***
Круг за кругом, дело за делом, новые знания от Есана, милое общение с Ючоном — и ночь сменила день, принеся покой и сладостный сон утомлённому заботами телу, а потом снова наступил день, подарив новые заботы. Он упорно, старательно гнал от себя страхи и мысли о Соёне, которые тревожили его, но были бесплодными — ведь он ничего путного не мог надумать. Утром его снова вывернуло, что не на шутку его встревожило. И Джисон решил сказать Есану, что у него что-то не так. Но за день как-то забылся работой, подуспокоился, и уже решил, что не станет никому ничего говорить. Зато очень внимательно слушал шамана, повторял про себя новые слова и старательно пытался запомнить всё, о чём рассказывал Есан. Он увиделся с Ликсом, который пришёл на эту встречу, тот рассказал, что у него всё налаживается, что всё хорошо, что он ждёт альфу с охоты. А вот о волке говорить отказался. Просто опустил глаза, веснушки на его милом носике потемнели, залитые краской, и он просто умолк. Джисон вздохнул и сказал: — Дело твоё, малыш. Жизнь твоя. Но если что — помни: расхлёбывать будешь сам, и никто тебе не в силах будет помочь. — Я знаю, — тихо ответил Ликс. — Я уже решил: я скажу волку, что не могу... не могу больше с ним быть. Последний раз увижусь — и всё. Буду только с Чанбином. — Правильно, — кивнул Джисон. — Всё-таки что-то нечисто с этим твоим волком. Ты будь с ним осторожнее. Ликс кивнул, не поднимая головы, и пошёл домой. А Джисон задержался, чтобы всё-таки спросить у Есана что-нибудь от тошноты, потому что снова почувствовал её, как только на него нанесло чьим-то пряным ароматом. Но шаман покачал головой и сказал, чтобы просто с вечера ставил себе у ложа бадью и стакан с водой. А так — само пройдёт. Джисон нахмурился: совет был странный, но не стал спорить с Есаном, который был сегодня каким-то тревожным, раздражённым, говорил с ним, а сам всё поглядывал куда-то за его спину, как будто ждал кого-то. У Джисона было твёрдое намерение вернуться домой. Там были козы и овцы, за которыми надо было прибрать, да и есть ему захотелось, но... Он и сам не понял, как очутился у дома Соёна. Тот ни вчера, ни сегодня не пришёл к Есану. Очнувшись и поняв, куда пришёл, Джисон испугался. Что он здесь делает? Что? И он уже было хотел развернуться и убежать, но в этот момент на крыльцо вышел сам Соён. И тут же увидел Джисона. Он застыл, кутаясь в какую-то серую хламиду. Худенький, невысокий, бледный... Всё внутри Джисона перевернулось, он сжал руками планку забора и окликнул юношу. Тот подошёл. Шёл медленно, нехотя, чуть прихрамывая. — Что тебе, Ли Джисон? — спросил он тихо. А Джисон не мог ответить: у него в горле комом всё встало, когда он увидел синяк, расплывавшийся на полщеки омеги, и нехорошо вспухшую царапину на его худенькой шее, беззащитно торчавшей из серой ткани хламиды. — Почему ты... — начал он, но голос подвёл его, сел, дав хриплого петуха. Он откашлялся и продолжил, глядя в безжизненные глаза омеги: — Почему ты не скажешь вожаку? Почему, Соён? — Не твоё дело, — резко и зло ответил тот. — Если пришёл поспрашивать, так мне не надо, мне Есана хватает. Тоже вот так, ходит, на уши приседает. — Но почему? — почти прошептал Джисон. — Ты ведь... Ты мучаешься! Тебе так плохо! — Плохо?! — выкрикнул неожиданно тонко и зло Соён. — Плохо — это было в морве! Когда я думал, что меня где-то Обещанный ждёт! Что он придёт — и заберёт меня себе! Спасёт от отчима! А знаешь, что сделал мой Обещанный? Изнасиловал на пару с тварью, которая забрала меня на поляне! Мне не плохо! Мне конец! Потому что больше не на что надеяться! Не на что! — Ённи... — Джисон