Глиняный идол

Небесная Столица пылала пожаром. Кровли и стены дворцов запятнала черная копоть, а лестницу, ведущую к главной площади, словно насквозь рассек подземный удар. Столпившиеся у Первого дворца небожители больше напоминали сбившихся в кучу овец, застывших при виде обнаженной пасти волка. Склоненная к ногам Ло Бинхэ фигура Владыки парализовала их не ведомым прежде страхом. Год постоянных битв и поединков закончился тем, что Ло Бинхэ и его демоническая армия уничтожила большую часть святилищ (в особенности не обделяя вниманием храмы Байчжань и Цюндин) и практически полностью ослабила небожителей, низведя их по силе на уровень смертных заклинателей. Сейчас, наблюдая серое измученное лицо некогда величественного Владыки, каждый из небесных чиновников ощущал близость своего конца. С острия Синьмо на плиты стекала кровь, но Ло Бинхэ, в отличие от себя прежнего, не торопился брезгливо отереть лезвие, позволяя каплям пачкать подол ханьфу, в чьей черноте они бесследно растворялись в то же мгновение. Он смотрел равнодушно, будто при виде тления памятников многовековой истории и поверженного воплощения оплота человечества его сердце не трогали ни скорбь, ни мстительное ликование. Пока Синьмо лающе ворковал, смакуя вычерпанный из груди Цюндина багряный жар, взгляд Ло Бинхэ равнодушно скользил по лицам небожителей — ни одно из них, отупевшее от ужаса, не могло больше пробудить в нем кипящую злобу. Но уродливее всего в этом равнодушии было то, что в нем истлело ожидание. Будто, зайдя так далеко, Ло Бинхэ уже не видел окончания затянувшегося кошмара. — В Первом дворце Владыка Небес награждает за заслуги и определяет наказание проступкам своих чиновников, так? — Ло Бинхэ скользнул взглядом по табличке дворца, а затем вновь глянул на молчаливых небожителей, будто в самом деле ожидая ответа. Те откликнулись нестройным мычанием, и Ло Бинхэ продолжил: — Но ваш Владыка пал, и с ним пал ваш многовековой порядок. Мое слово, слово Священного императора Тяньлан-цзюня, станет основой новому порядку. Оглянувшись, Ло Бинхэ указал Синьмо на дворец, где огонь, изъев конек крыши, смялся на кирпичах и теперь больше коптил, нежели жег. — Я слышал, что дворец Чжаохуа человечество почитает как Дворец правосудия. Что ж, пусть и небесные чиновники наконец ответят перед судом, по чьим правилам они судят Поднебесную. Взойдя по лестнице, Ло Бинхэ толкнул двери дворца, и они настежь распахнулись, обнажая украшенную нефритом приемную. Но не ее убранство интересовало Ло Бинхэ, а простор. — Вынесите из залы статуи, тогда здесь поместятся все. На этот суд должны явиться все служащие верхних Небес, — Ло Бинхэ повернул голову, говоря из-за плеча. — Цюндин, в случае неисполнения этого приказа… ты ответишь головой. Лю Цингэ с тревогой ожидал исхода поединка, на который отправился Юэ Цинъюань. Всего парой шичэнями ранее (правда, и время на Небесах ощущалось по-другому) они вдвоем сошли в Царство людей, чтобы дать бой Ло Бинхэ. Прежде чем Столицу сотряс грохот, ток благословений, что Юэ Цинъюань передавал Лю Цингэ, неожиданно оборвался. Владыка лишь печально прошептал: «Последний… пал», — и, поднимаясь, спрятал ладонь в рукаве. Лю Цингэ не знал, оставил ли тот себе хоть что-то. Дворец медицины, в котором зализывал раны покинутый всеми Байчжань, не задело взмахом Синьмо, будто ненасытного демона еще волновало милосердие. Когда в палату вбежали средние служащие, Лю Цингэ сразу понял. Его под руки отвели в Дворец правосудия. Там, теснясь полукругом в боязни приблизиться к восседающему на троне демону, уже собрались все чиновники верхних Небес. Приблизившись к Юэ Цинъюаню, повисшему на воткнутых в пол ножнах, Лю Цингэ оглянулся. Все, кроме одного. Сеть духовного общения перестала существовать с того момента, как Ло Бинхэ вошел в Небесную Столицу. Потому Лю Цингэ мог только лишь кидать красноречивые гневные взгляды на склонившего голову Юэ Цинъюаня. Даже сейчас Владыка готов был пренебречь своей жизнью и, может быть, жизнями других небожителей, лишь бы отсрочить наказание для Шэнь Цинцю. Грудь Лю Цингэ переполняла бессильная злоба, а сердце, пронзенное темной ци, билось как будто в пять раз чаще. Облик Ло Бинхэ, восседавшего на троне прежнего Владыки Небес, был воистину страшен. Лениво закинув ногу на ногу и положив Синьмо на колени, он излучал ауру безумия вседозволенности. История не знала прежде ни демона, ни человека, который бы в одиночку заставил преклонить голову целый народ. Сейчас же великое множество небожителей не могли даже с достоинством встретить вторженца, оставшись стоять на ногах. Казалось, будто Ло Бинхэ ожидал прибытия именно Лю