***
Хёнджин был с ним нежен. После купальни отнёс в дом, в спальню, на руках. Долго целовал, нависая над ним на одной руке, поддерживая и направляя ею голову подрагивающего от возбуждения Джисона. Вторая рука альфы ласкала естество омеги, доводя до края. Когда Джисон уже задыхался и стонал, не переставая, Хёнджин проник в его густо-влажное нутро, повернув его чуть боком и продолжая жарко целовать приоткрытые в жалобном стоне губы. Альфа глаз с него не сводил, его губы были мокрыми от их смешанной слюны, он пах одуряюще приятно и пряно, склонялся к самому лицу мечущегося по ложу Джисона и двигался внутри него размеренно, неспешно, его толчки тягуче отдавались по всему телу омеги острыми молниями наслаждения. Продержался в этот раз так Хёнджин достаточно долго, успел извести Джисона, который кончил снова, цепляясь зубами в его плечо и выгибаясь на его естестве дугой. Хёнджин переждал его пик, позволяя терзать себя пальцами и зубами — а потом сорвался сам. Он трахал Джисона самозабвенно, заставив обнять свой торс ногами, нависнув сверху, — и всё смотрел и смотрел на мокрое от слёз и пота лицо своего омеги, который закатывал глаза и кусал губы. Когда же Хёнджин, немного двинув в сторону, задел что-то внутри остро и ярко, до звёзд перед глазами, Джисон застонал так, что альфа вздрогнул, ответил ему яростным рычанием, захрипел, выгибаясь в спине и толкаясь бешено быстро, — и, кончая, сжал омегу так, что тот потерял сознание. Это безумно напугало Хёнджина. Его полные боли и страха глаза — первое, что увидел Джисон, придя в себя. — Сонни... Мой омега... — шептал Хёнджин. — Что с тобой? Что... ояскор-рия? Оха ояскор-ридо? — Хорошо... — тихо ответил Джисон и прикрыл глаза, чувствуя, как покрывается его тело мурашками от робких прикосновений пальцев альфы, его тёплых ладоней и влажных прохладных губ. — Так хорошо... Оха окор... Кажется, он заснул, так и не сказав эти слова до конца. А счастливые изумлённые глаза и сладкий шёпот "Оха крэмино, мой омега... Коррэдо омега... Мой Сонни... Мой... Мой... Мой..." — всё это ему просто приснилось.***
Несколько дней — Джисон потерялся в них немного — прошли, как будто это был один и тот же день. Нежные касания и сладкие толчки альфы внутри утром — будят и не дают сосредоточиться на том, что нехорошо и немного кружится голова. Потом — дом. И уже не надо спрашивать, что делать. Джисону доверяют, нет за ним тяжёлого и всем недовольного взгляда Хёнджина. Дела, дела, дела... Жадные поцелуи во тьме сарая, за поленницей, на чердаке. Наконец-то не вызывающие ужаса козы, которые даже подпустили с первого раза. Правда потом Хёнджин, урча, облизывал ему шею и руки по самые уши, так как он изгваздался в молоке полностью. Но это было приятно. Как и жаркий стыдной шёпот Хёнджина, быстро трахающего его в чане в купальне, куда они теперь вдвоём ходили. Можно было бы подумать, что они только и делали, что занимались непотребствами — но нет, они ещё и поругаться умудрились за эти дни раз пять. Хёнджин ревновал. Они по-разному нарезали редьку. Джисон рвался ещё раз в лес, причём один, потому что хотел принести для Хёнджина вкусного острого щавеля на приправу, но Хёнджин не хотел отпускать одного, а какой сюрприз, если он будет опять рядом вертеться? Чонджин пришёл не вовремя — и Джисон слишком поспешно оттолкнул альфу... В общем, поводы один другого краше. Но как-то прежнего огня не было: всё сжирал огонь примирения вечером в постели, куда Хёнджин исправно притаскивал надутого омегу из любого угла, куда бы тот ни примостился. Больше всего от этих их огнеопасных отношений страдал, наверно, именно Чонджин, который откровенно издевательски вздыхал и говорил, что дом милый дом уже не тот, что ночи стали шумными, что он, пожалуй, уйдёт от них в лес к оленям, потому что они лучше, чем кролики, которые заняли его жилище, что совести у них нет совершенно, что про Хёнджина он и раньше всё знал, но вот то, что милый бельчонок оказался таким — такой подлянки от жизни он не ожидал. И, к сожалению, Есан слишком хорошо учил своих омег вечерами, чтобы Джисон имел шанс хоть что-то из этого не понять. Так что он краснел, Хёнджин скалился и рвался дать младшему по шее — но глаза... Эти глаза никого не могли обмануть: в них сияла гордость. Леший поганец был счастлив, что так трахает своего омегу, что тот на визги исходит от восторга. Чтобы не слышать всего этого непотребства, Джисон каждый день на несколько часов уходил к Минги. Он и с Ликсом виделся, а вот к Минхо не совался: тот только выздоровел, а следы Хёнджиновой страсти, что алели у Джисона по всему телу и дико смущали его, могли неправедно взволновать старшего брата. Тем более, что Ликс с готовностью говорил, что у Минхо всё очень хорошо. Как