I
Когда первая волна взаимного удивления схлынула, Матвей вцепился в Бориса сильнее, с полным осознанием дела, молча и крепко. «Не, это даже хорошо. Хуже было бы, если б он дал деру или принялся прятаться от меня по углам, — размышлял Борис, бережно и немного смущенно охлопывая худую спину. — И хорошо, что он ответил сразу, иначе б уже я куда-нибудь да свалил и дожидался завтрашнего утра на улице». Что примечательно, никакой бешеной страсти после признания не случилось. Им обоим хватило поцелуя, по степени важности и доверительности во много раз превышающего даже самый разнузданный секс. Так что они просто сидели на диване, потом, так уж и быть, разлепившись, посмеялись над абсурдностью ситуации. Матвей прямо при Борисе дочитал эпилог «Саймона» и тут же убрал книгу в рюкзак, заверив что: — Такое нельзя оставлять. Я хочу ее пока повозить с собой. Может, Гуле дам почитать. Она тоже удивится. — Можем поискать что-то про Гулю, — предложил Борис, со скрипом соображая, как бы так поудачнее сформулировать запрос в поисковой строке, чтобы ему не вылезла тонна порнографии. «И не забыть потом почистить историю. Если вдруг Алиса возьмет ноутбук». — Ой, и такое пишут? Да, можно. Ей будет приятно. Нет, здорово, что сочиняют что-то такое, доброе… про нас. Я слышал про «Горбатую гору» или как-то так, но ведь там же все грустно. — В этом году «Саймона» собрались экранизировать. Когда в Интернет закинут, можем глянуть. — Можем, — согласился Матвей шепотом и, чуть подождав, уточнил. — А мы можем лечь сегодня вместе? Я бы хотел еще поболтать и, знаешь, побыть вот так. Борис улыбнулся. Он тоже хотел, опять же, не в рассуждении интима. Просто ему было нужно время переварить произошедшее и до конца убедиться, что все случилось, что они все обсудили и Матвею точно с ним после этого не тяжело и не противно. Они забрали пакеты из прихожей и разложили продукты в морозильную камеру и холодильник. Поставили чайник. Матвей послушно ел гречишный мед и запивал его «ТераФлю», пускай и было очевидно, что никакой простуды у него в итоге не случилось. — Я все вырыдал, видимо, — шутил он, осторожно, но в то же время юрко забираясь под одеяло, пока Борис бродил по комнатам, гасил свет и ставил их телефоны на зарядку, памятуя о том, как Матвей к нему приехал с полностью севшей батарейкой. Бродил и подмечал, как сильно изменился его дом. Дело не в нарядной сосне посреди гостиной и не в мишуре, намотанной вдоль карнизов, даже не в убранной кухне, где тарелки перекочевали с нижних полок под раковиной на «нормальное» место в шкафчик. Просто теперь это как будто был не только его дом. В нем отчетливо ощущалось чужое присутствие. С другой стороны, почему ж «чужое»? Матвей успокаивал и, как любила говорить Вера, комфортил одним своим существованием. Вот и теперь он лежал под боком, приятный и забавно сосредоточенный. — Чего такое? — Ой, ничего. То есть… Знаешь, я вот думаю... А что было бы, если бы, ну... Мы встретились раньше? Борис тихо фыркнул смехом, перевернулся на бок, стремясь так скрыть возникшее смущение. Он сам о чем-то похожем порывался размышлять, но всякий раз останавливал себя, потому что подобные мысли уж слишком напоминали мечты, а как можно мечтать о человеке, тебе не принадлежащем? Еще и о молодом, совершенно тебе незнакомом и от тебя неизмеримо далеком? — Если бы да кабы. — Ой, ты прав! Ты совершенно прав, — закивал Матвей, переворачиваясь следом и как бы ненароком, очень аккуратно приобнимая Бориса. — Но все же. Я никак не могу не думать. Ведь это же... Борь, ты не понимаешь. — Пока правда не понимаю, — согласился тот, удобнее укладывая руку Матвея у себя на животе. — Мне никогда не признавались. — Да ну? — Ну да! Борь, не смейся. Мне это очень важно. — Да я и не собирался, — Борис примирительно накрыл пальцы Матвея своей ладонью, они ощущались как никогда горячими. Тот затих, слабо пыхтя в Борисово плечо. Долго подбирал слова, нервно суча ногами под одеялом, прежде чем снова подать голос: — Ты, пожалуйста, не думай, что я буду к тебе как-то приставать со своей любовью. Это я от волнения, мне все в новинку, а так я могу быть спокойным и... Борь, ну не смейся, пожалуйста. — Я стараюсь. Но смешно же. Вроде как признания для того и нужны, чтобы приставать друг к другу. — Да, ты прав, очень прав... Но все равно, нехорошо. Нельзя. — Это даже интересно. А как ты собрался «нехорошо» приставать ко мне? — Ой, не знаю. Я вообще ничего не знаю и не понимаю... Борис согласно кивнул, он испытывал нечто похожее, и относительное спокойствие давали все те же горящие каким-то нездоровым жаром пальцы и приглушенное дыхание в плечо. Прежде, чем Борис успел сочинить что-то вроде утешенья, Матвей справился со всем сам: — Но я рад. — Я тоже, — через паузу в пару секунд ответил Борис. — Слушай, насчет завтра. Тебе обязательно возвращаться в «гнездо»? Глупый вопрос. И дело не только в том, что в субботу должна приехать Алиса, Борис мог бы, в конце концов, что-нибудь соврать, но Матвей бы наверняка не согласился, он же сам помогал собирать ей подарки и подсказывал, как удачнее завести разговор про ее возможные отношения и выбор будущей профессии. Матвей покачал головой: — Борь, это же в каком-то смысле мой дом. — Хорошо. — Но я обещаю звонить и писать. — Хорошо. — Ты мне веришь? — прижимаясь плотнее и явно пытаясь заглянуть Борису в лицо. — Я угощу ребят закрутками тети Нади. Помогу Гуле с уборкой, она там уже на стену лезет. Ромка обосновался там с концами, все развалил с Кешей на пару… — Хорошо. Матвей привстал на свободной руке, наклонился, так что кончики его волос легли Борису на щеку. Стало колюче-щекотно. — Со Стасом мне тоже надо увидеться. Я хочу сказать ему, что я все. — Уверен? — наконец повернулся Борис и встретился с совершенно спокойным взглядом Матвея. — Да. Мне давно стоило. Это с самого начала было неправильно, я просто боялся. Ну и еще жалел его, конечно, да. Мне казалось, у них с Олегом была любовь. И что это такая вещь, что мне не понять. И что все, что я могу сделать в благодарность — помочь за эту любовь отомстить. Нет, я не сравниваю их и то, что между нами… — Я понимаю. — Спасибо. Но, знаешь, я благодаря тебе понял, что можно жить по-другому. Что я этого заслуживаю, что ли? И мне хочется хотя бы попробовать. Борис нахмурился. Слова Матвея одновременно вдохновляли и настораживали. Сразу вспоминалось злое лицо Стаса и тот его ночной звонок на Новый год. — Тебе нормально? — уточнил Борис, пристально смотря Матвею в глаза. — Может, лучше, если рядом буду я и… — Ой, нет! — так же спокойно улыбнулся тот. — Я как раз, наоборот, хочу все сделать сам. Ты мне здорово помог и, в общем-то, до сих пор помогаешь, просто тем, что ты есть, — Матвей вытащил ладонь Бориса из-под одеяла и украдкой прижал ее к своим губам. — Не беспокойся. Я справлюсь. Иначе я буду чувствовать себя виноватым перед тобой. Просто будь здесь и ну… присылай мне фотографии рябины и котов тети Нади. Хорошо? Борис дотронулся до волос Матвея, заправил прядь за ухо: — Почему ты не подстрижешься? — Ты уходишь от темы. — Я серьезно, ты красивый. И ты