***
Странно, но он почти не волновался. Стоял и задумчиво рассматривал себя в мутноватое зеркало в доме Сонхва, откуда должен был прийти к Дубу Духа, чтобы вожак скрепил их с Хёнджином союз своей рукой. Из зеркала на него смотрел прекрасный омега в светлом одеянии и с чудной вышивки платком, повязанным на груди. Джисон с нежностью провёл пальцами по тонкой изогнутой алой ветке, струящейся по краю ткани. "Лоза верности, — вспомнил он. — Её вышивали только тогда, когда готовы были пообещать альфе оставаться с ним до самой смерти — и никогда не искать никого иного, несмотря на обиды и возраст. Ликси... Ты просто знал, да, малыш? Точно знал, что Хёнджин может только так? Как и я... Спасибо тебе!" Он мягко ощупал пальцами бугорками прошитый синий цветок с тонкими белыми прожилками по краям. "Синявочка... — Джисон немного смутился и цокнул. — Обещание принести альфе много детей и никогда не уставать на ложе. Конечно, небось этот хвастун всем треплет, как меня... Да и мы так орём..." Он хмыкнул и встряхнулся, услышав осторожный стук. Это был Хонджун. Казалось, он переживал больше всех, хотя это была уже непонятно какая по счёту свадьба за последнее время. И даже Сонхва, который вроде как очень боялся что-то не так сказать, забирая под свою руку новоявленных мужей, говорил с каждым разом всё увереннее, полнее и лучше. А вот Хонджун, который как представитель вожака должен был вывести жениха-омегу из дома, отчего-то переживал с каждым разом всё больше. — Всё будет хорошо, – улыбнулся ему Джисон, пока тот суетливо поправлял на нём пояс. — Все собрались? — Да, все ждут. Только Минхо стало дурно. — Джисон встрепенулся и приоткрыл рот, чтобы спросить, но Хонджун тут же замахал руками. — Это от жары, от жары! Всем разносят воду с клюквой, а твой упрямый братец не хотел пить, чтобы не потеть и не портить рубаху, что справил ему Сынмин. Хорошая рубаха, не спорю, но доводить-то себя зачем? Джисон закатил глаза и цокнул. Минхо! Уж этот Минхо! Брат вместе с Ликсом должен было ждать его в начале дорожки перед Чёрным ручьём, с которой начинался "путь омеги" к своему жениху под Священное Древо Духа. — Ты готов? — взволнованно оглядывая его, спросил Хонджун. — Да, — твёрдо ответил Джисон. — Меня ждут братья и самый лучший альфа на свете. Разве я могу быть не готов? Хонджун широко улыбнулся, кивнул и открыл перед ним дверь.Бонус.
5 января 2023 г. в 15:54
Джисон смотрел и не мог поверить в то, что есть на свете такая красота. Он поднял глаза на Хёнджина: во взгляде альфы была такая тревога, смешанная с нежностью и надеждой, что у Джисона в носу защипало от умиления.
— Хён, — прошептал он севшим голосом, — как... Где ты это... Как?..
— Сам платок из деревни у Синего ската, а вышивка... Не узнаёшь? — поспешно ответил Хёнджин, и горделивая улыбка, появившаяся было на его губах, мгновенно превратилась в испуганную "О": — Что с тобой? Ты плач... Почему ты плачешь, бельчонок?!
Джисон сжал в руках тонкий, воздушный, вышитый волшебно-красивым цветочным узором платок, прижал его к лицу и заплакал по-настоящему. Альфа тут же опустился перед ним на колени, жалостливо бормоча просьбы хоть что-то объяснить. Он обнял омегу, нежно и страстно прижал к себе и накрыл его голову своей широкой ладонью, словно пряча ото всех своё сокровище — бесценное сокровище, именно такое, каким и ощущал себя Джисон всё последнее время.
— Скажи, просто скажи, что не так, бельчонок, — бормотал Хёнджин, целуя его мокрые щёки и виски, — я всё исправлю, я всё для тебя сделаю, слышишь? Что не так, м? Скажи же!
