Человек, у которого есть надежда, всегда глупее и слабее того, кому нечего терять.
© Макс Фрай
~~~~~🪦🪦🪦~~~~~
Самолёт из Вашингтона приземляется поздно ночью. Омега катит за собой негромоздкий чемодан на колесиках и, плавно покачивая бедрами, вышагивает по тёмной кишке тоннеля, ведущего из зоны получения багажа до зоны прибытия. Остроносые лодочки на высокой шпильке мелькают из-под струящихся чёрных брюк с высокой талией, гулким эхом разнося стучащий звук по плитке, а белые волосы, рассыпанные по плечам, развеваются прядями из-за быстрого шага. Он резко замирает перед стеклянной дверью, поправляет кружево на воротнике чёрной блузки и набрасывает кожаную куртку, что была небрежно повешена на рукоять чемодана. Автоматические двери разъезжаются, выпуская его в зал с встречающими. Он равнодушно скользит взглядом по лицам людей, пока не натыкается на знакомое, губы трогает едва заметная улыбка, и он уверенным шагом направляется к высокому альфе, что стоит, засунув руки в карманы темно-синих джинсов. Короткое скомканное объятье вместо приветствия, альфа удерживает его на мгновение дольше положенного, вдохнув исходящий от волос аромат белокрыльника. — Мне очень жаль, Феликс, сочувствую твоей утрате, — голос альфы звучит сухо, без эмоций, а лицо не выражает должной скорби, он спокойно отстраняется и выпускает Ликса из объятий. — Спасибо, Сынмин, — коротко кивает омега в ответ шаблонной фразе. Альфа забирает из рук Феликса чемодан и провожает к выходу из аэропорта, где на улице их уже ждёт кортеж. Он открывает дверь, помогает Феликсу разместиться на заднем сидении, а сам, уложив в багажник чемодан и обогнув авто, садится рядом. «Мясо», — почти на автомате отмечает омега — в случае нападения альфа должен будет закрыть хозяина собой, с губ слетает странная ухмылка. Сынмин неуверенно поворачивается к безразличному ко всему омеге, что уставился в затылок водителя, как только кортеж трогается с места. — Феликс… Не поворачивая головы, он приподнимает руку, приказывая жестом помолчать. — Когда состоятся похороны Дохёна? — Похороны состоятся завтра, я взял организацию на себя, — поясняет Сынмин. — Главы других кланов оповещены, все прибудут выказать своё почтение. — Хорошо, — коротко кивает омега, отворачиваясь к окну и давая понять, что разговор окончен. Альфа недовольно поджимает губы, злится на Феликса, в котором словно отключили все эмоции и прислали вместо его жизнерадостного омеги — фарфоровую куклу, у которой навсегда застыло отсутствующее выражение лица. Вероятно, что он скорбит по-своему, вероятно, что он в шоке, вероятно, вероятно, вероятно… твердит себе мысленно Сынмин, пытаясь оправдать холод, исходящий от Ликса, потерей сводного брата, не хочет верить, что его омега в действительности выглядит, как восковая фигура, сошедшая с пьедестала музея мадам Тюссо. Кортеж въезжает в распахнутые кованные ворота, которые тут же закрываются за машинами. Феликс выходит из авто, разглядывая мансардные окна коттеджа, а внутри будто сотня иголок впивается в сердце. Он вспомнил, как впервые увидел свой новый дом, неподдельное восхищение и детское сердце, наполненное надеждами, трепетало в тот миг, будто маленькая птичка. «Теперь все будет по-другому», — думал в тот момент омега. Сейчас же, глядя на дом, он не вызывает в нем прежних чувств, но теперь Феликс знает, что все точно будет по-другому, и для этого не нужно питать детских иллюзий. — Я отпустил охрану, — Феликс мелко вздрагивает из-за голоса Сынмина, что вырвал его из раздумий. — Идём в дом? — спрашивает он, и омега нервно кивает в ответ. Крошка гравия хрустит под подошвой туфель, он не спешит входить в дом, ползёт к нему словно улитка, а внутри огненные языки из неразборчивых чувств прожигают грудь, лижут ее своими горячими щупальцами: волнение, тревога, страх, облегчение. Мин обгоняет омегу, неся багаж, и открывает дверь в холл, а Феликс глубоко вдыхает промозглый воздух после дождя; это всего лишь дом, в нем