«Мы стоим на краю пропасти. Мы глядим в бездну — у нас кружится голова — нам дурно. Наше первое движение отступить от опасности. Непонятным образом мы остаемся. Среди страстей нет страсти более дьявольской и более нетерпеливой, чем та, которую испытывает человек, когда, содрогаясь над пропастью, он хочет броситься вниз…»
© Эдгар Аллан По, «Демон извращенности»
~~~~~🪦🪦🪦~~~~~
Хёнджин подталкивает сидящего на полу омегу. — Давай, идём отсюда, — но Феликс, едва сделав попытку встать, терпит неудачу. Хёнджину приходится сначала помочь снять с его лодыжек брюки, а затем, наплевав на вялые протесты, подхватить на руки и вынести в коридор цокольного этажа дома. Прохлада снаружи кажется настоящим блаженством после духоты. Постоянная температура на этом этаже была не больше шестнадцати градусов, всё из-за коллекции вин, хранящихся в стенных нишах и занимающих собой почти весь периметр. К центру коридор расширяется, переходя в комнату отдыха, и отсюда же ведет и винтовая лестница на верхние уровни. Его ноша, конечно же, от такого контраста мгновенно зябнет в руках. Омега тихо постукивает зубами и, мелко задрожав, крепче обнимает за шею, спрятав в изгибе лицо. Хёнджин ладонями чувствует мелкие пупырышки, возникшие на гладкой коже от резкого холода, теснее прижимает его к себе и ускоряет шаг. — Наверху теплее, потерпи, — он не узнает собственного взволнованного голоса, пытается успокоиться, но с омегой в руках сделать это немного сложнее, чем обычно. — Хёнджна-а, — тихо зовет его Феликс. Теплое дыхание мягко щекочет шею, а томное и хриплое «а» приятно ласкает слух. — Накрой меня чем-нибудь, не хочу, чтобы меня видели. Остановившись у лестницы, он перехватывает его поудобнее, смещая вес тела на плечи, и удивленно подмечает, что даже в состоянии близком к обмороку, этот гордец думает только о том, чтобы избежать лишних пересудов. Будто бы это самое важное сейчас. — Ты выбрал нелучшее время, чтобы устраивать ролевые игры в императора и наложника, — отшучивается Хёнджин в ответ. — Давай отложим это на другой раз, и я обязательно оберну тебя в пуховое одеяло, как положено. Феликс перестает дышать, а через секунду толчками выкашливает из себя сдерживаемый смех. — Придурок… наложника в спальню к императору носили евнухи. Конечно, Хёнджин это знает, и, как оказывается, не он один. И пусть сейчас он придурок и евнух, но лучше пусть Ликс токсично смеётся над неудачной шуткой, чем грузит себе голову. — Не переживай, прислуга не ночует в доме, — спешит заверить он и не может сдержать подрагивающую улыбку. — Спасибо. Ну, точно, припадочный. Поднимаясь по лестнице, Хёнджин думает, что Феликс последний человек, от которого он предполагал услышать спасибо, и из-за дурацкого слова чувствует себя будто не в своей тарелке. Феликсу совершенно точно не за что его благодарить. Если бы не Крис, Хёнджин на сто процентов уверен, что сегодня для омеги бы все и закончилось. Или на девяносто девять. Хёнджин уже и в этом сомневается, вспомнив, как желудок скрутило от страха, когда он увидел сквозь алую пелену омегу, готового вонзить себе в шею заточенную заколку. Признаваясь себе честно, он понятия не имеет, что происходило с ним в ту секунду, тело двигалось на инстинктах, так что сейчас разобраться было сложно. Была ли причина в том, что Кристофер желает видеть Феликса живым? Или альфа привязался к этому недоразумению из-за вязки? В любом случае, смерть омеги, вероятно, могла доставить ему проблем, так что закидоны его альфы были сейчас только на руку. Хёнджин решает, что всему виной вышедший из-под контроля альфа, желающий именно этого омегу. Ну что ж, одно хорошо, его запах — состояние временное, а Феликс — точно не тот омега, которого Хёнджин видит рядом с собой, и альфе придется это принять. Его мозг стремится все упростить, а чувства к нему слишком сложные и противоречивые, чтобы пытаться копаться в истинных мотивах. Хёнджин не готов к сложностям. Не готов принять, что ходячая проблема в дизайнерских туфлях предназначена для него. Хёнджин вносит его в свою спальню и идет прямиком в ванную, пнув дверь ногой. Усадив Феликса на столешницу рядом с рукомойником, он суёт ему в руку бутылку с питьевой водой, которую использует для ополаскивания рта после чистки зубов, и помогает отвинтить крышку. Тот жадно припадает к горлышку, обхватив пластик двумя руками, и большими глотками выпивает всё. — Кайф — с жаром выпаливает он, с наслаждением закатывая глаза, и, вытерев рот ладонью, приваливается к кафельной плитке щекой. Складывается ощущение, что Феликсу вообще до лампочки, где он и с кем, а единственное его желание — это принять горизонтальное положение и забыться сном. — Нужно обработать ссадины у тебя на спине, — Хенджин открывает всевозможные ящики в поисках аптечки, не слишком уверенный, что выбрал правильное место, потому как нечастый гость в собственном доме, и прислуга могла вполне ее убрать куда-то, но вскоре та находится на своем месте. — Я хочу в душ, неизвестно сколько микробов ты занёс, пока использовал меня, как грушу, и ещё… мне кажется, я воняю, — Феликс часто-часто втягивает носом воздух, принюхивается, сморщив нос, и неловко пытается слезть с пьедестала, держась за него. — Помоги мне. — Искупать тебя? — приподняв бровь, Хёнджин отвлекается от ковыряния в пластиковой аптечке. — Дойти до душа помоги, — цокнув, Феликс закатывает глаза. — Ноги трясутся. Хенджин криво улыбается и предлагает ему свою руку, на что омега с охотой соглашается, вцепившись в его предплечье. — Для того, кто пытался пять минут назад прикончить себя, ты слишком беспокоишься о паре царапин, — черт, как только эта фраза вылетает у него изо рта, Хенджин жалеет о сказанном, это было действительно грубо. Феликс останавливается и разбито смотрит ему в глаза, будто собирается объясниться и не решается. В итоге лишь качает головой. — Это было довольно глупо, согласись? Пытаться уйти с середины фильма и не остаться на сцену после титров, но я был слишком разочарован, чтобы досматривать его до конца, — губы омеги растягиваются в подобие улыбки, будто он вынуждает себя. От его измученного и разбитого вида Хенджину хочется встряхнуть Феликса, наорать, дать затрещин…обнять, сказать, чтобы перестал шутить, когда на это нет сил, чтобы перестал корчить из себя героя