***
Сколько он так бежал, как получилось, что, убегая от своих страхов и боли, ни разу не споткнулся, не упал, — Джисон не знал. Устал бежать — пошёл. Он и ползти был готов, лишь бы оказаться подальше от болезненного презрения в голубых глазах и этого, искривлёнными губами — "Пошёл вон!" Прав, ох, как же был прав Есан. Ведь предупреждал: не напоминайте о прошлом волкам. Ведь говорил: будьте ласковы и послушны... Во всём был прав проклятый шаман! Только вот для одного известного всем омеги Ли Джисона это оказалось невозможным. И он снова и снова шёл наперекор всем добрым советам, не слушая никого, кроме своего дурацкого сердца. И что получил? Обещанный назвал его шлюхой, потом чуть не изнасиловал, а после с презрением выгнал, потому что Джисон умудрился сделать ему в ответ так больно, что альфа и через муть пьяного угара не смог простить ему эту боль. Молодец... Какой же ты молодец, Джисон! Он не хотел, чтобы так всё кончилось. Не хотел — и уверенно ошибался, шаг за шагом идя к пропасти, пусть и вполне искренне. Да, он целовал Енджуна на реке — но это было лекарством от отчаяния! Хёнджин тоже утешался им в своей страшной, убивающей его боли! Только вот альфа имел на это право, а Енджун нет... И Джисон вроде как понимал это — и всё равно не понимал! Он не хотел ничего подобного! И Сонхуна он не целовал! И с Минги не спал! Ну, в том смысле, в котором обвинил его Хёнджин, видимо, всё же побывавший тогда в доме Юнхо и видевший их с Минги на одном узком топчане. А уж о Есане — так и вообще дичь же! Ну, дичь! Он всего лишь исполнил просьбу шамана — постоять с ним, согреть его, напуганного своими тенями до трясучки! Так что всё неправда, неправда! Но Хёнджин назвал шлюхой. Он всё неправильно понял, то есть... то есть ничего не захотел понять! — Как ты мог... Как ты мог так со мной... — шептали сухие губы, пока Джисон шёл, упрямо перебирал исколотыми, исцарапанными, отваливающимися уже от усталости ногами, не разбирая дороги и давно потеряв запах слободы. — Я не виноват... Я не виноват, нет, нет, нет! Проклятый альфа! А если бы с тобой так! И почему? И вообще! Как можно вот так — силой! Запахом надавил — и всё можно, да? Пьяный, слюнявый — и обиделся, что я не дал, да? Назвал стыдным — и сам полез трахаться, да? К стыдному можно и пьяным, как сволочь?! А если бы я стал тебя силой, а? Обозвал бы шлюхой, напился и полез к тебе, а? Ты бы — как? Он вдруг замер. Сердце забилось острой болью, в животе неприятно замутило. А если бы... вот — да? Что бы он почувствовал, если бы увидел, как Хёнджин милуется с кем-то из своих... друзей? Обнимается? А если бы ему кто-то сказал, что видел, как Хёнджин взасос целует кого-то у реки, в уединении? Если бы он сам увидел, как стоит его альфа в объятиях другого, пусть альфы, но — так — голова на плече, руки прижимают за пояс... М? Джисон растерянно поднёс пальцы к губам и снова застыл, в ужасе пялясь перед собой. Он... Он никогда не думал об этом. Но... Может, то, что было для него разумным и правильным просто потому, что ничего "такого" не значило ни для него, ни для омег, которых он обнимал-целовал-ублажал (и о последнем Хёнджин не знает, ведь не знает, пожалуйста!) — всё это альфе было глубоко... чуждо? Противно? И выглядело как... распущенность? Стыдное дело? Есан рассказывал, что волки не берут нескольких омег, что они не изменяют мужьям и того же и от них требуют! Что заигрывать с мужним альфой — огромная ошибка, как и пытаться миловаться со свободным, если ты сам замужем! А ведь Джисону на самом деле казалось, что Хёнджин принял его как своего омегу! Ну, да, в крепость не позвал, метку не предложил, но ведь и