Цингэ, ибо, стоило тому занять место подле Юэ Цинъюаня, он спросил: — Цюндин, все здесь? — Да, — и под тяжестью чужого взгляда Юэ Цинъюань продолжил: — Все здесь, Тяньлан-цзюнь. Ло Бинхэ следовало бы окинуть присутствующих многозначительным взором, но вместо этого он скучающе стесал когтем кровь, налипшую на надпись на мече. Сковырнув грязь из-под когтя, он наконец возвысил голос: — Проведя большую часть своей жизни в Бездне, я имел скудные возможности для изучения человеческой культуры, потому я не знаю их богов — и, следовательно, ваших имен. Однако, думаю, мое имя известно каждому из вас. По правде говоря, это имя моего отца. Вы и так прекрасно знаете о преступлениях, что ваш Владыка и Бог Войны Байчжань совершили против моих родителей и всего демонического рода. Теперь же Цюндин и Байчжань, и вы, молчаливые соучастники, будете судимы по законам, что установлены Небесами в человеческом царстве. Ло Бинхэ ухватил рукоять Синьмо и подтащил к подлокотнику, рассматривая надпись на свету. — Я слышал, что у людей есть обычай отмаливать свои грехи в храмах, прежде чем их душа вернется в загробный мир. Уж не знаю, придется ли мне встретиться с Яньло-ваном, не покидая своей материальной оболочки, — легкими движениями пальцев Ло Бинхэ играл бликами в письменах, зиявших в лезвии подобно свежей ране; Лю Цингэ едва подавлял скрежет зубов, вызванный услышанным кощунством, — однако, подобно ему, я дам вам шанс загладить свои прегрешения. Для начала… принесите подвеску Гуаньинь. Первый фэнь Ло Бинхэ продолжал играться, пытаясь пускать зайчиков тусклой поверхностью меча, однако, приметив, что ни один из присутствующих даже не шелохнулся, он нахмурил лоб. — Цюндин, какое «небесное» ведомство ответственно за сохранение священных артефактов? — Небесная Канцелярия, — последовал ответ. — И кто же, — с расстановкой начал Ло Бинхэ, — главный в этой канцелярии? Тут от полукруга наконец отделился один. Хотя его шаг был столь неловок, будто несчастного вытолкали против его воли. От икоты он не смог сказать и слова, как Ло Бинхэ, сдвинув брови, произнес: — Так это ты… Вышедший вперед небожитель имел совершенно невзрачную внешность для служащего верхних Небес. Тело его сковал еще больший страх, когда Ло Бинхэ при всех узнал его, чем неминуемо вызвал недоверчивый ропот небожителей, оставшихся за его спиной. — Аньдин к услугам достопочтенного Тяньлан-цзюня, — поспешно уверил он, но только лишь для того, чтобы следом на одном дыхании сказать: — Подвеска Гуаньинь уже как третий год утеряна нашим ведомством. Этот небесный чиновник обращался к Владыке за помощью, но так и не смог получить артефакт обратно. Лю Цингэ свел брови вместе. То, что Ло Бинхэ, возможно, узнал Аньдин, можно было оправдать случайной стычкой в Царстве людей, но теперь скромный и тихий прежде Бог Торговли вдобавок решил отринуться от прежнего Владыки, выбрав покровительство демона. Небожители вновь зароптали, но никто так и не решился открыто выразить свое негодование словам Аньдин. — Так Цюндин не знает, куда делась подвеска? — молчание. Ло Бинхэ поймал напряженный взгляд Лю Цингэ и осклабился: — Подвеска Гуаньинь — мощнейший артефакт призыва душ как из преисподней, так и из ныне живущих существ. И никто не знает, где она сейчас, так? Я все более поражаюсь устройству Небесных чертогов. В Царстве демонов важнейшие артефакты тоже могут лежать не на своих местах, но чтобы никто не знал, где они… Вот так местечко! Разговорами о поэзии тут прикрывают кумовство и казнокрадство! На последних словах щеки Лю Цингэ заслонил густой румянец, а из ушей будто повалил пар. Слова Ло Бинхэ были возмутительны в своей дерзости, грубы и глумливы. Но более всего Бога Войны Байчжань задевало совсем иное: Ло Бинхэ вслух сказал о том, что непрестанно бередило душу Лю Цингэ последние три года. Кумовство и казнокрадство! Именно этими словами можно было охарактеризовать все связанное с Шэнь Цинцю — все то, что привело Небесную Столицу к такому незавидному концу. Но согласиться с Ло Бинхэ ни как Бог Войны, ни как близкий друг Владыки он никак не мог, потому весь невысказанный гнев на Шэнь Цинцю и Юэ Цинъюаня Лю Цингэ решил направить в отстаивание последней чести Небес. — Ло Бинхэ! Даже победив, ты не смеешь столь дерзостно отзываться о внутренних делах Небес! Глаза Ло Бинхэ расширились, а уголков губ коснулась хищная усмешка. Однако он продолжил: — Хорошо, забудем на время об этом. Аньдин, принеси пока книгу учета, позже я сам посмотрю, кто и когда направлял прошения в ваше ведомство, — при этих словах невзрачный небожитель, кланяясь и обходя по дуге излучающего негодование Лю Цингэ, выскользнул