***
Они бродили по лесу почти до темноты. Джисон, сосредоточенно искавший признаки горошка и молчавший, в конце концов всё-таки нашёл его. Глубоко в овраге, под замшелыми пнями, он отыскал целую россыпь бледных белых ягодок, мелких и круглых. Он испустил радостный клич, станцевал короткий танец, не обращая внимания на фырканье и кряхтенье волка, который явно над ним смеялся, и бережно обобрал ягодки в свой платок и спрятал его за пазуху. Выдохнув с облегчением, на обратном пути он болтал без умолку. Склоняясь то тут, то там к земле, вскрикивая от радости, он нашёл и набрал кучу разных полезных трав, которые должен был уже складывать в сделанную из собственного пояса увязку. И о каждой траве он рассказывал волку, тыкая ему в нос, чтобы понюхал, и заливисто смеясь, когда тот недовольно перхал и рычал, мотая головой. Но терпел. Ни разу не куснул, не оттолкнул мордой руку омеги. Он трусил рядом, помогал Джисону выбираться из ямок, в которые тот иногда проваливался, так как потерял бдительность, уповая на своего молчаливого, но надёжного спутника. Хёнджин отказался от честно разделенного напополам хлеба на коротком привале, лишь пренебрежительно фыркнул и отдал всё Джисону, который накинулся на несчастный кусок так, как будто три дня не ел. Волк же, поводив носом, прихватил зубами его штанину и потянул за собой. Он вывел омегу к небольшому ручью, из которого тот смог вдоволь напиться. Вода была холоднючей, но умываться ею было очень приятно. Так что Джисон, недолго думая, снял рубаху и, повизгивая от удовольствия, стал обмывать шею и грудь. А потом, обернувшись к застывшему на месте волку, плеснул в него полной ладонью воды. Хёнджин вздрогнул, странно хрюкнул (вода попала ему прямо в нос), оскалился и грозно зарычал. Джисон засмеялся, потому что отряхивающийся и недовольно фырчащий волк показался ему уморительным. Он зачерпнул воду уже двумя руками и снова плеснул на волка. В мгновение ока зверь оказался рядом и одним толчком отправил расшалившегося омегу прямиком в ручей. Джисон заорал так, что с ближайших сосен вспорхнули птицы. Холодно! Ах, ты ж сучий потрох, ну, держись! Он встал поудобнее, упираясь коленями в каменистое дно неглубокого ручья, и яростно замолотил руками по воде, окатывая близко подошедшего волчару россыпью брызг. Волк отступил, нагнул голову и зарычал — громко, вдохновенно, грозно, но Джисон не остался в долгу. Плеснув изо всех сил и постаравшись попасть прямо по горящим голубым огнём глазам зверюги, он тоже упёрся руками в дно ручья, поднял голову и, злобно оскалившись, изо всех сил зарычал в ответ. Он рычал с наслаждением, срываясь на хрип, а потом поднял руки и скрючил пальцы, как будто это были когти. И снова зарычал. Только подойди — загрызу! Волк, смотревший на него не мигая, едва заметно помотал головой, а потом замер. И вдруг стал расплываться. Вокруг него закружила белоснежная, сверкающая метель, которая внезапно взметнулась и опала сияющими звёздами на землю, охватывая серебристым ветром фигуру обнажённого мужчины, сидящего на корточках с упором на одно колено. Его голова была чуть опущена, а белые волосы вились по плечам. И когда он поднял на замершего от благоговейного восторга омегу глаза, тот сразу понял: ему конец. Конечно, он попытался убежать — конечно, уже через несколько мгновений бился в сильных руках, перекинутый через голое горячее плечо. Хёнджин прижал его к огромному дереву, стиснул в объятиях и стал целовать. Как безумный, дико, страстно, он вылизывал Джисону лицо, прикусывал губы и шею. Он ничего не говорил, на все попытки судорожно дышащего, отчаянно стонущего на каждый его укус посильней омеги что-то возразить он лишь крепче сжимал руки, а естество его, упирающееся Джисону прямо в пах, явственно обозначало его крайне серьёзные намерения. И сам Джисон что-то ещё пыхтел о том, что лес... что они не звери... что это вообще как-то... — но его задница, которая вела себя просто по-сучьи, выдавала омегу с головой. А потом Хёнджин развернул его и заставил немного прогнуться, упершись в благородную кору старой сосны, стянул в одно движение его штаны и вошёл — сразу, без растяжки — и почти до конца. Джисон всхрипнул от страха и впился пальцами в неровности, чтобы удержаться и не упасть, если будет слишком больно... Но больно не было. Грязно, мокро, липко, жарко — но не больно. И до ужаса хорошо! Он был насажен на член, который через несколько испуганных мгновений стал медленно двигаться в нём, одаряя невероятным ощущением наполненности, чего-то целого — внутри него. Он чувствовал горячие жадные руки, которые скользили по его животу, задевали торчащие соски, выбивая невольные громкие стоны, он слышал огненное дыхание у себя над ухом, когда Хёнджин потянул его на себя, он чувствовал зубы, которые терзали его шею, кончики ушей, а потом и губы. Он осознавал, что альфа его трахает просто зверски, потеряв представление о стыде, скромности, позабыв самого себя. И то, с каким восторгом, с каким сладострастным рвением отдавался он своему волку, поразило его, захватило — и толкнуло в мутную и сладкую глубь непонятных, но безумно приятных ощущений. Его хотят. И он хочет не меньше. И необязательно было говорить, если можно было вот так — страстно, по обоюдному желанию забыть обо всём, что мешало, что разделяло, что давило. Сейчас, здесь — они были свободны, дики и едины.***
