***
— Антон, где твои очки? — вот так да. Прямо на пороге встретила, будто предчувствовала неладное. Мать глазами пробежалась по Антону, словно какой-то робот, анализируя и подмечая какие-то изменения во внешности. Блондин сглотнул, попутно закрывая за собой дверь, дабы не впустить леденящий, кусачий морозный холод в тёплый дом и просто чтобы хоть немного потянуть время перед собственной экзекуцией. — Так. Потерял, — коротко и лаконично, ничего не скажешь. Без очков он видел смутно, но все же видел, просто для этого нужно было находиться в определённом расстоянии, например, в метре максимум, если же дальше - очертания человеческого лица расплываются и остаётся лишь бежевое, блеклое пятно, прямо как в ужастиках. — Потерял? — вторила тем же тоном Карина, но уже с заметным скептицизмом. — Да, прости, мам.. — Антон опустил глаза, потупив взгляд на собственные ботинки, снег на которых уже растаял и влага впитывалась в коврик под ногами. Он прикусил губу, в надежде, что мать все-таки поверит в его маленькую ложь и лишних вопросов не последует. Петрова старшая вздохнула. Как-то тяжко и протяжно. — Что с лицом? — второй заход. Повторное нападение, но уже под другим углом. И что ответить? Как соврать? На лице Петрова выступила заметная паника. Он протараторил на одном дыхании, чувствуя, как предательски запотевают ладони: — Случайно ударился об угол парты, — охренительно. Гениально. Антон хотел произнести нечто вразумительное, но получилось как всегда. Перед матерью врать было бесполезно. Он читался, как чистый, белый холст, ведь Карина явно не какая-то дурочка, верящая в подобную чушь. И Петрову лишь по удивленному и в тот же час недоверчивому взгляду Карины стало предельно ясно - не верит. Антон и сам не поверил бы в подобный сюр. «Господи, какой же стыд!» - кричали его мысли. Он нервно перебирал пальцы, сдирая заусенец и пытаясь срастись с полом воедино. Карина устало потёрла шею, что болела от изнурительных домашних хлопот. — Антон, я пойму, если ты не хочешь мне рассказывать... — он поднял на неё удивлённые глаза, уже смотря исподлобья, — возможно, ты и сам вполне сможешь разобраться со своими проблемами, не маленький ведь уже, чтобы тебя опекать, — она вдохнула, глазами карими вглядываясь в серые глаза сына, уверенно и четко произнося следующую реплику, — Но знай, если захочешь поговорить - я всегда рядом, я здесь, попробуй со мной делиться, — материнское лицо озарила улыбка, тёплая, и в то же время какая-то горькая. Блондин даже опешил от подобных слов. Неужели это все? Он же очки потерял. Точнее, сломал, но мама ведь думает, что потерял. Разве она не должна его хорошенько отругать? Недешевое ведь это удовольствие - очки. Ему даже стало стыдно за эту нелепую и детскую ложь. Он наконец поднял голову и робко произнёс: — Прости, мам… — на секунду помялся, поняв, что надо сказать нечто другое, не менее важное, и выдавил смущенное, — спасибо. — Пока не за что, но раз ты.. — она на секунду замолкла, с неким сарказмом продолжая, — «посеял» где-то свои очки - тебе придется носить старые, — первое слово она выделила особенно четко, ещё раз подтверждая мысль сына о том, что она ни на секунду не поверила в его дешевое актерское мастерство, — ладно уж, иди, переодевайся, кушать будем, — махнула она рукой в его сторону, попутно поправляя съехавшую лямку фартука. Антон твёрдо кивнул, поджал губы и поспешил в свою комнату.***
М-да. И как после подобного жаловаться на что-либо? Петрову бы Бога благодарить за то, что Карина его пощадила и не стала читать часовые нотации о том, какие у него дорогие очки и какой он бессовестный и безответственный, раз разбил нечто столь дорогое. Но черт возьми, старые очки ему давно малы. Да и видит он в них не особо четко, нежели в тех новых, уже разбитых. «Ну и пусть»,- подумал Антон. Будет носить он эти очки с гордо поднятой головой. Нечего стыдиться. Петрова в данный момент волновала не столько мысль о нелепых очках, сколько мысль о маньяке, что когда-то пырнул его. Да, встал он ни свет ни заря ради того, чтобы в свете дня рассмотреть место своей смерти. Все это время Антон избегал самые потаенные, страшные воспоминания, что скрывались в самых тёмных уголках его разума. Стоило мыслям позволить ускользнуть от его внимания - ужасающая картина снова и снова появлялась перед его глазами. Он намеренно избегал то место, где и произошёл сей инцидент. Ведь от страха волосы вставали дыбом, а в горле нещадно пересыхало, словно в пустыне. Коленки подрагивали, и напуганный Петров лишь крепко смыкал веки, быстрым шагом обходя когда-то кровавое от его тела место. Потому что лишь взглянув туда, Антон видел беспомощно лежащего, мертвого себя, словно какой-то мираж появлялся и тотчас - исчезал. Но в этот раз, обладатель белой макушки собирается вернуться туда. Он устал бояться и убегать. Нужно разузнать хоть что-то, что терзало его с момента, как он очнулся в своей постели, целый и невредимый. Хорошо, он живой. Но каким образом? Как? И почему таким образом? Почему в этом мире его не помнят? Разве такое возможно? Скажешь кому - засмеют и лично проводят до ближайшей в этом захолустье - психушки из самых «чистых» и «добрых» побуждений. Ну уж нет. Антон лучше сам со всем разберётся.***
Лес вновь встретил его как-то подозрительно спокойно и так же подозрительно по-доброму. Исчезла гнетущая атмосфера. Ему не показалось. Лес, будто почувствовав присутствие Петрова - зашумел, будто здороваясь. Кроны деревьев словно кивали, кланялись, не скрывая своей радости. Воробьи защебетали, и будто бы кружили лишь над головой Антона. Блондин тряхнул головой, прогоняя подобные мысли. Вот это фантазия у него разыгралась. Но ветер вдруг завыл, словно расслышав его мысли, вновь кружась вокруг Петрова, ловко пробираясь под одежду и щекоча кожу. — Да что за чертовщина… — шепотом протянул Петров, диву даваясь и блестящими глазами рассматривая все вокруг. Даже снег вдруг под ногами перестал громко хрустеть, словно стараясь стать тише, давая отдохнуть ушам Антона от назойливого шума. — Так… — пытаясь сосредоточиться, попутно натягивая на уже окоченевшие пальцы тёплые перчатки, произнёс он, — надо бы проверить место, что недалеко от моста… Он двинулся в сторону деревянного моста, что сейчас весь был покрыт снегом и местами льдом, в особенности перила. У Антона ком застрял в глотке, лишь завидя место, где недавно покоилось его бездыханное тело. Дрожащими ногами, пытаясь унять тремор в теле - он шагнул к нему и присел на корточки, проводя ладонью по нетронутому, ровно лежащему снегу. Казалось, что из него сейчас кто-то непременно выпрыгнет и утащит Антона вниз, под землю, не давая и шанса вырваться. Но ничего подобного, очевидно, не предвиделось. Антон пару раз моргнул, возвращая