***
— Ты сегодня поздно, — услышав негромкий хлопок двери, Карина выглянула из кухни. Петров действительно сегодня припозднился. Солнце давно село, а зимой дни становятся короче и темнеет быстрее. Он, помявшись, все же нашёлся с ответом: — Да, просто после уроков оставили, — под нос бурчит он, стараясь врать как можно убедительнее и параллельно снимая мокрые, от снега, ботинки, — класс убирали. Мама утвердительно мычит, размешивая что-то в фарфоровой чаше: — Ясно. Ваш папа тоже будет поздно. Поднимись, пожалуйста, наверх и позови Олю, она там совсем уже с этими уроками засиделась, а я курочку приготовила, такую вкусную! — игриво протягивает Петрова старшая, явно довольная своим творением. Петров же чует приятный аромат жареной курицы и охотно словам матери верит. Не каша с комочками, которой хотелось лишь давиться, а вкусная курочка от любящей матери. Антон сглатывает слюну в нетерпении и ответив тихое «хорошо» - поднимается наверх по скрипучим половицам старой лестницы. Он пару раз стучит по деревянной поверхности и не дождавшись ожидаемого «входите» - бесцеремонно врывается и тут же замирает, стоя в дверном проёме, невольно улыбаясь. Оля сидит за своим столом ссутулившись и сосредоточено, сведя брови к переносице - решает свои ненавистные задачки по математике. Отросшая, белая челка завязана в тонкую резинку и торчит, словно рог единорога. Похоже, сестрёнка, грызя гранит науки - совершенно забылась, пребывая в каком-то трансе и не почувствовала присутствие старшего брата в комнате. А Петров продолжает улыбаться, оперевшись о дверной косяк и не может любимой сестренкой вдоволь налюбоваться, да и отвлекать как-то жалко. Так старается. И глаза живо блестят, а за этим Петров готов был наблюдать вечно. Оля вдруг отрывается от ненавистной тетради, устало потирает шею и поднимает большие серые глаза, обрамлённые длинными белыми ресницами, наконец замечая пришедшего Антона. Она, лишь завидя его - тотчас засуетилась и спешно стала убирать исписанные учебники и тетради в сторону, попутно подбегая к старшему брату, чуть ли не спотыкаясь и не упираясь носом в его грудь. Петров чувствует, что от этой милой картины у него скоро точно треснет лицо, настолько сильно влияло присутствие сестры в его жизни. — Тоша, ты сегодня слишком поздно, а обещал не задерживаться! — обиженно произносит она, надувая губы, скрестив руки на груди и наигранно хмурясь. Вот ведь врушка - подмечает Петров, замечая её уголки губ, что тут же приподнялись и тотчас, лицо озарила мягкая улыбка. — Прости, Оль, появились непредвиденные дела, вот и задержался, — он старался выглядеть максимально виноватым, но тотчас растаял и расплылся в тёплой улыбке, — а ты, я смотрю… — глянул через её плечо на одиноко стоящий стол с учебниками, и с некой гордостью, произносит, — усердно занималась? — Ага! Эта математика мне так надоела, просто сил нет! — возмущённо бурчит Оля, топнув ногой, и кукольное лицо вмиг становится пасмурным. — Охотно верю, — хихикает Антон, — давай я помогу тебе с этим предметом позже, а то только с математикой у тебя возникают проблемы, — у Оли тотчас глаза начинают буквально светиться от радости. Она, не думая ни секунды, быстро кивает головой и выкидывает громкое, — Угу! — Вот и порешили, а сейчас нам надо спуститься к ужи… — Тош, я хотела тебя кое о чем спросить, — перебивает его младшая сестрёнка, тотчас меняясь в лице, переминаясь с ноги на ногу и потупив взгляд на свои ноги, превращаясь в образец робости. Петров автоматично кивает, тем самым показывая, что внимательно её слушает. Оля, заметив этот жест, расслабляется и наконец выдавливает из себя следующее: — я это… Скоро смогу ходить в школу? У Петрова тотчас в сердце начинает болезненно покалывать. Точно! Он ведь со всеми этими приключениями на пятую точку, совершенно забыл про Олю! Она ведь уже давно порывалась выйти из душного дома, познакомиться и подружиться хотя бы с кем-нибудь в этом богом забытом посёлке, но из-за проблем со здоровьем и переживаний матери, что лишь отрицательно качала головой, маленькую Олю из дома не выпускали. Антон запустил пятерню в свои волосы, несильно сжимая их и оторопело, с ноткой неловкости сказал следующую реплику: — Да, Оль, конечно! — Правда? — Оля сразу же меняется в лице. В блестящих глазах мелькнула настоящая надежда, смешанная с удивлением, словно она в этом доме была заточена подобно принцессе в башне, совершенно не надеясь на свободу. От этого сравнения Петрову стало горько. Хотя бы в этом мире можно было дать Оле более крепкое здоровье? — Правда-правда! — спешно подтвердил Антон на высокой ноте, точно уверенный в своих словах, — Уже в марте начнёшь ходить. Как раз потеплеет и не придётся бояться за твоё здоровье. Оля вновь затихла и застенчиво стала перебирать свои пальцы, явно стремясь спросить ещё что-нибудь, но колеблясь. Она подняла на него глаза, на которых дрожали желтые блики, появившиеся от света лампы в комнате. — Обещаешь? — тихо-тихо спросила Оля. Двинулась к нему и оттопырила свой мизинец, неловко протягивая Антону, дабы получить подтверждение его словам. Антон, расплывшись в улыбке и чувствуя, как внутри него что-то наполняется, что-то невообразимо прекрасное - протянул в ответ и крепко сжал своим мизинцем её. — Обещаю, — он произнёс это твёрдо, уверенно и четко, вглядываясь в светлые глаза сестры, чтобы Оля точно убедилась и откинула ненужные сомнения. Губы Оли дрогнули, она немного растерялась такому серьёзному тону, но тотчас, переварив это - лучезарно улыбнулась. На