Возвращались они, когда солнце уже село за лес, а в серых, дымных весенних сумерках разливался сладковатый, свежий ночной аромат. Джисону было неловко, так как одежда и волосы были мокрыми, штаны были в смазке, ему было зябко, но от предложения Хёнджина проехаться на нём, прижимаясь к его густой шерсти (альфа, отымев Джисона до звёзд перед глазами, снова как ни в чём не бывало, обратился) — Джисон отказался. То есть до опушки леса он-таки доехал, а потом гордо слез. Ещё не хватало, чтобы кто-то видел, как он на волке своём катается, как дитя. Они шли между домами, кивая окликавшим их людям, Джисон смущённо улыбался, пытаясь по виду человека определить: понял тот, что его, гордого и дерзкого Ли Джисона, только вот недавно нагло трахнули у сосенки, как пойманного в лесу шлюшку-омежку, — или всё же есть возможность это скрыть. Потому что сам он не мог определить, насколько сильно их запахи смешались. А второй раз обмываться в ледяном ручье он не решился. Но люди улыбались доброжелательно, и только Манчон, которого Джисон увидел у калитки простого, но добротного дома целующимся взасос с невысоким ладным альфой с огненно-рыжей шевелюрой и плутоватыми глазами, преспокойно оторвался от вылизывания рта своего волка и, показательно поведя носом, негромко сказал: — Прогулочка в лес удалась, да, Сонни? — Завидуешь, До Манчон? — уязвлённо спросил Джисон. — Нет, — безмятежно ответил Манчон и откровенно оглянул рыжего альфу в своих объятиях, который с любопытством смотрел то на Джисона, то на Хёнджина, недовольно урчавшего под рукой своего омеги. — Меня тоже сейчас отлюбят не по-детски, чего мне завидовать? Джисон сдавленно хрюкнул от смущения и зашипел, что он бы и без подробностей обошёлся, но Манчон лишь откровенно ухмыльнулся и, помахав на прощание рукой, потянул своего альфу к дому. Крики и ругань они услышали издалека. Джисон мельком увидел, как настороженно встали торчком чуткие уши Хёнджина, а у него самого всё внутри сжалось от страха и в предвкушении боли: они подходили к дому Соёна. — Пусти, пусти меня, тварь! — раздался отчаянный крик, а потом послышался грохот, звон разбитой посуды — и на крыльцо выскочил взъерошенный Соён. Одежда на нём была порвана, а на обнажившемся в прорехе плече зиял порез. Омега кубарем скатился со ступеней и рванул к калитке, но высокий, худой, черноволосый мужчина, что выбежал вслед за ним, был быстрее. Он нагнал омегу посередине двора, толчком повалил на землю и стал пинать его ногами, что-то злобно и отчаянно громко выговаривая. Джисон и сам не помнил, как перескочил забор. Он не понимал, откуда силы, откуда это страстное, жестокое желание убить альфу, что сейчас бил Соёна. Одно только он осознал: если не вмешается, если попробует пройти мимо, если остановится — он больше никогда спокойно не уснёт, не сможет ни кусочка проглотить, а главное — никогда больше не сможет спокойно посмотреть в чистые и ясные голубые глаза своего волка. Потому что всегда будет видеть на их месте горящие яростью, бешеные, полные желания причинить как можно больше боли — глаза мучителя Соёна. Однако он успел лишь яростно закричать: — Не смей! Не смей, сука ёбаная! Отвали от него, урод вонючий!.. А вот добежать и оттолкнуть, повалить и ударить — прямо в морду, чтобы впечататься кулаком в хрястнувший нос и бить, бить, бить... — вот этого он сделать не успел. Потому что рядом с ним мелькнула белоснежная молния — и огромный белый волк сбил яростно рычащего Хогё с ног и склонился к его шее, скаля пасть. Альфы замерли, глядя друг на друга и тихо рыча, как будто вели молчаливый разговор. Джисон же подбежал к корчащемуся на земле Соёну, помог ему подняться и стал ощупывать, чтобы понять, не сломано ли у него что-нибудь. Омега плакал навзрыд, цеплялся за него пальцами, не в силах ничего сказать. Он был избит, лохмотья его были в грязи, но вроде серьёзных повреждений у него не было. И тогда Джисон выдохнул с облегчением, прижал дрожащего и задыхающегося в рыданиях Соёна к себе и повернулся. Из-за забора на него смотрел Кан Есан. И в его широко раскрытых глазах было дикое изумление и страх — как будто он видел не Джисона, а свой худший кошмар.