себе четкость зрения, выходя из прострации, облегченно выдохнул и встал. Осмотрелся вокруг, покрутившись на месте, будто таким образом ответы сами по себе проявятся перед его глазами. Но ответом послужила лишь тишина леса. И в этой тишине ему было хорошо - словно он в каком-то вакууме, под чьей-то защитой. Петров невольно улыбнулся этой мысли, всем корпусом поворачиваясь в сторону леса. Ветер свистнул, завыл, обжигая его лицо морозным воздухом. Антон даже хохотнул, вместо того, чтобы поморщиться и чертыхнуться в недовольстве. — Холодно… — и почему Антону здесь комфортно? Он и сам не знает. На светлых ресницах уже давно покоились снежинки. Он выдохнул, наблюдая за паром, что тотчас взмыл вверх и исчез. — Ничего не нашёл… — с ноткой досады произнёс он, — и что я вообще здесь делаю… К нему вдруг резко подлетел и уселся снегирь. Красивый, маленький, с красной грудкой. Антон опешил, не веря своим глазам, разглядывая сие чудо, что без тени страха устроился у него на плече. — А ты красивый, — улыбнулся Петров, впервые в жизни разглядывая подобную птицу так близко и четко. Снегирь повернул к нему свою маленькую, чёрную головку, коротко свистнул, словно понял Антона, вглядываясь чёрными глазами-бусинками в глаза напротив, человеческие. Улыбка исчезла с лица Петрова, и смотрел он уже с нескрываемым интересом, боясь лишний раз вздохнуть и спугнуть миниатюрную птичку. — Ты меня… Понимаешь? — тихо шепнул он птице, чувствуя себя определенно сумасшедшим. Снегирь ничего не ответил, лишь продолжил смотреть на него, внимательно и задумчиво, словно переваривая и осмысливая сказанные блондином, слова. Он щелкнул клювом, будто подтверждая словом «да», склонив голову чуть набок. Антон вздрогнул уже от испуга. Хотел спросить ещё что-нибудь, но снегирь улетел, быстро взмахнув своими крылышками. Петров озадаченно смотрел вслед исчезающей за кронами деревьев, птице, как-то растерянно и с приоткрытым в немом вопросе, ртом. — Показалось.***
— Так, хулиганьё, я нашёл для вас подходящее занятие, — Павел Владимирович, не откладывая будущую казнь на попозже, подловил Антона у входа в школу, а Рому отнюдь - когда хотел незаметно сбежать и прогулять. Он внимательно оглядел одноклассников, словно впиваясь глазами синими, — чтобы после уроков стояли как штык около мужской уборной, все ясно? — физрук хмурился и стоял в позе буквы «Ф», явно пытаясь показать, что шутки с ним плохи. Внушительное тело даже как-то пугало, подавляя своей тяжелой аурой ребят. Антон кивнул, лишь бы все это наконец кончилось, ибо стоять рядом с Пятифаном ему больше, чем просто не хочется. Рома же ничего не ответил, тем самым, выводя физрука говорить уже на повышенных тонах: — Пятифан, все ясно?! — брюнет щёлкнул языком, недовольно покосившись на преподавателя и сухо ответил, — да. — все же, даже грубый хулиган относился к преподавателю с неким уважением. Антон даже изумленно захлопал глазами. Ишь каким шелковым стал — То-то же, и не смей сбегать, — физ-рук тут же расплылся в довольной улыбке, явно чувствуя вкус победы над упрямым хулиганом, — все, идите на уроки, не смею больше задерживать, — махнул он рукой, попутно направляясь в сторону другого здания, и добавил: — И чтоб я больше не заставал тебя за прогулами, Рома! — Рома вздохнул, нахмурившись, покосился на блондина и поспешил уйти. Антон фыркнул, идя за ним следом, но намеренно замедляя шаги. Рома тут же вальяжно плюхнулся на своё место, подперев ладонью щеку и устремляя глаза снова в окно, смотря невидящим взглядом. Антон зашёл следом, морально уставший и отчуждённый, словно хулиган уже успел высосать из него все жизненные силы. Точно энергетический вампир. Бяша, завидев знакомую белую макушку, тут же вскочил с места, отчего рядом сидящий Рома вздрогнул, с некоторым удивлением смотря вслед уходящему другу в сторону Антона. Тот с широкой улыбкой, уверенно протянул руку Петрову для рукопожатия. Блондин, сначала растерявшись, лишь тупо глядел на протянутую ладонь, затем, до него запоздало дошло и протянув глупое «ааа..» отправил буряту не менее добрую улыбку, попутно сжимая чужую ладонь. — Ты как-на? — скрыв руки в карманы своих штанов спросил Бяша, меняясь в лице с озорного мальчишки, на немного обеспокоенного, взрослого юношу. Антон, подметив его быстро сменившееся настроение, поспешил вставить: — Бодрячком! — ответил блондин довольно, — как видишь, живёхонький, — он указал на себя руками от макушки, спускаясь вниз, мол, разве не видишь? А о ноющем месте на теле успешно умолчал. Ещё чего, говорить об этом Бяше. Хотя нет, он бы никому об этом не рассказал. Бурят хмыкнул. Такой ответ его более, чем устраивал. — Да ты, я смотрю, Рокки Бальбоа, не убиваемый-на, — затем резко перепрыгнул на другую тему, — а с очками-то что? — он рефлекторно пальцем провёл по своей переносице, — Новые, что ли? Хотя, для новых, выглядят они явно потрепанно. Петров, что совершенно забыл о своих горе-очках, нервно улыбнулся, стараясь скрыть в голосе рвущуюся досаду и поспешил ответить: — Да нет, старые это, новые разб… Громкий грохот донёсся в самом конце класса. Ребята тут же устремили взгляды в сторону звука, подмечая, что подобный шум произвёл не кто иной, как Рома, грубо пнув ногой стоящую рядом парту. Он встал с насиженного места и медленными, вальяжными шагами двинулся к парням. Бяша нахмурился, явно предчувствуя неладное, а Антон непонимающе наблюдал за приближающимся грозным телом. Наблюдал и рефлекторно отступил назад. И за это действо в ту же секунду себя отругал, досадно сомкнув веки. Петров больше не хочет обнажать собственный страх. Не хочет больше смотреть в леденящие глаза, в которых явно кружила настоящая буря. Он прикусил нижнюю губу, сжимая ладонь до побелевших костяшек и впиваясь отросшими ногтями в кожу. Перед взором Петрова мгновенно выросла, словно гора - широкая спина Бяши. Антон нахмурился. Он хотел было возмутиться, что не какая-то девчонка, чтоб за него впрягаться. Но он бы соврал, сказав, что ему неприятно. Антон понял, что история повторяется, но уже с главным злодеем в лице Ромы. Даже в этой жизни Бяша пытается его защитить. От лучшего, черт возьми, друга. Но стойте, это ли не прекрасное чувство? Чувство мести, подаренное в отместку Роме. Антон все ещё метался от своего внутреннего демона к ангелу. Демон искушал, шептал на ухо, провоцируя Антона на негативные мысли и действия. Шептал, что пусть Пятифан почувствует хотя бы душевную боль, ну что ему стоит? Петрову же он сделал больно. А Ангел приговаривал другое. Спорил с внутренним демоном Петрова и кричал, что это неправильно. Антон вдруг почувствовал головную боль и подступающую тошноту. Мысли путались, и он тряхнул головой, надеясь вытрясти их наружу. — Хватит, Ром, ты уже достаточно