О поцелуях.

Время медленно-медленно тянется, двигая стрелки часов по кругу. Наверное, стрелки уже устали двигаться, но время продолжает их толкать безустанно и строго. Нельзя, чтобы стрелки встали хоть на секунду и передохнули, ведь время не ждёт. Секунды, минуты, часы… Механизм должен работать без промедлений и ошибок. Но однажды часы останавливаются, становятся огромной глыбой на пути жестокого времени. И всё замирает. По не любит неточности. Ранпо терпеть не может промедления. Но иногда и они позволяют себе остановиться, смазать шестерёнки, заменить батарейки. Ведь жить без перерыва трудно и скучно. Трудно, потому что невозможно жить с непрекращающимся мыслительным процессом в голове. Скучно, потому что всё кругом кажется давно разгаданной детской загадкой. Кроме друг друга. Замечать что-то новое в сопернике стало их своеобразным хобби, как и постоянные умственные состязания. Потому что иначе скучно, правда ведь? И между ними больше ничего нет, только… хобби. Но иногда хочется кричать, объявить всем, но в первую очередь себе, что никакое это не хобби. Их страсть уже давно переросла какое угодно увлечение, это уже filia, зависимость. Во время таких перерывов По мягко зовёт его «darling». Он сам запутался, кем ему приходился Ранпо: соперником, другом или всё-таки любовью. Ранпо же себе не изменяет, По всегда остаётся «По-куном» или, если тот был в крайне хорошем расположении духа, «Эдгаром». И их это устраивает. Когда Ранпо в какой-то момент его целует без какого-либо предупреждения, он лишь ошарашенно глядит, наблюдая на лице его нахальную улыбку. И Эдогава, кажется, упивается его изумлением. Только через несколько секунд он понимает, что поставил фигуру не туда, куда собирался. — Это нечестно! — брови его остаются приподнятыми, что выглядит немного жалко. — На войне все средства хороши. Ранпо пожимает плечами и ставит ему шах, что через пару простейших ходов оборачивается для По матом. Эдгар обещает себе, что больше не допустит такой глупости. Ох, как же он ошибался! По из раза в раз позволяет ему смущать себя и отвлекать от размышлений. Позволяет ему вставлять палки меж шестерёнок и вскоре замечает, что ждёт этих мгновений больше, чем побед. Он старается сильнее, думает-думает-думает, а всё лишь для того, чтобы получить очередное короткое замыкание в качестве вознаграждения. Они оба понимают, когда По стоит на грани победы, но с наигранным недовольством уступает её другому. И оба не признаются, что им нравится далеко не победа. Эдгар много пишет. Даже слишком много, но большая часть бумаги оказывается в пункте сдачи макулатуры. Вдохновение то вспышками нападало на него, то нарочно отступало, но цель его оставалась неизменной — почти — и продолжала подпитывать его силами для нового произведения. Ему нравится поэзия, частенько он позволяет себе отвлечься от детективов, чтобы зарисовать что-либо в стихотворной форме. В такие минуты ему вспоминались изумруды — идеальные, удивительно дорогие ему… «Камни», — твердит он себе. «Глаза», — отрицает сердце. Эдогава всегда находит время, чтобы навестить По. Находит его с таким успехом, что вскоре приходится находить время для того, чтобы бывать у себя дома, потому что иначе все припрятанные сладости успевают засохнуть. А это непозволительно. Ещё более непозволительно то, что Эдгар спит, уткнувшись носом в чернила, а не в подушку или — он об этом старается не думать — в его макушку. Ранпо терпеливо ждёт его, но иногда не выдерживает и с грохотом будит. Тогда он наблюдает презабавную картину: По бормочет строки своих произведений, затем, опомнившись, едва не подскакивает и прячет все бумаги. Эдгар никогда не читает ему стихов, хотя это и не нужно. Он и сам всё знает. — Ты снова писал всю ночь? — в очередной раз задаёт Ранпо этот вопрос. Наверное, это уже стало привычкой. — Желал удивить тебя, — улыбается По коротко и цепляется пальцами за край стола. А хотелось бы за чужие ладони. — Удиви меня тем, что выспишься в коем-то веке, — он щёлкает его по носу, довольно усмехаясь. Было по-странному приятно из-за слов товарища. С появлением Ранпо в его доме всё чаще звучит смех. Эдгар чувствует себя счастливым — по-настоящему счастливым! — и, пусть почти не смеётся в обычной жизни, жизни без Ранпо, но позволяет себе хихикать