А что мог сказать ему Джисон? Как он мог объяснить? Разве можно объяснить глупому любимому альфе, насколько неправильным и до ужаса трогательным было то, что он сделал? Ведь это он, омега Ли Джисон, должен был по традициям морвы подарить своему Обещанному такую вышивку или заказать её. Ликс, чью руку Джисон не мог не узнать в этих звёздно прекрасных узорах, наверняка сопротивлялся такому нарушению традиции, и трудно было даже предположить, что такого сказал ему Хёнджин, что пообещал, какие нашёл слова, что отдал в оплату, чтобы упрямый братец отступился и расшил этот чудный платок для Джисона.
Конечно, Хван не угрожал: всё-таки Ликс был под серьёзной защитой своего боевитого альфы, особенно сейчас, когда выяснилось, что омежка ждёт волчонка, как и половина омег, шедших в окрепление один за другим в последний месяц. То есть Хёнджин именно убеждал и уговаривал по-хорошему. А значит... О, Звезды, о лесе, о, Мати Луна всевидящая, что же это были за слова?!
И это было так прекрасно и так много значило для Джисона! Ведь он никак не мог привыкнуть к тому, что его облизывают, ходят за ним, как за кисельной кадкой, насильно освобождают от любой работы после того, как Чонхо предупредил братьев Хван, что из-за разного рода тревог на первых неделях беременности Джисон может и выкинуть, если ему будет тяжело или волнительно.
Хёнджин, когда услышал это, затрясся, как осиновый лист, обнял своего омегу — и так и не мог до конца отпустить с тех пор. Делал ли дела по дому, собирал ли крышу новой летней кухоньки, готовил ли мясо на железном листе во дворе — ему всегда нужно было цеплять хотя бы краем глаза Джисона. Иначе — никак.
Он так и объяснил пыхтящему от недовольства омеге:
— Не могу я, понимаешь? Я умру, случись что с тобой. Просто умру. Пожалей меня, будь ты хорошим вол... Мхм... Человеком! Не уходи далеко. Просто... будь рядом.
И Джисон услышал его. Его тревогу. Его печаль и дикий, всеобъемлющий страх потерять ещё раз всё, чем живёт, чем дышит, в чём видит свою жизнь. Попыхтел — и стал искать себе дела в виду своего альфы. Щепки на лучинки разбирает, трёт рядом мебель (полы Хёнджин не давал больше мыть, как и за скотиной ходить), овощи режет.
А когда собирался идти к кому-то из омег, что звали и звали его поговорить да поспрашивать (нечасто, но и такое было, так как не давалась иногда мирная жизнь некоторым, а после того, как стало известно, что Есан скоро их покинет и уйдёт к старшим за гору, всё чаще стали обращаться омеги именно к Джисону с своими печалями — как-то так уж повелось), — брал он Хёнджина без разговоров с собой. Знал: не будет мешать Хван. Наоборот, отвлечёт альфу того омеги, уведёт глубже во двор, чтобы выслушать невольно его жалобы, если они были, и даст Джисону поговорить, успокоить, по плечу похлопать, мягко обнять по обычаю, даря своё тепло.
Ревновал ли Хёнджин? Ревновал. Но терпел и слова своему беременному Обещанному не говорил. Лишь по возвращении домой сразу тащил в купальню, сам раздевал, сердито рыча, если омега пытался расстегнуться, сам купал, обтирая душистым мылом, обязательно заласкивал до того, что Джисон с жаркими стонами изливался ему в руку, а потом, покормив омегу, тащил в постель. И уж там делал с ним всё, что хотел, к чему звал его внутренний волк, чего требовала его душа: вылизывал от ушек до пяточек, доводил до хриплых криков (он несколько раз спрашивал у Чонхо, а точно ли можно, но тот лишь добродушно усмехался и отвечал, что — нужно) — и брал. Осторожно, на боку, сдерживая себя от диких порывов, альфа проникал глубоко, но медленно, тяжело дыша и закатывая глаза от непривычно тягучего наслаждения. Джисон же с ума сходил от того, как это было нежно и сладко, как каждой частичкой своего тела он чувствовал, что его любят — горячо, истово, по-настоящему. И отдают ему всё — всего себя, весь мир. Срывался на горячку Хёнджин лишь на последних мгновениях, когда сил уже не было, но Джисон всегда был к этому готов — и часто-часто кончали они вместе, сливаясь жаркими криками в один.