набуянил-на, — нахмурился бурят, вполголоса цедя сквозь зубы и пытаясь одним потемневшим взглядом передать всю гамму негативных эмоций. Рома от такого выпада поражено уставился на своего лучшего друга, будто не веря. Почему его самый близкий друг невозмутимо стоит и закрывает собой человека, которого искренне ненавидит? — Все нормально, Бяш, — твёрдым голосом произносит Петров, осторожно хлопая того по плечу, пытаясь до него, таким образом, достучаться. Но тот не сдвигается с места, как каменная горгулья прирос и сдвигаться явно не собирается. Пятифан хмыкнул, проследив за этим жестом. — И с каких пор ты закорешился… — он лениво мазнул глазами по белой макушке с некой антипатией и нескрываемым раздражением, выплюнул, — с этим? — С этим? — возмущённо вторил Бурят, тут же бесстрастно отрезая: — Антон нормальный. — Рома чуть ли не давится воздухом от потрясения. И Антон это видит. Видит, наблюдает и не может гаммой Роминых эмоций напиться. — Ты сейчас копья ломаешь за него? — удивился, нет, обомлел Пятифан, — против меня? — Бяша продолжал. Продолжал пронзительными карими глазами лорнировать глаза зелёные, чуть ли не темнеющие, будто под кожу лезть, пытаясь утихомирить своего лучшего друга. Антон, забегав глазами по классу, буквально на секунду встретился глазами с Полиной. На лице девушки явно читалось беспокойство, тревога и немного испуг. Петров её присутствия сначала и не заметил. Она, заметив его взгляд, тотчас отвернулась, скрываясь за маской равнодушия. Что за… ? — А ты… — перевёл взгляд в сторону Петрова, Рома, видно пытаясь на того не сорваться, — какого хуя заришься на чужое? От такого властного тона у Антона по коже побежали мурашки. Но лицо оставалось таким же невозмутимым, и Петров, крепко стоя на ногах, глядел на него так же, как и сам Пятифан. Леденяще и презрительно. Антон разочаровывался в бывшем друге все больше и больше. Казалось, куда ещё ниже - но Рома умудрялся дно ещё и пробивать. Ибо что значит чужое? Бяша ведь не какая-то игрушка. И, словно расслышав мысли Петрова, Бяша обиженно поджал губы. — Рома, я тебе не вещь… — А ты мамаша его? — чувствуя, как начинает вскипать и зло скалиться, рявкнул Пятифан, — Я задал вопрос ЕМУ. — На лице Ромы впервые Антон угадал зародившуюся эмоцию, а именно - обиду. Настоящую, безошибочную, горькую обиду. Пятифану обидно, что близкий человек идёт против него, прет словно танк ради того, кого знает буквально неделю, а лично - хрен знает сколько. Рома слаб перед дорогими ему людьми - Антон об этом знает. Знает и нагло пользоваться этим будет. Ведь Рома сил на ненависть к нему не жалеет. Так чего же Антону жалеть? Все это время негативные эмоции подавлялись тёплыми чувствами и былыми воспоминаниями. Но всего этого больше нет. Розовые очки разбились с громким треском и Антон внезапно протрезвел, словно его с головой окунули в снежный сугроб. И он, наблюдающий за этой сценой двух актеров, одновременно переживал за Бяшу и в то же время чувствовал некий триумф, будто надзиратель, следя за растерянным лицом Ромы и упиваясь, жадно глотая, словно воду, его эмоции. Трепет. Детский восторг. Удовлетворение разлилось по телу, и внутренний зверь Антона довольно замурчал. Он все же нашёл силы стронуть нового друга, твёрдо шагнул к Пятифану и тут же вцепился глазами в глаза чужие, уже до трясучки ненавистные. Рома тотчас сменил маску и глядел с явным раздражением и злобой. Вот, что чувствует к нему Рома. Антон его раздражает и до тошноты ненавидит. А Петров понял, что не боится. Понял, что сердце не заходится в бешеном ритме. Не стучит о рёбра как сумасшедшее. Петров этому изумился. Внезапно теряя весь запал и с лица все раздражение медленно стирается. Неужели Антон разлюбил? Он и сам не может ответить на этот вопрос. Но бесспорно был уверен в одном: Он ненавидит Рому так же сильно, как тот любит Полину. Пятифан, пользуясь его растерянностью, вдруг расплывается в зловещей усмешке, словно волк, оголяя белые клыки и начинает нападать первым: — Ну как, Антошка, небось, бо-бо? — театрально обеспокоенным голосом произносит он. И блондин даже не успевает озадаченно захлопать глазами, как Рома ощутимо тыкает пальцем Антону в солнечное сплетение, причём с избыточной силой, отчего Петров машинально сгибается, чувствуя, как по телу, словно током, разносится боль. В классе слышатся язвительные смешки, хлопки, возгласы, что лишь мотивируют Петрова не отступать и не прогибаться под Пятифана. Ну уж нет, не дам я тебе в этот раз поглумиться надо мной! Антон устал бояться. Антону ненавистно выглядеть жалким и слабым. Он, выдохнув, и крепко стиснув зубы, распрямился, гордо поднимая голову, как-то ухитряясь скрыть за улыбкой жгучую боль и расслабленно выдаёт: — Не-а, мне вот даже интересно, почему…— с такой же неестественной интонацией и растерянностью захлопал глазами Петров, подперев кулаком подбородок, словно вдумываясь и вспоминая нечто важное. И тут же, будто по голове что-то ударило, словно гонг, с мнимым удивлением выдаёт громкое, детское: — Ах да-а! просто кое-кто бьет, как девчонка, — хмыкнул он, довольный своим выпадом, — но ты уж сильно не расстраивайся, — В классе тотчас эхом разносится громкое «Ооо». Антон морщится от воодушевлённых, и полных лицемерия, голосов. Роме же подобный поворот событий не нравится. У него на скулах выступают желваки, и Петров замечает, как сильно сжимаются его кулаки, уже машинально на Антона наступая. Опять же приближается, до неприличного близко к его лицу, опаляя горячим дыханием. А Петров стоит, не сдвигается. — Прекратите, — холодный тон бурята прервал не менее холодную войну. Рома и Антон, будто до этого загипнотизированные - синхронно повернули головы в сторону Бяши. Он точно смотрел в глаза Пятифану, словно выгрызая в них дыру, — и что ты тут устроил, Рома? — бесцветным голосом спросил он, с заметным разочарованием выплёвывая слова. Едко, будто в кожу въедаясь. И до Ромы запоздало доходит. На лице появляется… Растерянность? Он глядел на своего друга в ответ, не находя что сказать и видно понимая, что в данный момент он выглядел по-настоящему глупо. Он что, действительно обращался с Бяшей, словно с какой-то собственностью, по праву принадлежащей ему? Будто у него отняли совок в песочнице и он разревелся, пытаясь вернуть отнятое. Рома почувствовал настоящий укол стыда. Но Бяша не собирался отворачиваться от своего друга. Каким бы Рома ублюдком ни был, они оба проходили чуть ли не через огонь и воду. С самого детства вместе. Да, Бяша бы наехал. Да, сказал бы что-нибудь обидное, но явно не повернулся бы к другу спиной. Бяша просто хочет вразумить его, показать, что то, что он делает - плохо. Но он ведь не ребёнок, все прекрасно понимает и делает. Делает же, с совершенно невозмутимым лицом, творит