и делать вид, что ничего не произошло. Но вместо этого изо рта льется очередная токсичная дрянь: — Интересно, как же я должен был поступить, чтобы не разочаровывать тебя? Погладить по голове и сказать: отлично Феликс! Так держать! Можешь спалить мой дом к чертям собачьим! Я буду только рад, — Хенджин не замечает, как вскипает за секунду и уже кричит на омегу. Да, так лучше. Так проще. Хенджину нельзя испытывать к нему ни капли жалости. Как только он проявит ее, Феликс тут же заберется ему под кожу и станет ковыряться, пока не разорвет в клочья кровоточащее сердце. Он должен наслаждаться болью омеги. Боль должна подпитывать монстра, а не медленно уничтожать его. Хенджин выдыхает и не замечает, как Феликс давно отцепился от его руки и теперь стоит, пошатываясь и обхватив себя за плечи. — Когда ты уже осознаешь, что ты не центр вселенной, Хенджин? — щурится омега от яркого освещения в ванной, как от софитов. — Но это даже забавно. Ты думаешь, что мое разочарование — твоя заслуга. Приятный сюрприз, что тебе, оказывается, тоже бывает тошно от самого себя. — Я не чувствую себя виноватым перед тобой. Омега, медленно переставляя ноги, доходит до стеклянной перегородки, что разделяет ванную комнату, и встает под тропический душ. Медленно Феликс выскальзывает из крошечного лоскута черного белья. — Тогда я не чувствую благодарности! — громко заявляет Феликс, стоя к нему спиной и дергая вентиль вверх. Он вскрикивает и крупно вздрагивает от первых холодных капель, упавших на голову, но затем расслабляется и подставляет лицо воде. Хёнджину кажется, что он сходит с ума. В чужом голосе он явно услышал сарказм, но сейчас не способен разгадывать ребусы. — Я не понимаю тебя, — приваливаясь к перегородке плечом, он наблюдает, как Феликс выплевывает воду, проводит руками по волосам и убирает их со спины, открывая вид на алые борозды. — Забей, у меня нет никакого желания объяснять тебе. Хёнджин отворачивается, блуждая взглядом по рисунку керамики на полу, и скрещивает руки на груди. Минутное молчание, нарушаемое только звуком воды, напряжением виснет между ними. — Это Сынмин? — выдвигает предположение он. — Он разочаровал тебя и потому лежит с дыркой в животе? Ты, наконец, стал подозревать его в том, что он намеренно кинул твоего брата? Или в любовном гнездышке что-то произошло? Даже не знаю, чем он смог так разозлить тебя, что схлопотал пулю? — У твоей крысы слишком длинный язык, — Феликс оборачивается, глядя на него из-за спины, и раздраженно цокает. — Ты бы лучше обеспокоился тем, что он скоро лишится языка. Тебя же не касается то, что происходит в чужих отношениях. Хенджин, толкнув язык за щеку, усмехается. — Это только лишний раз доказывает, что ты боишься его слов. Значит, тебе есть, что скрывать, чем ты и подогреваешь мой интерес. — Ты ведь не отстанешь, да? — закатывает глаза тот и, получив отрицательный ответ, делает шаг к нему, укладывая мокрые ладони поверх рубашки. Феликс ведет руками по его плечам, тонкими пальцами пытается расстегнуть пуговицы и, добавляя томности в голос, говорит: — Возможно, я знаю хороший способ, как избавить тебя от ненужных мыслей. Хёнджин разжимает руки, позволяя омеге льнуть к нему всем телом. Он чувствует, как намокает рубашка, пока Феликс оглаживает руками торс под ней и касается губами. Осторожно, он бы даже сказал робко. Это забавляет — то, как он пытается свернуть разговор. Хочется подыграть, взглянуть, насколько далеко может зайти этот омега. Обхватив за талию, он мягко касается мокрой щеки Ликса, стирает с нее воду, пока другой сжимает кожу на ягодицах. — Мне нравится твой способ уходить от неприятных вопросов, но тебе лучше не дразнить меня, — выдыхает Хенджин.— Малыш, ты и представить себе не можешь, насколько грязными были мои мысли, пока мой ремень облизывал твое тело, и я уверен, что ты не хочешь этого знать. Его большой палец скользит по шершавым искусанным губам, глаза шарят по зарумянившемуся лицу и находят в чужом взгляде взволнованность? — Малыш, — передразнивает Феликс с такой же интонацией, перемещает руку на член, сжимая его в ладони через брюки. — Я прекрасно знаю, как воняет твоя похоть, и я знаю, как сильно ты завелся. Блядь! Хенджин впивается в его сладкий рот. Жадно сминая губы, он удерживает омегу за шею и прижимает к себе, но это без надобности. Феликс не пытается увильнуть, мелко дрожит в руках от холода и ласкается кончиком языка. Его пористость подкупает, и Хенджину хочется разбить ее вдребезги. Хочется вдавить омегу в стену и закинуть красивые ноги себе на бедра, трахнуть узкую дырку на весу. Хочется заставить извиваться и скулить от удовольствия и боли. Заставить плакать от оргазма и умолять взять его снова. Хочется выебать из него все остатки сил, так, чтобы встать утром не смог. Но, Феликс, кажется, забывает одну простую вещь, что Хенджин тоже знает, как тот пахнет, когда изнывает от желания. Знает, как сладкая ваниль забивается в ноздри, распаляя в его альфе неутолимую жажду. И сейчас маленький лжец испытывает все, что угодно, но не похоть. В нем сиренью горчит обида, злость и раздражение. Такой секс — последнее, в чем он нуждается. С таким же успехом Хенджин может взять любую шлюху в одном из притонов, и то в ней желания будет больше, чем в Феликсе. Он находит в себе силы оторваться от манящего рта и убирает руки омеги со своей шеи. — Нет уж, — хрипло произносит он и качает головой, не веря в то, что собирается отступить. Когда это вообще его стало волновать? — Я дождусь того момента, когда ты действительно меня захочешь. — Ты сейчас серьезно? — удивленно хлопает глазами Феликс. — Абсолютно, — подтверждает он и, не глядя на омегу, отходит к рукомойнику в попытке остыть. Пока Феликс принимает душ, Хенджин быстро стаскивает с себя окровавленные брюки, чуть не заорав от боли, когда присохшая ткань отрывалась от раны. Повреждение вновь начинает кровить, а бедро болезненно ныть. — Прижми рану чем-нибудь, так быстрее остановится, — говорит вышедший из душа Феликс, оборачивая вокруг талии полотенце. С волос омеги, убранных на одно плечо, стекает вода с груди на живот и впитывается в махровую ткань. Хенджин залипает на напряженных темных сосках, прослеживает за небрежным движением руки, как легко тот убирает налипшую на лоб челку и приближается к