за этими волосами прячешься. Шрам совсем тебя не портит. А всякое тупорылое хамло, может, и бояться начнет. — Вроде как я — бандит, да? — Матвей не удержался и рассмеялся. — Может быть и подстригусь… А ты тогда не брейся, тебе так очень хорошо. Ты так похож на Рассела Кроу. — На кого? — Ой, не важно. Просто оставь так… — Матвей вновь наклонился, выдохнул совсем тихо. — Борь. — М? — Я тебя сейчас поцелую, можно? Вопрос и смущал, и веселил. Наверное, Борис бы совершенно растаял под натиском ласки, которой теперь он вроде как имел полное право наслаждаться, но слишком уж отвлекали мысли о скором отъезде Матвея. О стольком хотелось еще поговорить, разузнать. Например, Борис вспомнил про родителей, подумал, не лучше ли Матвею сперва наладить контакт с ними, а уже после рвать отношения со Стасом. Ведь тот едва ли разрешит остаться в «гнезде» после такого предательства — а он явно воспримет отказ вычислять дальше обидчиков и убийц Олега как предательство — и если Матвею сложно пока жить у Бориса на постоянной основе и ему нужна альтернатива, то вариант с родительским домом неплох. «Да и чисто по-человечески. Оно так правильнее. Матвей себя ест поедом, а родители не знают, живой он вообще или нет». Куча всяких идей лезла в голову, плюс сказывался случившийся адреналин на фоне звонка Веры и самого признания, так что Борис лежал страшно сосредоточенный и пялился в потолок, иногда посматривая на медленно, но верно засыпавшего Матвея у себя на плече. Все это было славно, даже чересчур, учитывая то, как долго ничего подобного ему не доводилось испытывать. А доводилось ли? За каких-то полгода Борис столько вещей про себя узнал, что нынешняя жизнь воспринималась совсем уж по-особенному, представить, как дальше быть со случившимися вводными в виде отношений с мужчиной, пока не позволяла фантазия, а тормошить Матвея, чтобы выяснить что да как — жалко. Вот Борис и варился в гуще мыслей почти до самого утра: «Ну, допустим, тут все будут думать, что мы родственники. На станции я, допустим, больше рядиться не стану. С мужиками меньше базару, а специально ко мне кто-то лезть с вопросами точно никто не будет. Разве что Касым... А что Касым? Он слухов не слушает, доверяет своему чутью, а Матвей ему понравился. Нормально. Мы же никак не палимся. Не очень ясно, что делать с койко-местом. По-хорошему надо делать пристройку или делить гостиную, чтобы у него был свой угол. Думаю, ему так будет спокойнее, да и возвращаться есть куда. Черт его знает, как у них все в "гнезде" устроено. А если приедет Алиса? Не. Они не пересекутся, но что-то ж надо будет... Черт. Хлопотно. Нужно с Верой посоветоваться, как бы все так деликатно. Потому что я и деликатность, конечно...» Много-много планов и забот Борис успел обдумать, прежде чем уснуть. Это случилось внезапно, его просто выключило на моменте, где он все же остановился на идее пристройки, примерно накидал схему и придумал, как позвать к себе на помощь того же Касыма. Матвей все так же лежал рядом, изредка шевелясь, пожимая плечами или пряча лицо куда-то в футболку Бориса, а тот и мог, что поправлять одеяло и про себя усмехаться, уж больно вся ситуация, хлопоты и чувства казались невероятными. Выключило знатно. Так что, когда Борис открыл глаза, на улице стало совсем светло, с кухни доносился шум радио и приглушенный стук посуды. Матвей бегал от плиты к столу и обратно, управляясь одновременно с двумя кастрюлями и сковородой. — Смотри, я почти закончил. Перловку с рисом уже убрал вместе с запеканкой. Сейчас суп с мясом остынут, тоже убери, ладно? Вам с Алисой хватит на три дня точно. Потом вот, — открыл холодильник. — Тут овощи, творог… — А вот это твое чиа? — Ой, тебе понравилось? — Из зубов выковыривать — развлечение на весь вечер. — Фу, Борь. Полезно же. В общем, — махнув на заставленные полки холодильника, — ешьте, — прикрыл дверцу. — Ой. Только не клади помидоры сюда, хорошо? Они должны быть комнатной температуры. — Спасибо, но ты ж знаешь, я умею стряпать. — Знаю. Но это же приятно, когда кто-то... А ты с Алисой подольше побудешь. Ой, я же вот еще, — Матвей выложил на стол три мешка каких-то незнакомых Борису пестрых конфет. — Я все бегом покупал, поэтому особо не выбирал, но мне сказали, что такое детям нравится. Это шипучка, это — со вкусом колы и... — Химия. — Ой, подумаешь. Детям можно. Вспомни, что мы ели... «Виспа», «Бумер»... О, еще напитки такие в пакетиках «Инвайт», кажется. — Я их без воды ел. В рот засыпал. Матвей поморщился, под сонный смех Бориса вздохнул: — Рад, что у тебя хорошее настроение. Так. Вроде, я все успел. Если ей что-то понравится, ты скажи, я привезу из Москвы. Глупо, конечно, но там выбор правда больше. Сможете сами убрать сосенку с мишурой? — Однозначно. — Хорошо-хорошо, — переминаясь с ноги на ногу, кивнул Матвей. — Ты отвезешь меня на вокзал? Я имею в виду после завтрака. Или полдника... Боже, я совсем не следил за временем. — Ты уверен, что хочешь уехать сейчас? А не, скажем, вечером? — Не хочу, — признался Матвей. — Ты же понимаешь, я в принципе никуда не хочу сейчас… от тебя. Он явно израсходовал вчера весь запас смелости, говорил, не решаясь повернуться к Борису и уж тем более дотронуться до него. Взволнованно собирал посуду, но так и не доносил ее до раковины, ставил все как-то рядом. Борис искоса поглядывал на Матвея, а когда тот прошел мимо него, аккуратно перехватил руку под локтем, так и застыл, тоже не отважившийся лишний раз прижимать к себе, погладил по оголившейся из-под рукава коже большим пальцем. — Ну, значит, поедим и поедем. На скорый успеешь и… Да слушай, нормально все будет. Гулю навестишь. Ты ж не на край света и не навсегда, — от этого уточнения самому сделалось неуютно. — Если что — звони, я только рад. Матвей робко улыбнулся и согласно тряхнул головой. «Странно все как-то это. Да, он ушмыгивал не раз и не два. Но тогда ж мы еще ничего толком не обсудили, а тут вроде как разобрались. Признались, твою за ногу. Чего бояться-то?» — но Борис все равно боялся и вовсе не того, что Матвей вдруг совсем пропадет с радаров, подобный поступок был бы очень подлым, а назвать таковым Матвея и язык не поворачивался. Шебутной и несуразный — весьма, но никак не подлый. Нет, Борис просто боялся остаться без Матвея. Наверное, поэтому они так нелепо оттягивали момент расставания: по несколько раз проверили дом на предмет выключенного света и газа, заехали на заправку к Касыму, хотя бензина хватало с лихвой. Уже на перроне пропустили «Стандарт» и с сигаретами принялись ждать «Ласточку», которая бы довезла Матвея до Москвы, о чудо, на целых двадцать семь минут быстрее, чем обычная электричка. Долго курили, перебирали варианты, а чего бы нового поделать на участке. Матвей предлагал переобшить гараж, устроить там звукоизоляцию, чтобы спокойно работать по ночам и не тревожить пожилых соседей, Борис вслух рассуждал о новом водонагревателе, о пристройке пока не упоминал. «А то заупрямится. Нафантазирует, что он как-то меня стесняет. Нет уж». С неба, затянутого пеленой светло-серых и унылых облаков, падали ленивые снежинки. Они мелкими