зверские вещи. И Бяше от этого больно. Колет внутри иглами, ведь Рома сам себя в бездонную яму с руками зарывает. Пятифан рефлекторно руку чуть поднимает, робко протягивает и сипло произносит: — Бяш… — Потом поговорим, — перебил его он, — и Ром… — секундная пауза, — не бери в голову, — вот вроде бы сказал не брать, но выражение его лица и то, как он из себя слова буквально выталкивал - говорило Пятифану о другом. Он молча, все ещё пребывая в каком-то ступоре, поплёлся обратно на своё место, растерянный, словно его только что беспричинно отругали. От грозного Пятифана ни следа не осталось. Стоило Бяше сделать ему замечание, и Рома тотчас оттаивал. Возможно, это из-за того инцидента с Володей? Бяша ведь не хотел участвовать в издевательстве, а Рома заставил. Возможно ли, что после этого, Бяша с Пятифаном вступили в конфликт? И в этом конфликте Бяша оказался прав? Потому Рома теперь Бяшу в подобное ввязывать не может и не хочет. И сейчас, прямо на глазах друга, он повёл себя по-детски, вступив в перепалку с Антоном. Самое страшное для грозного Ромы - увидеть на лице бурята разочарование. Потому что Бяша не просто лучший друг. Они словно братья, просто не по крови. Товарищи и близкие друг другу люди. В этот раз победа за Антоном. Надо бы порадоваться. Но почему же ему так… паршиво? Отчего же он не рад? Да что со мной такое? Петров, уже не чувствуя бывалый восторг от победы, что тотчас улетучился, перевёл грустный взгляд на бурята. Тот вздыхает, отрывается от лучшего друга, поворачивает голову и смотрит на блондина в ответ, как-то неестественно криво улыбаясь. Антон так же, как и Рома, открыл было рот, чтобы заговорить, но Бяша тут же пересёк его попытки оправдаться. Но оправдаться за что? — Ты тоже забей, — он тут же отводит взгляд и кривая улыбка бесследно улетучивается. Петров не успевает сказать. Добавить и сгладить углы, как Бяша медленным шагом, с опущенной головой, направляется на своё место и садится рядом с Ромой, не произнося ни слова. Почему же Антон не чувствует удовольствия от ссоры двух лучших друзей? Ты же этого хотел! Так чего теперь не рад?! Прыгай же, танцуй на месте, ты ведь счастлив? Счастлив же? Так почему же ты чувствуешь сожаление? И тотчас, в голове проясняется, и словно паяльником выжигается ответ: Потому что он тоже когда-то водил с ними дружбу. Да, это в прошлом. Да, они его сейчас не помнят и знать не знают. Петров помнит, как разнимал их, когда те били друг другу морды. Помнит, как старался помирить упрямых друзей, и Бяша, словно ребёнок, протягивал Роме оттопыренный мизинец и Пятифан, бурча, что они уже не дети, сдавался и проделывал тот же жест, но только по просьбе Антона. — Давай, Тох, твой выход-на, — обнажая зубы в широкой улыбке, произносил бурят и Антон, беззлобно закатывая глаза, приговаривал: « Мирись, мирись, мирись, и больше не дерись… » Антон вышел из прострации, и мираж перед глазами рассеялся. Стало вдруг стыдно не только Роме. Петров вздыхает и досадно смыкает губы. — Ты чего в дверях-то стоишь? Застрял? — знакомый голос друга раздаётся за его спиной и тот спешно к нему поворачивается. Лишь завидя рыжее чудо, Петров невольно расплывается в улыбке, забывает обо всем на свете и даже хочется своего друга от переизбытка эмоций обнять, ведь кто, если не Володя, лишь одним своим присутствием поднимет Антону настроение? — Да, застрял, не видите, сэр, какой я широкий? — с мнимой серьёзностью выдаёт он, расправляя плечи, пытаясь казаться шире, чем он есть. Володя с подобной шутки смеётся и подыгрывает, прокашлявшись в кулак, добавляет: — Да, сэр, вы очень широкий! Идиллия. — Ля, вот ведь вонючие педики, — раздаётся противный, осуждающий голос позади, словно свинье на хвост наступили и та громко завизжала. Антон тут же резко поворачивается к обладателю мерзкого голоса и тотчас лицо его темнеет. Хренов Иван, который дурак. — Что ты сказал? — голос холодный, до мурашек леденящий. Антон может простить любое оскорбление в свой адрес, но на Володю, который все это время терпел их нападки - и пасти раскрывать не смеют. Володя удивленно смотрит на резко поменявшегося Антона и хлопает глазами. Рома же чуть дернулся на месте, совершенно незаметно для самого Антона, все ещё не отрываясь от разглядывания пейзажа за окном. Лишь немного наклоняется, навострив уши и затаив дыхание, с нескрываемым интересом, подслушивает. Что же теперь выкинет зайчик? — Педики говорю, вонючие… — Блять, Ваня, хлеборезку-то свою закрой-на, а то уши от твоего мерзкого голоса закладывает! — недовольно произносит Бяша на высоких тонах. Рома тотчас разочарованно хмыкает. Вот ведь, не дал Бяша послушать столь интересную перепалку. Ваня изумлённо таращится на бурята, а затем лишь фыркает, явно раздосадованный, ведь не дали ему вдоволь поиздеваться над ребятами. — Вот именно! Ты хоть один день можешь вытерпеть без своих язвительных шуточек?! — возмущённо подхватывает одноклассница по имени Лена, что сидит за первой партой третьего ряда. Ваня жутко бесится, лицо его от злости побагровело, но ответить ничего путного не может. Да и буряту он не посмеет что-либо сказать, ведь за спиной его стоит настоящее исчадие ада. Цербер, черт возьми. Ромка даже оскалился, подтверждая одним лишь хищным взглядом его опасения. Поэтому русоволосый запихивает колкие словечки и замечания в себя поглубже и утыкается глазами в свою тетрадь. Петров облегченно выдыхает и благодарно новому другу улыбается, а тот, заметив это - отсалютовал и подмигнул. — И что это было… — удивленный голос Володи вновь заставляет обратить внимание на себя. Антон лишь пожал плечами. — Да так, секре-ет, — игриво протягивает он последнее слово, прикладывая к губам указательный палец, добавляя загадочности в сказанное. Улыбка с его лица не сходила. Должно быть, так на него влияет рыжее солнце. Володя вдаваться в подробности не стал, лишь мотнул головой, а-ля, «да и черт с тобой, и что это за очки?» улыбаясь и поспешил сесть на своё место. Похоже, Володя привык к подобным оскорблениям, ибо даже не удосужился заступиться за себя - грустно замечает Петров. Зубы от ярости сжимаются так, словно Антон добивается того, чтобы они раскрошились. Чертовы твари. Антон тут же плюхнулся рядом с Ветровым, попутно вытаскивая из рюкзака нужный предмет. Учителя все ещё нет, можно и расслабиться. И Петров, вдруг вспомнив интересующий его вопрос насчёт убийцы в маске, шёпотом соседа спрашивает: — Володь… Тут это, всякие маньяки не ошиваются? Володя голову к другу повернул, задумчиво прикладывая кончик ручки к своим губам: — Вроде есть тут один… — эмоции сразу же сменились. Животный страх, смешанный с отвращением, — Высокий такой, волосатый, — он вновь сделал недолгую паузу, поморщил миниатюрный нос и продолжил, — в