нему. Остановившись у раковины, Феликс осматривает открытую аптечку и, выудив упаковку стерильного бинта, протягивает ее со словами: — Это подойдет. — Может, остановишь сам? — О, значит, в императора играть мы не хотим, а в доктора, так это ты всегда за? — Хитро и озорно улыбается Феликс, но быстро возвращает свое обычное выражение лица, сделав его холодным и жестким. — Не нужно было втыкать в себя острые предметы. — Если бы я раньше знал, что в детстве тебя шарахнуло гамма излучением, не стал бы вообще заморачиваться. Ты случаем не зеленеешь, когда приходишь в ярость? — заговорческим шепотом спрашивает Хенджин. Феликс закатывает глаза, с силой пихнув ему в грудь шуршащую пачку. — От кровопотери ты несешь какую-то чушь, — хмыкает он и выходит из ванной. — Да что ты за врач такой, бросаешь раненого на произвол судьбы? — кричит вдогонку Хенджин, когда дверь за омегой громко захлопывается. С уходом Феликса в ванной становится скучно, а боль в ноге только усиливается. Делать нечего, Хенджину приходится самому о себе позаботиться. Смочив кусок марли в воде, он смывает запекшуюся кровь с кожи, а затем промывает ее пероксидом водорода. Сложив сухую ткань в несколько слоев и приложив ее к ране, он туго обматывает бедро и закидывает в себя пару таблеток анальгетика. Закончив, Хенджин наскоро моет руки и лицо, снимает пропитанную потом сорочку и, захватив остатки бинта и перекиси, входит в спальню, где застает занятную картину: Феликса, сопящего лицом в подушку. Желтый свет, льющийся из окна и рассеивающий мрак, что царит в спальне, контуром обводит изгибы спящего омеги. Красиво и слишком провокационно для его воспаленного мозга. Он подходит ближе, щелкает ночником и осматривает его спину. После прохладной воды кожа немного успокоилась, и уже не была такой пугающе алой, но в некоторых местах наливались красно-синие полосы от особенно сильных ударов. Вздохнув, он освобождает руки, поставив бутылек на тумбочку у кровати. Тревожить Феликса не хочется, в конце концов, это может подождать до утра, а затем подтягивает одеяло до талии и от греха подальше прячет омежью задницу под ним. Прежде чем лечь, Хенджину приходится вновь спуститься вниз и забрать телефон. На обратном пути он набирает Хонджуна в ожидании новостей из Инчхона, но тому особенно нечем порадовать. Несолоно хлебавши он возвращается в спальню и присоединяется к Феликсу. Хенджин не думает, что сможет уснуть, но тело требует отдыха. Плечи, будто свинцом налитые, кажутся тяжелыми. Он растягивается на спине, просунув одну ногу под теплое одеяло и, закинув руку под голову, прикрывает глаза. Но вопреки своим ожиданиям, он даже не замечает, как засыпает.~~~~~🪦🪦🪦~~~~~
Дребезжание телефона бьет по ушам. Хенджин вздрагивает. Кажется, только на секунду закрыл глаза, а открыл, когда за окном уже брезжит серебристый рассвет. Он трет ладонью лицо, будто стирает остатки сна, и берет трубку, нажимая на кнопку приема. Хенджин замирает, почувствовав, как перехватывает дыхание. Спящий Феликс, бессовестно использующий его плечо вместо подушки, в свете серого утра выглядит волнующе. Спокойствие на его бледном лице будит в альфе желание отложить телефон и позволить этому мгновению продлиться чуть дольше. Свет от окна играет на его коже мягким перламутром, теплое спокойное дыхание щекочет кожу на ключице. Приятно. Хенджин был небольшим любителем делить с кем-то постель, предпочитая развалиться звездой на кинг-сайз кровати, но он был готов пересмотреть свои взгляды, даже несмотря на то, что острая коленка сейчас впивается ему в яйца, а отлежанную левую руку ему будто оторвало. — Глава? — заговаривает трубка, он вздрагивает, словно выдернутый из гипноза. — М, — приложив, наконец, телефон к уху, хрипло отзывается Хенджин. — У нас проблема, — взволнованный голос Хонджуна заставляет напрячься. Хенджин не избегает проблем. Однако кинув еще раз взгляд на красивого омегу и его распахнутый алый рот, он чувствует отчетливое желание сбежать на необитаемый остров без связи. — Говори. — У байкеров на руках двое мертвых малолеток. Есть подозрение, что причина в новой партии товара. Слова байкеры и несовершеннолетние в одном предложении — не было чем-то неожиданным. Хенджин сплавлял этой банде крупную долю порошка. Те мешали его с таблетками от глистов для животных, отбивая завышенную стоимость, и продавали в своем клубе, где частенько толкались несовершеннолетние. Однако, мертвые малолетки — это было что-то новенькое. — Разбавили чем-то? — Хенджин ненароком косится на омегу, тот сморщив нос, слабо отмахивается рукой, в попытке забрать у него телефон. — Нет, ничего не изменилось. Тела отправили в морг, парни под арестом, а в клубе произвели обыск, но ничего не нашли, возможно, успели слить. Тяжелый выдох вырывается из груди, а мысль об острове становится все настойчивее. — Пусть проверят новую партию на складе. И встретимся через пару часов у здания городского морга, нужно получить результаты вскрытия. — А что делать с парнями? Хенджин думает, что можно было бы бросить их разбираться с этим дерьмом самим, но искать нового крупного клиента сейчас не резон, да и нужно бы постараться замять это дело быстро, но кое-что его беспокоит, и он не может толком понять, что именно. — Я сам позвоню Сонхва, — бросает он и отключается, не попрощавшись. Осторожно высвободив зажатую руку, Хенджин приподнимается на локте. Феликс съезжает ему на живот, хрипло провочав что-то неразборчивое, чем вызывает смешок. Отыскав номер Пак Сонхва — своего адвоката, он долго слушает гудки. — Хван Хенджин, ты совсем псих ненормальный? — сонный голос омеги ломается от хриплого до забавного повизгивания. — Доброе утро, детка! У меня срочно, — Хенджин чуть ли не поет ласково в трубку, не реагируя на ругань. — Если это не предложение поужинать и потрахаться, ничего не желаю слышать, — стонет в трубку. — Твой муж будет против, — со смешком щелкает языком Хенджин. — Бывший муж! — Это ничего не меняет, детка, муж лиса однажды — муж навсегда. — Ой и нудный же ты мужик, Хван. Ладно, что у тебя? Хенджин кратко обрисовывает ему проблему под внимательное угуканье. Бывший муж Хонджуна — Сонхва, не раз вызволял его парней из лап правосудия и слыл не только головной болью прокуроров города, но и омегой был шикарным. Умный, красивый, с