***
На ужин он не пошёл. Впрочем, его и не звали. И спать он улёгся на полу. Нашёл в одном из сундуков старое цветастое одеяльце и пару вязаных ковриков из разноцветных тряпочек. Из них и соорудил себе ложе. Получилось даже уютно. А вот уснуть сразу не получилось. Почему-то он ждал, что в лесу завоет волк. Это хотя бы значило, что проклятому альфе плохо так же, как и ему. Однако всё тихо было. Он приоткрыл узкое оконце, и на чердак к нему игривым котёнком проник весенний свежий ветер. Он подарил Джисону отрадную прохладу и немного утихомирил горевшую внутри обиду. Мысли не шли. По крайней мере, умные. Так, ерунда какая-то. О том, что он больше никогда и ни за что не подойдёт к альфе, не станет больше заигрывать с ним. Что, наверно, он сделал что-то не так, раз Хёнджин решил, что он, Ли Джисон, может вот так притворяться. Впрочем, может, оно и к лучшему. В который раз он собирался оставить между ним и Хёнджином только работу и дом, и в который раз альфа получил от него всё, что хотел, а потом просто оттолкнул. Не делом, так словом. И зачем ему это? И за что? И что делать дальше? Вопросов было слишком много. У него разболелась голова, и даже ветер, который по-прежнему ласково его гладил по чуть вспотевшим вискам, не помогал. Заснул он глубоко заполночь, и ничто не потревожило его сон больше в эту ночь. Весь следующий день они с Хёнджином делали вид, что ничего не произошло, Джисон молча спустился, они молча поели, потом Хёнджин показал — тоже почти молча, — что хочет посмотреть, как омега что-нибудь приготовит. Насколько понял Джисон, Чонджин не ночевал этой ночью дома, так как был где-то с другими волками. Хёнджин не попытался толково объяснить, где именно и что именно там делал младший, раздражённо отмахнулся от робкой попытки омеги что-то узнать. И Джисон решил больше вообще ни о чём его не спрашивать. Осмотрев выданные ему продукты, он решил сделать самат — наваристую похлёбку из овощей, зелени и сала. Переборщил с солью, но есть было можно. Конечно, Ликс варил самат вкуснее, конечно, папа когда-то варил лучший самат в жизни Джисона, но когда Хёнджин, который всё время приготовления точил рядом ножи и наконечники для стрел, попробовал его стряпню и чуть улыбнулся, омега почувствовал новый прилив печального довольства: ведь они могли и вот так. Без обид, без оскорблений, просто — рядом и чтобы тепло... Почему всё так? Может, слова — лишнее? Он отмыл и почистил посуду и снова шмыгнул к себе на чердак. И ужинать снова не пошёл. Ждал, что Хёнджин придёт и заставит что-то ещё делать, но нет. Всё тихо было в доме. И около поленницы, на которую с тоской смотрел Джисон, он тоже не появлялся. Однако такое вот спокойствие, к сожалению, способствовало тому, что ближе к ночи ему жутко захотелось есть. Живот начал ныть и урчать. Джисон уговаривал себя подождать до утра, ворочался, измаялся и сдался. В любом случае на кухне можно было найти кусок каравая и воду. Пить, кстати, хотелось даже больше, чем есть. Он на цыпочках прокрался на кухню. Луна спряталась за тучи, было жуть как темно, однако он почуял аромат каши с мёдом почти с порога. Руки слегка затряслись, и ему не пришлось даже искать: накрытая полотенцем миска, полная каши, стояла почти посередине стола. А рядом лежал кусок хлеба и стояла чашка с взваром. Хёнджин оставил ему ужин. Просто оставил — и ушёл спать, понимая, что омега подуется-подуется — да должен будет спуститься. Раздумывать о том, насколько это мило и обидно для него одновременно, ни сил, ни желания у Джисона не было. Он накинулся на кашу чуть не с рычанием, ел жадно, а потом в один присест выпил взвар, который холодным оказался даже вкуснее. В животе затяжелело, а на душе было так хорошо, что Джисон, чуть не мурлыкая от удовольствия, решил посидеть на широком подоконнике