Храм нежной смерти

Один день не отличается от другого. Другой — от третьего. Так, до раздражающего тихим и мутным потоком льются недели, месяцы, годы. Зачем-то в этом потоке что-то меняется, это пугает и завораживает одновременно. Казалось бы, этот день станет особенным, он вырвет тебя из течения и направит в другое русло, отличающуюся от прежней жизнь… Но… Как же сложно прочувствовать, когда такой день настанет, и трудно не сойти с ума в стремительной смене дня и ночи. Моя жизнь — кристально чистая река в закрытом от чужих глаз саду. Только одному человеку был туда доступ, и этот человек — моя мама. Всякий камушек, что мирно лежал на дне реки, она клала так, как ей угодно; всякую некрасивую рыбку она вылавливала. Всё в моей жизни было так складно, прекрасно. До тех пор, пока над садом не сгустились тучи, и не хлынул ливень, что размыл берега реки, уронил в неё мелкие травинки и листочки. Штормовой ветер утих. Небо вновь стало светлым, но в чём же дело? Почему на лице мамы нет той прежней улыбки, что заставило её так огорчиться? Ответ крылся в реке — её вода потемнела, всё в ней поменялось до безобразия сильно. Но она осталась прежней. Всё таким же озорным потоком она течёт вдаль, не портят её ни листочки, ни грубые на вид камешки… Мама не привыкла, она начинает ненавидеть несчастную речку просто за то, что случилось неизбежное. Мама теперь ненавидит меня, потому что я повзрослел и многое понял. Она так отчаянно пыталась уберечь от внешнего мира, что сама не заметила, как столкнула с ним. Благодаря её жестокости наша с Минчаном дружба крепка, как никогда раньше. Благодаря её маниакальному желанию удержать на цепи я нашёл Донхона, который за несколько часов личного знакомства убедил в том, что ему можно доверять. — Будешь что-нибудь? Может, чая? Квартира большая, даже как-то слишком. Широкие окна выходят прямо на ночной город, а рядом с ними, на кухне, я заприметил два высоких кресла цвета сангины. Мне нравится этот цвет. — Да, спасибо. Я выхожу с длинного коридора на просторную кухню с баром и сперва неловко топчусь на месте. Донхон, пока готовит нам чего выпить, сверлит задумчивым взглядом закипающий чайник и временами вздыхает. В руке постоянно вертит телефон и как будто ждёт от кого-то важного звонка, а когда он всё же начинает вибрировать, то мой новый знакомый спохватывается и обращает на меня внимание. — Прости. Устраивайся пока, где хочешь. Сейчас… Он до одури любит танцы. Из-за них даже порой пропускает занятия в университете и за это отхватывает по полной от дяди-тирана. Иногда достаётся и личной горничной Донхона, потому что та за ним, якобы, не следит. Хотя это и не входило никогда в её обязанности… Кружка в моих руках слишком горячая, я жду, пока чай остынет, и перестаю задавать вопросы. Бестактно, наверное, в первую же встречу спрашивать о его погибших родственниках, так что я мягко пытаюсь перевести тему на более приятную и нейтральную. — Ты давно танцуешь? — С тех пор, как мамы и сестры не стало. — Почему… Почему именно с этого момента? Когда Донхону некомфортно, он поджимает губы и отводит взгляд. Я это понял, потому что уже несколько раз видел такое поведение за сегодня. Почему вместо того, чтобы разрешать общаться со ровесниками, мама запирала меня дома? Я ведь совершенно не понимаю, как избегать неловких ситуаций… — Мама никогда не любила то, что я делаю. Это месть. — Разве мстить мертвецу — правильно? Какой в этом смысл? — Так легче. Я не знаю, что ответить, и зачем-то киваю. Мы сидим в мягких креслах у окна цвета сангины и кое-когда переглядываемся. Мне так тяжело постоянно отворачиваться от него, всё время хочется что-то найти в его беглом взгляде, устремлённым в ночной город. — Ты ведь… Ты тоже мстил и проверял, ведь так? — Нет! Просто я… — Эй, посмотри на меня. Пришлось замолчать, охладить пыл и ещё раз подумать. Я действительно проверял, потому что до ужаса боялся оказаться ненужным и нелюбимым. Недостаточно хорошим, чтобы заслужить заботу. Донхону, кажется, это знакомо. Он — это отражение меня, от этого осознания становится дурно. Я не хочу видеть тоску в чужих глазах, но Ли Донхон велел смотреть. Я ощущаю, как моё дыхание становится тише. — Она нас никогда не любила. В последние минуты своей жизни она позвонила и сказала, что Дахён плохо справилась с экзаменом по французскому, на который они ездили. Мы поссорились, потому что я знал, с каким усердием Дахён занималась этим проклятым французским. Сестра параллельно писала мне, что она старалась и сдала почти на высший балл. Плакала, может быть, ненавидела себя из-за мамы, а я ничего не мог поделать… — А потом? — Отказали тормоза. Я слышал об этом. В новостях несколько лет назад говорили об аварии на междугородней трассе, в