крупицами точь-в-точь как соль осыпались Матвею на волосы, брови и ресницы. Получалось красиво. — Борь. — М? — протянул тот, выдыхая клуб дыма деликатно на сторону. Матвей потоптался на месте, словно бы замерзая, а ведь на улице стояла нулевая температура. — Ты только не пей без меня, пожалуйста, — дергано потянул за лямки рюкзака. — Если что, ты пиши или звони. Я отвечу. Или вот к тете Наде или к Касыму зайди. В компании оно не так хочется. — Хорошо, — согласился Борис, нисколько не обидевшись, скорее наоборот. — А ты не пропадай. Тоже пожалуйста. Матвей тряхнул лохматой головой, заправил за уши особенно лезшие в лицо пряди. Открыл шрам. То ли нарочно, то ли забывшись, так или иначе, Борису показалось это невозможно красивым, он бы, может, даже рассказал, но как раз пришла «Ласточка», надо было прощаться, пропускать выходящих на перрон людей, спешно обниматься, максимально прилично и «по-мужски», оттого как-то странно. Матвей заскочил в тамбур. Борис терпеливо ждал до тех пор, пока электричка вовсе не скроется за горизонтом, и лишь после этого медленно побрел к машине.II
Алиса с нескрываемым любопытством разглядывала нарядную гостиную и сосну, украшенную советскими игрушками, и с не меньшим интересом изучала под завязку забитый холодильник и пакеты с незнакомыми конфетами. — Пап, а кто этот твой новый друг? — Очень хороший человек. Алиса с серьезным видом потянула Бориса за рукав свитера: — Честно, он тебе угрожал? — Чего? — Ну иначе я не знаю, как он тебя заставил вылезти из старой одежды, — и прибавила, уже не сдерживая смех. — Ты же терпеть не можешь шоппинг. — И продолжаю этим заниматься... Это просто подарок. — У него отличный вкус, — Алиса сунула за щеку шипучую конфету. — Не у подарка, а... — Я понял. Вы с мамой ужасно ехидные, — Борис якобы устало растер переносицу, на деле проверил, насколько у него горело от смущения лицо. — Ты свои подарки открыть не хочешь? Как Матвей и предполагал, Алиса молниеносно влезла в футболку с «Порнофильмами», клятвенно пообещав не ходить в ней на физкультуру, сверху накинула зеленый шарф от Никиты Кимыча и с не наигранным удовольствием наделала фотографий у зеркала для Веры. Вероятно, сказывалось толком не выветрившееся новогоднее настроение, но их общение в те дни очень напоминало о временах, когда маленькая Алиса запросто бежала к Борису делиться всеми новостями из садика, совала рисунки, игрушки и просила смотреть с ней мультики. Да и сам Борис как будто помолодел, ощутив не хватавшей до сих пор уверенности, чтобы вот так легко шутить, подтрунивать друг над другом и, наконец, не беспокоиться о том, что и как говорить при Алисе... ну или почти. Разумеется, той стало интересно, что за добродетель был этот Матвей, а главное, как они с Борисом познакомились: — Нужны подробности. Пап, ты не обижайся, но у тебя с друзьями как-то не особо. Мама да я. — А тетя Надя? Мы с ней и огонь, и воду, и трубы ей делали. Шутки шутками, а опять приходилось вилять, на ходу ретушировать биографии всех обитателей «гнезда», да и в целом про само общежитие не говорить лишнего. Так, коммуналка, отголосок прошлого. Борис успокаивал себя тем, что судимость и жизнь с пятном опущенного не определяли ни Никиту Кимыча, ни Гулю, ни уж точно Матвея, а потому вроде как ничего плохого он не делал. «Но и хорошего так-то тоже. Выходит, я как бы стесняюсь того, что с ними знаком. Ну бред же. Да и Алиса умная, она бы все правильно поняла и оценила бы. Мол, вот как с людьми жизнь обошлась, а они не озлобились, стараются держаться, помогать и своим, и вроде как чужим. М-да. Лучше мне помалкивать, а то так, чего доброго, проболтаюсь про Матвея. Алиса умная, она догадается». Идея того, что пятнадцатилетняя дочь узнает, что у него могут быть с кем-то отношения кроме Веры, всегда заставляла Бориса плевать через плечо и креститься попеременно. Отчасти страхом он во многом объяснял свое полное нежелание с кем-то знакомиться, ходить на свидания или вовсе подмечать внимание со стороны женщин: у него росла Алиса, на ней появление постороннего человека в судьбе отца могло плохо сказаться. Вера нередко порывалась Борису объяснить, что такие установки — чушь, что нет, это так не работает, что она сама не собирается существовать по принципу «лучшее — детям, а себе — что останется». Теперь многое встало на место, больше не беспокоила призрачная возможность того, что Алису расстроит гипотетическая мачеха, как и то, что Борису в принципе категорически не хотелось романтики или близости с женщинами. Пугала ли вероятность того, что Алиса догадается про его ориентацию? И да, и нет. Борис мог запросто назвать кучу других вещей, за которые ему было реально стыдно: судимость, отсутствие карьеры и нормального образования, пьянство, косноязычие, да хоть шкодливое детство. Факт того, что он — гей, виделся наименее значительным. «В конце концов, я никому не навредил. Мне повезло родиться с мордой кирпичом, так что и меня трогать вряд ли кто станет. Старики мои все померли, да и вот чье мнение бы меня колдобило меньше всего». Советовался с Верой, в обязательном порядке звонившей каждое утро. Пока Алиса спала, Борис возился во дворе с инструментами или курил, усевшись на узкой скамье под навесом. Выслушав однообразные опасения, Вера успокаивала и хвалила: — Ты могешь в разумный самоанализ. — А толку? — О, поверь, толку дофига. Как минимум, ты не мучаешь себя беспочвенными обвинениями и прочей хлопотной, но весьма распространенной гадостью. Уверена, Алиска оценит. — Не уверен, что хочу, чтобы она знала. То есть… ну а зачем? — Ну хотя бы затем, чтобы ты мог спокойно жить и не делать вид, что у вас с Матвеем суровая мужская дружба. Как думаешь, зачем нужны каминг-ауты? Не для того, чтобы во всех подробностях описывать что ты и с кем и не для привлечения внимания к своей сексуальной жизни. Просто ты обозначаешь близким еще одну сторону своей жизни. Важную сторону, Борь. Помнишь, как ты рассказал Алиске про то, за что сел? Это был тяжелый разговор, той ситуацией ты не гордился, но ты же понимал, для чего вам это нужно? — В целом — да. Потому что у нее были вопросы про «других дедушку с бабушкой» и то, почему я про них не люблю болтать, — Борис с неохотой выуживал из еще сонной головы воспоминания. — Это вроде как опыт. Не в том смысле, что я могу дать совет, как быстро грохнуть отца-бухарика, а… что я — вообще не безгрешный, поэтому если она думает, что меня поразит двойка, припрятанные сигареты или что-то вроде того, то не. Лучше уж все вот это, чем если бы она относилась ко мне, как я к своему отцу. — И заметь, Алиска все быстро уяснила. Она не испугалась и не разочаровалась. А это все когда было? Сейчас она стала еще сообразительнее, у нее появился и свой опыт, достаточный, чтобы понимать: родители — тоже люди, у них была жизнь до появления ребенка и после она только набирает обороты. «Так-то да, Алиса мозговитая. Но тут же не в одних мозгах дело, еще и в восприятии. Надо ей сейчас такие подробности или нет? Да и… надо ли вообще? Ну вот спросил я у нее про этого “Саймона”. Вроде ж осторожный заход. И