лице заиграла настоящая радость. Оля просто хотела… Нет, мечтала выйти на улицу и как все обычные дети - пойти в школу. И Петров, смотря на её сменяющиеся эмоции понял. Она ему верит. Верит его словам и ни капли в них не сомневается. В груди стало разливаться тепло и по коже приятно побежали мурашки от этой мысли. Как же он любит Олю. Как же он счастлив, что в этом мире она много улыбается. Как же он рад, что его семья в данный момент любящая, и он с уверенностью может это сказать. И Петров вдруг осознал. Он больше не хочет возвращаться в прошлое. Да, Рома в этом мире жестокий, пылающий безграничной ненавистью к Петрову. Да, Антона никто не помнит. Да, ему делают больно. За такой короткий промежуток времени Антон ощутил столько негативных и позитивных эмоций, что ему уже казалось, словно он сходит с ума, ибо уследить за происходящим он буквально не успевал. Он потерял Рому, но обрёл много новых, и хороших людей. Родители. Оля. Володя. Бяша. Тот же Виктор. Кружок «Победа». Петров понял. Он счастлив. Гематома ужасно ноет. Но он счастлив. Сердце рвётся на части из-за Ромы. Но он счастлив. Ты ведь счастлив? — Тош… — робкий, полный беспокойства голос сестры внезапно вывел из раздумий, — почему ты… плачешь? Петров, наконец сфокусировав зрение и возвратив внимание сестре, в начале не понял, что именно она имеет в виду. Дрожащими глазами он взглянул на обеспокоенную Олю, все ещё сжимая её маленький пальчик. Он осторожно провёл тыльной стороной ладони по щеке, изумлённо расширив глаза. И правда. Слеза. Должно быть, Антона переполнили эмоции и чаша переживаний опасно качнулась, не выдержав напора. Оля была взволнована, растеряна, хлопая длинными ресницами и не знала, что сделать, чтобы успокоить плачущего брата. Но Петров и не плакал. Всего лишь одна слезинка, а столько паники в глазах сестры он узрел впервые, отчего внезапно почувствовал себя виноватым. Оля не должна переживать. Оля не должна грустить. Пусть Оля всегда улыбается. Антон, оторопев, поспешил убедить её в том, что все в порядке. — Ой Оль, что ты! Не плачу я… — Петров напряг мозг, дабы придумать убедительную причину, — это от того, что я не выспался сегодня, вот глаза и устали, слезятся, даже не могу сконцентрировать внимание на чем-то, — тараторил он быстро, стараясь говорить ровно и не давая удивленной сестре и слова лишнего вставить, — Ну вот, а теперь пошли, нас мама внизу заждалась! Петров, закончив реплику, мысленно ругая себя за такое неубедительное вранье - развернулся и спешно, неуклюжими шагами направился на выход. А Оля, слыша его удаляющиеся, торопливые шаги - загрузилась мыслями. Она явно не поверила его скомканному оправданию.***
Вторник. В этот раз Петров без тени страха смело шёл через лес. Ну как, без тени страха - иногда оглядывался по сторонам, боясь напороться на маньяка, и в надежде увидеть того маленького снегиря. Но к его сожалению, птица не явилась навестить знакомого гостя. Петров простоял ещё пару минут, оглядывая кроны деревьев, что были полностью покрыты белым одеялом. Погода сегодня, не на редкость, плоха. Антон бы сказал - отвратительна. Снежинки так и норовят ударить в глаза и вообще падают с серого неба большими хлопьями. Термометр сегодня явно показывал минус двадцать градусов. Антон досадно вздохнул, поёжившись от очередного удара в лицо, воздуха. Ничего, возможно увидит ту птицу завтра, а сейчас у него медленно, но верно - леденеют конечности, лучше поспешить в школу и там отогреться. Антон не перестанет надеяться. Эта птица явно знает ответы на его вопросы и он найдёт её. Или же она найдёт его.***
Школа казалась блеклым пятном, совершенно чужим и незнакомым. Раньше же таким казался лес. Теперь Петров чувствует прямо противоположное. Поднимаясь по ступенькам, он усердно растирал окоченевшие руки, пытаясь их, таким образом, отогреть. — Эй, педик, — прямо у входа в школу Антона ожидал ненавистный одноклассник Иван. Весь такой расслабленный, довольный, обнажая желтоватые зубы, словно только что нашёл остров с сокровищами, или же сами сокровища. Петров неодобрительно прищурился, с явным подозрением реагируя на такое внезапное «приветствие». Иван к нему медленно движется, вальяжными шагами, пытаясь того таким образом, видимо, напугать. Петров хмыкнул этой мысли. Иван и напугать? Не смешите. Парень видно старался подражать образу грозного Пятифана, но выходило это настолько плохо и смешно, что блондин еле узнал в этой неуклюжей походке - походку Ромы. Петров этой мысли невольно ухмыляется, с явной издёвкой и насмешкой, совершенно забыв об оскорбительном «педик». Ваня, подметив, что Петров ничуть не выглядит застигнутым врасплох, а отнюдь, совершенно не скрывая своей усмешки, стоит и смотрит на него снизу вверх - тотчас сменился в лице и заметно напрягся. — Че лыбишься, клоун? — Ваня встал в позу буквы «Ф», свёл брови к переносице, едко выплёвывая слова. От его голоса у Антона уши закладывает. Он распрямился, глядя на одноклассника уже с нескрываемым равнодушием и, немного погодя, отвечает: — Да так, думаю о том, что клоун здесь именно ты. — ровно произносит Антон, без тени страха за эти слова получить, отчего Ваня сразу же начинает заметно вскипать. Щеки начинают тотчас краснеть от поднимающейся ярости и блондин для себя подмечает, что этого дурака слишком легко вывести из себя. — Ах ты..! — Слышь, Вася, мы тут с пацанами посоветовались и порешили, что прекратим издеваться над тобой, — перебивает Ивана дурака какой-то парень с чёрными, кудрявыми волосами и