из зала суда. — У меня есть вторая просьба, которая не должна вызвать затруднения у небесных чиновников. Бог Литературы Цинцзин, выйди вперед. Когда прошел фэнь, небожители зашептались, озираясь и озадаченно ища виновника. Юэ Цинъюань не поднимал головы, а Лю Цингэ, напряженно уставившись в одну точку, не мог сдержать трепет запотевших ладоней. Ло Бинхэ, в ком жестокое легкомыслие не развеял даже неприятный инцидент с подвеской, заметно помрачнел, подтягивая к ладони рукоять Синьмо. Слова его сочились ядом: — Может, Цинцзин знает, куда делась Гуаньинь? Тут Лю Цингэ невольно бросил взгляд на Юэ Цинъюаня. Спина того дернулась, и затененные стекшей на щеку прядью губы, дрогнув, еще плотнее сомкнулись. — Твой праведный гнев, Байчжань, имел бы место быть, — неожиданно начал Ло Бинхэ, и Лю Цингэ, спохватившись, встретился взглядом с тьмой чужих зрачков, — если бы ты сам не был соучастником происходящего беззакония. Не оттого ли ты, пренебрегая присутствием Священного императора, с начала собрания не сводишь глаз со своего Владыки? Кроме того… — и спустив обе ноги в основание трона, Ло Бинхэ перехватил ворчливо заурчавшего Синьмо. — Цюндин, разве я не говорил, что, если на это собрание не явится хоть один чиновник верхних Небес, ты поплатишься за это жизнью? Сомкнув веки, Юэ Цинъюань безмолвствовал. Став бледной тенью себя самого, он словно заведомо отдал жизнь Синьмо и был готов к жестокой смерти. Сердце Лю Цингэ стиснуло бессильное отчаяние. Он не был способен указать Владыке на глупость и самонадеянность его жертвы, но в то же время не хотел обменивать жизнь Юэ Цинъюаня на сохранность Шэнь Цинцю. Нет, он не ненавидел того до такой степени, чтобы желать погибели, но в то же время в глазах Лю Цингэ Шэнь Цинцю заслуживал смерти куда больше, чем Юэ Цинъюань. Бывший Владыка молчал, и Ло Бинхэ не торопился разрывать тишину, с удовольствием вдыхая наполняемый сгущающимся страхом воздух. Поднявшись, Ло Бинхэ протащил лезвие Синьмо по холодному мрамору и уставился на склоненную голову Юэ Цинъюаня. Что он должен был делать? Бежать искать этого позорно сделавшего ноги бога? Нет, подобный поступок недостоин имени Тяньлан-цзюня. Заставить искать дрожащих от страха небожителей? С Аньдином быстро удалось найти общий язык, и, может быть, вместе с ним наберется еще десяток продажных тварей. Калечить Цюндина и поочередно отрывать ему конечности не столь в ожидании признания, сколь для устрашения прочих? Синьмо бы очень понравился этот вариант. Но меч безмолвствовал и не менял приказ, требуя того же: найти Цинцзин. В горле Ло Бинхэ забулькал, как трясина в болоте, сумасшедший смех. Кажется, и без напутствий Синьмо он готов идти по дорожке безумия. Неожиданно в нос проник запах гари и копоти. В раскрывшемся дверном проеме застыла гордая фигура в светлых одеждах, впуская вслед за собой смрад уничтожения. Преклоненные к земле небожители единым порывом обернулись к вошедшему и замерли, будто встретив обретшего плоть призрака. Да и сам Ло Бинхэ застланными соленой влагой глазами видел в нем лишь ожившего Шэнь Юаня. — Цинцзин! — это имя десятками голосов пронеслось под сводами храма. Сам же небожитель выглядел так, будто творящийся вокруг кошмар не стоил и цуня его одежд. Ни один волосок не выскользнул из его высокой прически, подбородок был гордо вздернут, а надменно сощуренные глаза взирали с насмешливым вызовом. От его тела исходила достаточно сильная аура, свидетельствующая о том, что не все храмы Цинцзин были сожжены дотла. А в руках Шэнь Цинцю сжимал подвеску Гуаньинь. — Цинцзин приветствует вырвавшегося из преисподней зверя! И готов предоставить ему желаемый артефакт, — провозгласил он, растворяя всякий шум в этом зале. — Этот небожитель осветил своим присутствием сие смехотворное собрание затем, чтобы представиться и поведать о всех своих заслугах перед родом самопровозглашенного Тяньлан-цзюня. Будто дивная небесная птица отставив руку с раскрывшимся веером в сторону, он начал перечисление: — Этот Цинцзин настаивал на заточении всех демонов в гибельных землях Бездны. Этот ученый мастер напутствовал Владыку и Байчжань на убийство твоих родителей, зарвавшийся зверь. У Лю Цингэ вскипали мозги и взрывались кровью виски. Юэ Цинъюань поднял, как полотно, белое лицо, орошенное холодным потом. Но Шэнь Цинцю и дальше буйствовал перед застывшим на месте Ло Бинхэ. — Этот небесный чиновник возвестил о необходимости задушить гаденыша, пока тот не вкусил крови! Этот небожитель создал из глины и грязи голема, заключив в него душу одного из своих верных последователей! И все тот же Цинцзин уничтожил его, как только посчитал это нужным. Казалось