О поцелуях.

Почти конец весны, солнце в это время предпочитает вставать рано, чтобы успеть проведать каждого жителя. Лучи отражаются от светлого кухонного гарнитура, но ещё не ослепляют своей яркостью. Даже многие трудолюбивые люди сейчас спят — сегодня выходной. Но находятся и те, кто нарушает покой и бодрствует. По был одним из них. Этой ночью он уснул достаточно рано и, обычно спящий по пять-шесть часов, насытился отдыхом так же рано. Проснувшись, писатель подумал, что было бы неплохо подкрепиться и уже после этого вернуться к работе. Ранпо всё ещё спал, поэтому он не стал его будить. Теперь Эдгар, пожелав порадовать детектива и себя, мучается с несчастными панкейками. Говорят, первый блин комом. Видимо, По является неким исключением, потому что целых три панкейка у него едва не сгорели. Чьи-то руки обхватывают Эдгара сзади, и вскоре он ощущает тепло чужого тела. Эдгар вздрагивает с непривычки: мирившийся с одиночеством долгое время, он до сих пор не свыкся с тем, что жил с кем-то, кто не был домашним питомцем. Руки, конечно же, принадлежали Ранпо, потому что только он мог позволить себе это. Ранпо говорил когда-то, что любит касаться его вот так, без какой-либо на то причины. Он тычется носом ему меж лопаток, щекой едва потираясь о спину. Такое простое движение — и у По внутри всё сжимается от тепла и домашней нежности. — Я почувствовал запах чего-то жжёного и сладкого. Явился по зову сердца, можно сказать, — смеётся тот негромко. — А я думал, что твоё сердце ко мне тянется, а не к сгоревшим панкейкам, — улыбается По невольно, хоть и пытается бурчать. Ранпо крадёт из тарелки панкейк, лежавший пониже, потому что он был уже остывший, но вторую руку оставляет на его торсе. Эдгар следом скидывает порцию со сковороды и разливает тесто в форме кружочков. На самом последнем он задумывается — всего на мгновение — и, пуще улыбнувшись от своей мысли, делает кривенькое сердечко. Пусть Эдгар и не любит, когда что-либо выходит неровным, но ему не хочется злиться на себя: важна не идеальность, а затея. Да и компания возлюбленного как-никак сглаживает углы. — Вы в разных весовых категориях, — жуёт Эдогава, проговаривая и пытаясь заглянуть за его плечо. — Дещерты едят, а ты… Тебя нельзя съесть, я же не каннибал. И с этим даже поспорить невозможно. Немыслимо, чтобы его, обычного человека, поставили в один ряд с десертами! Но, несмотря на такое неравенство, Эдгар не может сдержать внезапного порыва. — Darling, — слово выходит ласковым и тягучим, точно густой мёд, лениво стекающий с ложки. — Что? Эдгар выдыхает тихо и, отложив лопатку, поворачивается к нему осторожно. Волосы Ранпо, должно быть, электризовались о подушку, а потому некоторые пряди приподняты и пуще прежнего торчат в разные стороны. Солнечные лучи словно путаются в них, поджигают кончики. Глаза он щурит сонно, но всё так же с хитринкой, и довольно улыбается. Разве можно устоять? Нельзя, конечно же. По крайней мере так думает Эдгар — он легко касается губами каждого уголка его губ по очереди, чувствуя, как те растягиваются в ещё более широкой улыбке. Эдогава довольно жмурится, не пытаясь скрыть этого. — Не воруй, жулик, — напоследок По чмокает кончик его носа и, поймав смазанный поцелуй в щёку, отворачивается к плите. — А то не останется ни одного к тому моменту, как я закончу. — Один останется, — усмехается Ранпо. — Знаешь, где? — И где же? — он почти не задумывается над ответом, переворачивая панкейки. Прижимаясь, Эдогава несильно сжимает руки и приподнимается на носочках, после чего целует оголённый участок шеи коротко и опускается. И Эдгару почему-то кажется, что ответ совершенно не связан с едой. — Здесь.