кухни и посмотреть на небо. Он открыл одну ставню, сел около другой, обнял колени и уставился в ночь. Темно. Тихо. Лишь кое-где слышны какие-то сонные вскрики, в лесу ухает сова — громко и страшновато... Шелестит ветер по кустам, принося вновь и вновь прохладу усталому Джисонову телу. Ему стало немного холодно, он сжался сильнее, обхватил плечи руками и зевнул. Звёзды на небе, укрытом рваными облаками, мигали медленно и тоже как будто засыпали. Джисон прикрыл глаза всего на мгновение... — Хан хани омиджи... Кор-рэдо омиджи… Саэрро омиджи... Он называет его своим единственным, своим любимым, глупеньким... Это так приятно, да Джисон?.. Да, приятно. И качаться в сильных руках, укрытым от всего мира надёжной спиной, приятно так же. А прижиматься к сильному телу, рядом с которым тепло и без одеяла — приятнее всего. — Я люблю тебя, Хён... Я так тебя... — Спи, бельчонок... Хан хани муньерко... Мой единственный лунный бельчонок... Да, во сне Джисон часто был счастлив. А вот проснулся он в одиночестве, в постели Хёнджина, бережно укрытый его одеялом, пропитанным его запахом. В доме стояла тишина. На два дня он был свободен. Или даже на три. Почему же так реветь-то хочется?32.
25 июля 2022 г. в 09:00
А как оно вообще — альф соблазнять? Джисону это в жизни никогда не пригождалось, поэтому он как-то больше по отбиться — дать по морде — ткнуть коленкой в пах. Обругать вот по-чёрному — это тоже. А соблазнять?
В общем, план накрылся ещё на моменте его создания. Хёнджин работает, он сосредоточен и суров. Что ж перед ним — голяком плясать? Джисон зло фыркнул. Альфа устал, наверно. Может, ужин приготовить? Печь он умеет разводить, кашу сварить тоже сумеет. Он вошёл на кухню и замер в нерешительности. Э... Нет. Если он ещё что-то здесь испортит или сделает не то, что хотел Хёнджин, это совсем всё порушит между ними. Джисон горько усмехнулся. Что там было рушить? Поэтому он вздохнул, взял ведро и пошёл к колодцу, который был почти напротив их калитки, в небольшом закуте между двумя дворами.
Вода была чистой-чистой, свежей и ужасно вкусной. Как из лесного ручья, только без острой сладости, которую даёт тому древесный аромат. Хёнджин, наверно, устал. Может, тоже пить хочет, да и умыться тоже наверняка не против. Джисон взял большой ковш, набрал полный воды и понёс на задний двор к поленнице.
Хёнджин его не услышал, погружённый в свою работу. Он пилил доску, руки его двигались ловко, чётко и умело. Его лицо было сосредоточенным, даже суровым, брови нахмурены... И блестели от пота его плечи и его спина. Пот струился блестящими ниточками по широкой груди и исчезал в тёмных домашних штанах. Это было красиво, леший корень... Так красиво! Джисон смотрел, как заворожённый, его ноздри раздувались, невольно ловя в напоенном весенними ароматами воздухе любимый запах. И он не мог скрыть дурацкую улыбку, потому что ловил этот запах — и вдыхал полной грудью.
Очнулся он тогда, когда пила перестала вгрызаться в дерево, а Хёнджин отвернулся от него, потягиваясь, распрямляя усталую спину и широко раскидывая руки. Тяжёлое "Уф!" донеслось до Джисона, и он понял, что руки с ковшом у него немного подрагивают от странного возбуждения. Надо напоить альфу, он так трудился, бедняжка...
Джисон сделал несколько торопливых шагов к нему, подойдя близко и всё так же жадно потягивая носом аромат, и только открыл рот, чтобы позвать, как Хёнджин вздрогнул, дёрнул головой и резко обернулся, выбивая рукой у омеги ковш и опрокидывая на него и частью на себя воду. Джисон вскрикнул, отскочил и зашипел разъярённым котом: вода была ледяная, и рубаха на его груди была насквозь. Весенний ветер тут же охватил его, продрав по коже. Он быстро стянул с себя мокрую рубаху, ругаясь и рыча, и стал вытирать сухой её частью воду с шеи и груди.
