***
Проснулся Джисон оттого, что ему было невыносимо сладко: тело изгибалось помимо его воли, а внизу, между его беспомощно раскинутыми ногами плавно двигалась голова с убранными в хвост светлыми волосами. Он ухватился за этот хвост, сжал крепче и, не очнувшись ещё от сна, стал резко подавать бёдрами в иступлённом желании догнаться. Кончил он быстро и так ярко, что закричал от восторга громко, ничего не стыдясь, так как было на всё наплевать: только огонь по всему телу, только острая молния по спине вниз, до пяток, судорожно упёртых в постель. И лишь когда его попустило, он понял, что всё ещё сжимает в руках волосы Хёнджина, который, тихо урча, трётся о его пах, украдкой ныряя языком между его отчаянно мокрыми половинками. Джисона кинуло в краску, он завозился, как-то нелепо погладил волка по голове и жалобно сказал: — Иди ко мне... Сюда... Иди ко мне, мой альфа... Пожал... В это мгновение губы Хёнджина накрыли его собственные, а горячее тело укрыло собой. Альфа целовал жадно, торопливо вылизывая рот, а пальцы его уже ласкали потаённое, которое, судя по каменной крепости внизу, влекло его просто до зубовного скрежета. — Можно? — шепнул он между поцелуями. — Всегда, — шепнул в ответ Джисон и выгнулся от того, как глубоко проник в него Хван. И опять он стонал, кричал, умолял не останавливаться... И опять Хёнджин прижимался жарко и умолял не уходить, простить, остаться навсегда, разрешить, позволить... Когда внутри него стал набухать узел, Джисон со стоном попытался вырваться и жалобно простонал: — Стой... Куда... — Ты не хочешь?.. — тихо спросил Хёнджин, напрягаясь. — Ты... Не хочешь, чтобы у нас... Ты... — О, глупый альфа, — выстонал Джисон, — вынь! Быстро! Это было больно, поэтому из глаз у него брызнули слёзы, он всхлипнул и в ярости укусил оказавшуюся так кстати под его руками руку Хёнджина. Тот лишь вздрогнул, но даже не вскрикнул, продолжая лежать на нём и чуть сбито дышать. А потом с лёгким всхрипом скатился с него на край постели, быстро поднялся — и смылся бы, как пить дать смылся бы опять! Но Джисон уже отошёл от боли, он ухватился за кисть альфы и зарычал. Хёнджин обернулся и опустил на него взгляд — полный печали взгляд отвергнутого человека. В нём не было злобы, не было обиды или раздражения. Покорное такое понимание было. Противное до острой иглы в душе. И Джисон снова зарычал, оскалив клычки. Брови Хёнджина взметнулись наверх домиком, он дёрнул головой и тихо прошептал: — Что?.. Я... Мне надо выйти... — Выйдешь, когда мы поговорим, — отчеканил Джисон и дёрнул его изо всех сил на себя. Не ожидавший такого альфа едва успел перевернуться, чтобы не грохнуться на дурного своего омегу, упёрся руками у плеч Джисона, а потом, не сводя с него растерянного взгляда, взобрался на постель и хотел было лечь рядом. Но Джисон снова зарычал и двинул его так, что он оказался между ног омеги и при этом опирался на руки и колени. — Ляг, — потребовал Джисон. — На меня ляг, носом в мой живот. Быстро! Хёнджин нахмурился, открыл было рот, чтобы возразить, но Джисон схватил его за подбородок и, приподнявшись на локте, прошипел: — Только попробуй чего сказать! Только попробуй! Хёнджин обиженно всхрапнул — и послушно улёгся носом в живот омеги. "Пожалуйста! — взмолился Джисон. — Пусть сам! Не хочу говорить о встрече с Чонхо! Не хочу рассказывать о своих рыданиях и соплях... Пусть!.." Альфа сначала просто растерянно водил носом под рёбрами Джисона, легкими бабочками касались кожи его поцелуи, но потом, когда Джисон заставил себя расслабиться и отпустил запах, Хёнджин вдруг зарычал. Он беспокойно завозился, всё тревожнее обнюхивая живот своего омеги, привстал, опираясь на руки, и внезапно стал мягко лизать кожу под пупком, а потом плотно уткнулся туда лицом — и заскулил. Его руки обхватили бёдра Джисона, приподнимая их навстречу торжествующему рыку альфы, понявшего, что его омега скоро принесёт волчат в их нору, что его долг самца выполнен! — Ну, то-то, — блаженно мурлыкнул Джисон, полностью расслабляясь в руках тихо сходящего с ума волка. — А то выйти, выйти... Куда ты там выйти собирался? Ты мой теперь — навсегда, и никуда ты от меня уже не скроешься, глупый альфа...***