что? Она краснеет и выдает краткий пересказ про школьников и дружбу. Чисто американский “Тимур и его команда”. А я фигово изображаю, что купился. М-да». В любом случае Борис благодарил Веру за поддержку и шел готовить завтрак и заваривать чай, себе — непременно в новую массивную зеленую кружку, сделанную Алисой собственноручно на занятиях по керамике (тот самый полезный подарок, который ему обещали на Новый год). За завтраком тревога слегка утихала: они включали радио, Алисе очень понравилось «Монте-Карло», листали новости, обсуждали, чего бы вместе придумать и как им обоим не хотелось через неделю отправляться на учебу и работу. — Надо Матвею тоже кружку слепить. И Никите Кимычу. И тете Наде. И Гуль… — Гульмире Яновне, — подсказывал Борис, наблюдая за тем, как Алиса, зевая, расчесывала пальцами свалявшиеся после подушки волосы. — Да, ей тоже обязательно. Наверное, я скоро научусь их лепить не такими… страшными. — Не знаю, моя вообще не страшная, — уверял Борис, бережно обхватив кружку обеими руками, будто бы отгородив ее от случившейся грубости или закрыв несуществующие керамические уши. — Она — особенная. Как эти… дети солнца. Что? Что ты смеешься? — Ничего, — веселилась Алиса. — Просто я не помню, когда ты в последнее время был в таком хорошем настроении. Я рада. «Я тоже», — мысленно поддакивал ей Борис. После они катались по окрестностям Волоколамска на машине. Алиса каждый раз включала в салоне то «Аффинаж», то «Дайте танк (!)», то какого-то совершенно незнакомого Кирилла Устинова, а в перерывах, когда они шли по улице или стояли на заправке, читала историю создания того или иного трека, объясняла отсылки. С уточнениями становилось понятнее и интереснее, нет, Борису по-прежнему многое не нравилось, отчасти потому что ему казалось, что примерно подобное он уже слышал в девяностых, но то, как Алиса с живым энтузиазмом все показывала и рассказывала, нравилось очень. Они бродили вдвоем по голо-серому лесу, гуляли вдоль замерзшего берега реки и даже попробовали слепить снеговика, но грязный снег и неловкость от самой ситуации остудили их энтузиазм, когда была готова всего лишь голова. — Это — снеговик из Питера, — не растерявшись заявила Алиса и воткнула в снежный ком мелкие камушки-зубы. — Остальные его части смыло. — Смешно? — Как тебе сказать… зато понятно, что тебе точно в мед. Застегни куртку, ладно? — Окей. А ты шапку надень. Выяснилось, что общаться можно и без списка вопросов и долгой моральной подготовки. Алиса запросто делилась планами и целями, жаловалась на грубых учительниц или вредных одноклассников, показывала снимки из гончарной мастерской. Разумеется, до идеала им было далеко. Борис не всегда угадывал, где шутка, а где — сдобренная иронией правда. Если Алиса подмечала его замешательство, то непременно подсказывала. Порой она внезапно замолкала и, уткнувшись в телефон, выпадала из реальности. Иногда делала так с улыбкой, иногда, наоборот, внезапно уныло, тогда ее не удавалось «вернуть» ни музыкой, ни чаем с конфетами, ни предложениями еще погулять или заскочить к тете Наде. Оставалось ждать и волноваться, само собой. «Ладно, такое случалось. Знаем, плавали. Досадно, что я не научился нормально реагировать. У Веры спросить? Да не, вдруг Алиса не хочет, чтобы та знала. Не. Вера глазастая, она наверняка бы все просекла раньше меня. Интересно, что там? Ей что-то пишут? Если да, то кто?» Борис терялся в догадках. Единственное, что он мог — незаметно выходить из дома в сарай или гараж, или вот как сегодня усесться под навес и покурить в сизых пятничных сумерках. Завтра ему предстояло везти Алису на вокзал, они намеревались сегодня в режиме марафона пересмотреть первые три части «Чужого», но вот телефон в пестром чехле с лягушками звякнул чередой коротких оповещений, и Алиса торопливо шмыгнула в свою комнату. «Наверное, стоило бы предложить помощь, — ругал себя Борис, стряхивая пепел в полупрозрачную пепельницу, купленную Матвеем накануне его отъезда взамен старой жестяной банки из-под горошка «Бондюэль». — Или как-то посочувствовать, а то я, чуть что, линяю, как последний трус. А Вера еще и хвалит меня за разумность». Если вспомнить, Борис всегда больше слушал, чем говорил. Когда они жили все вместе в Москве, и он приходил забирать Алису из сада или школы, то давал ей возможность высказаться. В те годы этого как будто хватало. Борис смиренно вникал во все подробности детских игр и ссор, запоминал любимые и нелюбимые предметы, блюда из столовой. Алиса рассказывала все вдумчиво, неспеша, изредка выразительным взглядом или жестом просила одобрения и, довольная, шагала дальше, ведя Бориса за руку. «Было забавно. У нее не получалось ухватить меня целиком за ладонь, поэтому она держалась за два пальца….» Чем старше становилась Алиса, тем сильнее она походила на Бориса, и, черт возьми, это лишь на словах звучало как что-то хорошее: «…потому что я стремаюсь задавать вопросы и навязываться, а она, не получая вопросов, считает себя навязчивой, и мы сидим и ждем. Чего-то». Борис с тоской посмотрел на стремительно темнеющее небо и включил фонарь, который они с Матвеем вместе выбрали на кассе магазина запчастей, почти решил позвонить, но не Вере. Матвею. Его умение много и бодро болтать сейчас ощущалось как нечто как никогда необходимое, но вдруг со скрипом отворилась дверь, и в образовавшуюся щель осторожно втиснулось угрюмое лицо Алисы. — Пап, я…. Прости, мне потом? — она взглядом указала на тлеющую в руках Бориса сигарету. — Не. Я уже все, — поспешно отставил в сторону пепельницу, подвинулся, уступая Алисе место на скамье. — Ты куртку только застегни. — Да я в шарфе. Он правда теплый… Спасибо, — устроилась рядом, задрав голову, уставилась на небо. — Красиво. — Да так себе. Снега нет почти. Слякоть. — Нет, ты не понимаешь. У нас тоже снега нет и тоже слякоть, но тут это все по-другому. Повисла неловкая пауза, Борису даже померещилось, что в образовавшейся тишине можно запросто услышать, как у него закипает мозг. — Тебя… что-то огорчило? Не хочешь уезжать? Там… что-то плохое? — Плохое? Нет… А про то, что хочу уехать… И да, и нет. Мне с тобой очень хорошо, но в Москве мама, гончарная мастерская, школа. Хотя последнее — скорее про то, что плохо. — Алис, — Борис дотронулся до ее колена. — Я это не в том смысле спросил, чтобы ты меня утешала. Я знаю, ты — разумный и взрослый человек, но… что-то все-таки случилось? Может, я могу чем-то помочь или попробовать помочь? Алиса пожала плечами. «Ну, я попытался. Не хочет говорить — значит, не время и не место. Вообще с чего я взял, что ее это сейчас развлечет? То есть да, завтра она уедет, но если ей нужен не разговор по душам, а просто отдых, то я, конечно, молодец и здорово все обос…» — Пап, так как вы с мамой познакомились? Борис от удивления вскинул брови: — А то ты не знаешь. Она меня на улице подобрала. — А мама сказала, — Алиса улыбнулась уголками губ. — что ты ее от сталкера спас. — От кого?.. а, да там спасать особо не надо было. Твоя мама бы сама отлично справилась, я так просто прилез за компанию. — Вы друг другу сразу понравились? — Сейчас