времени всего прошло-то! Да, Ликсову альфе это не помешало, но ведь то Ликс, простой и понятный, добрый и щедрый на тепло, душу свою отдающий за нежность и ласковый взгляд. Доверчивый, чистый, открытый... Джисон сжал руки у груди и быстро вытер слёзы, внезапно хлынувшие из глаз. То — Ликс. А он... совсем не был похож на младшего. Удивительно ли, что Хёнджину таким — злым, слишком свободным, слишком независимым, постоянно фыркающим, недовольным, несговорчивым, непослушным — он оказался вовсе не нужен? А уж отношения между омегами морвы альфе и вовсе наверняка показались отвратительными... Как и омега, который постоянно был рядом с кем-то — но не рядом со своим альфой. А потом ещё и сказавший, что Хёнджин, которого морва лишила всего (Джисон догадывался, что братья Хван много кого потеряли в той резне, что устроила в старой слободе морва) — вот он хуже, чем альфы проклятого племени! Могло ли быть что-то более жестокое? И разве так важно, когда и почему это сказано? Да кому вообще нужен будет омега, который делает так больно? — О, нет... — прошептал Джисон, еле выговаривая трясущимися губами. — Конечно, никому не нужен... Ноги больше не держали его, и он опустился на землю прямо посреди какой-то небольшой поляны, куда вывели его бездумные плутания по лесу. Он повёл растерянным взглядом по сторонам. Солнце поднималось над лесом, вокруг звенела деловитая утренняя жизнь. У него болело всё тело, кружилась голова, он почувствовал, что его сейчас снова стошнит. С трудом он дополз до сосен, что стояли стражами вокруг поляны, но когда улёгся на сложенные руки головой и прикрыл глаза, тошнота опала, вяло свернувшись в животе противной горечью. Куда он забрел?.. Что он теперь будет делать?.. Как ему дальше?.. А главное — надо ли?..45.
3 августа 2022 г. в 21:00
— Впусти... Омега! Впусти! Открой мне!
Кажется, Джисон заснул от слёз и слабости. В окно светила луна, по комнате тянуло прохладой, и он основательно промерз, так как не укрылся. В дверь снова грохнули кулаком. Вот, от чего он проснулся...
— Впусти, сука! Эт... Это моя спальня! И я б... буду там спать! А ты вали! Не х... Не хочешь меня — и хер с тобой! Пальцем тебя не трону! Нахуй ты мне н... нужен! Пусти! — И снова два гулких и страшных удара в жалобно скрипнувшее дерево.
Джисон испуганно сжался на постели. Он вспомнил лицо Соёна, изувеченное пьяным Хогё. И измученное, мучнисто-блеклое лицо Юсона, лежавшего на подушке в комнате Есана и пытавшегося улыбнуться обескровленными губами. Его альфа был тоже пьян, когда выбил ему руку из плеча и бил головой об стену.
Новый удар — и хрип защёлки на двери. А потом она просто отлетела, и дверь распахнулась под широким плечом. Хёнджин стоял на пороге, покачиваясь, его лицо было бледным, глаза отдавали тёмно-серым, мрачным и страшным, он постоянно облизывал сухие губы, а ноздри его жадно трепетали, втягивая напоенный свежестью ночи воздух, смешанный с тонкой, слегка горчащей лавандой.
— Папа... — вдруг сказал он. — Папа лю... любил... Это так хреново, да? Что мне так нравится... — Он неверным шагами подошёл к ложу и опёрся на спинку в изножье, нашёл мутным взглядом полные ужаса глаза Джисона, который съёжился в самом изголовье, пытаясь понять, что ему делать, и вдруг коротко хохотнул. — На белку! И похож на белку! Особенно, когда ешь... С... Сон-ни... лунный мой бельч-чонок... Что же мне с т-тобой делать?
Джисон быстро кинул взгляд на окно, вспоминая, что там, за ним, куст, так что прыгать будет не очень удобно, но если альфа полезет... Хёнджин проследил его взгляд, злобно прорычал ругательство, пошатываясь, подошёл к окну и одним движением захлопнул его.