маске медведя ходит, поговаривают. — Петров вздрогнул, словно ошпарившись об последнее предложение. Взгляд Володи был устремлён куда-то вдаль, — Детей ворует. Знаешь, настоящая нелюдь, аж до мурашек пробирает, как на стене увижу объявление о том, что очередной ребёнок пропал… — его лицо тотчас темнеет, и ручку в руках он крепко-накрепко сжимает, — сразу до меня доходит, что его лап это дело. — заканчивает он и тут же расслабляется. — А откуда ты знаешь, что в медвежьей маске? — из чистого любопытства спрашивает Антон. — От Катьки нашей, — кивает он в сторону русоволосой девушки, — эта хрень её в свой гараж чуть не затащила. Если бы не Бяша с Ромой, признаю, как бы я сильно их не ненавидел - конец бы пришёл нашей однокласснице, — он подпер ладонью щеку и продолжил, — после этого, Смирнова стихла совсем, язвить стала меньше, да и сплетничать вовсе перестала, настолько сильно ударило это по её психике, — он ясными глазами взглянул на Петрова, — и знаешь, мне искренне стало её жаль. Антон этому поверил. На лице Володи красовалось настоящее сочувствие. Ни с чем не спутать. Он вздохнул, вновь переводя взгляд на Катерину. Надо будет её об этом как-нибудь расспросить. Вот только, расскажет ли она? — Мне тоже… Вот оно как. Так Рома бывает и рыцарем в сияющих доспехах. Похвально. И в тоже время смешно. У него явно отсутствует золотая середина. Либо будет злодеем, избивающим толпой слабого - либо бесстрашным героем. Какая ирония. Ну да, он же не убийца. Так. Всего лишь тиран.***
У одиннадцатого «В» отменили последний урок. Антон удовлетворенно на месте потянулся, расслабляясь и тотчас чувствуя приятное головокружение. Жанна Аркадьевна заболела, урока геометрии не будет. Красота, не иначе. Конечно жаль, что учительница заболела, но как тут не радоваться подобной удаче? — Ты куда? — спрашивает Антон у торопливо собирающего свои вещи, друга. Володя, не отрываясь от дела, поднимает на друга глаза и отвечает: — мне в библиотеку надо, как раз время есть, — Антон понимающе кивает. А Ветров вдруг замирает, распрямляется, оторвавшись наконец от стопки учебников и с каким-то обеспокоенным голосом спрашивает: — у тебя все в порядке? Антон хлопает глазами, и тотчас разражается смехом. В этом весь Володя — Не смейся! У тебя совсем недавно было такое отчуждённое лицо, да и сидел в прострации, меня не слышал, даже ослеп будто, я испугался, знаешь ли! — тараторил он быстро, местами прерываясь, чтобы вдохнуть воздуха и продолжить свою нескончаемую тираду. Он обиженно надул губы, скрестив руки на груди. — Прости-прости, я не хотел тебя напугать, — искренне каялся Петров, пытаясь скрыть рвущуюся улыбку. Но получалось плохо. Володя вздохнул, сдавшись. — Рад, что сейчас ты в норме, — он начал нервно перебирать пальцы, явно силясь спросить о чем-то важном, но никак не решаясь, — Антон… Петров автоматично кивнул, с интересом на лице продолжая слушать последующую реплику, но Володя вдруг осекается, явно выдавливая из себя полуулыбку. — Да так… Ерунда, — он закинул портфель на плечо, уже собираясь бежать в библиотеку, чуть ли не забывая о существовании Антона. Поворачивает к нему голову, — хочешь со мной? Петров лишь отрицательно мотает головой и Ветров буркнув «ну и не хоти, до завтра» скрывается за стенами коридора. И чем же теперь заняться? Ибо до наказания физрука ещё достаточно времени. Но думы тотчас прервались, стоило ему вспомнить про кружок рисования. Надо бы сходить. Петров поднялся на второй этаж, на котором сразу же послышался громкий шум детей из начальных классов. Визги и крики. Бегающее по коридору младшее и среднее звено. Он с улыбкой, и в то же время какой-то грустью наблюдал за резвящейся ребятней. А ведь с ними сейчас могла быть Оля… Настроение тут же упало вниз, тотчас с треском разбиваясь. Он тряхнул головой, и двинулся в сторону кабинета под номером триста пять. Поднял кулак над деревянной поверхностью двери и так и завис, соображая, что же ему произнести после данного действия. Поздороваться? Да, просто поздороваюсь. Он робко постучал. Три раза. За дверью тишина. Ни гласа, ни воздыхания. Антон постучал ещё раз. Тишина. Он чертыхнулся, положил руку на металлическую ручку двери, дернул и потянул на себя. Открыто. В классе было пусто. Точнее, ни одной живой души не наблюдалось. Где же участники кружка? Возможно, ещё на уроках. Это Петров пришёл не вовремя. Помещение было окутано запахом масла, гуаши и бумаги. Антон вдохнул побольше воздуха в легкие, принюхиваясь и чувствуя, как внутри него что-то вдруг разгорается и полыхает. Он оживает. Мольберты, одиноко стоящие и ждущие своих хозяев, на которых местами размазалась краска, которую не отмыть. Холсты, заполненные мазками, всякими зарисовками и надписями по типу «Здесь была Вика!». Открытые шкафы, что полностью были забиты художественной принадлежностью тоже были измазаны краской. На полу красовался флаг СССР - явно участники кружка приложили к этому руку. Антон, затаив дыхание, бродил по классу, с нескрываемым восторгом разглядывая каждую деталь, от засохшей краски, до плохо отмытой палитры. Глаза серые блестели. Он, развернувшись на сто восемьдесят градусов, заметил одиноко стоящий в самом конце класса мольберт. Ноги так и норовили подойти, руки - дотронуться, а глаза - рассмотреть поближе сие творение. Эта картина особенно выделялась среди других работ. Антон ахнул, аккуратно проводя подушечками пальцев по засохшей краске, боясь лишний раз испортить. На холсте красовался парень с белоснежными волосами и глазами серыми. На его лице явно читалась неподдельная скука, словно он в этой картине бесчестно заточен. Антон сглотнул ком в горле, изумленно разглядывая столь качественную работу. Глаза вдруг взмокли, руки и ноги задрожали. Портрет, который он с некоторой жадностью и пылкостью рассматривал - мог назвать по-настоящему: Красивым. При виде подобных работ у Антона иногда даже подступали слёзы, ибо эмоции брали над ним верх. Вот и сейчас, казалось, что он разрыдается лишь от того, что увидел нечто столь замечательное. — Эй, чувак, да не трогай ты мою картину, ещё заляпаешь своими ручонками, а потом не оттереть ведь! — низкий, мальчишеский голос заставил отпрянуть Антона от прекрасной работы и тотчас взглянуть в сторону звука, машинально скрывая руки за спиной, будто пойманный на каком-то преступлении. Парень, что еле удерживал в руках кучу ватманов и большую коробку с краской тут же выронил их из рук, изумлённо и с какой-то растерянностью глазея на Петрова. Вещи упали на пол с громким грохотом. Баночки с гуашью разлетелись по всему классу и Петров, до этого испуганно глазевший на парня его роста, с черными волосами и карими глазами, поспешил помочь парню. Оторопь, которой был охвачен Антон, тотчас развеялась. — Прости, я