О том, что Джисону хочется в крепость... то есть свадьбу, Хёнджин услышал случайно: у омеги было дурное настроение, и он ни с того, ни с сего начал ныть об этом пришедшему навестить его Минги. Тот, поглаживая то свой округлившийся животик, то недавно появившуюся на его гордой шее метку, мирно стал уговаривать надутого друга не дурить.
— Ты знаешь, что тебе бы не надо, — ворковал Минги, другой рукой поглаживая Джисона по голове, — что это будет слишком волнительно, хочешь ты того или нет. Да и ледяная вода на ножки... Ты ведь сам говорил, что твой альфа даже моет тебе их сам, не хочет, чтобы ты наклонялся — так тебя бережёт. А ты не хочешь его поберечь и не волновать?
Вздохнув и усовестившись, Джисон всхлипнул и согласился. Однако следующим вечером Хёнджин взял его за руку и, позвав за собой удивлённого Чонджина, пошёл на двор к Чонхо и Есану. Там их встретил ещё и слегка растерянный Минхо со своим альфой.
И Хёнджин, покорно склонив голову перед изумлёнными Минхо и Есаном, попросил у них разрешения взять Джисона замуж. Старший брат поражённо распахнул свои чудные глаза — и вдруг заплакал. А Есан, соображавший, очевидно, быстрее, чинно сказал:
— Не удивляйся, альфа, ты первый, кто просит у родных позволения на это. У нас не было такой традиции, у нас омеги почти покупались, так что мне кажется, это очень красиво и благородно — то, что ты спросил разрешения. — Он повернулся и внимательно посмотрел на Минхо, который с помощью объятий своего альфы, темноглазого и чуть мрачноватого Сынмина, уже пришёл в себя, и глаза его, всё ещё полные слёз, с нежностью смотрели на Джисона. Есан мягко улыбнулся взволнованному до крайности омеге и негромко спросил: — Что ответишь, Ли Минхо, старший брат Ли Джисона, перед ликом Звёзд, взирающий ясно? Отдаём ли мы твоего брата этому альфе в крепость?
— Нет, — покачал головой, всхлипывая Минхо. — Не в крепость. Я отдаю его тебе, Хёнджин, в мужья! По обычаю славной стаи, по обычаю волков. Пусть... Сонни, малыш...
Он распахнул руки, и Джисон у которого было сердце ухнуло в пятки, как и, видимо, у испуганно сжавшего его ладонь Хёнджина, кинулся в объятия брата. Он сделал вид, что не услышал короткого тихого рыка Хвана, не заметил цепкости его пальцев, которые на миг сжались пытаясь его удержать. А Минхо обнимал крепко и шептал в алое от смущения ухо Джисону:
— Только будь счастлив, милый, слышишь? Обязательно будь счастлив!
— Буду, — шепнул Джисон в ответ, зажмуриваясь, прижимаясь лицом к шее брата и вдыхая сладкую и счастливую его сирень, чуть окисленную свежим яблочным сидром. — Как и ты, братишка...
— Я счастлив, — чуть задыхаясь, отвечал Минхо, — я так счастлив, что страшно... Сонни, братишка... Ты ведь будешь милым и покорным, да? Ты будешь... Сонни, милый...
Джисон смеялся и кивал, думая о том, что ему не надо быть покорным. Что ему достаточно слушать и слышать своего альфу, отдавать ему всего себя на ложе, верить ему, безоглядно и безоговорочно, быть послушным в чём-то, что особенно для Хёнджина важно, и чуть вредничать в мелочах. Может, нужно было что-то ещё — и у Джисона была вся жизнь, чтобы выяснить это.