— Сбежать, да? — заплетающимся языком спросил он. — Сбежать от меня хочешь, ёбаная белка... К кому?! — выкрикнул он и упёрся взглядом Джисону в лицо. — К М-минхо этому, да? Брат... братишечка! Или к этому... которого Юнхо в саду тра... трахает? Так ты им нахер не нужен! Как и эт-тому... с синими леш... лешьими глазами... Чонхо узнает — убьёт тебя, сук-ка... Он с виду только... ик... тихий... Я его видел, от него не спастись... И твой этот... не спас... спасётся... Раз взял — Ч-чонхо больше не отп-пустит... — Хёнджин вернулся к постели, сел на край и стал стягивать с себя сапоги, продолжая бормотать: — Никому... никому не нужен ты, ясно тебе? А мне до смерти нужен — так я не нужен, вот ведь... Тепла не хват-тает ему... Не хватает... А как ещё? Как?.. Я бы зацел... зацеловал тебя, на рук-ках бы... а ты толкаешься... Ненавижу... Дикарь пог-ганый... Так и норовишь убежать... Убежать от меня к этим своим... Всех вас ненавижу...
— Я только тебя люблю, — едва слышно сказал Джисон, пытаясь взять себя в руки и не зареветь от обиды. Он чуть двинулся к Хёнджину и прикрыл глаза, внутренне умоляя его поддаться и тихо шепча: — Мне некуда бежать от тебя, мой альфа... мой глупый альфа.
— Глупый! — резко вскинул голову Хёнджин. — Точно! Оч... Оч глупый... Надо было морду тебе... морду разъебать после речки, да? С кем ты там со... сосался? И ему тоже разъебать, чтобы не л-лез к тебе... Жаль, Чонвон не разглядел... Он хоть и сука, а пра-а-авду сказ-ахал... Зря я не пове-ехахаа-ерил...
Хёнджин потряс головой. Его руки, которыми он упёрся в колени, дрогнули, он начал дышать рвано, тревожно внюхиваясь в воздух. Джисон замер, чтобы не выдать себя раньше времени, и снова расслабился, отпуская аромат, чтобы осторожно притравить пьяного альфу собой. Он знал, что это было опасно, что не на всех это действовало так, как надо, но выбора особого у него не было, а сообразить, как ещё выпутаться, он был не в силах: голова кружилась, и было дурновато от страха.
— Что ты... делаешь?.. — Голос альфы был неожиданно рокочущим, низким...
— Тебе надо поспать, — тихо сказал Джисон, плавно поворачиваясь, чтобы не встревожить хищным зверем глянувшего на него Хёнджина. — Ложись, Хёни? Это твоя спальня, ложись спать...
— Я не хочу так, — низко и глухо сказал Хёнджин. Его глаза вдруг вспыхнули. — Я хочу с тобой. — И он мягким кошачьим броском накрыл омегу собой.
Нападения Джисон не ожидал: ему казалось, что он почти справился, что альфа почти усмирён, вот только, видимо, на Хёнджина его запах действовал совсем не так, как хотелось бы. Альфа схватил его за руки, не давая дёргаться, и завалил на спину.
— Сонни... Сонни, маленький мой... — урчал он, сминая испуганно выдирающегося из его рук юношу и придавливая его своим весом. — Ты такой сладкий... Я так хочу тебя, так хочу... Ну, маленький... Бельчонок...
Джисон пытался оттолкнуть его, но губы альфы уже нашли его шею, а пальцы держали голову, не давая прикрыть это чувствительное место. Хёнджин бархатно зарычал и присосался, будто желал выпить из Джисона силы — и силы оставили омегу. Тяжесть альфы, его жадная нежность, его касания — это было плохо, неправильно, но возбуждало до ужаса.
— Лунный мой... Омежка мой... Давай, а? Дай мне... Дай мне! Хочу тебя... Ты такой... Так пахнешь... — Жаркий шёпот обжигал Джисону ухо, а острые зубы прихватывали мочку, пуская молнии по телу.
— Не надо, не надо, — забормотал омега, стараясь сдержаться и противостоять этому безумию, хотя хотелось лишь одного: закатить глаза и, застонав громко и постыдно, сдаться. Но он чувствовал, понимал: нельзя! Так что вцепился в плечи альфы сильнее и стал толкать его от себя, отчаянно бормоча: — Ты пьян, пьян, пьян! Не хочу, нет! С таким тобой — нет! Я тебе не... шлюха! Меня так... нельзя!
Но Хёнджин его, очевидно, уже не слышал.