не собирался портить твою работу, просто на ней… — Муза… — шепотом произносит брюнет, все ещё не сдвигаясь с места, пока Антон лихорадочно собирает рухнувшие на пол, вещи. Он поднял уже наполненную коробку с краской и протянул парню, стоящему напротив. Брюнет с каким-то маниакальным интересом всматривался в лицо Петрова и просто разглядывал, сузив глаза. Антон даже опешил от подобного за ним, наблюдения. — Виктор, — протягивает руку странный парень, и не для того, чтобы наконец забрать из рук Петрова коробку с содержимым. Антон запоздало протягивает руку в ответ. — Антон. — Это же ты… — с придыханием произносит Виктор, тотчас меняя тему и внимательно следя за каждым движением и жестом Петрова. — Что? — непонимающе хлопает глазами блондин. — На моей картине ты! — уже отчетливо громко выдаёт странный парень. Слово «ты» с утроенной силой проносится эхом в помещении. Антон впадает в ступор от подобного заявления. Он, чуть помявшись, решается вновь перевести взгляд на картину, уже пристально и внимательно разглядывая незнакомого парня на ней. И замирает. На холсте точно был изображён он. Но какой-то вялый, томно глядевший на него самого, будто бы сонный. Антона до мурашек пробирает. — Я наконец нашёл тебя! — на радостях пролепетал брюнет, внезапно хватая ладони Антона и сжимая в крепких тисках. Антон даже немного перепугался от подобной реакции. Был обескуражен, не понимая причины подобной радости. Каким образом его изобразили столь точно? Даже волосы, черт возьми, были взлохмачены и торчали со всех сторон. Но парня по имени Виктор он не знал, и никогда до этого не видел. Антон, с некой нервозностью прокашлялся в кулак и аккуратно вытащил свою руку из чужой, крепкой хватки. Виктор на сей жест даже внимания не обратил. — Вот как… Мы никогда прежде не встречались? — все же спросил Антон с излишней робостью. Виктор отрицательно мотнул головой, вновь ясными глазами, в которых явно полыхал задор - глядя на Петрова. Блондин же чувствовал себя под этим взором неуютно. Опять же, словно зверушка в зоопарке. — Не виделись, — тут же отрезает Виктор, — я тебя выдумал на самом-то деле и успел запечатлеть на холсте, — он расплылся в широкой улыбке, словно выиграл джекпот, — невероятно, — и, сузив глаза, добавил: — у тебя очень интересная внешность. — Вот как… — глухо отвечает Петров снова, словно заевшая кассета. Антон просто растерян и не знает, как откликаться на подобного рода вещи. Это ведь просто каким-то образом, невзначай получившийся портрет его самого. Он не несёт в себе какой-то келейный, потаенный смысл и уж тем более - здесь нечего опасаться. Виктор же сказал, что они не встречались никогда до этого. Ну и чего же Петрову тогда ощущать эту странную тревогу? Все-таки странные они… Эти люди искусства. Виктор, не произнося новых и… странных? Слов, прошёл вальяжным шагом меж двух стоящих мольбертов и выудил из кучи хлама, а именно банок с краской, кисточек и кучи запачканных палитр - немного мятый, чистый лист бумаги, и простой, твёрдо-мягкий карандаш «HB» попутно вручая сей презент Петрову. — Рисуй, — кидает он воодушевленно, — ты же пришёл сюда, чтобы забыться? — Виктор снова улыбается, в этот раз улыбка его выглядит более живо, с некоторым нетерпением и трепетом, карими глазами заглядывая Антону прямо в душу. Петров наконец расслабляет плечи. И почему-то он верит этой гамме эмоций Виктора и уверен в том, что парень совершенно не плохой, просто чудаковатый, вот и все. Антон кивает ему и порывисто забирает из чужих рук бумагу и карандаш. Он тупым взглядом осматривает находящееся в его руках «чудо» и незаметно для себя самого - улыбается. Он скорее рефлекторно, нежели осмысленно подходит к сложенным в одну кучу, у стены, с какой-то пестрой иллюстрацией - мольбертам. Вытаскивает один, самый, по его мнению, живой, то есть, использованный не раз и несущий в себе кучу разных историй. И ставит перед собой. — Вот, — доносится за спиной отчетливый голос нового знакомого. Антон через плечо поворачивает голову, глядит и видит перед носом протянутую, железную кнопку. Он благодарит Виктора, и попутно, этой же кнопкой, бумагу к деревянной поверхности мольберта прикрепляет. Руки Петрова дрожат от восторга. Давно он не занимался своим хобби. А тут вдруг появилось непреодолимое желание. Он слюну в нетерпении сглатывает, а сердце внезапно заходится и бьется птицей в клетке. Карандаш словно сливается вместе с его рукой и он, заворожённый, точно загипнотизированный, проводит первую линию. Такую лёгкую и острую, нечеткую. Это стало отправной точкой. И Петров, уже не церемонясь, грифелем выводит целый лесной пейзаж. Рука его в некоторых моментах замирала, а в некоторых - ускорялась и с бешеным темпом заполняла когда-то белый лист. Шуршащая под рукой бумага показалась Антону мелодией, колыбельной, что успокаивала и отгоняла словно туман до этого негативные мысли. На фоне леса он набросал маленькую птичку. Того самого снегиря. Снег, рождающийся на его глазах словно оживал. Блестел. Сиял под светом солнечных лучей. Он старался передать через рисунок ту сонную тоску леса, ту свежесть, ту загадочность. Антон уже не слышал посторонние звуки. Не слышал, как Виктор с неким восторгом ахает и наблюдает, затаив дыхание, за творившимся волшебством на бумаге. Он словно был в вакууме, абстрагированный, приглушая все посторонние звуки и лишние мысли. Сознание очистилось. Даже окружение тотчас опустело, и класс превратился в чистый, белый холст, в центре которого маленьким пятном стоял и творил Петров. Рисовать весело. В особенности для тех, кто честен с собой. Словно говорить без слов. Антон не замечал, как глаза буквально искрились, а улыбка с лица не сползала. Эта улыбка была своего рода личной, никому не доступной и даже рядом стоящий Виктор не видел этого выражения. Руки с точностью выводили каждую линию, каждую закорючку, каждую зарисовочку. Он, вдруг заметив, что перестал дышать, вдохнул побольше воздуха в легкие, рвано выдохнул и провёл тыльной стороной ладони по запотевшему от избытка чувств, лбу. Грудь вздымалась вверх и опадала в такт нервному дыханию. Грифель, что запачкал серыми пятнами ладонь, тут же запачкал и щеку Петрова. Напряженная до этого рука, крепкая, как сталь, расслабилась и словно тряпичная кукла упала. И карандаш, что он все это время сжимал мертвой хваткой, глухо ударился кончиком о деревянный паркет, с ярко-красным флагом СССР. В этот момент Антон чувствовал как его бесцветная жизнь обретает краски. Он живой. Настоящий. Счастливый. За спиной доносятся медленные хлопки, словно наблюдавший за всем этим Виктор отходил от потрясения. Петров, вспоминая, что он здесь не один - вздрагивает и растерянно на нового товарища смотрит. Тот выглядит в непомерной степени довольным, как Чеширский кот и ровным голосом произносит: — Добро пожаловать в кружок: «Победа».***
