***
Чонджин откровенно окинул взглядом шею Джисона, а потом торс брата и многозначительно промычал что-то явно неуважительное, потому что Хёнджин мгновенно ухватил ветошку, которой протирал стол и швырнул её в хохочущего младшего. Но тот увернулся, спрятался за невольно смеющимся Джисоном, ухватив его за плечи, и жалобно зарычал из-за его спины. Голубые глаза Хёнджина метали молнии, но... Но искусанные губы невольно подрагивали в горделивой улыбке, а пальцы так и тянулись к обновлённой метке на шее. Джисон, честное слово, не помнил, как кусал. Но судя по виду, куснул от души. А если судить по его собственным отметинам на внутренней стороне правого бедра, — слава Звёздам, не видной чужому взгляду, — он тоже был изукрашен будь здоров. В мутном небольшом зеркальце он рассмотрел только укус у основания шеи, который вызвал у него дрожь по всему телу и мягкий толчок в пах — но это было явно не единственное, что оставил ему на память об этой ночи Хёнджин. Прыжки братьев по небольшой для этих двоих громил кухне вызвали у него головокружение. И он с большим беспокойством подумал, что в следующий раз может и не успеть, почуяв тошноту, которая становилась уже привычным началом дня. Пока всё обошлось, он успел добежать до окна и глубоко перегнуться. В этот раз было не очень сильно, тем более, что он быстро сообразил добраться до кухни и попить, как и советовал Есан. И Хёнджин, который мирно сопел на ложе, не проснулся. Однако мысль о том, что надо с этим что-то делать, — например, сказать тому же Хёнджину — испугала Джисона до лешьей трясучки. Только всё наладилось. Только началось хоть что-то хорошее — и вот на тебе! Однако если это продолжится, Хёнджин и так всё узнает. Может, пусть и узнает — так? Потому что — а как ему сказать? Какими словами? Проще уж на самом деле показать. Об этом он и думал, когда — задумчивый и немного сонный — наблюдал, как бесятся братья, а потом без желания толкал в себя вкусную кашу, стараясь не замечать тревожных их взглядов. Наконец, Хёнджин не выдержал и тихо спросил его что-то напряжённым голосом. И Джисон понял, что ему интересно, почему омега такой вялый и не хочет кушать. Невкусно? Хочет спать? Плохо? Больно? К нему присоединился Чонджин, который ещё и смотрел жалобно, и тихо шипел на брата, видимо, подозревая причину такого состояния омеги в их неуёмных ночных игрищах. Хёнджин отбивался, шипя в ответ, но не очень уверенно. А Джисон и сам не понимал, что с ним. Почему-то хотелось лечь, укрыться одеялом с древесным ароматом — и поплакать. И это было так непривычно и отвратительно, что его передёрнуло от злости. Ещё чего! Ещё не ревел он в постели посреди белого дня по непонятным причинам! И он упрямо сжал дрожащие губы. Нахмурившись, помотал головой и резко сказал, что хорошо всё. Не надо тут... это... Не надо. Братья переглянулись, одновременно тяжело вздохнули и отстали. Как выяснилось — ненадолго. Когда Чонджин под злобным взглядом старшего брата мягко потёрся носом о щёку оторопевшего Джисона и ушёл, как обычно, Хёнджин, ни слова не говоря, подхватил ахнувшего омегу на руки и потащил в спальню. И Джисон собрался уже заорать, чтобы альфа от него отвалил и что он не в настроении снова трахаться, но его квохтанья оборвались удивлённым вздохом, когда Хёнджин бережно уложил его на постель, прикрыл одеялом, приоткрыл окно, в которое смотрелось ласковое весеннее солнышко, пошире — и опустил на него забранные до этого завязками завеси, чтобы они немного глушили яркий свет. А потом вернулся к растерянно моргающему и ничего не понимающему омеге и, присев на край постели, мягко проурчал: — Спать... Ты спи, Сонни... Тиэрсоэ-ни, мой омежка... Он провёл пальцами по щекам и подбородку Джисона — и столько нежности было в этом жесте, что тот невольно прикрыл глаза и задышал порывисто, ощущая, как