— Ты сам отравил меня, бельчонок, теперь я уже не отпущу, просто дай мне! Сдайся, омега! Просто расслабься... всё равно... возьму тебя... — урчал он, жадно вылизывая Джисону щёки и оставляя на коже запах пьяного, будто облитого горькой брагой дерева — совсем не тот, который так нравился Джисону.
Это был не его Хёнджин. Это был одурманенный и плохо соображающий зверь, который просто хотел поиметь хоть кого-то.
— Не надо! — громче и решительнее прохрипел Джисон, сосредоточенно отрывая руки Хёнджина от себя и стараясь вывернуться из-под отчаянно пытающегося его усмирить альфы, увернуться от его губ и языка. — Ты пьян, пьян! Не хочу так! Не хочу!
— А я хочу! — вдруг злобно и грозно рявкнул Хван, силой отвёл его руки в стороны, склонился и впился зубами ему в плечо. Это было так больно, что Джисон яростно взвыл, выгибаясь, чтобы уйти от мучающих его зубов.
— Лежать! Замри, омега! — зарычал Хёнджин, отрываясь от него и облизываясь. — Ты мой! Хочу тебя!
Джисон отчаянно вскрикнул и стал извиваться под тяжело наваливающимся на него телом, он отталкивал, пинал и бил, куда попадал, не помня себя. Но альфа снова быстро схватил его руки и прижал к бокам, обхватив одной своей, а потом силой заставил развести ноги и ужом ввинтился между ними. Его волосы растрепались, глаза горели мутью всепоглощающей страсти, губы алели, как будто были укрыты кровью. Он дышал прерывисто и вжимался в Джисона так, что тому было больно. Больно и ужасно обидно: сейчас его изнасилует его Обещанный, и это — всё.
Но Хёнджин медлил, он не рвал одежду, он не кусал больше, лишь растерянно и как-то виновато косился на истерзанное до крови плечо. Его глаза расплывались, он не мог сосредоточиться на том, чтобы добить омегу под собой. А потом он вдруг спросил — срывающимся, хриплым голосом, почти обиженно:
— Почему? Почему не хочешь? Почему противишься? Я же истинный твой... я же... тебе же было хорошо...
У него заплетался язык, но силы в руках, увы, было слишком много, так что Джисон и дёрнуться не мог.
— Я не прощу тебе! — задыхаясь от ужаса, крикнул омега. — Слышишь, Хён?! Никогда не прощу! Я возненавижу! Я... Значит, ты такой же, как они! Такой же! Презирал кочевье, морву ненавидел — а сам как они! Насильник! Такой же насильник! Как наши альфы были! Тронь меня — и я не прощу! Их не простил — и тебя!..
Он осёкся, потому что лицо Хёнджина изменилось. И руки его больше не держали Джисона. Он смотрел на омегу так, как будто видел что-то ужасное и отвратительное. Пьяная хмарь туманила Хвану глаза, но это не мешало Джисону чётко видеть: альфе было больно и противно.
— Нет, — внезапно дрогнувшим голосом сказал Хёнджин. — Это... Это неправда...
— Правда! — мучительно сглотнув, сквозь зубы процедил Джисон и ударил его кулаками в плечи. Альфа отшатнулся от него, но Ли не остановился, продолжая говорить всё увереннее: — Это правда! Нет! Ты хуже, хуже! Они были просто ненавистны, потому что были не способны на хорошее! А ты! Ты же... Ты же мне так дорог! — Джисон, мучительно простонав, окончательно оттолкнул Хёнджина и быстро отполз на другую сторону кровати. — Я ведь влюбился в тебя! А ты! Насиловать меня пришёл! Как они! Напился — и пришёл...
— Убирайся, — хрипло перебил его Хёнджин, он опустил лицо в ладони и продолжил глухо: — Ну! Пошёл вон! Кочевье поганое! Как ты смеешь! Меня с кочевьем! — В голосе его зазвенело что-то жуткое. — Ты ненавидишь? Это я тебя ненавижу! Сучье племя! Даже это отняли! Пошёл вон!
Последнее он гаркнул хрипло, страшно, и Джисон не стал больше ждать. Всё бесполезно. Да, Хёнджин пьян. Но всё, что он сейчас сказал... Всё было правдой, видимо. Под брагой люди редко врут. И через несколько мгновений Джисон уже бежал по тёмной улице между знакомыми домами к лесу — бежал, чтобы никогда больше сюда не возвращаться.