Про альфу он вспомнил только тогда, когда услышал очень подозрительное урчание. Джисон поднял на него взгляд и отступил на пару шагов: Хёнджин оглядывал его так, что впору было спешно и благоразумно отступать, если, конечно... А потом волк посмотрел омеге прямо в глаза и, медленно облизнув и без того влажные губы, коротко что-то рыкнул. В голове Джисона чётко отозвалось: "Беги!" И он, развернувшись, рванул со всех ног, судорожно думая, успеет ли открыть тяжёлую входную дверь, а там можно было дунуть на чердак, где была на двери защё...
Тяжёлое дыхание и яростно-счастливый аромат альфы настигли его чуть раньше, чем крепкие руки и влажная грудь, к которой Хёнджин его прижал, пока тащил к стене дома. Там он приподнял его и придавил своим весом, не обращая внимания на то, что внезапно ослабевшие руки омеги упёрлись в его плечи.
— Пусти! П-пусти! — вскрикнул Джисон, не в силах удержать яростный стон от ощущения колена между своих ног, которое туда уже сунул Хёнджин.
— Омиджи хиррэу... — выдохнул ему в губы альфа. — Накажу... Хан хани муньер... ко... Сонни... Покажу... как... дразнить...
И он впился в губы Джисона сладким, жадным, жарким поцелуем. А тот, задыхаясь от возбуждения, всё же осознал: он снова понимает волка! Но переспросить и проверить не было никакой возможности: говорить с чужим языком во рту, когда он страстно вылизывает твой язык, невероятно трудно, как оказалось. Тем более, что через несколько мгновений Джисон уже был занят тем, что самозабвенно кусался, пытаясь впитать в себя всю терпкую сладость альфьих губ.
Поэтому он пропустил момент, когда Хёнджин развязал его пояс и приспустил штаны. И лишь когда горячие ладони обожгли нежную кожу половинок, Джисон вскрикнул:
— Нет! Ты спятил?! Н-не-е... зде-е-есь же-е...
Крик превратился в жертвенно-нежный стон, как только зубы альфы сомкнулись на его шее, яростно терзая и даря острое наслаждение. Руки Джисона бессильно скользили по мокрой коже, пытаясь зацепиться, но постоянно соскальзывая на бёдра, которые вдруг как-то оказались обнажёнными, и, почувствовав это, он со звериной страстью вцепился в них, сминая и откидывая голову на стену. Хёнджин в это время стал ласкать его грудь жарким языком, приподняв на руках, и пальцы Джисона снова заскользили по плечам альфы, чтобы потом запутаться в волосах.
В какой-то момент он почувствовал в них тряпицу, что связывала хвост, и она вдруг показалась ему жутко лишней. Он быстро потянул за неё, развязывая, от чего альфа, оторвавшись от вылизывания его груди, недовольно зарычал:
— Брано!.. Скарто-кире!.. Дикарёнок... Оми... Тихо, омиджи... Муньерко...
Но Джисон лишь глянул на него из-под ресниц, вплёл пальцы в его волосы, с наслаждением ощущая их тепло и приятную гладкость, а потом нагло нагнул голову замершего с лёгким хрипом и прикрытыми глазами альфы снова к своей груди. Хёнджин коротко всхрапнул и покорно накрыл губами его сосок, от чего Джисон застонал откровенно и сладко:
— Да... О, да, мастери... Мой альфа... Мой хо... хороший...
Глаза закатывались от наслаждения, тело дрожало в предвкушении — и на всё остальное было откровенно наплевать. Потому что альфа был уже на коленях и тёрся лицом о пах Джисона, оглаживая и нежа крепко стоящее естество. Рука омеги по-прежнему была в светлых волосах волка, пальцы сжимали их и притискивали яростно урчащего альфу ближе... теснее...
— Ну же!.. — выстонал Джисон, наконец, понимая, что сейчас сойдёт с ума, если Хёнджин не... — Давай!.. Хочу... хочу... хочу!..
— Нетерпеливый бельчонок... — проурчал альфа. — Такой дикий...
И, наконец, взял его в рот, начиная двигаться сразу быстро, чётко и так невыносимо правильно, что надолго Джисона снова не хватило. Он кончил ярко, глубоко и много, дёрнув в конце бёдрами и вторгаясь в горячий рот по самое... не балуй.
Краем меркнущего от счастья сознания он понимал, что мокрый настолько, что, наверно, вся стена позади него покрыта его соками. И когда альфа, нагло облизываясь, поднялся, быстро повернул его и прижал грудью к этой самой стене, он лишь покорно выпятил задницу и вцепился в доски.
Хёнджин опробовал его пальцами, от чего Джисон слегка пришёл в себя, но только для того, чтобы застонать громко и до ужаса откровенно.
— Чшш... Брано, омиджи... Брано, хан хани... — прорычал альфа сзади, раздвигая его ноги пошире. — Не так громко, мой бельчонок...
— Твой! Не хочу тише! — обиженно выстонал Джисон. — Тво-о-ой!
Его стон изошёл на крик, когда Хёнджин вошёл в него и сразу стал двигаться. Сначала неторопливо, как будто прислушиваясь к себе и довольно постанывая, потом он потянул тут же зашедшегося в сладком мычании Джисона на себя, притиснул к стене грудью и закрыл ему рот ладонью. Его бёдра бились о половинки Джисона, и эти шлепки, а также невероятное ощущение острого наслаждения, когда альфа внезапно что-то там, внутри, задел, заставили член омеги снова налиться силой, и он сжал его, лаская себя столь же жарко, как и охаживающий его сзади Хёнджин.
И к концу они пришли почти одновременно: сначала выгнулся дугой Джисон, ощущая, как течёт по его руке его собственное семя, а потом — Хёнджин, забившийся в конце быстро, застонавший громко и хрипло и вдавивший омегу в свою грудь, чтобы добраться до самой глубины его нутра.
Сердце Джисона выскакивало, колотилось отчаянно громко, он плохо соображал, но всё же смог простонать:
— Ты слышишь меня, Хёнджин? Ты понимаешь меня?
— Понимаю, — хрипло ответил альфа, — а ты хочешь понимать меня, только когда я тебя трахаю, да? Потом снова будешь делать вид, что аэрсохро... мару-я, омиджи. Мару-я. Отстраэхро, хан омиджи... саэрро... дэ? Хани... дэ?
Джисон зажмурился. Это было больно. Это было обидно. Значит... Значит, он думает, что омега притворяется, что не хочет его понять? Что, может, не хочет работать, поэтому и строит из себя ничего не понимающего?
— Придурок, — сжав зубы, сказал он, упираясь в стену кулаками. — Какой же ты придурок!
Он быстро зажмурил глаза, а потом резко открыл их, понимая, что альфа всё ещё держит его в своих руках и прижимает к себе, уткнувшись ему в затылок.
— Отпусти, Хёнджин. — Он сказал это безнадёжно и устало. — Отпусти. Зачем тебе шлюха, которому от тебя только это и нужно? Ты ведь так думаешь, да, альфа? Пусти!
Он дёрнулся, оттолкнулся от стены и развернулся к Хёнджину. Тот смотрел на него пристально и чуть кривил губы в улыбке. Презрительной такой, противной. Джисону захотелось плюнуть ему в лицо, но он удержался. Зачем? Чтобы снова схлопотать по морде и по заднице? Он ведь не посмотрит, что только что поимел эту задницу с особым пристрастием. К чему быть вежливым со шлюхой?
Джисон сжал губы, отвёл глаза, быстро натянул штаны, поднял рубаху и зашагал в дом. Он поднялся на чердак, закрыл дверь на защёлку, лёг на пол и стал думать. Хотелось, правда, реветь, но надо было думать. Вот он и думал.