над вещами, что ему кажутся забавными или умильными. Рядом с Эдогавой он не может сдержать изумительной радости, постоянно ловит себя на том, что губы волей-неволей растягиваются в восхищённой улыбке. Да и разве можно не восхищаться тем человеком, что раз за разом обыгрывает тебя, но вместе с тем и помогает совершенствоваться? И влюблённость здесь ни при чём. Когда По звонят из агентства с просьбой забрать своего парня, он лишь молча соглашается на это, не обращая внимания на пьяные смешки из трубки. Они не встречаются, но незачем доказывать это другим. Эдогава машет ему рукой, словно щенок машет хвостом, и он уже доволен. И оправдываться он не станет. Детектив буквально вешается ему на шею, но Эдгар не против. Он всегда честно доводит его домой, к себе домой, потому что иначе утром никто не подаст Ранпо что-нибудь от «шипения в голове». Где-то внутри теплится чувство, что так и должно быть. Ведь он больше никогда не найдёт себе соперника и друга лучше. Такое случается совсем редко, но Эдгар позволяет себе сесть на пол рядом с развалившимся на диване Ранпо и откинуть голову ему на бёдра, разрешая копаться в своих волосах, пока Эдогава находится в раздумьях. Непроизвольно он ластится к ладоням, закрывает глаза, едва ли не мурча от удовольствия. Ему нравится наблюдать за мыслящим детективом, но особенно нравится ощущать его пальцы, перебирающие пряди, распутывающие и запутывающие их же. — Мягко, — совсем негромко комментирует Эдогава, но По его слышит. И радуется тихо, не показывая этой радости и носом уткнувшись в чужое колено. Ранпо не говорит о любви. Он не видит в этом смысла, да и… Боится признаваться самому себе в том, что любит кого-то. Где-то внутри всё вздрагивает от одной лишь мысли. Ведь все, кого он допускал к сердцу, так или иначе страдали. По тоже не говорит о подобном. Он не любит, он восхищается, возвышает, должно быть, даже чересчур для обычной дружбы или соперничества. Но он не имеет права любить. Потому что всем, кого он возвышал, он делал больно. Гораздо спокойнее утопать в чужих глазах, таять от прикосновений… Сгорать от нетерпения и желания. Но всё это не от любви. Однажды, чтобы развеять скуку, Эдогава уговаривает его сыграть в карты. По никогда до этого не принимал участия в подобных играх, однако соглашается при том условии, что Ранпо побудет его учителем. Через некоторое время он ловит себя на том, что вот-вот проиграет: в руках соперника оставалось две карты, когда у него целых четыре. В голове возникает глупая затея, от чего губы тянутся в улыбку. — Позволь мне сказать тебе кое-что, — он жестом призывает склониться к нему поближе, будто бы хочет шепнуть что-то на ухо. — Это так обязательно? — вскидывает тот бровь, но всё же делает то, о чём попросили. — Очень, — уже почти неслышно проговаривает Эдгар. Быть может, он мог жалеть об этом, но жалеть совершенно не хочется. По утягивает его в поцелуй, замечая, как другой замирает на пару мгновений. Он целует осторожно, но детектив всё равно выдаёт больше страсти. Ранпо свободной от карт рукой цепляется за его волосы, оттягивая и сжимая, а Эдгар незаметно откладывает две бесполезные карты в «бито». Жульничать нечестно, но игра в карты не битва умов, а аттракцион удачи. И иногда удачу нужно тянуть к себе за хвост самостоятельно. Однако поцелуй затягивается: карты, уже совершенно ненужные, отброшены на стол; а Эдогава сидит на его коленях, такой пылкий и ластящийся, что нельзя не забыть всё, о чём думал совсем недавно. В голове ни единой разумной мысли, единственное, о чём По может думать, так это о беспорядочных руках, ёрзающих по телу, и изумительно мягких губах, которые оставались таковыми несмотря на маленькие трещинки, возникшие из-за ветра. С каждым разом всё сложнее и сложнее оторваться от этих упоительных губ. Это просто невыносимо. Но разорвать поцелуй приходится — и раскрасневшийся Ранпо отстраняется, облизывается с удивлённым, но довольным видом. Наверняка По выглядит так же, однако это не так важно. Важен детектив, который как ни в чём не бывало возвращается на своё место и принимается жевать очередную сладость, но взгляда на него не поднимает. Румянец на щёках Эдогавы разгорается ещё ярче, на щёки По, наверное, больно смотреть. Кажется, он вместе с удачей притянул нечто большее.