подкатывают нелепые и такие непрошенные слёзы. А Хёнджин склонился над ним и прошептал: — Коррэдо бельчонок... Стэр окоррэдо, мой единственный омега... Проско окоррэдо... И тёплые губы оставили на прохладном лбу Джисона поцелуй, от которого в душе его всё вспыхнуло сладким и каким-то болезненно приятным огнём, какого он не чувствовал, даже когда альфа жарко и бесстыдно ласкал его, даря огромное наслаждение. Но вот этот поцелуй в лоб — такой чистый, такой строгий и властный — он просто сбил Джисону дыхание и сердце. И он в ответ лишь прижался к груди Хёнджина, покорно лёг, когда тот снова вернул его на ложе, и прикрыл глаза, когда альфа приказал: — Спать, омежка... Отдыхать. Сегодня я буду заботиться о тебе. И... всегда. И как только за альфой закрылась дверь, Джисон прикрыл глаза — и послушно провалился в глубокий и спокойный сон. Без сновидений. А вот пробуждение его было тревожным. Сначала он и не понял, что его разбудило. Шум... Странный, многоголосый... Хрипы, рычание, вскрики нескольких людей где-то во дворе, с другой стороны дома, но такие громкие, что, казалось, были почти под окном. Он подскочил, заметался, пытаясь понять — и не понимая со сна, что он делает в спальне альфы и почему он здесь, и откуда шум... Но потом сообразил — и кинулся из комнаты. Однако на полпути к входной двери его перехватил Хёнджин, который как раз только зашёл в сени. И глаза у него были сердитые и растерянные одновременно. Альфа ухватил метнувшегося к нему Джисона на руки и прижал к себе, не пуская во двор. Он торопливо заговорил, прося не ходить, прося остаться здесь. Но Джисон чувствовал, как выворачивается всё у него внутри от жуткого, странного и яростного желания — нет, не желания, необходимости — быть там, во дворе. И он рванулся из рук Хёнджина, почти добежал до двери, но... остановился. Тяжело дыша, опёрся о стену, потому что внезапно голова закружилась и потемнело в глазах. И только крепкие руки и испуганный, гортанный, такой знакомый рык привёл его снова в чувства. Он уцепился за эти руки — и заглянул в тревожные голубые глаза. — Можно мне, — начал он, сглатывая тяжкий ком, — разреши мне, мой альфа... Можно я пойду туда? Хёнджин замер, заморгал растерянно и, отчаянно нахмурившись, поставил его на пол, быстро обтёр внезапно покрывшееся потом лицо омеги рукавом своей рубахи, сбегал в кухню и принёс воды. Джисон с благодарным стоном припал к ней, только сейчас почувствовав, как на самом деле сильно хотел всё это время пить. А потом снова посмотрел на альфу, который хмуро наблюдал за ним. Поймав его взгляд, Хёнджин закатил глаза и, цокнув, коротко кивнул и дёрнул подбородком на дверь. — Иди, — сказал он. — Там твой... друг. Хорошо всё будет. Иди.***
Минги рыдал и бился в руках Джисона, всё тянулся и тянулся к своему альфе, который в волчьем обличии лежал без сознания на огромном покрывале посреди их двора с окровавленным боком, странно вывернутой лапой и покрытой кровью мордой. Джисону хмурый и злой, как леший, Хонджун приказал удерживать Минги любой ценой, потому что тот, как бешеный, всё пытался пробиться к своему волку и закрыть его собой ото всех. И в то же время в глазах Минги был такой ужас, что Джисону было плохо от одного взгляда в них. И он крепко сжимал трясущееся, как в чёрной лихоради, тело друга в своих объятиях, шептал какую-то хрень ему в висок, мокрый от слёз и пота, и старательно сдерживал дрожь собственного тела. Из кратких и злых пояснений Хонджуна он понял, что на Минги напал волк по имени Сан — тот самый, что когда-то на догорающем становище морвы убил малыша Чиа и с тех пор ещё сильнее обезумел. А Юнхо — так звали альфу Минги — спас своего Обещанного, прикрыв собой и вступив в отчаянный, насмерть, бой с сумасшедшим волком. И если бы не вмешательство Сонхва, то они, возможно, убили бы друг