«Ну нет, вы шутите» - посетила кричащая мысль Петрова, что озадаченно смотрел на стоящие перед его взором, кабинки. — Вот вам швабра, вот вам тряпка, вот ведро - займитесь, — командным тоном произносит Павел Владимирович, протягивая каждому уборочный инвентарь, — если выкинете нечто похожее на тот балаган, что творился на моем уроке - пеняйте на себя, — он криво улыбнулся, но улыбка эта была просто формальностью и говорила о том, что физрук совершенно серьёзен в своих намерениях. Антону хотелось завыть. Туалет. Туалеты драить надо! А рядом стоящему Роме, похоже, все было нипочём. Антон даже демонстративно закатил глаза, ибо куда уж там ему до уровня пофигистичного Пятифана. Ну хоть преподаватель проследит за ними. Нечего бояться. Павел Владимирович, словно прочувствовав гнетущую атмосферу - отошёл, оставляя за собой быстрое «сейчас вернусь». Ну почему он уходит всегда не вовремя! Рома даже не полоснул по Петрову взглядом, будто он лишь призрак, что просто назойливо увязался следом за ним. Антона такой исход событий более, чем устраивал. Он прикрыл веки, мечтательно представляя, как в следующий раз вернётся в кружок «Победа» и вновь прочувствует те самые, незабываемые эмоции и впечатления. Интересно, кто ещё, кроме Виктора посещает этот кружок? Антон мог с уверенностью сказать, что недолгое пребывание в небольшом классе ощущалось ему так, словно он попал в сказку. Волшебную сказку. Петров, вздохнув, сжал в руках древко швабры и приступил к работе. Данная атмосфера удручала и невольно вспомнился утренний инцидент с Бяшей. Сердце внезапно ухнуло вниз, словно Петрова только что кинули в клетку с разъяренным и голодным тигром. Как он мог так забыться! Он буквально оголил свою шею перед диким зверем, мол, бери, не стесняйся, ешь. Петров сглотнул подступивший комочек в горле и рвано выдохнул, нервно поправляя съехавшие окуляры на переносице. Так, спокойно. Он чувствовал мандраж, словно вот-вот пойдут нападки со стороны хулигана. Но почему-то никакой подлянки ни через минуту, ни через пять - не предвиделось. Ромка лишь с бесстрастным и мирным выражением выжимал сильными руками половую тряпку, попутно оттирая какую-то дрянь на кафеле и слабо морщась, словно делает подобное буквально каждый день. Антон, понимающий, что надо и унитазами заняться - хочет завыть и позорно сбежать. Но нельзя. Рома тотчас назовёт его неженкой, брезгливой девчонкой, неспособной даже отмыть чертовы туалеты от грязи. А сам Рома и бровью не повел. Любую дрянь оттирает и ничуть не возмущается. Пятифан, вдруг почувствовав чужой пристальный взгляд - поднимает на Антона зелёные глаза, смотря исподлобья явно осуждающе и наконец разрезает гнетущую тишину на части: — Ты блять, долго на месте вертеться будешь? — в произнесенном явно крылась некая издёвка и провокация, — глаза мне мозолить горазд, а как заняться делом - так умываю руки, так, что ли? Антон тут же хмурится, чувствуя, что все-таки он тишину эту сглазил. — Я и занимаюсь делом, — последнее слово он произносит твёрдо, цедит сквозь зубы, всем своим видом оповещая Рому о том, что совершенно не имеет никакого желания вести с ним какую-либо перепалку. — Чёт непохоже, — продолжает гнуть своё Пятифан, — наверное, педики и за свои ручонки трясутся, раз ты даже тряпку выжать брезгуешь. — Я тебе уже сказал: я - не педик, — Антон чувствует, как спящая крепким сном до этого глубоко внутри - злость, начинает разгораться и точно не выдержав, вырвется наружу. А ему это не нужно. Знает ведь, что с хулиганом лучше в драку не лезть. Потому что физически - Петров явно уступает Роме в два, нет, возможно в пять раз. Рома лишь хмыкает, снова сжимает серую тряпку и добавляет, — Пиздишь. — и Антон всем своим естеством чувствует, как за его спиной Пятифан довольно скалится. Антон принимает лучшее по его же мнению решение - игнорировать. Не дать себе сорваться и держать голову холодной. Ведь Пятифан это пламя, в которое нельзя подливать масло - тут же полыхнет пуще, сильнее. И Антон лишь молчаливо, словно солдат, твёрдой походкой проходит к своему ведру с уже успевшей помутнеть водой, и тряпку, в ту же воду, опускает. Но Рому подобная реакция не устраивает. — Игнорируешь? — вполголоса спрашивает Рома хрипло. И видно, ему обязательно, и во чтобы то ни стало нужно было вывести Антона из себя любым для него способом. Он внезапно замолкает и Антон уже хочет в облегчении выдохнуть и расслабиться, но голос Ромы вдруг раздаётся за спиной, максимально близко, чем следовало бы: — Я тебе нравлюсь, — горячее дыхание внезапно опаляет ухо Петрова. И это не вопрос, а самое настоящее утверждение и твёрдая уверенность в сказанном. Петров отпрянул от него как ошпаренный, тотчас всем корпусом разворачиваясь и опираясь спиной о холодный кафель, не давая Роме вновь к нему подступиться. Ноги мелко подрагивают от испуга. А ухо словно горит. — Что ты творишь?! — чуть ли не вскрикивает Антон, явно застигнутый врасплох. И черти в глазах Пятифана торжественно ликуют, танцуя. Ромка доволен своим действием, ведь он получил то, что хотел, хоть и подобным способом, а именно - реакцию Петрова. А Антон на его провокацию повелся, как последний дурак. Антон выглядит смущенным, всклокоченным и потерянным. Рома улыбается во все тридцать два, нет, точнее сказать - скалится. И Петров вновь чувствует на языке горький привкус проигрыша, смешанный вместе с досадой. Теперь Ромка, как ни в чем ни бывало, идёт выливать грязную воду в унитаз и возвращается к умывальникам, открывает кран и заполняет ведро чистой водой до краев. Петров чувствует в сердце самый настоящий беспорядок. И лицо его огнём полыхает, никак не пытаясь остыть. Ох. Да успокойся же ты! У Антона шок. Сердце бьется как заведённое. Очень громко. Настолько, что тишина будто стуком его сердца заполняется. Он поджимает губы, кусает нижнюю со всем остервенением и негодованием. И Антон вдруг решает ответно на того напасть. — Это я тебе нравлюсь, — голос дрогнул и получилось недостаточно четко, даже скомкано. Конечно же Антон в курсе того, что не нравится Пятифану, но хочет отплатить ему той же монетой. Антон поворачивает к нему голову и замирает. Этих слов хватило, чтобы Рома, что до этого бесстрастно стоял и смотрел куда-то перед собой, тут же из прострации вышел и поднял на Петрова такой же растерянный взгляд, который был у Антона минутой ранее. Петров еле сдерживает рвущуюся улыбку. Вот оно. Покажи мне больше. — Нет, — низким басом отрезает хулиган, с таким страшным, пробирающим до мозга костей, спокойствием, что Антон сознательно понимает - это порог перед его яростью, — взгляни на себя. Антон, нахмурившись, все же прислушивается