невозможным, чтобы в этом материальном зале, где запах гари был столь едок, среди облеченных в плоть небожителей мог появиться фантом. И тот, кто раскусил обман Синьмо по одному беззвучию глиняного тела, просто не мог не разувериться в обжегшей сердце надежде, заслышав этот грубый голос, увидев эти злые глаза. Но Ло Бинхэ еще качался на ногах, еще захлебывался бульканьем закипающих слез. Он сделал шаг, прижав рукоять Синьмо к сердцу. Пусть в его руках было самое свирепое из орудий, этот жест был столь беззащитен, столь жалок. Дрожащим голосом, запинаясь и путаясь, Ло Бинхэ спросил: — Ты ведь не… Ты ведь не мой… — Я не Шэнь Юань, — надменно ответил небожитель и неожиданно добавил, чеканя каждое слово: — Но и он не твой, зверь. Зрачки зарделись алой каймой, Ло Бинхэ бы взвыл, но нечем было дышать. По его лицу струился пот: даже нападая вдвоем, Цюндин и Байчжань не могли низвергнуть демона в такое неистовство. Его сердце скрипело, готовое треснуть от разрывающей его боли, как скрипело в бурю то сухое старое дерево, в чьей тени Ло Бинхэ слушал шум в груди Шэнь Юаня. — Как, — стенал Ло Бинхэ, по шагу приближаясь к Шэнь Цинцю, — тебя зовут?.. нет… — он закачал головой, — мне это не… — Шэнь Цинцю — таково мое имя. Но ты прав, — нутро Лю Цингэ стиснуло предчувствием, — зверь не может так меня называть. В глазах Ло Бинхэ больше не было боли. Застарелое страдание изъедает душу… и теперь глаза Ло Бинхэ затянуло смогом равнодушия. Равнодушия ко всему и всем. Даже к самому себя. — Цинцзин пойдет в Царство демонов со мной, — и с этими словами он потянул когтистую руку к рукаву, расшитому острыми лепестками георгина. Шэнь Цинцю бросил в чужую ладонь подвеску Гуаньинь, а затем завел руку за спину, как когда-то это делал Шэнь Юань. — Этот Цинцзин самостоятельно последует за тобой. Слепая воинственность в его глазах растворилась холодной обреченностью. Будто добившись желаемого, более он не был заинтересован в беседе с Ло Бинхэ. Письмена сошли с клинка, оставляя лишь напутствие: «Забери Бога Литературы Цинцзин в Царство демонов». Значит, не фальшивка. Ло Бинхэ спрятал подвеску в рукаве, в то же время примечая в дверях Аньдина с охапкой свитков. — Ты вовремя, — Ло Бинхэ подозвал его к себе и, когда тот встал с ним вровень, обратился ко всем собравшимся. — Земли, куда ступила моя нога, лишаются своих правителей. Отныне и в Небесных чертогах будет наместник, который не правит, но беззаветно служит лишь одной цели — нести поданным волю своего господина, то есть мою. И своим наместником я объявляю, — при этом тяжелая рука хлопнула щуплое плечо небожителя, — Бога Торговли Аньдин. Тишина! — рявкнул Ло Бинхэ, и зазвучавшие голоса оборвались, рассыпавшись в жаре свирепого взгляда. Непринужденность Ло Бинхэ была наносной, и со стороны небожителей безрассудным было пренебрегать его усилиями контролировать бушующие чувства. — Вижу, есть у Небес еще один огрех — несоблюдение субординации. Но и это пережиток прошлого. Брось эти свитки, Аньдин. Я нашел что искал. Нынешняя же твоя задача — научить этих оскотинившихся чинуш почитанию и уважению власти. С этими словами Ло Бинхэ оставил Аньдина, направившись с Цинцзином к дверям дворца. Сойдя по ступеням, Ло Бинхэ взмахнул Синьмо, взрезая пространство червоточащей раной. Шэнь Цинцю, брезгливо вглядевшись в ее бездонное нутро, не успел сделать и шага, как на лестницу Дворца правосудия выбежал Юэ Цинъюань. Он с таким исступлением упал на каменные плиты, что Ло Бинхэ не мог не поморщиться, слыша, как трескаются чужие коленные чашечки. Растрепанные волосы обрамляли вытянувшееся лицо Юэ Цинъюаня, теперь больше похожего на утопленника, чем на бессмертного небожителя. Его пальцы непрестанно скребли пол, стирая кожу в кровь. — Почему?.. — Юэ Цинъюань, встань! — не своим голосом закричал Шэнь Цинцю. — Почему он, а не я? Это я позволил всему случиться. Это я убил твоего отца. Это я воздвиг стену. Цинцзин вовсе здесь не причем, он Бог Литературы, а не Войны… Слушая чужой смиренный ропот, вглядываясь в охваченные тьмой глаза, Ло Бинхэ видел себя — склоненного и жалкого над мокрым песком и слипшейся грязью. Вместе с тем, как Цинцзин пререкался и кричал все громче, голос низвергнутого Владыки становился тише и страшнее, а взгляд его — неподвижней. С Синьмо на мрамор плит тяжелыми сгустками начала стекать кровь, будто в унисон со стонущей в глубине сознания тысячью голосов. Ло Бинхэ зажмурился, пытаясь спастись от чужого отчаяния, как от безумного наваждения, и не смог понять, в какой момент его толкнули в плечо, уводя за собой в черную пасть портала. Вновь разомкнув веки, Ло Бинхэ увидел Шэнь Цинцю у