глазами темно-карими, почти чёрными, обращаясь к Петрову. Васей подобная гопота называет тех, кто по их мнению ничтожен. Это ещё кто? Антон такого не помнит. А нет, вспомнил. Этот парень тоже присутствовал у них на физ-ре. Один из шавок Пятифана, я так понимаю. Парень рукой отодвинул преграду в виде хилого тела Вани, и вместо глупого одноклассника перед Петровым уже стоял он. Антон заметно напрягся, почувствовав явный подвох в сказанном. — Что? — словно не поняв реплику незнакомца, спросил он. — Но есть одно «НО» — брюнет проигнорировал вопрос Антона, и продолжил: — ты должен пройти для этого испытание. Антон недобро нахмурился и двинулся к нему, смотря точно в тёмные глаза-воронки. Какое ещё испытание? Это какой-то розыгрыш или что? В любом случае, Петров не глупый, наивный мальчик, и не станет верить в небрежно кинутые слова каких-то гопников. Говорить красиво-то все умеют. — Ещё чего, ищите дурака в другом месте, — с явным раздражением процедил он, собираясь обойти незнакомца и наконец попасть в тёплое помещение. Но тот пресёк его попытки уйти, вновь появляясь перед его носом, словно скала и тотчас делая широкий шаг к нему навстречу. — Ты не понял, — прозвучало угрожающе. У этого незнакомца была странная мимика. Глаза хитро улыбались, но само лицо оставалось равнодушным. Он напоминал лиса, с голосом низким, елейным и устрашающим. Но на Петрова навести страх у него не выходило. Другое дело - Ромка. Говорит спокойно, словно шепчет, но ужаса наводит столько, что глаз начинает дергаться в нервном тике, а поджилки нещадно трястись. По сравнению с этим, елейный голос этого парня казался Петрову лишь детским лепетом. — Ой бля, Денис, не трать на этого Васю своё время, просто врежь разок… Тот самый Денис резко поднял руку на уровне своей головы, прерывая реплику своей пешки. Парень тотчас замолк, с некой досадой затаив дыхание и продолжая смотреть на представшее представление. Денис подошёл вплотную, стараясь выглядеть внушительнее Петрова, хотя они оба были одного роста и комплекции. Да и Петров с места не сдвигался. Чего этого Дениса беспрекословно слушаются? Он не выглядит опасным. — Не верю, — быстро кидает он, рассматривая Петрова от макушки до пят, отчего блондин озадаченно выгибает домиком бровь, — чтобы этот… — он запнулся, — пацан, да Пятифану всёк, хах…— в голосе слышится неподдельная насмешка и неверие. Денис не верит. Иван и тот парень, который пешка, разразились ядовитым гоготом. Так вот, чего они к нему пристали. Их оскорбил тот факт, что Антон Пятифану врезал и это видели все в классе, без исключения, а слухи по школе стремительно разнеслись. Петров за хулиганами наблюдал и демонстративно закатывал глаза. Больно было нужно ему, чтобы какие-то хулиганы в его внезапно проснувшийся героизм, или лучше назвать - опрометчивость, поверили. — Так вот, о чем это я шуршу-то… — Денис пошарил в карманах своих штанов и выудил зажигалку с мятой пачкой сигарет, попутно зажигая, приложив к губам, смачно втягиваясь и выпуская первый клубок густого дыма, — либо проходишь это испытание… Либо… — Либо, что? — перебивает Петров в нетерпении, чтобы названый Денис наконец закончил своё длинное предложение и Антон послал его далеко и надолго. — Либо попрощайся со своим очаровательным парнем. — заканчивает брюнет, вновь лениво выпуская дым. Его лицо тотчас расплывается в злобной усмешке, глядя на появившееся замешательство на лице Петрова, и Антон, где-то на подкорке сознания понимает, что движется нечто по-настоящему скверное. Он недоуменно захлопал глазами, а светлые брови поползли вверх. Каким ещё парнем? Никаких парней у Петрова нет. Денис, заметив озадаченность у него на лице - щёлкнул языком, явно решив, что Антон недалекий и ему надо все тщательно разжёвывать, попутно добавляя: — С Володькой своим попрощаешься. Петров, лишь услышав это, резко и безрассудно, полностью отключив здравомыслие, двинулся на того самого Дениса, вглядываясь в карие глаза своими, леденяще серыми, без тени страха. Денис от неожиданного появления перед его лицом Петрова на секунду даже опешил. — Вы не посмеете. — на тон ниже произносит он, сжимая в тисках низ шуршащей куртки и превозмогая перед собственной яростью. Петров не сторонник насилия, но Денису всечь хотелось неимоверно. — О-о-о, ты нас недооцениваешь, Петрушка, — насмешливо произносит Денис, выкидывая бычок куда-то в снег. От данного прозвища блондин нарочито морщится, — после уроков у повешенного, — ему и не нужно согласие Петрова. Он переводит взгляд на позади стоящих парней, не скрывая своего превосходства, и с ленцой продолжает: — приходи один, не смей притащить с собой кого-то ещё - иначе мокрого места от тебя не останется, — заканчивает он на низкой ноте, в миг возвращая себе прежнюю суровость, и намеренно задевая блондина плечом, уходит прочь, быстрыми, широкими шагами. Ваня и парень, имя которого Антон не знает, довольно ухмыляются грядущей стычке и спешно, не задерживаясь надолго, идут за своим «королем». Интересно, этот Денис знаком с Ромой? Точно знаком. Антон готов поставить на кон свои зубы, до того был уверен в своей догадке. Возможно, они даже окажутся друзьями, ибо с чего ему было присутствовать на том представлении, которое состоялось на уроке физкультуры. Явно был одним, кто занимал первые ряды. Должно быть, это и есть проделки самого Пятифана. Так сказать, месть за вчерашний конфликт. Петров был в растерянности, потупив взгляд в пол, падая в самую глубь своих мыслей, стараясь не захлебнуться и рассуждать трезво, не теряя рассудок и не давая панике захватить разум. Волнение, страх за друга и злость переполняли Антона. Эти твари не посмеют… ! Но Антон ясно понимал, что ещё как посмеют. У этого Дениса глаза неживые, будто кукольные. Говорит спокойно, даже насмешливо. Эмоции сложно понять. Страх внушить, конечно, не смог, какой внушал блондину Пятифан, но пощекотать нервы, видать, талант имеется. Петров уложить в сознании все же кое-что смог - они церемониться не станут, нанесут увечия Ветрову и глазом не моргнут. Петров стоял на крыльце школы, размышляя, как же поступить, сделать нужный выбор и не ошибиться, с неистовой злостью сжимая окоченевшие руки до побелевших костяшек. Сука…***