и не вспомню. По-моему, да. Твоя мама была тем еще панком, поэтому, наверное, я ей напомнил персонажа из песен «КиШа». — А тебе чем мама понравилась? — Да всем. Ты же с ней живешь, сама знаешь, она умная, веселая, сильная. Вот это вот все... — Ты до сих пор ее любишь? — Люблю, — согласился Борис без всяких промедлений. — Но не такой любовной любовью, если ты об этом. Мы отличные друзья, твоя мама многое для меня сделала. Черт знает, где б я был, если бы не она. — Ясно, — кивнула Алиса и ненадолго затихла. Борис деликатно отвернулся, дождался, пока та снова подаст голос, еще более тихий и слегка дрожащий: — Ты не думал, что… ну… что вы с мамой никогда не любили друг друга этой, — нервно усмехнулась. — «Любовной любовью»? — Думал и переживал, что маму твою расстрою. Но мы поговорили и поняли, что у нас это… — Обоюдно. — Да, спасибо. Мы всегда больше дружили, чем любили, и было бы неправильно что-то насильно менять, чтобы, ну, знаешь, стать нормальными. Но мы точно рады, что нашли друг друга. И развод ничего не перечеркнул. У нас появилась ты и, — Борис чувствовал, как теряет остатки красноречия, взъерошил отросшие волосы, до сих пор непривычно ощущавшиеся под пальцами, — так-то годы с вами — лучшие в моей жизни. Говорю за себя, не знаю как там у мамы. — Нет-нет, она тоже говорит, что ей с тобой очень повезло. Что ты ее лучший друг и вот это все. Это очень здорово, — Алиса качнулась на скамье и плотнее закуталась в шарф. Борис окинул ее быстрым взглядом и аккуратно заметил: — Звучит как-то не очень. Тебя огорчает то, что у нас с мамой… не случилось любви до гроба и вот этого всего? — «Что? Боже, Вера, как ты это делаешь? У меня мозг сейчас взорвется». — Нет, — подхватила Алиса. — Вообще не огорчает. Может, давно, когда вы только развелись. Но вы же мне объяснили все. Да и, знаешь, у нас в школе была куча ребят, которые мечтали, чтобы их родители перестали собачиться. Так что у меня в этом смысле все было отлично. Я не про то. Просто… чувства — такая сложная фигня. — Согласен. — Вот! Я в этом смысле маме завидую. По-доброму. Она умеет все так объяснять, разбирать по полочкам, это круто, но мне кажется, что мы с ней в этом смысле разные… Поэтому я вот хотела поговорить с тобой. Не потому что мама плохая, а потому что мне кажется, что мы с тобой больше похожи… То есть!.. Не в смысле, что ты не умеешь объяснять или… В общем, мне было интересно, нравился ли тебе кто-то по-настоящему? И если да, то как ты это понял? Борис непроизвольно потянулся за сигаретами в карман, но вовремя отдернул руку, похлопал себя по коленям. Случись такой разговор раньше, он бы давно сбежал. В прямом смысле, соврал бы, что ему срочно надо что-то, к кому-то и куда-то. «Нет, как бы я ни старался, врать я не умею». Борис откашлялся, растирая влажную шею: — Ну, слушай... Нравился. Сам от себя такого не ожидал, но да. Как понял... Да я и сейчас не очень понимаю, — смущенно усмехнулся не слишком удачной шутке. — А тебе зачем? Тебе кто-то нравится? Алиса молча вцепилась в подол свитера, торчащий из-под куртки, принялась теребить его и оттягивать вниз. Курить захотелось сильнее. — Ну, что ж… — протянул Борис. — Это нормально. Наверное, хорошо. Это взаимно? — Алиса кивнула. — Что ж. Круто. Это кто-то из твоей школы? — Алиса кивнула. — Ясно. А кто? А. Прости, это я, наверное, зря спросил. Невежливо. Алиса, все так же не издавая ни звука, достала телефон и, порывшись в галерее, протянула его Борису. Тот послушно и тоже на всякий случай пока ничего не говоря взглянул на экран. Фотография. На ней — высокая девушка со светлыми волосами и чуть подкрашенными в синий цвет кончиками. На фоне — мольберты, застекленные шкафы, видно, что школьные, битком набитые книгами и красками. — Ого. Ну… Она такая… Творческая. — О Боже, пап! — Алиса шумно втянула носом воздух и спряталась в капюшон куртки. — Ты чего? Прости, я не то ляпнул, да? Ну ты ж меня знаешь, я всегда… Борис потянулся к ней, но так и не сумел дотронуться, не успел, Алиса быстро обхватила его за шею и повисла. — Нет, — прошептала, силясь незаметно вытереть лицо. — Все хорошо.III
На следующий день Алиса отважилась выдать подробности, пока они с Борисом утрамбовывали ей в рюкзак подарки: — Мы с Ксюшей учимся в параллельных классах. Это она мне про гончарную мастерскую рассказала, записала и отвела, сама бы я точно долго мялась. — Понимаю. Выходит, вы знакомы давно? — Знакомы — да, но общаться начали год назад на школьном новогоднем концерте, я на нее коробку с мишурой уронила и… Пап, ты уверен, что тебе нормально такое слушать? — В смысле «такое»? — Если тебе нужно время или неприятно, то ты не обязан… — Алис, не надо. Это нормально, ладно? — и ощущая легкое напряжение, добавил. — Так-то я был женат на твоей маме, и она меня достаточно очеловечила, чтобы такие вещи я научился понимать, — «А еще она сразу сказала, что женщины у нее до меня были. И после тоже». — Главное, чтобы у вас все было в порядке. — Все супер. Ксюша очень добрая, талантливая. Я тебе ее рисунки покажу, ты обалдеешь. Ей не повезло с родителями. — А они… в курсе? — Не про нас. Только про ориентацию. Они часто ссорятся, я поэтому волнуюсь. «Вот чего она в телефон грустная утыкается? Ясно. Интересно, а про меня она тоже могла думать, что со мной ей… не повезло?» Борис бы запросто увяз в волнении, но Алиса так благодарно ему улыбнулась, что от сердца моментально отлегло. Вдобавок она собственноручно уложила сверху на футболку с «Порнофильмами» кулек оставшихся шипучек, чем порадовала еще больше. «Надо будет потом Матвея похвалить, мол, он разбирается в детской сладкой химии». — Все кирпичи собрала? Отлично. Пока ехали на вокзал, слушали плейлист, составленный Алисой, лениво, но вполне осмысленно обсуждали планы на следующие каникулы. Борис не порывался отговорить или убедить, что ему и одному неплохо живется. На перроне сунул пятерку. — Пап, да мне не надо. — Надо. Сходите куда-нибудь вдвоем. Алиса кивнула, на прощание обняла, снова сама, как вчера вечером. Борис мягко похлопал по плечу, поправил куртку и постарался скрыть нервно-сонную зевоту и что вообще он вчера от услышанной новости про отношения дочери не гуглил до утра статьи про родителей геев и их детей, про то, как надо поддерживать ЛГБТ-детей, и что вообще правильнее, кажется, добавлять там «плюс». «Да уж, умора. Но вроде бы она мной довольна. Я-то ей доволен и горжусь завсегда. Интересно, стоило предложить им приехать сюда? Или нет?» Вера рассмеялась в трубку почти сразу, как дозвонилась до Бориса. Он, толком не успевший ничего рассказать, терпеливо ждал, когда та успокоится. — Ты давно знала? А почему мне?.. ладно, глупый вопрос. — Алиска до жути хотела все сделать сама. Я уважала ее решение. Но да, созревала год, если не дольше. — Целый год... — Так, Борь, прекрати. — Что? — Я прям слышу, как ты начал про себя всякую гадкую хрень думать. — Она так долго мне не говорила, потому что боялась, да? — Боря, она боялась не тебя, а за тебя. Чувствуешь разницу? Она же догадывалась, что ты бы начал переживать, накручивать себя и, в конце концов, накрутился