очаровательно-язвительным характером. Прожив с Хонджуном пять лет, они внезапно развелись, но у Хенджина были подозрения, что их отношения еще не закончились. Слишком уж искрило между ними при встрече. — Я все понял, считай, что они уже на свободе. Чао, шеф, — послав воздушный чмок, прощается омега. Отложив телефон, Хенджин натыкается на два золотисто-карих глаза, внимательно наблюдающих за ним из-под одеяла, видимо, Феликс тоже не рад раннему подъему. Нахмуренные идеальные брови, сошедшиеся на переносице, и поджатые губы, вытянутые в нитку, слишком явно говорили о том, что он не в духе. — Я тебя разбудил, малыш? Омега закатывает глаза и уползает на подушку, поворачиваясь спиной. — Детка… малыш… Ты всем даешь прозвища, чтобы случайно не назвать кого-то чужим именем? — басит недовольно, будто обиделся, или? Заслышав в его голосе нотки раздражительности, Хенджин не может удержаться, чтобы не потыкать этот рассерженный комочек, что ещё секунду назад мило спал на нем. — Котенок не успел открыть глазки, а уже выпускает коготки, — придвигаясь ближе, он обнимает Феликса и прижимается грудью к его спине, зарываясь носом в загривок. Ему нужно всего пять минут. Пять минут, чтобы утренние плохие новости отошли на второй план. Пять минут тишины, вдыхая легкий флер с терпкой ноткой его собственного запаха. Хенджин прикрывает глаза, отдаваясь теплому ощущению, что разливается по телу с каждым вдохом, и он уже не замечает, как утробно воркует, прикусывая косточку за его ухом. — Какого хрена ты делаешь в моей кровати? — шипит Феликс, и болючий тычок вонзается Хенджину под ребра. Он охает, отодвигается, но только для того, чтобы перевернуть омегу на спину. Навалившись на него весом своего тела, он подминает Феликса, сковав его руки над головой. — Технически это моя кровать, — ухмыляется он. — И раз ты на ней уснул и безобразно пускал всю ночь на меня слюни, я обязан получить компенсацию. Феликс одаривает его свирепым взглядом. Какой же, блядь, он красивый, когда бесится в своем бессилии, нелепо дрыгая ногами. Хенджину нравится его растрепанный вид: заалевшие щеки с россыпью созведий, острый маленький нос, который он мило морщит, пытаясь отвернуться от него, и четко очерченный рот. Даже сейчас он умудряется выглядеть очень развратно. — Ты до безобразия красивый, Феликс, — нависая над ним, бормочет Хенджин и ведет носом по щеке. — Ничего тебя не портит, даже твой отвратительный характер, я нахожу это очаровательным. Скажи мне, что в тебе не так, что каждый раз я схожу с ума от желания оказаться в тебе? — Забавно, — фыркает омега. — Псина озабоченная ты, а что-то не так, почему-то, со мной. — Селедка фригидная. Я восхищаюсь его красотой, а он ноль эмоций, — театрально вздыхает он. — Не воспринимаю комплименты на голодный желудок. Ты ужасный похититель, в курсе? — Завтракать? — усмехается Хенджин. — Завтракать, — кивает Феликс, отзываясь эхом.~~~~~🪦🪦🪦~~~~~
Когда альфа уходит, Феликс переворачивается на живот и задушено стонет в его подушку. Феромоны Хенджина, оставленные на ней, забиваются в легкие, успокаивают, вытесняя мысли, но нежиться в кровати он не собирается. Втянув носом запах в последний раз, Феликс садится и несколько секунд пялится на подушку, а затем со всей дури лупит по ней кулаками, сопровождая избиение грязными ругательствами и не стесняясь в выражениях, будто портовый грузчик. Отведя душу, ему становится намного лучше. Игривого настроения альфы он совсем не разделяет. Обида на него никуда не делась и горько жжет нежную душу. И пусть Феликс прекрасно осознает, за что ему всыпали ремня, попробуй-ка объясни это надувшему губы омеге, у которого спина зудит. Однако, было и то, от чего его любопытство разгорается, и он быстро забывает о своих неудобствах. Зачем Хенджин вернулся в камеру? Было ли это чувство вины? Или были другие причины, чтобы остановить его? Возможно, в голове Хвана зреет очередной садистский план? Или же возникла какая-то переменная, о которой Феликс еще не знает? Ему не терпится выяснить. Феликс бодро выбирается с кровати и мгновенно жалеет от опрометчивости своего поступка. В глазах резко темнеет, а голова кружится из-за двух дней без нормальной еды. Так бывало и раньше, в годы интернатуры, когда он настолько был загружен, что было не до банальных вещей вроде сэндвича. Пару раз хлопнувшись перед коллегами в голодный обморок, Феликс стал выкраивать себе время на обед. С возвращением в Сеул и вечными испытаниями для его нервной системы, проблема, кажется, вернулась. Феликс глубоко вдыхает и выдыхает, ждет, сидя на кровати, когда отпустит, и поднимается, как только становится легче. Взяв у изножья одежду, оставленную альфой, стараясь не делать резких движений, одевается в безразмерную футболку с выцветшим темно-бордовым логотипом университета Корё и мягкие серые бермуды. Последние оказываются слишком большими, резинка совсем не хочет держаться на его бедрах и настойчиво съезжает к пяткам. Приходится смириться с мыслью, что ходить ему с голым задом. В любом случае футболка настолько длинная, что доходит ему до середины бедра. Вероятно, альфа в годы учебы играл в баскетбол, и Феликс, бредя в ванную, чтобы умыться, явно представляет Хенджина, забрасывающего мяч в кольцо. В его видении тот был почему-то выкрашен в блонд и находился в окружении подбадривающих сокомандников и воплей восхищенных омег. Иллюзия виделась настолько живой и яркой, будто бы он сам был ее свидетелем. А может, это осколки прошлой жизни? В ванной прохладно, и босые ноги быстро зябнут на плитке. Феликс бегло осматривает ящики под раковиной, находит новую зубную щетку и, вычистив рот, наскоро умывается, стараясь не смотреть в зеркало. Однако приходится это сделать, когда он пытается пригладить свою челку, торчащую в разные стороны. Зрелище встречает ужасное: лицо бледное, как полотно, будто болен малокровием. Щеки ввалились, под глазами чернеют тени, губы распухли, как от поцелуя с пылесосом, а волосы торчат в разные стороны и ловят сигналы из космоса. Должно быть, этот альфа ослеп, потому что Феликс не видит в себе ничего красивого, только отражение заебанного в край человека. Что происходит с его спиной, он предпочитает не знать. Не хочет растраиваться еще больше. Кожу не жжет, и, кажется, нигде не болит, остальное