— Полина с Пятифаном, кажется, расстались, — как гром среди ясного неба, совершенно отрешенным и равнодушным голосом произносит Володя, буквально прозевав последнее слово. Антон со своего стула буквально вскакивает и громким, шокированным голосом вскрикивает: — Что?! — Сядь, — произносит Володя спокойно и как-то измученно, ибо весь класс тотчас с нескрываемым интересом повернулись к их Камчатке и начали в открытую за ними наблюдать. Но один человек все же выбился из стада. Ромка даже ухом не повёл. Петров, все ещё не успевший отойти и переварить сказанное - послушно сел обратно на стул, ближе к Ветрову пододвигаясь. — Но почему? — уже шепотом спрашивает Петров, не скрывая своего интереса. Володя на того в ту же секунду с подозрением косится, явно поставленный в тупик такой бурной реакцией. Он вздыхает, машинально крутя шариковую ручку в руках. — Не знаю, но похоже, они чего-то не поделили, оба ходят чернее тучи, даже вот, не поздоровались, — Володя покачивается на стуле, явно не выспавшийся, в доказательство тому - тёмные круги под глазами. Он что, ночевал в этой библиотеке? Вот это рвение к учебе, похвально. Антон, понимая, что среагировал на чужое расставание слишком остро, лишь возвращает напускное равнодушие и выдавливает из себя тихое: — Ясно. Расстались? Но почему? Чего не поделили? Прекрасно же ладили. Хотя стойте. В последние дни Петров хоть и не замечал, но Ромка с Полиной общались довольно редко, возможно, отдалились достаточно. Он устремил взгляд сначала на Полину, а затем и на Рому. Действительно, между ними явно воцарилась какая-то гнетущая атмосфера. Он тотчас мотнул головой. Его это не касается. Расстались и расстались. Главное, чтобы его никто не трогал. Сейчас его волнует совершенно иное. И это Володя. Петрову все же придётся пойти на поводу тех гопников и самолично попасться в ловушку. Лишь глядя на Володю, хрупкого, худого и невысокого - у него сжимается сердце. Петров считает, что он должен друга своего защитить. Потому что Володя не заслужил всего этого. Всех этих издевательств и всей этой ненависти лишь за то, что просто любил. Как Антон подумает о том, что Ветрова избивали толпой - сразу становится дурно до тошноты. А вдруг это Рома все подстроил? Он же так сильно его не выносит, презирает и, возможно, будь его воля - даже готов убить Антона. Петров в этом более, чем уверен. Но Рома сегодня выглядел совершенно отрешенным от реальности и тупо глядел в свою тетрадь, с остервенением в неё что-то ручкой чиркая. Да он же дыру сейчас в бедной тетради просверлит! Петров вздыхает, постукивая пальцами по деревянной поверхности парты, устало прикрывая веки. Не успевает расслабиться, как вдруг чувствует на себе чей-то пристальный, опасный, до мурашек леденящий взгляд, и на девяносто процентов уверен в том, кому этот взгляд принадлежит. Он распахивает глаза и тотчас встречается с чужими, темнеющими зелёными, переполненными каким-то раздражением и антипатией. Петров, нахмурившись, старался удержать эмоции на лице, полные безграничной неприязни, лорнируя в ответ, не понимая причины столь пристального за ним, наблюдения. Ведь все это время Рома его на уроках обычно игнорировал. Чего это ему приспичило одаривать Антона вниманием? Причём негативным. Под ложечкой засосало. Громкая трель звонка заставляет Антона вздрогнуть и оторваться от глаз бывшего друга. Ненавижу. И Рома тоже ненавидит. Катя встала с насиженного места и поспешила к выходу из класса. Петров, вспомнив вчерашний разговор с Володей, уже было сорвался с места чтобы её догнать, но высокое тело вдруг преградило ему путь, упрямо стоя на месте. — Отойдём, — бесстрастно, и в то же время с жесткими нотками произносит Рома, с избыточной силой сжимая в тисках запястье Антона. Блондин опешил, не ожидав подобных действий, но тотчас, взяв себя в руки, нахмурился. — Никуда я с тобой не пойду, — шепотом процедил Петров, спиной чувствуя, как обитатели класса с нескрываемым интересом прожигают их взглядом. Он попытался вырваться из мертвой хватки Ромы, но попытка, ожидаемо, оказалась тщетной. И Бяши сегодня нет, как некстати! — Пусти Антона сейчас же! — возмущённо крикнул Володя, вскочив с места. Рома же даже не полоснул по нему взглядом, но раздраженно фыркнул, продолжая лорнировать глазами темнеющими лицо Антона. — Я сказал - отойдём, — вторил Пятифан леденящим голосом. Его явно не устроил ответ блондина. И Антон сознанием понимал - пахнет жареным. — Все нормально, Володь, мы просто поговорим… — Антон пытается выдавить из себя хотя бы убедительную полуулыбку, но Ветров тотчас пресёк его слова, смотря на друга ошарашенными глазами. — Поговорите? Он совсем недавно по тебе кулаком проезжался! А теперь что, мир-дружба-жвачка? Не смеши меня, ты хоть сам-то в это веришь?! — Володя чуть ли не задыхался от возмущения. Ибо