— Как это — никому не говорить? — упрямо сдвинул брови на переносице Хёнджин. — Почему?! — Я же сказал: окрепление... мхм... ну, обряд, да? Брачный обряд Ликса будет через три дня. Пусть мальчик будет самым главным в этот день! — Джисон нетерпеливо вернул руку Хёнджина на своё бедро, которое тот всё это время нежно поглаживал и пощипывал, не в силах устоять. — Да почему так? — недовольно проворчал Хёнджин. — Ты, кажется, не понимаешь, как это важно для... всех! — Он замялся перед последним словом, и Джисон тут же напрягся. — Для всех? — Он попробовал вырвать свою руку из пальцев Хёнджина, который целовал её, держа у своего лица и откровенно дыша у запястья. Но тот не дал, и Джисон запыхтел недовольно: — Пусти! Какое дело до всех? — Ты не понимаешь, глупенький, — нежно пробормотал Хёнджин, почти силой поднося кисть Джисона к губам. Он чуть прикусил тонкую кожу, шумно вдохнул и продолжил: — Для меня это не просто важно, для меня это... Просто... Словами и не выразить. Когда я думаю, что мог тебя ранить, что мог ударить, что мог навредить тебе, мне хочется себя убить. Но когда я осознаю, что мог бы так ранить и волчонка в твоём животе, я готов просто прахом рассыпаться, вечно муки в Чёрной дыре за лунным светом терпеть — лишь бы искупить свою вину! Вот, как для меня это важно! Но у нас, у стаи, так мало в последнее время было чего-то по-настоящему радостного, что не поделиться этим счастьем... Это... — Брешешь, — уверенно сказал Джисон, пытаясь выбраться из медовой лужи, в которую превратилось его сердце от признания альфы, — просто хочешь хвастануться. — А... Мгхм... — Альфа обиженно всхрапнул и сжал бедро Джисона сильнее. — А я и не скрываю. Да — хочу! Но не только это! Просто это будет очень важным для всех! — Вот видишь, — наставительно сказал Джисон. — А я хочу, чтобы для всех самым важным был обряд моего брата, а потом и его новоселье! Мы ведь можем радоваться и радовать долго! Пусть сначала порадуются за Ликса, а потом — и за нас. — Брешешь, — отрезал Хёнджин, — просто боишься, непонятно только чего. — А я и не скрываю, — грустно откликнулся Джисон. — Боюсь, что мы ошибаемся. Боюсь, что слишком счастлив сам, что ты слишком счастлив, а если и все остальные станут говорить... Как бы нам не позавидовали Звёзды... — Что за странное представление у вас о своих хранителях! — сердито сказал Хёнджин. — Вот мати Луна никогда не станет поперёк пути своим детям! Всегда оно за нас — наше божество! И за тебя, мой глупенький омежка, тоже! — Знаешь, — вдруг стеснительно улыбнулся Джисон, прижимаясь к плечу альфы, — я впервые попросил Луну о помощи, когда лежал в кустах и звал тебя. — Казалось, Хёнджин льдом застыл, и даже дыхание его стало тихим, когда Джисон продолжил: — Просил, чтобы ты пришёл. Чтобы простил мне мои глупые слова, ведь я никогда так не думал! Я испугался очень... Но никогда не думал, что... Он запнулся и почувствовал, как крепче сжали пальцы Хёнджина его кисть. Альфа поднёс её к лицу и уткнулся в ладонь Джисона носом. Он молчал, и омега заговорил снова: — Ты мне дорог, ты так мне дорог, Хёнджин! Ты так мне нужен, что я готов был бы и сам бежать к тебе, просить снова принять в свой дом, потому что никто не относился ко мне так, как ты... — Как? — переспросил Хёнджин и горько усмехнулся. — Никто не бил? Не насиловал, придавив запахом? Не орал, не дёргал, доводя до белого каления? Не швырял с плеча в угол? Не выгонял... — Не любил, — перебил его Джисон. — Меня никто никогда так не любил, как ты, Хёнджин. Пройдя через свою боль, преодолев её, приручив её бешеных собак — никто. Я ведь понимаю, кто я и кем никогда не стану, так что... — Ты — самое дорогое, что у меня есть, — тихо и хрипло сказал Хёнджин и прижал его к себе сильнее. — Это не я... Это ты приручил всех моих бешеных собак. Это перед тобой они опускают морды в страхе, что потеряют твой взгляд, твой голос, твою силу. Я тоже сказал то, чего не думаю. Я не считаю тебя... — Он запнулся и продолжил явно через силу и тише: — ...