к Пятифану и поворачивает голову в сторону зеркала. Поворачивает и ахает. Весь раскрасневшийся. Даже уши побагровели. Глаза блестят и губы подрагивают. Не хватает лишь надписи на лбу «Я люблю Рому Пятифана»! Да один его вид выдавал с потрохами! — Ты мне не нравишься, — делает тщетные попытки Антон, все ещё не отрывая взгляд от собственного отражения, не понимая только, кого стараясь переубедить в обратном: Рому, или же… Себя? Он нервно смеётся, — я лучше земли наемся, чем буду любить такого, как ты, — его заикающийся голос и заплетающийся язык Рому лишь ещё больше заводит, раззадоривает и провоцирует. Он, очень тихо, полушёпотом, пожирая Антона парой зелёных глаз, произносит: — Так ешь. — Что… ? — Обомлевший Петров резко возвращает к тому своё внимание и тупо хлопает глазами, явно не веря собственным ушам. — Жри говорю, землю, — уже на повышенных тонах вторит Пятифан. Антон сглотнул, понимая, что только что сам себе приговор подписал. И кто его за язык-то тянул? Рома ведь иногда воспринимает все по-своему, буквально. Он, как каменное изваяние стоял и ошарашено глазел на совершенно спокойного, развалившегося у умывальников, хулигана. Рома расплылся в презрительной усмешке. — Не хочешь? Так не пизди, раз за базар ответить не можешь, — снова этот разочарованный голос. Снова этот взгляд, под которым хочется сжаться в маленькую точку. Рома закрывает кран, забирает своё наполненное ведро и проходит мимо Петрова, намеренно задевая плечом. Антон снова чувствует себя паршиво. Чувствует себя униженным и побеждённым. Рома всегда бьет по самым больным местам. Рома всегда делает больно Петрову. Рома ненавидит Антона. Рома унижает Антона. В районе солнечного сплетения начинает невыносимо жечь. Тело бросает то в жар, то в холод. Петрова тошнит. Петров не может больше держать голову холодной. У Петрова внутри что-то обрывается. Что-то важное, похожее на рациональность. Руки начинают жить отдельной жизнью и мелко дрожат, словно его только что ударило электрошоком. Антон не может подавить свою злость. И Антон решает. — Это сейчас месть за утренний инцидент? — не выдерживает Антон, стараясь говорить твёрдо, ровно, без заиканий, и у него это выходит. — Че? — Рука хулигана на древке швабры дрогнула и он, в недоумении, замирает, внимательно прислушиваясь к последующей реплике Петрова. Решает подлить масла в полыхающий огонь. — Говорю: это месть за то, что Бяша предпочёл тебе меня? Совсем недавно внутренности скручивало от невыносимого чувства вины, а теперь, от него не осталось даже жалкой крупицы и это чувство вновь заменила ненависть. И почему Петров вновь дал себе слабину? Может, тебя стоило бы окатить ледяной водой, чтобы до тебя наконец дошло, что это, блять, ДРУГИЕ люди? Антон чувствует, как спину его прожигают взглядом. Убийственным и яростным. Он чувствует, как воздух тяжелеет и за окном багровое солнце предательски заходит за горизонт. Чувствует, как начинает колотиться сердце у самой глотки и как ноги продолжают подрагивать перед неизвестностью. Рома молчит. И Антон не спешит что-либо добавить. Подозрительная тишина окутывает пространство и Антон шумно сглатывает. Он не успевает переварить происходящее, как тотчас грубо, с глухим стуком оказывается впечатан в холодный кафель. Глаза безбожно забегали, руки запотели и нелепые окуляры скатились вниз, по переносице. Он, с замиранием сердца поднимает взгляд и цепенеет. Рома смотрит. Рома буравит глазами безумными. У Ромы лицо темнеет. У Ромы руки подрагивают от ярости. Рома прерывисто выдыхает: — Заткнись, — он скалится, произносит это слово на тон ниже, отчего у Антона леденеют все внутренности, — не смей и рта своего поганого раскрывать. Петров на секунду трусит, но лишь на секунду. Он сквозь силу ухмыляется, превозмогая свой страх перед бывшим другом. — А что, сильно задело? — спрашивает Петров, чувствуя, как начинает скалиться. Рома резко встряхнул его, мертвой хваткой удерживая за ткань рубашки. — Ты доиграешься, обосрыш, — он угрожает. И угроза эта явно настоящая. Без блефа. Петров это понимает. Понимает, но остаток разума оглушает неконтролируемая злость. Антон дрожащими руками с себя руки Ромы скидывает, поджимает губы и преисполненный злобой, выдаёт: — Так я правду сказал, разве нет? — он выплевывает слова едко, стараясь ударить побольнее. Чтобы непробиваемый Пятифан чувствовал. Чувствовал то же самое. Ту же боль, что разъедала Антону душу. И Петров, слов не жалея, добавляет: — Бяша в тебе разочарован. Он задел. Задел за живое. Знает ведь, что Бяша самый близкий для Ромы человек. Ближе той же Морозовой. Знает, и больно делать будет. У Ромы желваки выступают на скулах и вена на лбу от ярости набухает. Петрову кажется, что тот сейчас взорвется и убьёт его прямо здесь, в смердящей мужской уборной. Рома зубы с остервенением сдавливает, смотрит Петрову в глаза, пытаясь въесться в них взглядом. Секунда. Всего лишь жалкая секунда. И он со всей мочи кулаком въезжает Петрову под дых. У Антона весь воздух вышибает из легких. Глаза расширились и он, согнувшись в три погибели - болезненно застонал, зубами этот позорный стон стараясь сдерживать. А Рома наблюдает. Наблюдает за его страданиями и… Усмехается? Он любуется тем, как Петров беспомощно корёжится на месте. Чувствует триумф от проделанного. Антон этот взгляд чувствует. Ему хочется вжаться в плечи и как улитка, спрятаться в свой панцырь. — Я ненавижу тебя, — сипит Петров, с силой прижимая ладони к месту удара, словно таким образом сможет облегчить свою боль. Он пытается прокашляться, удерживая равновесие на ватных ногах. Хотелось выблевать легкие. Хотелось, чтобы эта агония прекратилась. Рома запомнил, куда бил. Рома знал - куда вновь нанести удар и не ошибся. И от этой мысли Петрову становится так… Тошно. — Я тебе нравлюсь. — снова этот уверенный в сказанном, холодный тон. На секунду все стихло и Петров, лишь по отдаляющимся звукам шагов понимает, что Рома направляется на выход из уборной, оставляя его с гнетущими мыслями один на один. Металлическая дверь негромко хлопает и Антон, убедившись в том, что Рома точно покинул помещение - расслабляет плечи. Ему хочется крикнуть тому вслед, голос надрывая «никогда!» и «ни за что!», но слова выходить напрочь отказываются. Прямо сейчас ему хочется осесть на пол и позорно разреветься. Да и почему позорно? Подобное его состояние останется лишь в стенах мужской уборной. Но он лишь выравнивает дыхание, поправляет съехавшие очки и ещё долго и задумчиво смотрит в окно, за которым стоит прекрасный, зимний пейзаж, а снежинки в вихре кружатся. Рома сбежал, взвалив оставшуюся работу Петрову на плечи. Но Антон не думает об этом. Мысли заняты совершенно другим. Твёрдое: «Я тебе нравлюсь» проносится эхом в опустевшем сознании.