что это за нелепица? Пятифан и поговорить? По-человечески? Скорее безногий начнёт ходить! Володе было обидно, что Петров хочет бессовестно его надуть, словно он какой-то дурачок, который без вопросов проглотит подобное, воодушевленно выдавая: «Да-а, ну тогда не буду мешать». Он искренне боялся за своего друга, потому реакция была очевидной. Володя осуждающим, и в то же время вопрошающим взглядом глядел на Антона, стараясь заставить того прислушаться к голосу разума. И тот в них ясно прочитал, словно слова были чернилами выведены у Ветрова на лбу : «Что ты, черт возьми, творишь, Петров!?». — Слышь, мелкий, — от этого обращения Володя нарочито свёл брови к переносице, — мы действительно собирались просто побазарить, не мешайся, лады? — Пятифан выплёвывал эти слова с явным раздражением, наблюдая за хмурым и в то же время, растерянным лицом Ветрова, и, воспользовавшись его недоумением, выкинул быстрое: — Вот и славно. Антон вздрогнул, обескураженно наблюдая за тем, как Рома, закончив свою реплику, его куда-то с силой тянет, слыша за спиной взволнованное, громкое, Володино: «Антон!». Мне жаль, Володь. Когда-нибудь Антон, возможно, расскажет все другу, но не сейчас. Тем временем Рома не церемонясь, затаскивает Петрова в маленькую кладовую и совсем сил не жалея - выкидывает подобно бесполезному куску мусора рядом с полками, заполненными ненужным хламом, начиная от футбольных мячей и заканчивая какими-то давно забытыми, пыльными книгами. — Ну как? Доволен теперь? — в голосе слышались явные нотки возмущения и нескрываемой злости. Да что за дела?! Что Петров сделал такого, чтобы получить новую порцию подобных эмоций? Хотя нет. Стойте. Рома каждый божий день одаривает его именно таким вниманием. И причины всегда до смешного нелепые. — Что? — Петров недоуменно захлопал глазами, рефлекторно потирая ладонью своё покрасневшее запястье. Сжал же как следует, и оставил на бледной коже след. Сколько раз ещё Пятифан одарит Петрова подобными подарками? Рома никогда не пытается быть с ним лояльным и осторожным. Да какая к черту лояльность и осторожность? Будь Петров тараканом - Рома бы самолично на него наступил. Финита-ля-комедия. — Из-за тебя все это, крысёныш! — Пятифан угрожающе на него двинулся, заставляя растерянного Антона испуганно пятиться назад, — Сначала Бяша, а теперь и Полина, так, что ли, хуев пидорас?! — Рома повысил голос и готов был, судя по сжатым кулакам, с минуты на минуту разразиться гневной тирадой, а это значит, что Петров скоро ополчится вечным сном, ибо Рома повышает голос только в самых крайних случаях. Это значит, что это уже не пик перед яростью - это уже за гранью. Антон обомлел, недоуменно таращась на взбесившегося Пятифана. Да у него совсем что ли кукуха поехала!? Главное, без паники. Вдох-выдох. Он, двинувшись на Ромку в ответ - выдавил ему таким же голосом, полным агрессии и неподдельной неприязни: — Да что ты несёшь, черт возьми?! — Петров был готов взорваться от возмущения. Он конечно, напугать Рому не сможет, но и трусить желанием не горит. — Что я несу?! Сука… — Рома как-то измученно потупил взгляд в пол, вяло отступив на шаг, словно будучи нетрезвым, горько и отчаянно рассмеявшись, — Знаешь… Когда тебя не было, все было просто прекрасно, а как явился - начал портить абсолютно все… — У Антона выступил холодный пот от этих слов. Горечь в голосе заставила его невольно за Пятифаново моральное состояние переживать. Но следующие его слова отбили Петрову всякое желание: — Надо было ещё вчера выбить из тебя всю дурь, видно туго до тебя доходит, что МОЕ трогать не стоит. «Мое» - Петров, конечно, давно подметил это неадекватное отношение Пятифана к своим друзьям, но то, что Рома относится к близким людям, как к своей собственности - это уже край. Ему бы заперво задуматься, и только потом говорить. Уж слишком много грязи выливается из его рта. Ведь сделанного не воротишь и сказанного не вернёшь. То есть, Рома затащил его в чёртову каморку, толкнул и разорался на всю школу по причине того, что Антон якобы крадет у него друзей? Да какого хуя! У Петрова лопнуло терпение. И он, стиснув зубы с избыточной силой, тотчас разразился гневной тирадой: — Какого блять… ?! — он запнулся, не в силах построить вразумительное предложение и произнести что-либо адекватное, — Ты с нихера на меня налетел и порешь какую-то чушь! Ничего и никого я не трогал, — Антон порывался наконец достучаться до бестолкового Пятифана, хоть умом и понимал, что это дохлый номер, — и люди тебе не вещь! Они живые и у них есть собственное мнение! — Внутренности захлестнуло непередаваемым гневом. Казалось бы, он говорит такие очевидные и простые вещи, но Пятифан был словно непробиваемая стена, кричи сколько влезет, голос надрывая - не докричаться. Он обвиняет Антона в том, в чем самолично все просрал. Логика? Забудьте, у Ромы подобного нет. Антон внезапно стих. Лицо потемнело и он, с самой искренней, на какую только был способен, усмешкой, стал медленно, четко и, как следует подбирая слова, буквально выжимая из них яд - выдавил следующее: — Но раз уж все так срослось, не приходило ли хоть разок в твою недалекую голову, что во всех своих бедах виноват только ТЫ? В груди у Антона защекотало, явно не от бушующих бабочек. Подобное чувство больше походило на извивающихся опарышей, что порывались вырваться наружу, разъедая кожу. И Петров, всем своим естеством чувствуя, что самолично роет себе яму, понял. Нужно остановиться. Пока не поздно. Остановиться, иначе он из этой кладовой живым не