не так уж и важно — заживет как на собаке. Запястье беспокоит его сейчас больше, ноющая боль в лучевой кости не проходит со вчерашнего утра, а теперь видна небольшая отечность. Растяжение связок — штука не смертельная, но очень неприятная. Вздохнув, он клятвенно обещает себе поберечься и не злить дурных альф, которые так любят хватать за руки. Выйдя из спальни, Феликс вертит головой и спускается вниз по лестнице, ведущей на первый этаж. Попав в холл-гостинную, он громко зовет Хенджина. Тот отзывается откуда-то слева, из-за закрытой двери. Феликс спокойно входит в кухню и в ужасе прижимается к стене при виде добермана, крутящегося у ног своего хозяина. — Хенджин… — хрипит Феликс, когда пес обращает на него внимание, поедая глазами-бусинками. Спина мгновенно становится липкой, мир сужается до размеров крупного взрослого добермана, а желание бежать, куда глаза глядят, бьется в мозжечке на уровне первобытных инстинктов. Он вжимается в стену с такой силой, что острая боль от соприкосновения с твердой поверхностью пронзает череп. — Ты че, реально собак боишься? — удивленный голос альфы гулко стучит в ушах, будто из-под воды. Феликс хочет ответить, но прилипший намертво к небу ватный язык не слушается, а сил сделать шаг нет совершенно, ноги как сковало невидимыми кандалами. Цок… цок… цок. Мелкий цокот собачих когтей, приближающихся к нему, приводит Феликса в состояние близкое к истерике. Его мелко трясет, в легких перестает хватать воздуха, и он нелепо открывает и закрывает рот, предчувствуя, как паника завладевает телом. — Сидеть! — рычит Хенджин. До Феликса не сразу доходит, что приказ альфы был вовсе не для него. Всхлипнув, он сползает по стенке на пол и заламывает пальцы. Сердце так громко стучит, кажется, будто сейчас разорвется на кусочки от интенсивности ударов. Феликс не видит, как Хенджин к нему подходит, все его внимание — концентрированный ужас, сосредоточенный на собаке. — Какой послушный омега, — усмехается альфа, гладя его по макушке. — Всегда бы так. — Ты… ты ведь… это специально? — он заикается, не в силах связать и двух слов, глаза жжет от слез, и он вновь громко всхлипывает, кусая губу. — Тебе… было мало, и ты решил притащить… это, — тычет он пальцем в добермана. — И зачем мне это делать, специально? — Хенджин удивленно вскидывает брови. — Ты… долбанутый садист! — громко шмыгнув, Феликс переводит взгляд на мягко улыбающегося альфу. — Ловишь кайф, доводя меня до истерики. — Феликс, — Хенджин, тяжело вздыхает, будто оскорблен его нелепыми обвинениями, — у меня не было в мыслях пугать тебя намеренно. Я собирался приготовить завтрак, накормить Кками и выгнать его на прогулку, а затем подняться и позвать тебя, но ты спустился сам. Послушай, он невоспитанный, избалованный пес, но абсолютно безобидный, точно не укусит, твоя задница его не привлекает. Феликс вздрагивает и испуганно смотрит на альфу. — Это правда? — Да какой смысл мне врать? — пожимает плечами Хенджин. — Он предпочитает сочные округлые окорочка, а если серьезно… я не настолько отбитый, чтобы натаскивать собаку на вкус человеческого мяса. — Говорит человек, украсивший двор моего дома отрезанными головами, — все еще недоверчиво он поглядывает на него снизу вверх. Хенджин весело хрюкает. — Знаешь, твоими нервами можно гвозди заколачивать, я думал ты сбежишь из страны, как только увидишь мой шедевр. За отвлеченным разговором о головах Феликса немного отпускает, что он даже качает головой. — У тебя все еще странные представления об искусстве. Альфа сдерживает глумливый смех. — Вставай, расселся с голым задом на холодном полу, ты такой проблемный, не удивлюсь, если простынешь. Почему не надел шорты? — Хенджин помогает подняться, но отходить не собирается, все еще отгораживая его от заскучавшего и притихшего добермана. — Они большие и не держатся на мне, — бубнит он в ответ. — Комната напротив спальни, принадлежит Джисону, можешь выбрать что подойдет… хотя… — Хенджин окидывает его худые ноги и скептично прицокивает языком. — У него, в отличие от тебя, есть задница. Феликс вспыхивает, не успевая понять, почему его это так задевает. — Вот и приставай к его заднице, а мою не лапай. И шмотки его я не собираюсь носить, лучше с голой жопой ходить, чем в чужих обносках, — свирепеет он. Да как же, блядь, он бесит! Он от страха чуть не поседел, а у этого одни шуточки про задницы на уме, никакой серьезности! Широкая ладонь Хенджина вновь ложится на его макушку и легко похлопывает по ней Феликса. — Вот умница, больше не страшно, правда? — из-за обескураживающего вопроса у него весь пыл ветром сдувает. Феликс отводит взгляд, вперяя его в грудь альфы, облаченную в черную майку. Этот милый парень с утра, вселившийся в Хван Хенджина, раздражает. Лучше пусть продолжает возглавлять список мудаков этой планеты, чем заставляет чувствовать себя неловко. — Больше не страшно, — эхом мямлит он. Альфа делает шаг в сторону и дает пройти. Феликс с настороженностью поглядывает в сторону пса и семенит к кухонному островку, где быстро взбирается на высокий табурет, пока Хенджин, потрепав питомца по загривку, возвращается к своему занятию. — Давно у тебя пес? — схватив хлебную булочку, посыпанную кунжутом, спрашивает Феликс и, отщипывая маленькие кусочки, закидывает их в рот. — Два года… — откликается альфа, моя собачью миску, а затем заливает в нее свежую воду. Мда-а, разговорчивость уровень: коп родился. Насыпав корм в другую миску, Хёнджин моет руки и принимается за приготовление завтрака. Кухня быстро наполняется звуками шкварчащей яичницы в сковороде, шумом кофемашины, хрустом твердых шариков собачьей еды и довольным чавканьем пса. Запах жаренного бекона дразнит своим ароматом рецепторы голодного Феликса, отчего его рот наполняется слюной, и желудок требовательно урчит. Занятное все же у него выдалось утро, думает он, мозоля взглядом спину Хенджина. Альфа мог не возвращаться за ним в камеру, мог запереть его там, а не тащить в свою спальню. Мог вполне накормить его собачьим кормом, а не стоять у плиты и переворачивать слайсы из свиной грудинки. Все их общение с момента первой встречи пропитано ядом и ненавистью друг к другу. Возможно, Феликс не так уж и сильно его ненавидит, но Хенджин уж точно должен. От этого мистера «я хороший парень» мурашки бегут по