почувствовал, как у него всё пересыхает в горле, а в сердце начинает возиться огненный ёж. — Ённи, погоди... Как это — Обещанный? Как... изнаси... — А вот так! — закричал Соён, и слёзы градом хлынули из огромных его глаз. — Вот так! Пришёл, чтобы напиться с ёбаным Хогё, этим уродом, этой мразью! Вдохнул — и понял! И я всё понял! А только усмехнулся так... Зло. Выпили — и пришли ко мне в сарай! Оба! И одновременно, в обе дыры — вот так, Ли Джисон! Вот так! И потом ещё! И ещё! Вот так! Соёна накрыло жестоко. Он кричал, он рвался, он рыдал громко, ничего не стесняясь. Джисон, мгновенно перепрыгнувший через забор и судорожно прижавший его к своей груди, ревел вместе с ним. Они сидели, прижавшись, у забора, прямо на земле, и выли в два голоса. Потому что было больно. Ужасно, страшно больно! Но почему-то Джисон чувствовал, что вот именно сейчас, когда он сжимает худое, избитое, измученное тело омеги в своих руках, и от этого омеге становится хотя бы немного легче, — вот именно сейчас что-то ломается в нём. Вернее... Что-то становится на своё место. И медленно и странно знакомо поднимает голову.36.
27 июля 2022 г. в 09:00
Когда он подходил к дому, то уже из-за забора увидел, что дверь в козий сарай открыта. Он перепугался так, что, мигом перескочив забор, понесся к нему бешеной ланью. И замер, глядя на сидящего рядом с чёрной козочкой омегу, который доил её. Кажется, его звали Ючон, он был беременным и иногда помогал пленным омегам во времянках. Джисон помнил, что у этого омеги очень беспокойный муж, который приходил за ним и иногда довольно долго ждал милого своего омежку, когда тот бы занят чем-то на пару с Джуном. Альфа устраивался рядом с забором и просто смотрел и смотрел на свою беременную пару — покорно, забыв обо всех своих делах. А Ючон показано сердился, хмурил бровки, алел ушками, но по лицу его было видно: он счастлив. И ноздри его частенько трепетали, когда он искал в воздухе мягкий, ненавязчивый, немного бражный аромат своего мужа.
И вот этот самый Ючон сейчас сидел, удобно устроившись на низенькой скамеечке, его пальцы двигались ловко и быстро, и струйки молока звонко брызгали в глиняную бадейку. Услышав и почуяв Джисона, он поднял голову и широко улыбнулся ему. А потом заговорил, мягко и рычаще выговаривая слова. Джисон напрягся, выискивая среди них знакомые — и не без труда, но понял, что Хёнджин попросил Ючона подоить коз, потому что Джисон не любит этого делать. Или не может. Или не хочет. Вот тут он не понял. Но это было неважно. Мягкая волна приятного тепла окатила его сердце: он на самом деле с ужасом думал о том, как будет доить коз и овец — там вообще завал, он ни разу даже и не видел, как это делал Хёнджин. И то, что альфа позаботился, чтобы он этого не делал, было приятно. Ну, или он просто пожалел свою скотину. Тоже неплохо, в общем-то, и даже понятно.
Так что Джисон поклонился, как научил их сегодня Есан, и, едва подбирая слова, выговорил:
— Спасибо... хороший омега... Благодарен... помочь... Не знаю... не умею... спасибо!
На лице Ючона отразилось уважительное удивление, и он поманил Джисона пальцем к себе поближе, а потом предложил смотреть и учиться. И Джисон согласился. К концу обучения — то есть где-то через полчаса — он ещё раз убедился в том, что это не его. К животным он, конечно, попробовал притронуться, но так при этом зажмурился, так дрожали его руки, что Ючон, и так весело хмыкавший и прыскавший в кулак на все его действия, засмеялся в голос и ласково погладил Джисона по голове, бормоча что-то подбадривающее и утешительное, назвал омегу милашкой... ну или что-то вроде того... и закончил всё сам.