уйдёт. — Чего? — На лице Ромы тотчас выступила подлинная растерянность или даже… Осознание? Будто он впервые в жизни познал такую простую истину: земля на самом деле круглая, а он жил, наивно полагая, что плоская. Он некоторое время отуплено переваривал услышанное, будто пытаясь решить в уме сложное уравнение. А Антон все продолжал гнуть свою палку, видно намереваясь её сломать. — В следующий раз, вместо того, чтобы обвинять невинного человека - задумайся, может это ты сторонник всех проблем, — Пятифан двинулся на него, намертво наступая на ногу Антона, отчего тот на секунду опешил, поджав губы и силясь позорно не замычать. Взгляд Ромы вдруг стал безумным и по-звериному неестественным. Широко расширенные глаза Петрова пугали до дрожи в сердце, бьющееся в бешеном ритме, будто пытаясь вырваться и сбежать. — Сука, я изобью тебя. Изобью до полусмерти, и твой труп лишь по весне найдут, если ещё хоть раз увижу тебя рядом со своими людьми, усёк?! — Рома пихнул Антона собственным телом, совершенно не жалея для этого сил. Блондин, что совершенно не был готов к подобному действию - тотчас упёрся спиной о деревянную полку, с торчащими кривыми гвоздями. Это было болезненно. Пятифану все мало. Видимо он Антона намеревается ещё и проткнуть. Петров уже собирался разразиться новой порцией нескончаемой брани, рассказать Роме о том, какая он мразь последняя и как на дух его не переносит. Но. У Ромы на секунду появилось такое странное выражение, что Петров будто об это выражение обжегся. Так на него смотрел прошлый Рома. И Пятифан, будто задыхаясь от следующих слов, произнёс их совсем тихо, хрипло и с некоторой… Болью? — Когда смотрю на тебя… У меня внутри что-то обрывается. У Антона замерло сердце. И Рома, будто переключившись по щелчку и забыв о произнесённых словах, вновь натянул на лицо свою бесстрастную маску и сказал. Сказал то, что Антона точно заденет. Сделает больно и заставит засомневаться в своей ценности: — Лучше бы тебя никогда НЕ БЫЛО. У Петрова тотчас побледнело лицо и голова нещадно закружилась. Вот как. Это значит, что Пятифан и вправду желал Антону не быть. Не существовать. Не жить. И это убивало, резало без ножа. Знать об этом - одно, а слышать из уст от самого Ромы - совсем другое. Одарив оцепеневшего Антона своим фирменным яростным взглядом - он широкими, стремительными шагами вышел из кладовой. Как же он любит уходить первым, наизнанку вывернув Антону душу. У Петрова настолько все внутри перевернулось, что одним простым словом «больно» этот ураган не описать. Было невыносимо. Сердце так билось в грудной клетке, что кроме собственного пульса он ничего не мог разобрать. На те пару секунд Петров потерял возможность слышать и, возможно, даже дышать. Посторонние звуки стихли. Внутри буквально все разваливалось на части и оглушительная боль пронзила душу насквозь. Его словно окунули в кипяток, а затем, не дожидаясь - и в ледяную воду. Всего несколько слов, от которых буквально захотелось зарыться живьём в землю и никогда, никогда в жизни на глаза Пятифана не появляться. Лучше бы тебя никогда НЕ БЫЛО. Он пытается вдохнуть хотя бы клочок воздуха, наконец ожить, успокоиться и унять волну, нет, чертово цунами внутри себя. Эмоции одерживают вверх. Плакать хотелось неимоверно. Но Петров, которому было столь паршиво, не смог выдавить из себя ни слезинки. Теперь он уверен в том, что подлянку ему устроил именно Рома. Никто иной. Он, только он. Антон не понимает, как человек может ненавидеть так сильно, залезая под кожу, в сердце, жаля, сжимая внутренности когтистыми лапами и, внезапно для жертвы - разрывая на части. Петров был уверен в своей подлинной ненависти как никогда прежде. Рому невозможно любить. Лишь ненавидеть.***
Антон стоит у того самого повешенного, ожидая своей грядущей экзекуции. Забавно. Изменилось многое, кроме этого нелепого «граффити». Антон лишь глазами втыкал на снег, стараясь откинуть гнетущие мысли и оттянуть время, разглядывая блестящие снежинки на кожаных ботинках. Он еле сбежал от Володи, отбившись от его нескончаемых вопросов какими-то глупыми оправданиями. Володя был зол на Петрова, это можно было увидеть невооружённым глазом. Блондин досадно натянул шапку по самые уши. Как же он виноват перед другом! Обязательно извинится перед ним завтра. Если завтра для него наступит. Денис, недолго задерживаясь, тотчас выходит из-за стены и, заметив Петрова, довольно скалится. А Петрова настораживал тот факт, что его «охрана» почему-то отсутствовала. Куда шавки-то подевались? — Похвально, — хохотнул Денис, — я уж было подумал, что ты сбежал плакаться мамочке. Антон закатил глаза, проигнорировав издевательскую шутку. — Иди за мной. Денис, не дожидаясь согласия, двинулся вперёд. И правда, ведёт себя, как король. Но Петров ни одного настоящего Вашего Величества ни разу не встречал, хотя корчили из себя многие. И один из них идёт прямо перед ним, гордо распрямившись и задрав подбородок. И они шли. Долго, в молчаливой, напряжённой атмосфере. Снег под ногами хрустел, и Антон невольно сравнил его со своими будущими ломающимися костями. Было бы странно сказать, что Антон не боится. Он боялся. Тремор в руках был неопровержимым тому доказательством. Бог знает, что эти люди могут ему подготовить и какую крысу подложить. Он даже уверен в том, что как только ослабит бдительность - те его тотчас толкнут в овраг и там, посмеявшись, оставят. К вечеру погода ещё больше раскапризничалась, разбушевалась. Казалось, в лицо летят уже не снежинки, а мелкие кусочки