пожаре погибло трое. Осознание того, что это — близкие люди знакомого мне человека, заставляет меня чувствовать сожаление и вину. — Я скучаю по сестре и отцу, но мама… Я забыл о ней. Это непривычно и даже немного слишком. Ново. Ещё ни разу не встречал кого-то, кто с такой уверенностью бы сказал о своих настоящих эмоциях. Мама не любит меня, но я не способен от неё отвернуться. — Мне пора идти. Донхон на мои слова не отреагировал и продолжил смотреть перед собой, я же не сдвинулся с места. Уже действительно поздно, неприлично будет с моей стороны оставаться дольше, но хозяин квартиры так не думает и берёт меня за руку, когда я уже встал с кресла. — Думаешь, это хорошая идея? Я с минуту раздумываю, достаю телефон и вижу — ни одного сообщения, а пропущенных звонков нет. Казалось бы, мне должно от этого стать спокойнее, но я собственными глазами видел причину их отсутствия. На дисплее красуется надпись мелким шрифтом — «SIM-карта отсутствует». Мне тревожно, ведь мама наверняка всё не так поняла. Ради меня она поставит всех на уши, обзвонит все больницы и полицейские участки. Она говорила, что произойдёт, если в итоге всё будет бесполезно, а я через какое-то время вернусь домой целым и невредимым. — Если нет, то дай хотя бы позвонить ей. Пожалуйста. — Сорок секунд. Он вздыхает разочарованно, как будто я уже сделал что-то неправильное, потом протягивает телефон. Наверное, уже тогда он понимал — у меня не хватит духу сказать маме о том, что не вернусь домой сегодня и останусь под чьим-то другим крылом. — Я заберу тебя, слышишь? Я отслежу телефон, ты же знаешь! По надрывистому голосу я догадался — она в самом деле собирается ехать за мной, и отговорить её невозможно. — Знаю, мама. А потому сделаю так, чтобы ты не нашла меня. — Стой! Ёни...! Я отключаюсь, с минуту смотря в неяркий экран, и в то же мгновение приходит пара сообщений от некой Хиджин. Смутившись, я отдаю телефон Донхону. Тот, в свою очередь, быстро печатает что-то — не исключено, что как раз-таки той самой Хиджин. Кто она? — У горничной снова что-то случилось, придётся идти в прачечную самому. — Зачем? — Забрать пару костюмов. Я хмыкаю. Что ж, по крайней мере теперь у нас хотя бы были планы на ближайшие полтора часа. Даже, может, получится забыть о маме. В конце концов, только ради этого Донхон делает всё возможное. С ним приятно, ему хочется доверять о говорить обо всём, что волнует, ведь мы так очень похожи. Я рассказываю о тёте, её замечательном ресторанчике на Чеджу и обещаю даже, что однажды мы съездим туда. Донхон с улыбкой соглашается и ёжится от внезапно сильного порыва ветра. Я рассказываю о Минчане и о том, что лучше и надёжнее друга у меня никогда не было, хотя, казалось бы, после моего жестокого и эгоистичного поступка любой другой и смотреть бы не стал в мою сторону. — Почему ты так поступил? Я только пожал плечами, в то время как мой спутник достал из кармана в очередной раз телефон. Он выглядел крайне недовольным — звонила моя мама. Уже за поворотом — круглосуточная прачечная, светлая и тихая. Только работающая техника гудит и едва заглушает звуки редко проезжающих по безлюдной улице автомобилей. Пока Донхон мило беседует с администратором и забирает у работницы два костюма в чёрных чехлах, я хожу меж рядов белых стиральных машин и сушилок, не зная, чем себя занять. По идее, нужно вернуться домой, оставить костюмы и пойти гулять дальше, но Донхону перспектива мотаться туда-сюда не кажется разумной. Как и мне, терпеть бесконечные звонки. Раздражающим эхом раздаётся вибрация по руке, я осознаю, с каким отчаянием взглянул на Донхона, когда он, ругнувшись и затем вновь с совершенным хладнокровием выдернул его из моих мелко дрожащих ладоней и закинул в ближайшую стиралку, что случайным образом оказалась открытой. Хён захлопнул её грубо, выставил на первый попавшийся режим и затем взял меня за плечо. В голове крутится самый глупый, но очевиднейший вопрос, который у меня нет смелости задать. — Этим телефоном я почти не пользовался, если что. В его голосе столько небрежности, что я не решаюсь ответить. — Куда мы сейчас идём? — Сначала купим чего-нибудь поесть. Мимолётом вспоминаю приготовленный Ли Донхоном чай — такой насыщенный, тягучий. Этот вкус теперь будет стойко ассоциироваться с ним. У него нет никого, кроме дяди, управляющего крупной юридической компанией. Тот, в свою очередь, дал племяннику понять, что хочет сделать из него наследника. Никакой любви, ведь это чисто деловые отношения, никакой заботы — Донхон только по договору хоть как-то связан с родным дядей. Он несёт огромное бремя, но его оно даже устраивает в какой-то степени. Ему просто категорически не хватает свободы. Нет, драгоценный дядя не названивает каждый час, в отличие