бы до состояния мумии. А мне тебя распутывать. Все же хорошо прошло? Она показала тебе свою Ксюшу? — Д-да, — сильно смущаясь, ответил Борис. — Ну и? Как тебе? — Да почем ж я знаю! — Ха-ха, прости-прости, — веселилась Вера. — Ты знаешь, я у тебя зловредная. — У них с Алисой... Все в порядке? — Весьма. Эта Ксюша — славная девчонка. Бодрая, говорливая, но такая, по делу. Они хорошо состыковались. Случаются, конечно, мелкие ссоры, куда ж без них. Но у них с Алисой получается все быстро разрулить. Если что, никто там никого не обижает. — Ясно, — Борис ощутил искреннее облегчение. — Понятно, что это вряд ли будут чувства навсегда, но пока это Алиске никак не вредит. Дело молодое, сам понимаешь. — А то, теть Вер. — Аккуратнее, дед Боря, я ж набычусь. Но Алиска права, ты заметно получшал. Я горжусь тобой. Матвей больше не пропадает? Борис вновь почувствовал, как у него загорелись уши. «Что ж, уже почти привычно», — подумал он, а вслух сказал: — Нет. Я вот как раз с ним переписываюсь сейчас. — А, ой. Все, поняла, не мешаю. Как Алиска приедет, отпишу, не волнуйся. Рада за тебя. Мысленно обняла. Борис мог бы возразить, мол, радоваться особо нечему, но он догадывался, что слукавил бы. Хотя бы потому что сам он испытывал искреннюю радость, когда ему приходило новое сообщение. Пока гостила Алиса, Матвей давал о себе знать исключительно утром и вечером. Отчитывался о планах, присылал фотографии красивых улиц, закоулков или смешных вывесок вроде «Какой-то кофейни» и «People Havaet». Бориса особенно позабавил бар «Дорогая, я перезвоню». — Да, он занятный. Но я туда, конечно, не пойду, — заверил Матвей. — Я вообще никуда, кроме работы, сейчас не хожу. Вроде как приличный. На самом деле мне той истории с ЛСД хватило лет на десять, страшно. — Думаешь, в московских барах это часть дресс-кода? Вроде как не вкинутый, значит, нельзя? — Да нет, почему же… Ой, ты смеешься? — Прости. — Нет-нет, не извиняйся, Борь. Это здорово, мне так на душе спокойнее. У вас с Алисой все хорошо? Славно. Ой, все-все, не мешаю. Пока! То, как Матвей стыдливо убегал от долгих разговоров и боялся «потратить» их с Алисой время, слегка настораживало, но больше веселило, во многом благодаря тем же сообщениям и фотографиям, ведь стоило Борису что-нибудь написать, Матвей почти моментально на все отвечал. Ясное дело, часто дергать его не хотелось, но осознание того, что он как бы рядом, вселяло уверенность. Когда Алиса уехала, Матвей стал чаще звонить, в основном набирал откуда-то с улицы. Борис слушал проезжающие машины, гул человеческой толпы на светофорах и возле метро, представлял, как он сам будто бы шагал рядом и любовался седыми волосами, в которых играл ленивый ветер. Матвей щебетал обо всем и сразу: о новой подработке в «ШДИ», местных спектаклях, об очередном нелепом происшествии в «гнезде», о Гуле, что сперва наорала на всех, а потом пожалела, о книгах Барбары Картленд и Лауры Кинсейл. Борис научился разбираться в сюжетах, почти безошибочно предугадывал все повороты и не удивлялся однообразию хэппи эндов. Опять-таки спасал Матвей и его шутки. — Но, кстати, я пытаюсь и хорошую литературу читать, ты не думай. Я вот Уайльда тоже купил. — Мог бы у меня взять. — Ой, да не надо! Я купил маленькую книжку с пьесами. Пока читаю «Как важно быть серьезным». Очень нравится. Там все такие обаятельные, галантные. И почему-то Уайльд ассоциируется у меня с тобой. — Согласен, я сама — галантность. — Я серьезно, Борь. Не то чтобы раньше я про Уайльда не знал, просто увидел, что книга у тебя все время на столе лежит. И вот как-то запомнилось. — У меня еще Платонов с Солженицыным лежат, — усмехнулся Борис и вообразил, как Матвей полусердито поджимает губы: — Нет, спасибо. После такого меня даже ЛСД не спасет. Ты сегодня как? Работаешь? Отлично. Скажи, когда у тебя будет окно, я еще наберу… если ты не против. Борис приноровился к их нелепому распорядку. Пока он завтракал и собирался к Касыму или очередной пожилой даме в беде, у которой сломалась мясорубка или перегорела проводка, Матвей бежал в «ШДИ» и перечислял предстоящие заботы, потом объявлялся в условный обеденный перерыв, пересказывал случившуюся за кулисами или в рубке драму, уточнял, нормально ли питается Борис и, удовлетворенный честным ответом, после работы звонил по дороге в «гнездо». Суммарно их беседы выходили часа на два, а то и больше. «Надеюсь, он не все деньги на связь спускает». Случалось, что Матвей, заранее спросив разрешения, набирал Бориса ближе к ночи. Тогда на фоне звучала музыка, чужие громкие разговоры, шаги или хлопки дверьми. «Гнездо» в действительности походило на настоящее птичье жилище, где каким-то чудом собралась живность от мала до велика со всех уголков Земли: воробьи, совы, какаду, страусы, глухари, павлины. Как Матвей ни старался прятаться, закрываться на балконе, шум просачивался в трубку. Борис с интересом и легким ужасом выуживал из общего гвалта выкрики о том, что кто-то что-то «хапнул» и, если не вернет, его «вальнут» прямо здесь и сейчас «веслом», а потом заставят убирать за собой, видимо, уже мертвым. «Живут же люди. И им нормально. А Матвею? Он там тоже живет, но если это все с его мыслями про "опущенного" и "недостойного", то оно ж неправильно. Или это для меня так? Черт, я как откинулся, ни с кем, кроме Веры, комнаты не делил. А там их... Сколько? Двадцать пять он, кажется, говорил. Звездец. Ну а что я могу ему предложить? "Возвращайся"? У него работа в Москве. А предложить, мол, переезжай, я жилье оплачу — тоже странно. И как-то нездорово. Как это Вера называла?.. Забыл». Борис перебирал варианты наилучшего житья-бытья для Матвея, а тот словно бы наслаждался тем, что имел, щебетал задорно, всегда ласково: — Ты прости, что я так названиваю. С тобой просто очень хорошо. — Мне с тобой тоже, — выдавал Борис шепотом и тянулся за сигаретами. На том конце трубки раздавался щелчок зажигалки, тихий вздох, пробирающий до нутра своей немыслимой близостью. По ночам Матвей становился сентиментальным, сказывался день, проведенный в театре, или бокал вина, выпитый в компании измотанной Гули, или очередной бульварный романчик, дочитанный под пьяное пение Вени с Ромкой. Матвей обычно честно во всем сознавался сам и, прерываясь на то, чтобы затянуться, вкрадчивым голосом рассуждал... о разном. Должно быть, возможность разговаривать с Борисом не с глазу на глаз придавала ему уверенности. Матвей окунался в воспоминания: — ...