льда. Горло першило от морозного воздуха и ноги уже окоченели. А Денис все молча шёл, не издавая ни звука. Петрова это молчание только больше настораживало. Куда они идут? Они бороздят по снегу уже, как минимум, полчаса, уже и через лес прошли, а местность, в которой они сейчас расхаживают, Петрову совершенно незнакома. — Долго еще? — не выдерживает Антон раздраженно, вжав голову в капюшон, силясь спрятаться от морозного ветра. И перчатки сегодня забыл, так не вовремя. — Потерпи, Вася, доведётся и тебе свою песенку спеть, — ответил, нет, почти пропел шагающий впереди Денис, и в голосе его Антон услышал неподдельную насмешку. Что же такого эти парни ему подготовили? А если он не сможет найти потом дорогу домой? Как же Оля с родителями? Что, если они начнут переживать? Ему этого ох как не хотелось. С каждым новым шагом Петров нервничал. В животе неприятно скребло и маленький комочек превращался в огромный шар, застревающий в горле. Они ещё шли минут семь, не больше, пока вдалеке Антон не увидел высокие потрепанные здания, точно давным-давно заброшенные. Неживая улица. Развалины. И данное место пробирало Петрова до мурашек. Он нахмурился, держа ухо востро и сжав руки в кулаки, готовый в любую секунду ударить любого, кто неожиданно на него кинется. Но из-за зданий, неожиданно для самого Антона, никто не вышел. Денис наконец остановился, развернулся всем корпусом к Антону, словно вспомнив о его присутствии только сейчас, и попутно зажег сигарету, тотчас прижимая к губам. — Задача такова: ты должен дойти до самого конца этой заброшенной улицы и вернуться целым и невредимым, — он злобно ухмыльнулся, добавив: — довольно просто, не правда ли, Пет-Руш-Ка? — последнее слово он произнёс насмешливо, выговаривая по слогам. Антон нахмурился, чувствуя во всем происходящем подвох. Что-то, о чем Денис умалчивает. Просто пройти эту улицу? Не ударят, не изобьют, не убьют? Просто пройти до конца? Ну нет, тут явно что-то не так. Вот только что? Петров выяснить так и не сможет. — Ну? Тебе нужно официальное приглашение? Или может… — он запнулся, будто ожидая барабанную дробь, — струсил? — прозвучало как вызов. Это и был вызов, но Антон не повелся на подобную манипуляцию, пока Денис не надавил сильнее, нажимая на его слабое место, — значит, Володьку твоего… Петров договорить не дал, сцепился с ним взглядом яростным, удерживая зрительный контакт. И Денис хмыкнул, осознав, что все-таки блондин повелся на его дешёвую провокацию. — Мы будем ждать тебя в самом конце этой улицы, — он пальцем тыкнул куда-то в воздух, будто Антону от этого станет понятнее, — не разочаруй уж нас, Петрушка. И кто это - «мы»? — Да катись ты, — выплюнул Антон раздражённо, двинувшись в сторону двух высоких зданий и, прислушавшись к посторонним звукам, прошёл меж ними. — И помни - постарайся не сдохнуть в обломках, Петрушка! — послышался насмешливый крик Дениса за спиной. А Петров уже шёл торопливыми шагами, нервно оглядываясь по сторонам и чувствуя, как мороз безжалостно обдаёт по коже со всех сторон. Он прищурился, стараясь разглядеть край чертовой улицы, но его, к сожалению для Антона, почему-то не было видно. Здания возвышались над ним, будто сгорбившись и намереваясь упасть ему на голову. На горе-тропинке покоились их обломки. Петров иногда об них спотыкался, чертыхнувшись в недовольстве и, словно пытаясь скрыть свой позор, распрямлялся и шёл как ни в чем не бывало. Серые здания наводили какую-то тревогу. Да и атмосфера старой улицы пробирала до самых костей. Будто апокалипсис. Словно вот-вот должно случиться нечто ужасное. Стояла мертвая тишина. Словно Петров покинул пределы компьютерной игры, которая еще не до конца проработана. Лишь снег под ногами хрустел и дыхание Антона становилось громче. Просто дойти до конца. Вдруг послышался лай, совсем далеко, отчего Петров сначала не обратил на это должного внимания. Но лай начал стремительно приближаться, становясь все более громким и угрожающим. И не один. Не два. Сколько их там? Петров, превозмогая свой ужас и рвущуюся панику, резко повернул голову на шум. И обомлел. Стая бешеных собак. Пена изо рта и налитые кровью глаза. Они голодные, они изнеможённые. Они смотрят на Антона пустыми, жадными глазами и у него кровь стынет от этого зрелища. Блондин сглатывает, машинально отступая назад. И псы, лишь заметив лишнее движение, разъяренно зарычали и, скалившись, хором сорвались с места, стремительно быстро в сторону Петрова несясь. Антон развернулся так резко, насколько ему позволяла его реакция и стремглав понёсся вперёд, все силы прилагая для побега. Сердце стучало как никогда прежде. Животный ужас настиг блондина. Разум полностью отключился, и на Петрова снизошла лишь одна, надрывно кричащая мысль: Выжить. Его же сейчас поймают! Разорвут в клочья! И от бедного Петрова даже косточек не останется! Какая ловушка. Продумали все до мелочей. Увели подальше от жилой местности, где никто и никогда не найдёт его бренное тело. И пальцем Антона не тронули. Ведь всю грязную работу за них сделают дикие псы. И Петров понял, что те его на конце улицы совершенно не ждут. Уж лучше бы избили до помутнения рассудка! У Петрова фобия огромных собак, а эти размером от волков особо не отличаются, до того сильно он их боится, ибо воспоминания из детства оставили не лучший отпечаток на его психике. Антон слышит. Слышит их надрывный вой и громкий лай. Слышит, насколько стремительно быстро они приближаются и тотчас, накинувшись, точно загрызут его. Он почти осязал их острые зубы на