коже, и не знаешь чего ожидать. А еще… мысль, что для Хван Хенджина вполне обыденно готовить для омег завтрак, больно кусается и сворачивается ревнивым клубком. Заплутав в чертогах своих раздумий, он не сразу замечает, как пес, слопавший свою еду, уселся напротив него и смотрит жалостливым взглядом, попрошайничая что-нибудь со стола. Феликс растерянно смотрит на половинку оставшейся у него булочки и протягивает ее Кками. — Не думаю, что ты будешь ее есть. — Эй, прожорливая морда, прекрати клянчить еду! — прикрикивает на него альфа, ставя на стол нарезку из свежих овощей. — Можно я его поглажу? — с удивлением для себя спрашивает Феликс. В любой другой бы ситуации он и за километр бы не подошел к собаке, но Кками за утро даже ни разу не тявкнул и вообще вел себя, как очень воспитанная собака, в отличие от его хозяина. — Уверен? — в голосе Хенджина слышится сомнение. Феликс абсолютно точно не уверен, но когда такая возможность еще представится? Потому он, покачав головой, соскальзывает с табурета и садится на корточки, протягивая раскрытую ладонь доберману. Пес, обнюхав ее, кажется, расстроен, что в ней нет чего-нибудь вкусного. — Твой хозяин ужасный жадина, да? — усмехается он, когда мокрый нос тычется в его ладонь, и теплый язык проходится по коже. Феликс хихикает и осторожно чешет Кками под челюстью кончиками пальцев. Пес от удовольствия вываливает язык, часто задышав, и одаривает не самым приятным амбре из пасти. Он все же решается погладить. Под черной, лоснящейся от блеска шерстью, чувствуются крепкие литые мышцы. Доберман вроде не против, возможно, все дело в запахе тела, исходящего от Феликса. И пес, чувствуя присутствие Хенджина, принимает его за своего? А может, альфа сказал правду, и Кками, несмотря на свой устрашающий вид, миролюбивый и добрый песик. Феликс почти благоговейно, задержав дыхание, водит ладонью от шеи по спине, ощущая какой-то знакомый трепет. Что-то похожее он чувствует рядом с Хенджином. Страх смешивается с восхищением перед абсолютной мощью и огромной внутренней энергией. Потрясающе. — У тебя такое лицо… будто ты сейчас разрыдаешься, — шепотом прерывает его Хенджин. Феликс шмыгает носом, он и правда сейчас чувствует себя странно счастливым. Он не уверен, что страх перед этими животными исчез, будто не было и следа, он даже уверен, что незнакомая крупная псина вновь может вызвать панику, но он трогает добермана. Черт возьми! Крупного взрослого добермана, охренеть! — Ты даже представить себе не можешь, как сильно я боялся не то, что погладить большого пса, а просто оказаться с ним один на один. — Боже, ты такой странный, — закатывает глаза альфа. — Садись, ешь! Феликс кивает, быстро вытирая выступившую влагу на глазах, а затем, поднявшись, возвращается за стол, пока альфа, открыв заднюю дверь из кухни, выгоняет собаку на улицу. В чашке дымится черный кофе, а в большую плоскую тарелку, Хенджин положил ему теплого риса, два яйца с прожаренными желтками и горку хрустящего бекона. Тарелка альфы была абсолютно такой же, а в других неровная, наспех сделанная нарезка из огурцов, сладкого перца и маленьких желтых помидоров черри. Глядя на свою порцию, Феликс с ужасом понимает, что ему столько жирной и тяжелой пищи не осилить. Альфа явно готовил завтрак, исходя из своих предпочтений. — Чего застыл? — немного хамовато спрашивает Хенджин и садится рядом. Феликс поддевает бекон вилкой и перекладывает его в чужую тарелку. — Этого слишком много. — Не беси, — кривится он в ответ, и поджаристые слайсы возвращаются обратно в его порцию. — Прозрачный совсем, не будешь есть, так затолкаю насильно. Звучит страшно, в воздухе угрожающе клубятся феромоны Хенджина, и Феликс ежится под испепеляющим взглядом. Затолкает ведь, не шутит. На несколько минут кухня погружается в тишину. Феликс быстро расправляется с глазуньей, громко похрустывая огурцом, а затем и рис, и бекон исчезают из тарелки. Наконец насытившись, он выпивает залпом подостывший кофе, несдержанно рыгает и от неожиданности зажимает рот рукой. — Извини, — хватая салфетку со стола, он вытирает жирный рот и смотрит на пустую посуду, неужели он это все сожрал? — Не стоит извиняться, если это было вкусно, — губы альфы растягиваются в милой улыбке. Ох, нельзя так улыбаться и выглядеть с утра, как кинозвезда. Феликс, возможно, и суховат, но размякнуть ему под давлением момента — как раз плюнуть. Даже омега уже не дуется, как мышь на крупу. Продался и все простил за порцию жареных яиц. Предатель! Феликс прокашливается и, смяв салфетку, отбрасывает ее в сторону. Снова насупливаясь, он возводит свои стены обратно, которые, кажется, стали сыпаться. — Хватит строить из себя хорошего парня! — запальчиво произносит он. — Если это из-за моей попытки убить себя, не стоит утруждать себя лицедейством. Не нужно вести себя со мной так, будто я твой… — Феликс осекается и не может подобрать нужного слова. — Мой — кто? — ухмыляясь, подталкивает Хенджин. — Неважно. — Нет, малыш, важно, — альфа поднимается из-за стола и, собирая посуду продолжает: — От твоего ответа зависит жизнь моего брата и, возможно, наши с тобой тоже. Феликс замирает, не зная, что и сказать, как вообще от статуса отношений может зависеть чья-то жизнь? Но тон Хенджина очень серьезен, потому он прочищает горло и недолго раздумывает над ответом. — Ну… если ты за ночь не передумал… то, возможно, па-партнер? — Партнер? — альфа повторяет слово, словно пробует его на вкус, задумывается и кивает, поджав губы. — Что ж, обычно я не сплю со своими партнерами, но и с омегами я веду дела не так часто, так что пусть будет партнер. Феликс выдыхает, если это была какая-то проверка, то он ее только что прошел. — Ты поэтому вернулся в камеру? Что-то произошло? Почему ты вдруг передумал? Убрав посуду, Хенджин роется в кармане спортивок и выуживает пачку сигарет с зажигалкой. Прихватив пепельницу, он ставит все на стол, а затем заваривает себе еще кофе, сопровождая действия гробовым молчанием. Феликсу кажется, будто альфа пытается подобрать слова, но, возможно, он просто не спешит раскрывать все карты. — Видишь ли, — начинает он под шум кофемашины, — цена твоей жизни на рынке внезапно подскочила до стоимости свободы моего младшего брата. Мне очень прозрачно намекнули, что если тебя постигнет скоропостижная