знаешь, я когда чему-то радовался, мама принималась меня почему-то жалеть. Вот буквально, я маленький, веселюсь, что наступил выходной и на улице солнце, а значит, я смогу погулять с ребятами со двора. Или вот еще лучше: меня посадили с родителями пить чай и что-нибудь смотреть по телевизору. Ну здорово же? — Здорово, — согласился Борис. — Ну вот. И я сижу довольный до чертиков, а мама на меня глядит так грустно, вздыхает, мол, бедный, радуется такому пустяку. Я вот никак не мог понять, чего грустить? Я же радуюсь. И вот недавно я понял. Гуля попросила меня присмотреть за Кешей. Ой, это совсем не сложно, ему мультик включи — и отлично. А тут он что-то в окно отвлекся, снежинки рассматривать стал и болтать со мной, про то, как оно все красиво и... Как же он сказал. «По-разному прикольно». Представляешь? Пацану двадцать один в этом году, а на деле... ну… совсем детеныш. И вот наблюдаю я за ним, и так грустно. Хотя казалось бы: сидит в тепле, довольный. И так-то он вообще не мой. Нет, я к нему привязался, но это совсем другое, как если бы он был моим ребенком или вроде того. Но все равно грустно. И я понял почему. Знаешь? — Почему? — Потому что в этой его радости ощущается его уязвимость. Хрупкость, что ли. Я сразу представляю, что бы с ним было, не будь Гули или того же Никиты Кимыча. Представляю, что с ним уже было до «гнезда». Понимаю, что как бы меня это ни пугало, но от проблем и огорчений он не застрахован. Ужас. И я, знаешь, задумался, что чувствовала мама тогда? Что-то в десятки раз сильнее? Или в сотни? Что она чувствует сейчас?.. — Матвей ненадолго замолчал. — Как думаешь, я могу... Ну, знаешь, попробовать встретиться с ней и папой? Да, я — ужасный сын... — Ты — их сын, — мягко перебил его Борис. — Это самое главное. Матвей улыбнулся — Борис догадался по интонации — поспешно согласился: — Да... Да-да, ты прав, надо попробовать. Я точно провалюсь под землю, когда их увижу... — Выкопаем, — совершенно серьезным тоном заверил Борис и с теплотой слушал искренний смех в динамике. А еще Матвей строил планы: — ...мне нравится в «ШДИ», я познакомился там с одним работником сцены — представляешь, оказывается, только так надо называть, иначе они обидятся — он мне объяснил, куда я могу податься. Послужной список так-то у меня немаленький, неофициальный почти весь, но немаленький. Глядишь, где-нибудь да сгожусь на относительно постоянной основе. — Ты бы мог и куда-то в ремонтники податься, — предложил Борис, не сразу сообразив, кому и что он советует. — Ой, нет. Я, признаться, побаиваюсь. Нет, в театре тоже много таких, знаешь, настоящих медведей, но они все же рядом с искусством, с ними как-то не так жутко. Да и… уж больно мне нравится смотреть спектакли забесплатно. Вот похожу, поищу, где техники требуются. Или к бутафорам примкну. У них часто свободных рук не хватает. Что скажешь? — Что ты молодец. — Это приятно. Пока не уверен, что это правда, но я хочу постараться. Со Стасом вот все никак не соберусь поговорить. Страшно. — Я точно не могу помочь? — Точно. Ой, грубо, прости. Я имею в виду, что ты можешь, но я хочу сам. Мне не нравится быть поводом для огорчений, а он наверняка огорчится. «С трудом представляю Стаса “огорченным”. Злым — да. Орущим до хрипоты — тоже, — Борис старался держать опасения при себе, потому что он в свою очередь опасался отбить у Матвея желание двигаться дальше. — Он же молодец. Всамделишный». Матвей, словно бы вновь угадывая, что Борис никак не мог сформулировать, успокаивал бережным полушепотом: — Я в порядке. Уверен, Стас поймет. Да, не сразу. Но, в конце концов, у него Олег… — Был. — Борь, ты тоже пойми. У Стаса Олег до сих пор есть. Поэтому он все это и продолжает делать, считает, что стоит за правое дело. — Но это же не так. Ты же понимаешь? — Да. Мне кажется, я за последние несколько месяцев, нет, недель, много чего понял. Борь, Стас — мой друг. Хороший или плохой… Это уже не важно. Но как друг он должен меня отпустить. — Хорошо, — зачем-то кивал Борис. — Я тебе доверяю. — Ой. Это для меня самое главное… Случались ночи, когда Матвея пробивало на нежность, и он с очевидным трудом принимался подбирать слова и выражения так, чтобы не сгореть от смущения самому и чтобы не поджечь следом Бориса. Нет, ничего эдакого они не обсуждали, но хватало вполне простого: — Я по тебе скучаю, — чтобы сердце отбойным молотком застучало по ребрам, а пульс зазвучал у самых висков. — Ты не думай, я даже не пил сегодня. И если что я не давлю на жалость, это на деле очень приятное чувство. Наверное, глупо его испытывать в моем-то возрасте, но все равно приятно. — Мне тоже. Борис в подобные моменты делался категорически немногословным. Он и не против выдать что-нибудь существеннее, но сердце-молоток заглушало все относительно удачные мысли. А Матвей все говорил и говорил, будто с каждым произнесенным вслух откровением смелел, и в следующий разговор выдавал все больше личного: — Гуля надо мной смеется. Не в обидном смысле. Да если бы и в обидном, я бы тоже посмеялся. Я, когда от тебя сообщения получаю, правда как дурак себя веду. — Ты преувеличиваешь. — Нет, я серьезно. Ты просто не видишь. Или мечтательно предлагал какую-нибудь внезапную авантюру: — Или сходить в тот бар?.. — «Дорогая, я перезвоню?» — Да! Но вместе. Понимаю, ты в Москву не ездишь. Это не в смысле, что тебе необходимо все бросить или вроде того, просто… Знаешь, посидеть, послушать музыку. А потом пойти по ночной улице домой, я бы тебе показал кучу красивых и неожиданных мест. — Прямо на улице? — Ой, Борь, ну ты что! С неуместными шутками выходило проще переносить такие разговоры. Нет, они нравились Борису, весьма, но как признаться, что он сам скучает? Без «тоже», а просто и искренне, и что для него это такой же ценный и неожиданный опыт — испытывать удовольствие от тянуще-зудящей тоски, когда экран мигает оповещением или когда в трубке раздается беспечное «ой». Настроение неизбежно росло, как после стакана-другого светлого нефильтрованного из пивного ларька на въезде в город, а ведь Борис давно там не бродил. «Нужды не было», — объяснял себе же, а если Матвей с волнением уточнял, не тянуло ли от одиночества к бутылке, честно возражал, что нет, потому что как раз таки одиночества не ощущалось ни на грамм. Шло время. Борис дособирал все внутреннее убранство для заправки, занялся украшением фасада, в любой другой ситуации он бы скорее всего отказался, ему не хватало задора всерьез придумывать красивые рамы для объявлений и плакатов или ту же доску с выкладными деревянными буквами на магнитах, чтобы «как в Америке, только лучше» писать пожелания или важные новости. Устроившись с выжигательным прибором, Борис совал ненужные дощечки сыну Касыма, усердно орудующему игрушечными инструментами. Мальчишка, прежде явно боявшийся смурного мужика с вечно громыхающей сумкой, теперь чуть ли не первый выбегал встречать, объявлял родителям, что у них дела, что им не надо мешать. «Отвык я от детской компании, — рассеянно подмечал Борис, но мальчишку не гнал. — Он вроде такой, вдумчивый. Серьезный малый». Так они и сидели. Изредка сын Касыма показывал условно готовый результат: насмерть вколоченный кривой гвоздь или с десяток мелких щепок, оставшихся от целой доски. Борис кивал: — Добро. Только ты это… пилой не стучи. Молотком или обухом от топора. — «Бухой»? — Нет, малой, бухой — это я иногда, а вот это, — постучав по изрисованной фломастером верхушке пластмассового топора. — Обух. После Касыма Борис шагал на вызовы, старался по крайней мере через день навещать тетю Надю. Не для ремонта, а так — проведать, носил к ней с рынка мешки с картошкой-капустой, чтобы той не тащиться по скользкой улице. В обмен получал миску щей или домашние голубцы. Жевал под