окна, где тем овладело недвижимое изумление. Именно этот миг беззащитной искренности Ло Бинхэ не раз представлял себе, бережно присыпая землей побеги бамбука. Теперь они вытянулись, рождая в воздухе свежесть легчайшего трепета листьев. Он не мог приблизиться к этому воплощению непринужденного изящество — задумчивому любовнику жизни, умеющего вкушать ее красоту и наслаждаться ее дарами. Сердце болезненно сжалось. Ло Бинхэ проверил клинок. Последняя надпись стерлась с него, а Ло Бинхэ даже не почувствовал, когда это произошло. Встревоженно переворачивая меч, проверяя то одну, то другую грань, он привлек внимание Шэнь Цинцю. Под тяжестью его взора Ло Бинхэ не мог больше молчать, хотя голос его был слаб и тих. — Я хочу всего лишь вернуть Юаня, — начал он, будто оправдываясь. — Это Синьмо приказал мне доставить в Царство демонов тебя и Гуаньинь. Но сейчас… — голос его сбился. Шэнь Цинцю переменился в лице, остервенело вытаращив глаза, и Ло Бинхэ отвел взгляд, часто залепетав: — Но сейчас он молчит… Я знаю о Гуаньинь лишь то, что она умеет призывать души, но ничего более. Информация о ритуале была стерта из земных архивов… Как тебе удалось призвать душу Юаня? Может, Синьмо хочет, чтобы ты помог мне? — Ты оказался куда хуже, чем этот мастер мог представить, — одно за другим слова вошли в сознание Ло Бинхэ, как раскаленные иглы в истерзанную рану. Вновь подняв лицо, он оказался пришпилен парой источающих неприкрытую ненависть зрачков. — Синьмо сделал все, чтобы ты убил меня и призвал в это тело душу так называемого «Шэнь Юаня». А ты, оказывается, этого даже понять без моей помощи не способен. Сердце Ло Бинхэ пропустило удар, а рот и нос наполнились кислым зловонием. Растягивая губы в горькой ухмылке, Шэнь Цинцю продолжал: — Вот только не обольщайся, глупый зверь, что ты сможешь достигнуть желаемого. Душа того совершенствующегося чиста и безгрешна. Ей уготовано переродиться в здоровом и красивом теле, сформировать свою новую личность в кругу любви и ласки родительской опеки и далее прожить беспечную жизнь, встретив тихую и ласковую смерть. Лишь моя просьба остановила Яньло-вана от того, чтобы немедля скормить той душе суп забвения, дабы она стерла из памяти весь свой прошлый жизненный путь и была готова к новому. Сейчас же, тот, кого ты называл Шэнь Юанем, встречает рассвет своей новой жизни и, может быть, знает о тебе лишь из мрачных сказок. Оттого ли, что среди демонов высмеивались те мечтательные души, что надеялись «добрыми» поступками выторговать себе участь получше в следующей жизни, оттого ли, что имя Яньло-вана давно стало нарицательным среди его сородичей, что проклинали демона преисподней за служение сомнительной морали, но Ло Бинхэ не так часто задумывался о загробной жизни, как, должно быть, следовало. У него были собственные нравственные устои, по которым он оценивал окружающих, но лишь затем, чтобы по необходимости соответствовать им. Потому он не попрекал Ша Хуалин за кровожадность, но и грозил небожителям лишь тем судом, что они сами для себя признали праведным. Пусть Шэнь Юань был самым светлым, самым искренним из всего того, что он когда-либо имел, Ло Бинхэ никогда не приходило в голову оценивать его. Но сейчас, услышав доводы небожителя, Ло Бинхэ мог лишь признать: Шэнь Юань безгрешен. Он действительно заслуживал перерождения. А это значило, что пройденный путь был тщетен. Оставив небожителя, Ло Бинхэ захлопнул дверь в свои покои. Упав на колени, он уронил голову на кровать и стиснул ее обеими руками. В ней он с бешеной скоростью вращал калейдоскоп воспоминаний, пытаясь урвать хотя бы фэнь бездарно растраченного времени. Но его не было. Да и разве он, пожертвовавший поискам саму свою душу, мог мчаться не на пределе своих сил? Он гнался так быстро, что осознание свирепости и гнусности собственных злодеяний приходило к нему не в момент окропления рук кровью и даже не когда все его одеяние пропитывал гнилостный смрад. Оно приходило много позже, когда после сна не хватало сил разлепить опухшие веки, когда град слез застилал противника. — Ты знал, — хрипел Ло Бинхэ, сотрясаясь всем телом. Брошенный им Синьмо продавил своей тяжестью подушки. — Ты знал все, но лгал мне. Ты дал мне тело, что неподвластно даже времени, но ведь я хотел… Его! Ту душу, что я повстречал! И ты знал! Знал, но мучил меня! Заставлял делать вещи, что я не хотел, сделал меня… — голос задрожал, — зверем!.. Ты обещал, что поможешь, но все что ты сделал — превратил мою жизнь в ад! Нет… Сердцевина хуже ада, но ни один ужас Сердцевины не затмит мрак моих злодеяний. Ты не хотел мне помогать — ты утопил меня в отчаянии! Головы Ло Бинхэ вновь коснулась чужая рука. Погладила по макушке, зарылась в волосы цепкими пальцами. Но по едва слышимому тлетворному запаху Ло Бинхэ уже давно научился отличать его присутствие. Синьмо в своем неизменном глумливом обличии восседал на подушках. — Так много обидных слов сказал ты мне, Бинхэ, — с фальшивой печалью в голосе протянул тот, тут же сменяя скорбь на улыбку. — Но ты и так знаешь, что я приму все что угодно, кроме твоего бессилия, Бинхэ. Ло Бинхэ отпрянул от чужих ног, и Синьмо отнял руку от его головы. С интересом вглядываясь в перекошенное лицо Ло Бинхэ, он продолжал: — Ты сказал, что я лгал тебе. Так объясни, в чем именно, милый Бинхэ. Со своей стороны я вижу лишь честность в выполнении обещаний. Если ты недоволен платой, то как юный правитель должен помнить, что всем живущим в этом мире свойственно следовать собственным интересам. Старейшина Мэнмо из ревности или зависти утаил знания о Цветке росы луны и солнца, когда Шэнь Юань просил его поведать о нем. Чжучжи-лан с радостью вручил тебе наследие отцовского путешествия, но не из сострадания, а из единственного желания — дабы ты овладел мной. Более того, ни старейшина, ни сюнди не предрекли тебе, ослепленному отчаянием и надеждой, неминуемую неудачу, хотя каждый из них знал о табличке на дне Сердцевины. На протяжении трех лет завоеваний бедный Бинхэ жертвовал остатками собственной души, воплощая амбиции собственного брата, но не услышал от него ни слова поддержки. И даже верный прежде старейшина стал тебе чужд и способен лишь сетовать на охватившее его воспитанника безумие, будто тот сам в нем виноват. Синьмо опустил голову и печально смежил веки, как Шэнь Юань в тот день, когда рассказал невразумительную, но такую трогательную для него историю о поисках Цветка росы луны и солнца его воспитанницей. — И вместе с этим я был единственным, кто трепетно хранил страдания и чаяния Бинхэ. Я был тем, кому он мог довериться и получить желаемое за соразмерную плату. Для того, чтобы владеть мной, Бинхэ пожертвовал собственной душой, и в награду я привел его к желаемой цели. Даже если бы вместо меня ты овладел Цветком росы луны и солнца, он был бы бесполезен без Гуаньинь и не смог бы помочь тебе вернуть душу Шэнь Юаня. Подняв лицо, Синьмо смотрел на Ло Бинхэ с лаской и нежностью. Посреди разобранной постели, мягкого света и древесного аромата бамбука его образ казался беспечным и до боли знакомым сердцу. — У тебя есть и подвеска, и тело. Сейчас ты можешь делать с ним все, что посчитаешь нужным и на что вольна твоя фантазия. — И что это может быть? — Ло Бинхэ злила велеречивость Синьмо, он не верил ни одному его слову, однако каждое из них резонировало с обидой и болью, глубоко врезавшимися в его сердце. И Ло Бинхэ поддался на провокации. — Что способно заменить беспечные дни моей юности, что я провел подле него?! Словно смытые водой белила и румяна, поддельная печаль и нежность сошли с лица Синьмо. Воплощенный в обличье Шэнь Юаня демонический меч нетерпеливо заерзал на подушках, кривя губы в блудливой улыбке. — Если душа Шэнь Юаня была столь чиста, как о ней говорит Цинцзин, Яньло-ван мог попросить ее о помощи в управлении Диюем. Только тем душам, что не испили суп забвения, ведомо, какие дела творятся в преисподней… Но ты не веришь мне — это справедливо. Однако подвеска Гуаньинь гораздо ценнее, чем тебе кажется. Ее использование не вредит целостности души, с помощью нее душу можно поместить в любой свободный сосуд, а пока этот сосуд не подобран — душа заключена в самой подвеске. Допустим, ты призовешь в имеющееся у тебя тело душу Шэнь Юаня… и почти наверняка она окажется чистой, что омытый дождями лотос, — без единого изъяна, но и без памяти о демоническом принце Ло. И, конечно, ты не поступишь с ней жестоко и вернешь эту душу ее юному телу, а душу Цинцзин возвратишь в тело мужа пленительной красоты… Но разве лицезрея, как гордыня и высокомерие преобразили это нежное лицо, тебе не хочется его смять? Осквернить брезгливый рот, чтобы дивные, будто полуночное небо, глаза сочились ненавистью, мешаемой со слезами? Выйдя к тебе, он сам сознался во всех своих прегрешениях, так сколь сладка будет месть, испитая с окровавленных губ? Морщишься? Ведь точно, тебе нужна не месть, а он… Но ведь Шэнь Юаня послали в Бездну, чтобы он пресекал твои пороки и карал за преступления. Представь, что чувствовал бы тот возвышенный мастер, увидь он тебя во всей свирепой красе? Разве в первые дни близости не он крошил твои сухожилия, наказывая за жестокость? Неужто за все свои зверства теперь ты не заслужишь и одного ругательства из уст Шэнь Юаня? Нет, даже если он вернется и узнает