смерть, то Чонина я могу больше не увидеть. — Подожди, — смяв фильтр в пальцах, перебивает Феликс, не поспевая за мыслями альфы — При чем тут твой брат? — А вот это и я хочу знать, почему смотрящему так хочется сохранить твою жизнь, что он угрожает мне. Сказать, что Феликс ошарашен — это ничего не сказать. Их диалог напоминает ему игру вслепую, где двое в темной комнате с завязанными глазами пытаются на ощупь отыскать друг друга. Он понимает каждое слово, вылетающее из уст Хенджина, но смысла для него они не имеют никакого. — Я что-то не пойму, к чему ты клонишь? — наверное, впервые за их общение, он так осторожничает. Ощущает себя стоящим посреди пруда, покрытого едва схватившимся льдом, и один неверный ответ может вернуть его в камеру. Камера Феликсу не понравилась, он не хочет в нее возвращаться, лучше уж в кровать Хенджина, а еще лучше домой, но на такую щедрость он пока не рассчитывает. — Сначала я подумал, что ты с ним трахаешься или трахался. Он так легко позволил тебе занять место Дохена, но вчерашние твои слова о его жадности… Думается, ты не питаешь нежных чувств ни к одному из нас, вот я и пытаюсь понять, какие между вами отношения, — поясняет альфа, закуривая и запивая дым черным кофе, слегка морщась от его горечи. — Стоп, стоп, стоп! Нет между нами никаких отношений! — заявление получается слишком категоричным, и Феликс немного поправляется. — Ладно… это, возможно, не совсем так. Он нервно дергает заусенец на пальце. Рассказ выйдет долгим, но Феликсу хочется чтобы Хенджин понял, что он последний человек, который свяжется с Бан Чаном. Его слегка разбирает озноб, он не привык делиться своим прошлым и сейчас чувствует себя на краю бездны перед прыжком. И это не прыжок веры, это шаг в пустоту, где внизу стоит альфа, который, вероятно, отойдет в сторону и не станет мешать его встрече с твердой землей. Феликс ковыряет горку выпотрошенного табака и набирает в грудь воздуха. — Мы с Крисом знакомы с детства. Когда отец забрал меня у папы, он часто привозил меня к предыдущему смотрящему в дом, и если Чан был дома, он возился со мной. Разница в возрасте его, кажется, не смущала. Зимой мы катались со снежной горки, а летом зависали в его комнате под открытыми окнами с комиксами, — потерев переносицу, он продолжает. — Крис всегда вел себя со мной, как старший брат с младшим. Во всяком случае… мне так казалось, — пожав плечами, поясняет он и, взяв новую сигарету, снова мнет ее, превращая в горку табака, бумаги и ваты. — Тогда было время, когда я нуждался в нем. Дохен изводил меня дома, с папой я не мог часто видеться, а отец… иногда казалось, что он самый холодный человек на свете, но только после его смерти я понял, как сильно он старался оградить меня от ревности Дохена. Если бы не это, вероятно, я бы не привязался к Крису и не испытал к нему тайной влюбленности и, возможно, не считал бы, что это взаимно. Но после смерти отца мое отношение к Крису, да и вообще к статусу смотрящего, резко изменилось. — Была конкретная причина? — хриплый и спокойный голос Хенджина внушает желание продолжить рассказ. Он медленно курит, водя пальцем по чашке, и хмурит брови, будто бы думая о чем-то своем. Феликс кусает губы и наконец-то закуривает, отгораживаясь от собеседника за завесой дыма. Углубляться в воспоминания тех дней не самое лучшее решение, но ничего не попишешь, Хенджину, видимо, придется объяснить все подробности разногласий. — Смерть отца была странной, — пальцы нервно подрагивают, а новая порция дыма не приносит нужного успокоения. — Он долго болел, но шел на поправку, а затем внезапно умер от сердечного приступа. — И что странного? — затушив сигарету, Хенджин допивает остатки кофе и громко ставит пустую чашку на стол, отчего Феликс вздрагивает. — Возможно, ты скажешь, что я себя накручиваю, и, вероятно, окажешься прав, потому что доказательств у меня нет, одни лишь подозрения, но тогда я считал, что Дохен убил моего отца воспользовавшись тем, что он болен. И я так считаю до сих пор… потому что не может быть столько странных событий, следующих одно за другим. Хенджин понимающе кивает. — Продолжай. — Ты знаешь, что происходит с человеком, когда он теряет пару? — В теории, — пожимает плечами альфа, — сам свидетелем не был. — В общем, у отца пропала воля к жизни. Рассеянность сменялась апатией, а апатия вспышками гнева. Он мог несколько дней не вставать с постели, лежа в абсолютной темноте, и ничего не есть. Мне приходилось самому варить ему жидкую кашу и заставлять поесть, никого другого он к себе не подпускал, впадая в ярость. Раз в неделю к нему приезжал наш врач, проверял его состояние. Общими усилиями у нас получилось его немного вернуть. Отец стал разговаривать, немного, чаще односложно, пока я подрабатывал вместо радио, — неловкая усмешка неосознанно кривит его губы. — Апрель выдался отвратительным, с мокрым снегом, но я все равно вытаскивал его гулять. Отец выкарабкивался, шаг за шагом, а еще… до всего случившегося, он никогда не жаловался на сердце и, по заверениям врача, здоровье у него было такое, что пережил бы нас вместе взятых. И внезапный приступ… я не верю в такие совпадения. А на утро, после того, как стало известно о смерти отца, Дохен рассчитал всю прислугу и нанял новую. Меня заперли в моей комнате и приставили телохранителя, якобы для того, чтобы я не мешал своими слезами заниматься подготовкой к похоронам. — Дохен заметал следы… — хмыкает Хенджин. — И со всем этим ты пошел к смотрящему? — Не совсем, — мотает головой он, — пойти к отцу Кристофера у меня не хватило смелости. Был всего один шанс — день похорон. Из-за того, что Дохен запретил мне даже думать о том, чтобы пойти на похороны и проститься с отцом, встретиться нам было проблематично, но потом…— сглотнув непрошенный ком, подкативший к горлу, Феликс опускает взгляд на свои колени. Его ужасное прошлое, полное отвратительных дней, гулко стучало из запертого сундука. — Он изменил свое решение, поставив условие, что я должен прилюдно признать его новым главой. В этом не было особой нужды, я не пытался оспорить его власть, я хотел, чтобы он понес наказание, как убийца моего отца, мне было плевать, кто потом встанет у руля. Когда он вывел меня во двор нашего дома и поставил на колени, я признал его, как главу, и отказался от права