Потом Джисон оттащил молоко честно пополам: частью в свой холод, частью — до дома Ючона. Там он снова увиделся с тревожно высматривающим беременного мужа альфой, который тут же подхватил из его рук бадейку с молоком, торопливо поклонился и что-то укоризненно-нежное заурчал своему довольному омеге. Но тот шикнул на него, благожелательно кивнул омеге и медленно сказал, что придёт завтра и они снова будут учиться. Если, конечно, Джисон всё правильно понял.
Возвращаясь домой, Джисон слишком задумался о том, что надо ещё сделать дома и слегка заплутал, свернув не за тот дом. В себя его привёл крик. Яростный, злой крик-рычание. Он вздрогнул и быстро повернул голову к дому, откуда этот крик доносился.
Дом был небольшой, не очень ухоженный, двор тоже не был широким, но выглядел каким-то неуютно пустым. Сразу было видно, что заботы и тепла это жилище не видело. Грозное, злое рычание было слышно потому, что все три окна, выходившие на улицу, были распахнуты настежь.
А потом Джисон услышал ломкий, отчаянный голос.
— Да хоть убей! Ненавижу! Явился проверить, не сожрал ли я лишнего, да? Да подавись ты своим хлебом, не буду с твоих поганых рук есть! Хоть убей, я...
Это кричал Соён. И крик его прервал звук тяжёлого, жестокого удара. Видимо по лицу, а потом — об стену. Джисона передёрнуло от ненависти, он и сам не понял, как оказался у забора и уже было ухватил поудобнее, чтобы перебросить тело через него, но... Но остановился. Между тем альфа, видимо, продолжал бить жалобно стонущего Соёна, крича что-то про непослушание, про хлеб и воду, про постель...
"Что я буду делать там? — мелькнуло в голове Джисона. — Что? Драка с чужим альфой? Я не смогу! Мне нельзя! Эээ... — Он удивился на миг этой странной мысли и тут же отринул её. — Я могу повредить ему, он... Он сам справится... Он должен. Я? Разве я могу противостоять альфе? Нет... Нет... Я... Не могу!"
Он растерянно вглядывался в стену дома, из-за которой стали уже доноситься совсем другие звуки: шлепки тела о тело, тяжёлые хрипы альфы и жалобные, короткие стоны насилуемого им омеги, который выговаривал лишь одно:
— Ненавижу! Ненавижу! Будь ты проклят!.. Будьте... все вы... прокляты!..
И когда Джисон осознал, что именно он слышит, он в бессильной ярости и ужасе закрыл руками уши — и побежал. Почти не разбирая дороги, не понимая, куда и почему двигается, он бежал просто — вперёд. Возможно, его вело чутьё, возможно — неуловимо преследующий его запах кисло-сладкого дерева, въевшийся уже в его кровь. Но через какое-то время он уже вбегал во двор своего дома. Не глядя по сторонам, тяжело дыша, он ворвался в сени, захлопнул за собой дверь и трясущимися руками закрыл тяжёлую щеколду. А потом со всех ног понёсся в спальню Хёнджина, рухнул на его постель, зарываясь лицом в сладко и так мирно, успокаивающе пахнущую подушку своего альфы. Дрожащие пальцы не слушались, рыдания душили, тело сотрясалось от страха — дикого, непонятного. Ему казалось, что если он не спрячется, то и его так же — силой, на полу, жестоко избив... Воя от ужаса, он завернулся в одеяло, под которым спал эту ночь со своим альфой, накрылся им с головой и зарыдал ещё сильнее.
И только губы всё повторяли и повторяли одно:
— Мастери... мастери... Джинни... Мой Джинни... Спаси меня... Спаси нас... Спаси... Где ты?
Как заснул — не помнил. Но следующее утро началось с того, что его вывернуло. Он еле успел добежать до окна, чтобы не на постель и не на пол. В изумлении Джисон утирал рот дрожащими пальцами и пытался понять, что происходит. Он с тревогой прислушивался к себе, но живот больше не болел, голова слегка гудела, но не кружилась, хотя слабость во всём теле он ощущал.
