонько подвыл волку от радости. Пальцы Хёнджина чуть расслабились и стали, подрагивая, оглаживать бёдра Джисона, но сам он будто замер в страхе. А потом Джисон услышал низкий, глухой, умоляющий голос: — Можно? О, омиджи... Хани... Скажи, что я могу взять тебя!.. — Да-а, — выстонал Джисон, — двигай... ся... И Хёнджин стал двигаться. Толчки были небыстрыми, и каждый отзывался в теле Джисона тонким, острым наслаждением, смешанным со щемящей болью. Его брал альфа... Он прогибался под ним, он... Он отдавался альфе... Хёнджин подхватил его под животом и начал ускоряться. Глухое урчание превратилось в хриплый рык, которым альфа стал сопровождать каждый толчок в нутро своего Обещанного: ему явно было безумно хорошо. И Джисону вдруг до слёз захотелось посмотреть в его лицо, в его волшебные глаза, прикоснуться к его влажным пухлым губам — потрогать всё, что теперь принадлежало ему! Только ему! — Хочу видеть тебя! — капризно выстонал он. — Хён! Хён, мастери! Видеть... И альфа услышал его. Он задышал тяжелее, вышел, перевернул Джисона, завалил его на спину, раздвинул его ноги шире и склонился над задыхающимся от страсти омегой. Его лицо было румяным, глаза, тёмные, пьяные, хищно щурились, он часто облизывал губы, всматриваясь в своего омегу, а тот вдруг сам потянулся к нему с жалобным хныканьем, потому что ему до боли хотелось снова ощутить альфу внутри. — Возьми меня... Мастери... возьми меня... — Бельчонок... мой сладкий... единственный... — выдохнул альфа, склоняясь ниже. Он снова вошёл, пронзая Джисона острой сладкой болью, и склонился к нему, приникая жадным поцелуем к раскрытым в стоне губам. А дальше беспорядочные касания языка и лёгкие укусы чередовались с резкими, жаркими толчками. Хёнджин рычал, он ухватил голову Джисона и заставил его запрокинуть её, покрывая шею кусачими поцелуями и не прекращая долбиться в податливое нутро. В какой-то момент, резко ускорившись, Хёнджин приподнялся, впиваясь взглядом в хрипло выкрикивающего что-то невнятное Джисона, почти касаясь носом его носа, и прошептал: — Ты мой, омега, слышишь? — Да... да.. о, да... — Ты меня понимаешь? Чей ты? — Твой, твой! О-о-о! — завыл Джисон, потому что толчки стали резкими, глубокими, небыстрыми. — Тебе нравится? Вот так — со мной? Шёпот обжигал, проникал в душу, как будто раздавался в голове, хотя Джисон видел, как шевелились пухлые, кроваво-красные губы альфы. А сам он мог только стонать всё громче своё бесконечное: — Да... да... да... да... Внезапно Хёнджин выпрямился, развёл колени Джисона, упираясь в них обеими руками, — и забился в него бешено, дико, по его лицу, скользнуло зверское выражение, и он хрипло зарычал, а потом откинул голову назад — и яростно взвыл, вдалбливаясь в своего омегу предельно глубоко. И Джисон от этой картины замер, позабыв обо всём и жадно впитывая всей своей натурой это завораживающее зрелище — кончающий в него красавец-альфа, испытывающий сладкое, невероятное удовольствие. И о себе Джисон почти забыл, едва дыша и с диким, странным довольством чувствуя, как внутри, в самой его глубине, всё подрагивает, заливаемое горячим и желанным. Это было просто невероятное ощущение. А потом Хёнджин открыл глаза и посмотрел на него. Они светились во мгле — его глаза. И были самым прекрасным, что видел в своей жизни Джисон. Хёнджин несколько раз медленно моргнул, а потом опустил взгляд и накрыл горячей рукой естество Джисона — пока ещё крепкое и жарко ноющее. Альфа что-то прорычал и, слегка прищурившись, облизнулся. И это, сука, было так невероятно возбуждающе, что Джисон кончил почти тут же, стоило Хёнджину лишь несколько раз огладить его член. После этого альфа опустился на Джисона, прямо в его семя, что плеснуло ему на живот, и прижал омегу к себе, вышёптывая что-то о том, как хорошо, как сладко, как прекрасно.... Опираясь на свои локти, он чуть приподнял голову омеги с травы и прижал к своей шее, омывая его своим свежим, счастливым ароматом. Он снова что-то бормотал, но сколько Джисон ни вслушивался, сколько ни пытался уловить истомлённым ухом нежности, что говорил Хёнджин, — у него ничего не получалось. От огорчения он, кажется, немного заплакал, а потом обиженно уснул в крепких, ласково его утешающих руках своего альфы.