тебя, ты не получишь и толики прежнего тепла, потому Цинцзин не такой уж и плохой вариант, Бинхэ. Но если душа твоя истосковалась по ласке… Ты всегда можешь опоить этого надменного мерзавца, смешать его кровь с ядом, сломить его волю. В отличие от него ты уж сумеешь создать послушную во всем куклу. Или одурмань его любовными чарами, теми самыми, чьими славится род малышки Хуалин. Чтобы он стал одержим тобой, жаждал тебя, твою ярость, что ты копил многие годы… — Какая мерзость! Да как ты!.. — Ло Бинхэ задохнулся, отпрянув. Но сознание уже затеяло с ним дурную шутку. Пол оказался мягким и скользким, и сколько бы Ло Бинхэ ни отталкивался от земли, каждый раз его руки и ноги соскальзывали, роняя тело. — Ни одной твоей больной фантазии не суждено сбыться! Если я призову в это тело душу Шэнь Юаня, она уже не покинет его! Какой бы ни был теперь Шэнь Юань… мне нужен только он! — Но это будет душа еще совсем неразумного ребенка! — умильно сочувственно всплеснул ладонями Синьмо. — Это взрослое прекрасное тело будет невнятно лепетать, плакать и звать маму! Неужели Бинхэ готов подвергнуть облик своего старого друга подобным унижениям? Даже если Бинхэ настаивает на возвращении души Шэнь Юаня, то было бы гуманнее поместить ее также в тело ребенка, чтобы у Бинхэ не возникало соблазна преждевременно растлить вожделенное тело. Скажем… ты можешь подыскать обреченное прокаженное дитя, отнять его жизнь, облегчив страдания, а после с помощью кровяных паразитов излечить тело и поместить в него юную душу Шэнь Юаня. Великодушию этого поступка удивились бы сами Небеса! — Почему… — продолжая барахтаться, Ло Бинхэ растерял дыхание, но не оно оборвало его голос. На мгновение он замешкался с ответом. — Почему Шэнь Юань должен ютиться в немощном теле, пока Цинцзин наслаждается плотью бога, наделенной вечной молодостью? Чьи силы питают тысячи последователей? Синьмо рассмеялся. На его губах искрилась довольная улыбка. — Я так рад, что ты честен со мной и не стыдишься признать, что удовлетворишься лишь этим телом. Но хорошо, раз Бинхэ вожделеет и тело Цинцзин, и душу Шэнь Юаня, то он должен ответить мне на один вопрос: что он собирается делать, когда заполучит душу ребенка во взрослом теле? Лишив его ласки любящих родителей и, возможно, братьев и сестер, кем ты хочешь стать для него? Сюнди или отцом? — Нет же!.. — качнул головой Ло Бинхэ, обрывая ворох вопросов. — Я подожду… пока его душа окрепнет и вырастет. И когда он будет готов, я расскажу ему о прошлом, о нас. Я признаюсь ему… — кончики пальцев укололо трепетом волнения. Едва ощутимая сладость надежды затуманила разум, и Ло Бинхэ слабо прошептал, чувствуя в горле слезливую сиплость: — И все станет как прежде. — То есть по истечении полутора десятка лет ты скрепишь с ним ладони и объяснишь, для чего все это время заботился о нем и находился рядом? — голос Синьмо сочился фальшивой участливостью, а слезы в глазах Ло Бинхэ будто превратились в осколки стекла. — Ты вразумишь его, что он должен любить тебя и греть тебя в постели, потому что… был мил с тобой в прошлой жизни? — Нет! — голос истончился до скрипа петель, связки ныли от напряжения. Еще не осознавая опасность, Ло Бинхэ чувствовал, что запутался в силках. — Он сам… Ему понадобится время, но в итоге он сам поймет, что любит меня! — Заставить испытывать вожделение к тому, кого знаешь с малых лет, не такая уж и простая задача, Бинхэ! Но ты ведь постараешься вырастить его под себя? Чтобы на пороге детства он уже был готов принять твое демоническое достоинство без упований на что-либо иное. — Нет! — взвыл Ло Бинхэ, но уже не надеясь, что его услышат. Будто он снова был ребенком и некто ради потехи перевирал каждое сказанное им слово. Сам же Синьмо склонил голову, как снисходительный учитель, и продолжил рисовать в сознании Ло Бинхэ картину будущего, которую тот уже видел наяву. — У него всегда будет одно и то же тело и лицо. Каждый день ты будешь смотреть на его губы, в твоих воспоминаниях знавшие тепло твоего рта, и беспомощно сглатывать сладкую слюну. Когда ничего не меняется, Бинхэ, теряется ощущение времени, прогресс становится незаметным. Неспособный до конца понять степень зрелости личности, ты будешь то торопить его взросление, то усугублять инфантилизм. Но вообще… забудь, Бинхэ. Это все для нас неважно. Глаза Синьмо обманчиво заслонило спокойствие, голос стал тише, и лишь источаемый запах крови и гниения, напротив, стал сильнее. — Главное, чтобы его тело научилось принимать тебя, а сознание подстроится. Ло Бинхэ припал к земле, чудовищно закашлявшись. Его тошнило, и хотя перед глазами накренился весь мир, Ло Бинхэ наконец