присмотром хитро ухмыляющейся тети Нади, она подмечала абсолютно все: и обновки от Матвея, и отросшие волосы, их вообще называла «волосиками» и все норовила потрепать, когда Борис садился за стол на узенькой кухне, пытаясь никак не потревожить развалившихся вокруг кошек. — Жениться тебе надо. Чего добру пропадать? — Теть Надь, недавно ж про «влюбиться» болтали. — Да в тебя кто хошь влюбится, когда ты вот такой покладистый. С руками оторвут. — Руки мне еще пригодятся. Я ими работаю. — Тьфу. Ерничаешь! Доведешь, башку тебе оторву. — А в нее я ем. Тетя Надя веселила своим праведным гневом и моментально остывала, когда Борис рассказывал ей про то, как поживает ее — да-да, уже почти официально — «Мотенька». Раньше проводить с ней и пару часов казалось тяжким, чрезмерная опека утомляла и смущала, сейчас как будто удалось приноровиться. «Добрая ж она. И одна. Не дай Бог, помрет, а ее хвостатые ее сожрут», — и незаметно делал несколько снимков самых, на его взгляд, наглых котанов, чтобы потом порционно отправлять Матвею, а тот заходился в комплиментах и ойканьях: — Ну такие они славные! Жирные! Борь, может, возьмешь одного? Знаю-знаю, собаки тебе милее, но ты посмотри, какие мордастые! — Я смотрел-смотрел. Но мне прям не надо. Да и собаку… тоже. С ними возиться, а у меня и без того дел невпроворот. Дел правда хватало. Работа спорилась, Вера с Алисой тоже активно нахваливали фотографии котов, писали-звонили. Последняя слала в ответ заготовки для кружек, убранство гончарной мастерской, пару раз их с Ксюшей посиделки в кафе и прогулку в центре. Борису не хватало смелости передавать привет или приставать с расспросами, ограничивался пожеланиями удачного дня и хвалил зеленый шарф, который Алисе очень шел.IV
Жизнь текла неспешно, но верно, как сказал бы Касым. Была умеренно теплая пятница, последняя в этом январе. Борис не без удовольствия подмечал украдкой вылезающее из-за туч скромное солнце. Планировал выходные: бывший коллега с электростанции упросил подрядиться с ним на какой-то частный вызов. Неофициально, зато деньги обещали сразу и налом, а Борис как раз потихоньку собирал материалы для пристройки, ждал, когда настанет весна и растают те немногие сугробы, что скопились за несуразно бесснежную зиму. Борис подрядился на прибыльную халтуру, отодвинув другие заказы, заранее с утра пораньше сходил в магазин, прикупил несколько пачек замороженных овощных смесей, молока с хлебом и печенье трех видов, отнес тете Наде, чтобы та не голодала, а чтобы не тосковала — с кассы прихватил кроссворды и судоку. Раздал всем звонки — тоже выражение Касыма. Вера с Алисой отозвались сразу, они вместе намеревались пойти вечером в кино. Алиса вкратце пересказала описание, отчиталась по готовым кружкам, да с такой ответственностью, что Борис не удержался — рассмеялся, а ей вроде как понравилось. Слегка расстроил Матвей: он умотал в «ШДИ» в несусветную рань, поэтому вместо привычного звонка ограничился сообщением. Без привычного разговора даже завтрак как-то невкусно сжевался, а Борис только-только разобрался, что делать с чиа и куда его/ее/их добавлять. «М-да, совсем я размяк. Жопа, однако». Борис ушел на заправку, не столько для дела, сколько для того, чтобы говорить с Касымом и возиться с его сыном, по-своему усвоившим урок с обухом: пока родители отлучились, чтобы отгрузить товар, он успел вколотить гвозди в три новых стула из пяти. Борис как сумел выгородил мальчишку и теперь отдельно следил, чтобы тому находилось безвредное занятие, а сам шлифовал изуродованные сиденья и спинки. Матвей объявился внезапно. Борис бы точно пропустил звонок за шумом полировальной машины, но сын Касыма выудил его телефон из сумки и принес с важным видом большого помощника. — Борь, прости, отвлекаю? — Не то что, — погладив мальчишку по обстриженной под горшок голове. — Ты просто как-то не по расписанию. Полдень… Случилось чего? — Ой, да так. Аврал небольшой. Не знаю, когда освобожусь. Я вот поэтому решил набрать, чтобы ты не волновался. Ладно? — Ладно, — снова зачем-то кивнул Борис. — Но ты давай… если и поздно закончишь, ты напиши. Ну, чтоб я не думал. — Ой, конечно-конечно, — Матвея перекрывал металлический грохот. Борис узнал этот звук, так обыкновенно кряхтели натянутые тросы занавеса и железные леса, по которым карабкались техники и поправляли аппаратуру. На фоне образовавшегося шума голос Матвея чудился особенно тихим и ласкучим. — Борь. — А? — спросил, аккуратно отодвигая сына Касыма от полировальной машины. — А я тебя люблю. Стало жарко. Они больше не признавались друг другу с того посленовогоднего четверга. «Как-то ж вроде все прояснили…» — А-ага, — протянул Борис, откашлялся. — И я. На том конце трубки — смех. — Ой, прости. Не удержался. Все, убежал. Пока. Разговор напряг. Борис с неохотой продолжил чинить стулья. Закончил к сумеркам, все так же с неохотой вернулся домой, там вместо того, чтобы заняться делом, промаялся на диване. Полистал Оскара Уайльда, заказал в «Читай-городе» Диккенса и Джека Лондона, на пробу. Периодически проверял телефон. Не получалось сформулировать, что конкретно его насторожило: интонация, необычное время звонка или напоминание про «люблю»? Сложно сказать. Помариновавшись в тревоге, отправил припасенный снимок самого тучного кота, растекшегося по коленям тети Нади. Получив смеющийся смайлик, подуспокоился. «Ну, значит, задержали. Ничего. Работа — она такая. Плохо, что я ему нормально не ответил. При малом было бы странно, но… м-да. Дождусь, как закончит, отвечу как полагается. И предложу приехать. Ну или спрошу, может ли он вообще», — примирившись с собой, принялся убирать в доме, чтобы в случае чего не краснеть слишком сильно. Телефон положил в задний карман джинсов, периодически доставал и поглядывал на экран. «Если вспомнить, я и Вере не особо часто про любовь задвигал. Нет. Мы друзья, это ясно, но даже когда я считал, что у нас прямо вот она самая и искорки из глаз. Все равно. Это вроде как плохо? Для меня просто вся эта болтовня, она лишняя. Ну… я так считал. Как оно на самом деле — не знаю. Надо спросить. Лучше у Матвея, это ж для него важно. Я бы, наверное, и не против научиться. Ну или попробовать. Я ж вон и имя его лишний раз ни-ни. Это я вроде как боялся. И за “пидора” сойти, и привязаться, наверное. Потому что так я как бы к чему-то обязываю. Пожалуй, такая осторожность хороша, когда вы толком не в курсе, что у вас с чувствами. Но сейчас… да, лучше спросить. Ха. А я реально могу в самоанализ». На «Монте-Карло», оттенявшем с кухни ночную тишину, объявили полночь, когда телефон в кармане зазвонил. Борис, успевший за секунду обрадоваться-разочароваться-удивиться, посмотрел на незнакомый номер. Для мошенников звонили настойчиво, для работы — слишком поздно. — Да? — Слава богу! Борис, вы меня слышите? — Здравствуйте, Гульмира Яновна, — пробасил растерянно. — А? Д-да, да, — перекрикивая чужие взволнованные выкрики и топот, протараторила она. — Борис, как вас… черт, не до любезностей. Борис, вы нам нужны. Заткнулись все! — рявкнула в сторону. — Вы можете приехать в Москву? Матвей в больнице.