шл... шлюхой. Мне и папа всегда говорил, что я ревнивый, как леший. И он всегда говорил, что это хорошо в меру, а я... Как увидел тебя в руках твоего Минхо в первый же раз — так и потерял меру. — Минхо? — вскинулся Джисон. — Минхо — мой брат! — А я знал?.. Парень и парень... — пробормотал Хёнджин. — Он красивый, ты имя его во сне стонал. — Джисон широко распахнул глаза и недоверчиво приоткрыл рот, а Хёнджин печально усмехнулся. — А ты думал, чего я бесился? Пришёл к тебе утром прощения просить, а ты не моё имя стонешь и кончаешь от него. — Врёшь! — крикнул Джисон, яростно краснея, и ударил Хёнджина в плечо. Но тот засмеялся и прижал возмущённого омежку к себе. — Если бы ты знал, как мне было плохо, ты не стал бы меня добивать, — прошептал он ему в макушку и мягко поцеловал. — Глупыш... Это мне потом Чонджин сказал, что Минхо — твой брат. Но всё равно... Просто ты так на него смотрел... — Как? — замирая, спросил Джисон. — Ну... так. — Хёнджин как-то смущённо хмыкнул. — С... с любовью. — Вот так? — Джисон поднялся, сел и уставился в лицо растерянного альфы, который застыл с широко раскрытыми глазами под этим его взглядом. "Люблю тебя, люблю! — думал Джисон, настырно сверля его взглядом, как будто пытаясь достучаться до сознания Хёнджина. — Услышь же меня! Услышь! Люблю тебя безумно! Хороший мой! Единственный мой! Самый нужный, самый-самый... Неужели ты не видишь? Никто не нужен, кроме тебя, слышишь? Только ты, ты! Ты слышишь меня?" — Слышу... — вдруг тихо сказал Хёнджин и прикрыл глаза. На его лице появилась слабая улыбка, и он кивнул. — Это самое прекрасное, что я слышал в жизни, мой омега... — Такой вот взгляд? — немного потерянно спросил Джисон, не совсем понимая, когда он заговорил: ему казалось, что он всё это произнёс про себя. Не открывая глаз, Хёнджин кивнул и блаженно улыбнулся. И внезапно в голове Джисона прозвучало странно нежным и мягким, как шуршание ветра в листве: — Такой, мой омега... Мой самый прекрасный на свете омега... Я не достоин тебя, но я буду стараться... Только подпусти меня к себе, прошу... Твоя душа, твоё сердце, твоя воля — я хочу себе всё это! Но я буду сдерживаться... Клянусь! — Сердце и душа — твои, а вот волю не трожь, — сердито надулся Джисон. Хёнджин вздрогнул, побледнел и широко распахнул глаза. — Я... Я вслух сказал? — заикаясь, спросил он. Джисон растерялся. Нет... Губы альфы точно были сжаты. Но блять... Нет, только не опять! Не сейчас! — Да, — кивнул он, — вслух. И мне всё понравилось, но воля... Хёнджин шало сверкнул глазами и напал на него. Он повалил смеющегося омегу на постель, и очень скоро смех превратился в томные постанывания, а потом и откровенное: — Ах, да... вот зд... вот т... так... И тогда Хёнджин оторвался от вылизывания груди Джисона и склонился над ним. — Посмотри на меня! — потребовал он, и Джисон покорно открыл глаза. — Ты хочешь меня? — Да-а, — простонал Джисон. — Ты мой? — Да, да! Ну... давай же... — Ты будешь меня слушаться? Повернёшься на живот и примешь меня так, как я хочу? — Да! О, ну, да, да! — Это было нетрудно, — хмыкнул альфа, впился губами в шею, заскользил по ней, потом ниже и ниже, утробно урча: — Я буду осторожным, лунный мой... Потому что надо быть осторожным с животиком моей наполненной белочки, да? Какой же ты сладкий! Вкусно... Как вкусно... А потом я тебе метку поставлю... Не сейчас, нет... Но до нашего брачного обряда... Потому что так мы нескоро решимся... А ты мой, мой, мой... уже сейчас... и навсегда!..