удалось подняться на ноги. Он бросился прочь из комнаты, не ведая, что проникшей в его сознание гнили для пышного цветения уже не нужен жар зажатого в руке Синьмо. Шэнь Цинцю был в той же комнате, где его оставили. Ослабленно опустившись на подушку у столика, он рассматривал чернильницу. Здесь же была бумага, но ни к чему из этого ему не хотелось притрагиваться. Не было смысла. Ворвавшийся Ло Бинхэ выглядел странно. Еще более дико, чем когда сбежал. Только войдя Ло Бинхэ был поглощен чем-то иным, но приметив Шэнь Цинцю он замер, будто увидел призрака. «Снова?» Это порядком выводило из себя. — Ты решился? — процедил Шэнь Цинцю. Ло Бинхэ знал, что в этой комнате мог находиться только Цинцзин. Он уже так часто обманывался, что изорванное сердце просто не вместило бы новую ложь. «Бин-гэ!» Но он видел другое. «Ты наконец пришел! — мягкая улыбка округлила лицо, и глаза искрились нежностью, точно звездное небо. — Я закончил пейзаж! Хочешь посмотреть?» Шэнь Цинцю даже не брал в руки кисть, но уже из дверей Ло Бинхэ видел знакомый силуэт мэйхуа. Невыносимо. — Подойди. Проглотив грубость чужого тона, Шэнь Цинцю степенно поднялся и подошел. Горящая печать во лбу Ло Бинхэ напомнило ему свежее клеймо на бедре скота. Вот только подобное унизительное сравнение не могло никак изгнать из памяти образ распростертого в чужих ногах исступленного Юэ Цинъюаня. — Зверь знает, как чертить печать? Глаза Шэнь Юаня широко распахнуты. Он тепло улыбается Ло Бинхэ, становясь рядом. Его лицо излучает не виданный прежде нежный свет, не тронутый серостью пустынь и десятилетиями, проведенными в ожидании смерти. Так хочется коснуться. Шэнь Цинцю отбивает чужую руку и отступает на шаг. — Я могу помочь тебе с ритуалом, но не смей прикасаться ко мне! Ло Бинхэ так и застыл, не чувствуя боли. Этот хлопок кажется почти невесомым. «Н-не нужно, Бин-гэ, — глаза А-Юаня бегают, а скулы вспыхивают душным румянцем. Он давит улыбку, пытаясь скрыть непроизвольную дрожь нижней губы. — Я-я сделаю все сам. Только… не делай этого больше». Расширенный взор Ло Бинхэ устремлен в пустоту. Сосредоточив в пальцах ци, Шэнь Цинцю рисует жирными, но выверенными линиями. От столика к двери… не так много места. В комнате слишком тесно, и это навевает Шэнь Цинцю воспоминания о школьных спальнях времен его человеческой жизни — несвойственный землям Бездны антураж. Скверная догадка кусает горло, но Шэнь Цинцю молчит. Последнюю вязь приходится дорисовывать у самых ног Ло Бинхэ. «Я сам. Позволь мне», — но прежде чем тот касается узла на поясе, Ло Бинхэ впивается в прядь на его затылке, оттягивая голову от паха. — Ты совсем рехнулся? — Шэнь Цинцю отпрянул, оставляя в чужих руках клок волос. — Да что с тобой, ничтожное животное?! Печать была завершена и мерцала бледным зеленым светом — тем же, что камень Гуаньинь. Шэнь Юань плачет, захлебываясь слезами и размазывая их по опухшему лицу. Отползает к центру комнаты, путаясь ногами в подоле ханьфу. «Пожалуйста, Бин-гэ… Я больше не буду плохо себя вести, я больше не буду капризничать и выплевывать, пусть только все будет как раньше…» Шэнь Цинцю не успевает подняться на ноги, как Ло Бинхэ наступает на его руку, вдавливает коленом живот и прикладывает головой об пол. Десятки искр рассыпаются перед глазами, уши забивает шум, но Шэнь Цинцю хрипит, вялым языком выталкивая изо рта все те же ругательства. Шэнь Юань плачет, хватаясь за чужое запястье: «Не надо, Бин-гэ… Мне больно, когда ты трогаешь меня там, мне больно!» Сжав бедрами колотящееся тело, Ло Бинхэ смыкает на шее пальцы. В его изорванном сердце слишком много дыр, а это всего лишь обман. Пусть ногти царапают до крови, пусть в чернильных омутах плещется ужас. Жар тела дурманит, и губы печет желанием. Но он не видит иного выхода. Еще мгновение — зрачок, закатившись за веко, замер. Одеревенелые пальцы опали, больше не держат чужие запястья, а ровные ногти изуродованы алой грязью. Бездыханное тело распласталось, недвижимо. На лице крупные слезы, размазанные ударом о кожу. Чужие. Ло Бинхэ выдыхает, через ворот одежд чувствуя, как висящую на груди Гуаньинь наполняет жар и трепет заточенной в ней души. Наваждение наконец сошло.

***

С тех пор как Шэнь Цинцю и уводимый им Ло Бинхэ скрылись в чернильной тьме портала, прошел шичэнь. Площадь была пустынна, безмолвна. Только на миг с чудовищным скрежетом разверзся омертвелый воздух Небесной Столицы — и сизый дым вновь сгустился. Из Дворца правосудия, шаркая тяжелыми ногами, спустилась сгорбленная тень. Юэ Цинъюань, обезличенный горем, не нашел ничего, кроме неприметного горшочка, оставленного на плитах лестницы, — с заключенной внутри душой.