от моей мамы, у него свои методы воспитания. Ли Донхон на три года старше меня, и он учится со мной в одном университете. Я ни разу, правда, его не видел, но он легко это объяснил — его дядя предпочитает держать наследника в поле своего зрения. Поэтому, вместо того, чтобы после пар в университете идти с друзьями в караоке-клуб, он из бизнес-центра поздним вечером отправляется домой. Он рассказывает всё это непринуждённо, выбирая, бутылку какого алкоголя лучше взять. Мне из-за его непосредственности становится худо, причём дважды — когда он взял три бутылки макголи, и когда наконец закончил говорить. Я не умею поддерживать, мои попытки приободрить всегда выглядят жалко, потому я молчу и только спешно беру что-нибудь на закуску. Нагоняю Донхона и прикусываю губу — до этого я даже не удосужился поинтересоваться, сколько ему лет, и говорил с ним неуважительно. Думаю, стоит извиниться и впредь называть его хёном… — Зови меня по имени, ладно? — Почему это? — У дяди на работе некоторые стажёры успевают задалбливать, всем постоянно что-то от меня нужно… Я не очень понимаю, при чём тут стажёры, и с чего они вообще с ним общаются. В последний раз я был на реке Хан в пятнадцать лет. Тогда мы с Минчаном гуляли, дурачились и притворялись от скуки сумасшедшими — он не сдал какой-то важный тест по математике и хотел хоть как-то выплеснуть злобу на бесполезную и сложную науку. С собой он меня не звал, я просто случайно попался под руку. И не пожалел. С Донхоном так же. Мы с ним — на берегу, несмотря на то, что уже далеко не лето. На днях выпадал снег, а я одет не по погоде, и потому усердно кутаюсь в шарф своего друга и устраиваюсь на асфальте. Другой берег светился холодными зловещими огнями, смотреть на него нет желания. Он напоминает о том, что я сбежал, вместо того, чтобы вновь попытаться поговорить и найти понимание. В душе я по-прежнему надеялся, что мы с мамой сумеем найти общий язык, простим друг друга, и она позволит мне жить своей собственной жизнью. В реальности же получается так — я сижу на набережной с человеком, которого встретил лично всего несколько часов назад, и пью с ним. Пью впервые, и мне не нравится горечь алкоголя на языке, к тому же голова постепенно начинает тяжелеть. Сознание мутнеет, и даже разговоры с Донхоном не способны поддержать моё трезвое состояние. Он смотрит на меня так пристально, смеётся, когда я делаю большой глоток из горла и морщусь. Наверное, это действительно забавное зрелище, но мне его тон кажется глумливым и недобрым. Минчан, конечно, тоже иногда любил подшутить… — Что, издеваешься надо мной? Мой голос осип, и сперва это немного пугает. Я сильнее кутаюсь в шарф и устраиваюсь поближе к Донхону — тот резко посерьёзнел и замолчал. — С чего ты так решил? — Не знаю, просто… — Выкинь это из головы. Я чувствую себя настоящим рядом с тобой. Так хорошо никогда и ни с кем не было. «Никогда»? Я облизываю губы. Я ощущаю себя пьяным. Мне нравится искренность в словах Ли Донхона. Быть может, это не более, чем искусная ложь, но в неё хочется верить и принимать за чистую монету. Его тонкие пальцы касаются моей ладони, и я невольно вздрагиваю, теряюсь. — Действительно никогда? Донхон дышит неровно, прерывисто, его губы приоткрыты. С ним тепло и усыпляюще спокойно. Он отвечает шёпотом, слегка наклоняясь ко моему уху, после чего у меня в голове начинает происходить кромешный ад. — Хочешь, чтобы было по-другому? Нет. Я не хочу. Я привык быть особенным. Привык, чтобы всё всегда было по-моему. У меня не хватает сил контролировать своё ослабшее тело, я стараюсь подняться на ноги, но Донхон тянет за локоть, позволяет упасть на себя и заглянуть в базальтового цвета глаза. Они такие из-за линз, но так даже красивее. Я чувствую его дыхание. По моей спине пробегает табун мурашек, я впиваюсь в его губы и практически сразу отрываюсь от них, чего-то испугавшись и запаниковав, но Донхон не так уж и прост. Он берёт меня за шею и вовлекает в новый, более сладкий и глубокий поцелуй. — По-другому не будет. Будет так, как я захочу. Усмирить вырывающееся из груди сердце невозможно. Проигнорировать внезапно появившееся возбуждение — тоже. Я отлично умею контролировать его, но Донхон, чёрт его возьми… — Хорошо, мой Господин. Нам пора возвращаться, ты так не думаешь? Я киваю, но слезать с него не собираюсь. Его умоляющим взглядом так же пренебрегаю, но потом делаю усилие, отлипаю от него и встаю на ноги. Уже половина второго. Ещё ни разу мне не приходилось испытывать столько противоречивых, но ярких эмоций в такое время. Обычно по ночам я становлюсь мертвецом, не способным ни на что, редко презирающим себя за то, что вновь не могу уснуть. За то, что мама вновь так поступила. За то, что я окутан запахом её тела.