называть Ли Енсина своим отцом… Его голос, стихнув, срывается из-за горящих легких. Феликсу кажется, что он снова стоит на коленях. Снова его простые черные брюки промокли из-за талого апрельского снега, и снова он дрожит от холода, когда внутри него все горит от стыда. Должен ли он был быть упертым и настолько бесстрашным, чтобы при всех тогда заявить, что Дохен убийца. Возможно, будь он храбрее, его бы услышали, но шестнадцатилетнему Феликсу было страшно открыть рот. Тот Феликс, предпочел отказаться от собственного отца, чтобы трусливо сберечь собственную шкуру и бессильно сжимать колючий снег пальцами. Тот Феликс должен был выжить, это было его первостепенной задачей. — Трусливый шакал… — зловещий шепот Хенджина, возвращает его в реальность. — С собственным братом… отцом… мразь. Феликс грустно хмыкает под скрежет чужих зубов. Брата… Хенджин прав, с братьями так не поступают… — Я ведь сын лисьей шлюхи. Единственное, что испытывал ко мне Дохен, это отвращение и презрение, — сигарета в пальцах давно потухла, но он предпочитает тупо пялиться на желтый окурок, чем поднять глаза на собеседника и увидеть в его взгляде то же презрение. Эта правда, которую все знают. Эта правда, которую он должен сохранить, даже ценой собственной гордости. Эта правда, которая отравляет каждый день, но он готов принести себя в жертву и положить на алтарь ради сохранения чести семьи. — Прости меня… и мой отвратительный грязный язык, — Феликс крупно вздрагивает, почувствовав, как его руку накрывает большая теплая ладонь Хенджина, отчего окурок выпадает из пальцев. — Не нужно! — резко вскидывается он. Подбородок предательски дрожит, а голос ломается. Не это он хочет слышать, только не унизительную жалость, поэтому стряхивает чужую руку, будто пепел. — Тебе не за что просить прощения… Оставь свои извинения для своего омеги, — сцепив зубы, Феликс пялится на него немигающим взглядом из-под челки. Хенджин сдается, поднимая ладони вверх. — Как скажешь, черная мамба, не нужно так бросаться на людей, — на лице альфы возникает скорбное выражение, и он закуривает, подперев рукой подбородок. На Феликса больше не смотрит. Феликс кусает губу и хитро улыбается. — Хван Хенджин, ты так после секса размяк или это твои альфа-инстинкты включились от слезливой истории? — Да какая разница? — дергает плечом он. — Просто пожалел о сказанном. — Хенджин, ты… твои слова ранят, но я не держу на тебя зла. И рассказываю я тебе это не для того, чтобы ты испытал ко мне сочувствие. Я хочу закончить этот нелепый конфликт, который только вредит бизнесу. Если моя история поможет тебе разъяснить все для себя, я продолжу? — Валяй, — кажется, он немного обижен, но Феликс правда не видит смысла в его извинениях. — В общем, когда часть с прощанием закончилась, Дохена и всех упомянутых в завещании собрали для его оглашения. Я тоже присутствовал, он будто хотел, чтобы и с последней волей отца я наконец понял, где мое место. Все получил Дохен: клан, бизнес, земли, некоторые памятные вещи отходили другим членам клана и главам. Обо мне там не было и слова, — Феликс прерывается ненадолго от того, что в горле пересохло и сглатывает густую горькую слюну. — Ты был обижен? — хмыкает Хенджин и встает, чтобы принести из холодильника бутылку с питьевой водой. Когда бутылка оказывается в его руках, Феликс подмечает иронию и проводит по запотевшей этикетке пальцем. Именно в такую он подмешал транквилизатор, но спокойно открывает ее и делает глоток. Хван Хенджин не Феликс, ему не нужны уловки, опаивание и прочие хитрости, на которые он шел. Альфе достаточно выпустить феромоны и подавить оппонента. Феликс откровенно завидует, ему так никогда не суметь. — Нет, не был. Отец хорошо обо мне заботился и забрал меня из ужасного места, где нечего делать ребенку. Да, он был строг, но и мир наш не населен единорогами и бабочками. Так что мне не на что было обижаться, но из-за этого наш разговор с Крисом пошел наперекосяк. Хенджин понимающе кивает, дергая себя за губу, пристально глядит в одну точку, размышляя. — Король мертв, да здравствует король! — ядовито рычит он. — Что-то вроде того. Пока отец был жив, меня принимали, но когда новый глава встал у руля, Крис не захотел меня даже слушать, не то чтобы помочь разобраться и наказать Дохена. Так что… теперь понимаешь, что никаких отношений между мной и Крисом быть не может. Предавший однажды, он предаст еще раз, так что какие бы ни были мотивы у него, я не стану вести с этим человеком никаких дел. — Но после моего ухода вы о чём-то договорились? — с нажимом спрашивает альфа, прищуриваясь. Феликс слегка ёрзает на табурете под его давящим взором. — После того, как я уберу лисиц и тебя из города, половина подконтрольной вам территории перешла бы в руки Криса, — почему-то от признания становится не по себе и он выдергивает из пачки сигарету, чтобы занять рот. Кулак альфы с грохотом обрушивается на столешницу так резко и так неожиданно, что незажженная раковая палочка вываливается Феликсу в руки. Он подпрыгивает, глупо глядя на альфу, и прижимает задницу к стулу, втягивая шею, как черепаха. — Вот же гондон старый! — звереет Хенджин и подскакивает с места, а у Феликса отлегает. Бить не будут, но голову высовывать он все равно опасается. Альфа мечется по кухне, как тигр в клетке, его запах клубящимся шлейфом тянется за ним, горча злостью, нет, Феликс бы сказал бешенством. Он не рискует лезть под горячую руку, так и сидит притихнув. Разглядывает свои коленки и нервно теребит пальцами подол хенджиновской футболки. Хенджин явно о чем-то думал весь их разговор и о чем-то догадался быстрее, чем Феликс, но пытаться спросить, пока его не отпустит — до икоты страшно. Альфа кажется ему всегда таким расслабленным, словно Хенджина никогда ничего не колышет. Даже когда собственная тачка взорвалась перед его носом, он хохотал во все горло, а утром… Феликс слышал обрывки разговора, у него точно проблемы, но тот предпочел продолжить валяться с ним в кровати, чем бежать на пожар. Он не замечает, как альфа подскакивает к нему, а когда чувствует, как его подрывают с табурета сильные руки, пищит не своим голосом и сжимается в комок. Хенджин встряхивает его, заставляя взглянуть ему в лицо с выражением полным решительных намерений. — Феликс, ты выйдешь за меня!