никого не осталось, и призраки не побеспокоят. Феликс, сняв обувь, поднимается на второй этаж в свою старую комнату, которая не изменилась с его отъезда, он раздевается: скидывает куртку на пол, блузка летит следом, когда непослушные пальцы справляются с пуговицами. Альфа замирает в дверях, а Феликс чувствует спиной его голодный взгляд, скользящий по спине, обонянием ощущает горький запах бергамота. — Что-то ещё Сынмин? — холодно бросает Ликс, обернувшись. — Что с тобой, Ён? — Ким осторожно приближается к нему, разворачивает омегу к себе лицом, обхватив его руками за щеки, заглядывает в глаза, пытается разглядеть в них хотя бы намёк на тепло, но натыкается на пустующий взгляд. — Со мной? — неподдельно удивляется тот, не пытаясь ни отстраниться ни прижаться ближе. — А что со мной? — Ты, будто не ты, словно, домой вернулось только твоё тело. — Разве не оно тебе нужно, Мини? — едкая усмешка кривит губы омеги. — Так возьми. У Сынмина мурашки пробегают по спине, ему хочется встряхнуть омегу, накричать, такое поведение его злит. — Феликс, пожалуйста перестань себя так вести. — Уходи, — устало выдыхает он. — Не хочешь трахаться, тогда проваливай из моей комнаты. Альфа отшатывается от него, как будто ему только что зарядили отрезвляющую пощечину. Перед ним больше не Феликс, не его Феликс, перед ним сейчас новый глава, а он — лишь пёс, что должен защитить хозяина, которого изредка пускают в хозяйскую постель; осознание своего места вспышкой проносится в голове Сынмина. — Да, босс, — говорит альфа и разворачивается на пятках, покидая комнату. — Я надеюсь, что это известие о смерти брата так повлияло на тебя. — Или я устал притворяться, — эхом отзывается омега, когда дверь захлопывается за Сынмином.~~~~~🪦🪦🪦~~~~~
Утро встречает омегу свинцовыми тучами, нависшими над угрожающе острыми шпилями готического храма. В небольшой комнатке при храме на столе стоит дубовый саркофаг с откинутой крышкой, в котором лежит тело умершего. Феликс входит в зал для прощания последним и не сводит взгляда с лица убитого, ритуальщики хорошо поработали с косметикой, умудрились даже заделать дыру в черепе, а некогда землисто-желтый цвет кожи приобрёл оттенок фарфора. Негромкая классическая музыка звучит будто из-за стены, а омега медленно проплывает среди расставленных стульев, думая о чем говорить с покойником за отведённые десять минут. Все слова кажутся бессмысленными, а старые обиды должны бы, наверное, проститься и забыться, ведь человека уже нет. Феликс вздыхает. — Дохё-ён, — тянет он, подойдя к саркофагу, — тебе нравится мой наряд? Надеюсь, что нравится, ты ведь сам его когда-то мне купил, я надел его для тебя, братик. Мы не были друг другу братьями, но больше у тебя никого нет, ты уж извини и не переживай ни о чём, твоя смерть не останется без ответа, закон — око за око и все такое, свершится, я отомщу за тебя. О клане тоже не переживай, клан был твоим единственным ребёнком, только жаль, что отец из тебя вышел никудышный, но я позабочусь и об этом, омеги ведь для этого и живут, верно? Ради заботы о детях? Так что Дохён, спи… спи спокойно. Десять минут ещё не прошли, омега молча выжидает своё время, разглядывая деревянные панели, которыми отделана комнатка, а в назначенное время выходит через другую дверь, ведущую в главный зал храма. Феликс окидывает взглядом присутствующих, большую часть деревянных скамеек занимает близкий круг змей, некоторых омега знает в лицо, некоторые — совсем новые, по левую сторону расположились политики, бизнесмены и военные. Омега замечает даже нескольких полицейских; все пришли со своими супругами и детьми. Он мысленно усмехается, будто пришли не главу криминального синдиката проводить, а президента страны, а затем переводит взгляд на второй ряд по правую сторону, где сидят всего трое человек. Самый старший ему хорошо знаком, смотрящий города, серый президент и кардинал в одном лице — Кристофер Бан, обладатель широких полномочий и самой крупной доли