друга. Впрочем, Сан, возможно, и так не выживет от ран, что нанёс ему Юнхо, но и сам Юнхо очень серьёзно пострадал. Хотя точно ничего смертельного в его ранах нет. Так что надо просто подождать, пока он очнётся. И держать от него подальше Минги, который, как безумный, всё кидался защитить своего альфу, не внимая ни увещеваниям Хонджуна, ни словам Сонхва. Вожак, кстати, тоже пришёл на двор братьев Хван, куда притащили Юнхо, потому что их дом был ближе всех из больших домов с широким двором к поляне, на которой всё и произошло. И только попав в руки Джисона, который сжал его и тут же уткнул лицом в свою шею, выпуская запах, Минги перестал сопротивляться. Сам же Джисон с силой сжимал зубы, прогоняя дурноту, которая его чуть не накрыла, когда он вспомнил алые от крови зубы огромного белого волка на беззащитном горле мальчика, лежащего в нелепой позе на земле, и мёртвые глаза Чиа. Джисон крепился: ему нельзя было сейчас упасть, потому что он должен был удержать над пропастью безумия рвущегося к своему волку и воющего от горя Минги. Впрочем, вдохнув несколько раз знакомый аромат лаванды, бедный омега немного притих и лишь судорожно вздыхал, как будто ему было ужасно трудно дышать, хрипел и отчаянно дрожал. Он пах до странности сильно, и запах был ярким, чудесным в своей открытости — и явно смешанным: к знакомому и такому любимому кисловатому, освежающему аромату Минги примешивалась очень правильная и очень мягкая струя ароматной осенней прели, листьев под дождём и свежести уходящего тепла. И Джисон не сразу сообразил, что, видимо, у Минги только-только закончилась течка и он провёл её со своим Обещанным. — Тише, малыш, тише, — бормотал Джисон, уткнувшись в волосы своего любимого друга, — погоди, погоди... Ну же, малыш, не надо... Я держу, подожди. Сейчас они помогут ему, слышишь? Они всё сделают — и твой волк снова будет на ногах, всё с ним будет в порядке. — Это я, я, я! — как в забытье, шептал Минги, яростно сжимая руку и бок Джисона. — Я виноват! Я погубил его! Он меня защищал! Меня! Тот волк должен был меня убить ещё там, на становище! А он меня и там спас — и сейчас! А сам... сам... Почему так, Сонни? Я так люблю его! Я люблю его, люблю! Я не сказал ему! Я не сказал так, чтобы он понял! А теперь — что же? Я и не знаю, как это сказать на волчьем, — а если и некому будет?! Я не выдержу, не выдержу! Пусти, пусти! Я должен сказать! Должен! И он снова рванул из рук задыхающегося от слёз Джисона, который вцепился в него мёртвой хваткой, но всё равно не удержал бы, ни за что не удержал, потому что отчаяние сделало Минги невероятно сильным. Однако обезумевшего омегу перехватили сильные руки Кан Есана, который как раз в это время подошёл к ним. Шаман, хотя и был на полголовы ниже Минги, так ловко ухватил его, что Сон оказался в его объятиях, вжатым в его шею. Шаман прикрыл глаза и тихо... запел. Ну, то есть... не запел, а заговорил, но так плавно, так тягуче, что даже Джисон замер, как будто заколдованный голосом Есана. А Минги и вовсе чуть не мгновенно поплыл, расслабляясь и почти повисая на плечах шамана. — Минги... Минги, послушай меня... С твоим альфой всё будет хорошо, Сон Минги. Ты счастливчик, твой альфа трижды спас тебя от гибели — неминуемой и жестокой. И ты должен быть благодарен Звёздам и Ветрам, должен песни радости петь им во славу, а не отчаянно клясть ту жизнь, что спас этот благородный альфа! Нельзя, нельзя — слышишь? — нельзя быть таким неблагодарным, Сон Минги. Успокойся, омега. Разве ты не доверяешь тем, кто сейчас спасает для тебя твоего волка? Разве обманули они хотя бы раз? Они всё сделают — и спасут его. А ты скажешь ему, как любишь его. Скажешь вот так: омиджи проско окоррэдо ма стэрри. Я научу, слышишь? И волк услышит тебя, и ему будет приятно. А пока... — Голос Есана внезапно дрогнул, и он обратился к Джисону: – Поддержи его, Сонни. Ну-ка. И когда Джисон перехватил какого-то странно полусонного Минги, Есан быстро достал из сумы, что висела у него через грудь, какой-то коробок и вынул из него светло-зелёный кругляш. — Возьми, Минги. — Он быстро нажал на челюсть омеги с двух сторон пальцами и сунул кругляш ему в приоткрывшийся рот. — Ты должен это медленно рассосать, ты понимаешь меня? Минги вяло кивнул и привалился к плечу Джисона. А Есан между тем деловито сказал, снова обращаясь к Ли: — Он сейчас через какое-то время уснёт, так что отведи его в дом, Сонни. А когда проснётся, надо бы ему отвара из лесного горошка с мятой. — Он нерешительно потёр лоб. — Только у меня нет. Может... Ты сходишь в лес, поищешь? Джисон между тем напряжённо думал о том, что что-то не так. Что-то его задевало, дразнило сознание, не давало покоя, колючкой иберги прицепившись к памяти и раздражая её. Но он быстро кивнул и пообещал найти для Минги лесного горошка. Он отвёл омегу в дом, и они вместе с Хёнджином, который с хмурым видом шуровал на кухне, готовя что-то вкусно пахнущее в большом казане и явно намереваясь кормить всех, кто сейчас был с Юнхо, уложили бедного Сона в комнате Чонджина. В спальню Хёнджина они, не сговариваясь, не стали его тащить: почему-то Джисон смутился от мысли о том, что Минги поймёт по смешению ароматов, что он спит со своим альфой. И почему это так его смутило — непонятно. — Хёнджин, — мягко сказал он, когда они вышли, осторожно прикрыв дверь, из спальни Чонджина. — Я идти... в лес. Я... надо в лес... Хёнджин нахмурился и резко спросил: — Зачем? — А дальше прорычал что-то, что явно не было согласием. Тогда Джисон взял его за руку и потащил за собой во двор. — Скажи ему, зачем мне надо в лес, — потребовал он у Есана, который стоял неподалёку от суетящихся над Юнхо Хонджуна, Сонхва и ещё каких-то двух альф. Есан быстро окинул взглядом Хёнджина, и внезапно в его глазах блеснул злобный огонь. Впрочем, Джисону явно это показалось, так как этот огонь так же мгновенно исчез, оставив лишь немного раздражённую усталость. Шаман быстро что-то сказал альфе, кивая на Юнхо, а потом на дом. Тот снова сердито нахмурился, о чём-то спросил — и получил утвердительный ответ. А потом снова что-то сказал. — Он пойдёт с тобой и не хочет, чтобы ты возражал, — тихо скзал Есан. — Пусть идёт, Сонни. Не серди его. — Знаю я, — огрызнулся Джисон, и Есан вдруг посмотрел на него изумлённо и сделал к нему шаг. Но тут же Хёнджин схватил Джисона за руку и дёрнул за себя. Есан поднял на него глаза, и снова в них блеснуло что-то недоброе. — А он у тебя дикий, да? — как-то нехорошо улыбнувшись, спросил шаман у растерянно пытающегося понять, что происходит, Джисона. — Он у меня альфа, — хмуро ответил тот, тут же ощетинившись. — А они все такие. И мой получше многих. — А-а... — неопределённо улыбнулся Есан. — Как скажешь. Он отвернулся от них и пошёл к суетящимся над телом лежащего без сознания волка людям. И в этот момент, когда Джисон, чуть щурясь, смотрел ему вслед, он понял, что именно сказал Минги шаман. "А ты скажешь ему, как любишь его. Скажешь вот так: омиджи проско окоррэдо ма стэрри". И тут же в памяти всплыло другое, сказанное другим, тёплым и мягким, низким голосом: "Стэр окоррэдо, мой единственный омега... Проско окоррэдо..." Джисон, чуть не задохнувшись от осознания, поднял глаза и столкнулся с пристальным взглядом Хёнджина. — Я... Я тоже тебя, кажется... люблю... — тихо сказал омега и робко тронул щёку удивлённо приподнявшего бровь альфы. — Тоже... И я обязательно скажу тебе это так, чтобы ты понял... Однажды обязательно скажу. На губах Хёнджина появилась мягкая, чуть насмешливая улыбка, и он погладил Джисона в ответ по щеке, а потом склонился и нежно его поцеловал в приоткрытые губы. — Скажешь, — тихо произнёс он. — Конечно, скажешь...