"Соён! — ударила мысль. — Хо Соён! Темноглазый, немного робкий... Он ведь таким светлым был, он ведь ни в чём не виноват! Почему же ты убежал и даже не попытался его защитить, Сонни?"
Он с удивлением прислушивался к себе снова и снова — и не находил ответа. Это было странно... Он был полностью уверен, что должен был, не раздумывая, броситься на защиту омеги, которого так жестоко обижали почти у него на глазах, но... Но не бросился. Убежал. Причём убежал в ужасе, трусливо поджав хвост, даже не попытавшись позвать хоть кого-то на помощь...
"Что со мной? — думал он, тяжело опираясь на подоконник и чувствуя, как начинают слабеть ноги. — Что это я, а? Как я мог так... И что теперь с ним? А если... а если альфа его убил? А если так избил, что он теперь умрёт? Я... я должен идти туда, я... Должен? — Внезапно в голове у него что-то как будто отпустило, он задышал чаще и свободнее. — Должен ли? Вон Есан — и то ничего не может! А что я могу? Есан сказал ему обратиться к Сонхва — и что же? Разве он сделал это? А что мы можем здесь, среди волков? Свои порядки наводить? — Он усмехнулся прыгающими губами и тут же нахмурился: ухмылка вышла лживой и жестокой. — Какие — свои? Те же, что были в морве. Те же, от которых мы убегали. Мы — убежали, а вот Соён... А у него не вышло. Но... что я могу? И главное — а должен ли? И вот ещё: почему никогда раньше я не задавался этим вопросом, ведь он так очевиден, так ясен для меня сейчас... "
На душе у него было скверно, муторно. Он не понимал себя. То есть он понимал, что рассуждает правильно, что... Но в этих своих рассуждениях заходить дальше не хотелось. Хотелось заняться делом, честно говоря.
И он пошёл на кухню. Вяло, без желания поел вчерашней каши, закусил хлебом с козьим молоком и со рвением начал чистить посуду. Действовал аккуратно, памятуя о разбитых чашках. Начистил листы для жарки песочком, обмыл осторожно всю глиняную утварь, повынимал из ларей припасы, вымыл лари, просушил их — и снова всё в них уложил. И пока работал, пока был занят этим нелёгким, но до странности приятным делом, ни одна тревожная и печальная мысль не посетила его голову. Он убирал свой дом, обихаживал своё гнездо, свою нору, своё логово. Он чувствовал, как с каждым его движением его обиталище становится всё лучше, краше и — правильней. Альфа придёт, увидит, как он постарался, — и будет доволен. Не будет рычать, не будет кричать и упрекать. Его альфа никогда не станет его насиловать...
Эта мысль была лишней. И появилась только потому, что он присел на стул в кухне, решив немного отдохнуть. Она появилась — и тут же Джисон снова почувствовал эту противную, мерзкую дрожь по всему телу. И ему снова, как вчера, захотелось нырнуть в постель, пахнущую его альфой, и укрыться его запахом, скрыться от этого жуткого мира, где милого и ласкового омежку превращают в серую тень — униженную, жестоко оскорбляемую и гонимую тем, кому этот омежка был отдан на... сохранение?
Джисон крупно содрогнулся и попытался взять себя в руки. Его альфа не такой, не такой. Не такой! Он старательно прикрыл глаза и позвал картинку: сильный, высокий, крепкие руки, надёжная грудь, в которую так сладко утыкаться лицом... Длинная шея, сладко пахнущая, если тереться об неё носом, можно сойти с ума от удовольствия... Голубые, как весеннее небо глаза... Они могут быть пьяными от страсти — и такими растерянно-нежными, почти невинными... И губы, да — губы! Сладкие, манящие... Даже просто воспоминание об альфе позволило Джисону выдохнуть и начать дышать спокойнее. Всё будет хорошо. Всё. Будет. Хорошо.