владений в стране, наблюдающий за сохранностью мира между другими кланами, которые в любой момент могут сцепиться, как голодные псы, и разорвать глотки друг друга. Крис чуть склоняет голову в приветствии. Феликс отвечает ему тенью улыбки, поправляет чёрный шифон длинной накидки на безрукавном слитом комбинезоне с расстегнутыми пуговицами до груди, обнажившими татуировку под ключицами, где две едва заметные белые головы змеи, разинув пасти, стремятся укусить друг друга. Ликс не случайно выбрал этот наряд, он хотел видеть перекошенные лица двух других, которые увидят омегу с татуировкой принадлежности к преступному клану, но от странной ухмылки сидящего рядом главы девятихвостых по его спине пробегает холодный озноб. Омега спешно отворачивается, занимая место в первом ряду рядом с Сынмином, но чувствует затылком чужой прожигающий взгляд чёрных как бездна глаз. Священник в белых одеждах занимает своё место за кафедрой, после того как вносят уже закрытый гроб, накрывают его белой скатертью и помещают огромный венок на крышку саркофага. Альфа за кафедрой произносит поминальную речь об усопшем, а Ликсу становится трудно дышать. Воздух наполнен сладким запахом, исходящим от тысячи цветков калл, похожим на запах сирени с примесью ванили и нотками зелени, который перекрывает аромат пьяняще-одурманивающей мирры, что доносится откуда-то сзади. Феликс сглатывает, приоткрывает рот, пытаясь не вдыхать носом, и опускает голову, прикрывая нос платком. Сынмин, сидящий рядом, неспешно поглаживает омегу по спине, думая, что тот наконец-то плачет, проникшийся словами святого отца; в конце концов, он потерял брата и остался совершенно один, какими бы натянутыми отношения ни были между ними. Омега же мечтает только поскорее выбраться из удушливого кокона, что заполнил его легкие, и оказаться на свежем воздухе. Голова от смеси запахов начинает раскалываться надвое, виски сжимает тугим обручем, а сердце заходится в неритмичном танце. Он уже не понимает, что происходит вокруг, находится словно в вакууме, а шум за невидимым куполом превращается в гул, набатом отдающий в уши. И только когда священнослужитель покидает кафедру и спускается в проход, а шестеро крепких альф берут гроб за металлические ручки и, поднимая его, выносят следом за священником, Феликс отмирает, понимая, что скоро все закончится. Сынмин осторожно берет Ликса за локоть и помогает подняться со скамьи, поддерживая его, выводит слегка пошатывающегося омегу в проход. Процессия медленно движется к кладбищу, расположенному здесь же, у храма; оказавшись на улице, Феликс хватает ртом влажный воздух, пытаясь прийти в себя. — Тебе плохо? — обеспокоено спрашивает Ким, идущий рядом. — Все в порядке, — омега отшатывается от поддерживающей руки и выпрямляет чинно спину, возвращая непроницаемую маску на лицо и пытаясь побороть тошноту: ватный язык прилипает к нёбу в пересохшей полости. Мелкий дождь начинает накрапывать, когда вся процессия достигает вырытой ямы. Феликс смотрит в эту грязную дыру, пока на подъёмник устанавливают саркофаг, а святой отец, открывая молебен, произносит молитву. Закончив отпевание, гроб с тихим механическим шумом опускают в вырытую могилу. Кто-то протягивает ему цветок розы, пришедшие по очереди бросают в опущенный гроб по цветку, а Ликс сжимает стебель, чувствуя, как острый шип впивается в ладонь. Больно. «Больно — это хорошо, если больно, значит ты ещё живой», — думает он, уставившись безумным взглядом в яму, потому как за прошедшие дни он чувствовал себя пустой оболочкой, в которой не осталось ни чувств, ни эмоций, будто с известием о смерти брата в нем самом умерло все, что поддерживало в омеге жизнь. — Ликс? — зовёт Сынмин, и омега вздрагивает, понимая, что нужно бросить в могилу цветок и отпустить брата вместе с ним, но тот словно прирос к его ладони. Феликс вскидывает руку вперёд вместе с белой розой и одними губами шепчет последнее, чего достоин его старший брат: — Гори в аду, сука.