и у самого Ликса, который ходил немного потерянным, но пах своим альфой за версту. А вот с Минги всё было плохо. Джисон помогал ему, чем мог. Часто обнимал его, пока Юнхо кормили и уговаривали — в очередной раз — даться в руки для перевязки, но волк выл, рычал, пеной из пасти и алым огнём в глазах предупреждая, что убьёт любого, кто попробует его унять. Минги маялся, плакал, но и сам уже не пытался пробраться к Юнхо, очевидно, с отчаянием признавая, что всё плохо. И насколько всё плохо, Джисон понял, когда Минги, слушая скуление в сарае, вдруг сказал: — Если он погибнет... Если убежит, обезумев, в лес... Я не стану жить. — Под... Подожди... — теряясь, начал Джисон. — Джун же сказал: ждём и верим. И Есан... — А ты заметил, что он рычит сильнее, когда к сараю подходит Есан? — вдруг со странным вызовом спросил Минги. — Эээ... — Джисон растерянно пожал плечами. — Да, это точно, — уверенно продолжил Минги. — И когда Джун отнёс Юнхо миску с отваром, который принёс Есан, тот впервые на него кинулся и выбил миску из его рук. Джун поранился, а Сонхва закричал так, что я у колодца услышал. — Ты... Он не в себе, — жалобно сказал Джисон, ласково оглаживая плечи друга. — Ты не смотри, он придёт в себя, всё наладится... — Я почти уже не верю в это, — внезапно легко и отстранённо сказал Минги. — И я готов к любому исходу. Как только он покинет меня — я уйду к Серым соснам. Джисон злобно зашипел, его сердце заухало бешеным боем, и острая игла вонзилась в него. Но он лишь сжал губы и выговорил: — Не смей так говорить, тупой омега! Не гневи Звёзды... — Ты никогда не верил звёздам, Сонни, — со злобой и тоской перебил его Минги, и Джисон замер: ни разу раньше таким он своего друга не видел, а ведь думал, что знает его лучше всех. Но Сон вдруг прижал его к себе и нежно стал целовать в щёки и висок, шепча: — Ты так пахнешь... Смешанный твой запах... Он прекрасен... И этот странный привкус чего-то молочного... Что ты пил, что так пахнешь сегодня, Сонни? — Козье молоко на завтрак, — жалобно кривя губы ответил Джисон, прижимаясь к нему сильнее в невыносимом желании спрятаться у него на груди. — Нет, нет... — Минги шептал как будто в забытье, целовал мягко, спустился на шею и несколько раз затянулся запахом, как будто дышал над букетом лучших цветов. — Нет... Что-то не так... У меня такое ощущение, что всё в последнее время не так вокруг. Мой волк не мог так поступить со мной, этого не могло быть — а случилось. Я часто думал о том, чтобы кончить всё разом и уйти — там, в морве, когда было невыносимо совсем, но никогда не был готов к этому. Был ты... У меня был ты и надежда на Обещанного. А сейчас... Я получил его, моего Обещанного, ты счастлив — и пахнешь огромным счастьем — и я готов. Сейчас — готов. Иногда мне кажется, что я хочу этого... После этого разговора Джисон просто не мог уйти от него. Он пробыл у Минги до самого вечера. Они заснули вместе на узком и неудобном топчане в большой комнате. С тех пор, как вернулся в дом, Минги ни разу не спал в их с Юнхо общей спальне. Проснулся Джисон посреди ночи, вскочил, испуганный, заметался, с ужасом думая о том, что скажет своему альфе. Потом до него дошло, что Хёнджин мог бы просто забрать его из дома Минги: ворота были открыты, так что если бы хотел... Но, видимо, альфа понимал, как тяжко приходится другу его омеги — и не стал его отнимать у... Минги рядом не было. И в доме тоже. Однако как только Джисон, напуганный уже дважды, выбежал на крыльцо — сразу увидел его. Минги спал у сарая, где сидел на привязи его волк. Омега прислонился спиной к деревянной стене, его лицо в мутном мареве лунного света остро выделялось бледностью, а длинная шея казалась прекрасной и беззащитной. И Джисон было решил разбудить его, но Минги выглядел таким утомлённым... Он спал так крепко, что даже ресницы его не дрожали, а чуть приоткрытые губы мирно почмокивали. Джисон печально улыбнулся и, махнув рукой на этого неуёмного, уже пошёл к калитке, пытаясь сообразить, что бы такое сказать Хёнджину, чтобы тот не злился, хотя, конечно, вот именно сейчас, горячий ото сна и немного злой, Хёнджин был, наверно, безумно соблазнительным, так что можно будет залезть к нему под одеяло и лапать до тех пор, пока он не поведётся и не прижмёт... Лёгкий шум привлёк его внимание и немного напугал. Кто-то неловко оступился и тихо прошелестел проклятие. Джисон, вздрогнув не столько от страха, сколько от подводящего живот предвкушения, быстро обогнул сарай — и замер от изумления. Стройная гибкая фигура ловко взобралась на забор, а потом спрыгнула с той стороны от него. И когда парень развернулся, чтобы снять застрявшую на колышке забора рубашку, в лунном свете сверкнули глубоким ярким светом синие глаза Кан Есана.