коже. Чувствовал, как с остервенением рвут его конечности на части. Он, надеясь укоротить себе путь и запутать животных, вильнул вправо, уже несясь в другую сторону. Сбежать. Унести ноги. Найти укрытие. И замер, с ужасом глядя на возникшее препятствие. Перед ним возвышалась огромная, серая стена. И эта стена показалась Антону самой жестокой вещью в целом мире. Его обдало мурашками. Тупик. Отчаяние поглотило рассудок и Петров в ужасе развернулся всем корпусом на приближающийся лай. Ничего путного в голову не лезло, и глупый разум полностью отключился. Кровь стучала в висках и он, крепко сомкнув губы от безысходности, начал отступать назад, лишь всей душой и телом надеясь на то, что это лишь ночной кошмар. Бежать некуда. Неужели он не выберется отсюда? Неужели он умрет вот так? Я не хочу, не хочу больше ощущать подобное. Я хочу жить. Я просто хочу любить людей, что дорожат мной и просто быть счастливым. Неужели я не заслуживаю подобного? Псы тотчас явились к нему, словно нежданные гости, нетерпеливо ожидающие своей трапезы. Раздражённые и голодные. Петров туманными глазами следил за каждым их движением, боясь лишний раз двинуться и спровоцировать на новое действие. Он рвано выдохнул. — Нет… Один из них кинулся в его сторону, и Антон, сомкнув веки до звёздочек, сделал широкий шаг назад, мысленно продолжая надеяться на спасение, и с ужасом, будто его мольбы были услышаны, ощутил, как земля стремительно быстро начинает уходить из-под ног. Петров падает. Падает, и с глухим звуком приземляется на что-то очень жесткое, отчего тотчас вскрикивает, не в силах совладать с невыносимой болью. Особенно сильно стрельнуло в правой ноге. Он прерывисто задышал, широко распахнув глаза и, пытаясь выровнять дыхание, все ещё сотрясаясь от подступившего адреналина и ужаса, оценил обстановку вокруг себя. Он упал в яму. Не слишком глубокую, два метра с шапкой. Если он постарается - сможет оттуда выбраться. Он поднял взгляд, вглядываясь в спасительное круглое отверстие и оцепенел. Одна из собак внимательно наблюдала за ним, но никак не решалась спрыгнуть. Она громко, словно с досадой завыла и, проскулив, ушла. Петров слышал, как лапы резко отталкиваются от земли и стремительно отдаляются. Его напряжённое тело тотчас обмякло и адреналин начал медленно отступать, отчего притупленная боль стала ясно ощущаться. — Ох… Антон пытается встать, но в ноге неожиданно стрельнуло, болезненно и невыносимо. И он, громко застонав, рухнул обратно на землю. Кровь застыла в жилах и его начала поглощать настоящая, невообразимая, ужасающая паника. Он не может сдвинуться. Нет… Конечности коченеют. Нет-нет-нет. Только не это. Он вновь делает попытку и вновь, сжав губы от боли, падает обратно. — Черт! — Антон отчаянно зашипел, с ощутимой силой ударив себя по ногам сжатыми кулаками, явно злясь и обвиняя их в том, что в такой момент как никогда подводят, — давай же… Все тело дрожало. Не слушалось. Я здесь умру? В яме? Вот так? — Помогите! — отчаянный крик. Он знал, что его никто не услышит. Улица пуста, никто в здравом уме не станет здесь расхаживать. И снова тщетные попытки встать, что лишь усугубляли его положение. С каждым неудачным разом нога становилась все слабее, нещадно дрожала и заставляла Антона вскрикивать. Ему вдруг захотелось громко разрыдаться. Он в отчаянии. Он не выберется отсюда. Ни за что не выберется. Всего пара метров, чтобы добраться до желанного света, а он просто, черт возьми, не может встать на ноги. Какая нелепая получится смерть. Ветер протяжно завыл. Холодало все больше, словно весь мир ополчился против него. Пар изо рта становился все отчетливее и Антону казалось, что он тотчас превратится в льдинку и упадёт вниз, разбиваясь на мелкие кусочки. Зубы бешено застучали. Он уже не чувствовал ног. Не чувствовал рук. Глаза щипало. Такими темпами он словит обморожение. Не теряя надежды, Петров начал с остервенением растирать собственные ладони. Согреться. Хотя бы немного. Хотя бы чуть-чуть. Но и это бесполезно. Темнеет. Как же быстро темнеет. Или это Антон потерял счёт времени? Сколько он уже здесь сидит? Полчаса? Час? Антон как никогда уверен, что выглядит сейчас максимально жалко и нелепо. Ничтожно. Так легко повелся на провокацию и пошёл на поводу тех придурков. С чего он вообще взял, что они говорят правду и действительно оставят Володю в покое? Дурак. Теперь сиди в сырой грязной яме и умирай. Он вдруг вспомнил родителей. Олю. Как они там? Ищут его? Володю, что до сих пор на него зол. Бяшу, что впрягался за него. Виктора и кружок, в который он из-за этой ситуации сегодня не пошёл. И Рому с небрежно кинутыми, но искренними словами: Лучше бы тебя никогда НЕ БЫЛО. Антону захотелось истерически засмеяться, содрогаясь в конвульсиях. Мечты сбываются, Ром. Он же желал этого. Он же хотел этого. И теперь получит. Возможно, эта чертова яма и станет моей могилой. У Петрова начали нещадно слипаться глаза. Силы стремительно покидали тело, а ветер будто напевал ему колыбельную, словно стараясь изнеможённого Антона усыпить. Я больше не могу. И он не проснётся. — Не засыпай! Антон, вздрогнув, в этой безвыходной ситуации, подумал, что у него крыша не просто поехала, а стала уже, подобно истребителю, лететь, и начались слуховые галлюцинации. Вот голос знакомый слышится. Видимо скоро точно откинет коньки. Но голос повторяется, уже громко и раздражённо выкрикивая до боли знакомое слово. — Обосрыш! Нет, не может быть. Это не может быть он. Антон устало поднимает голову и бесцветными глазами смотрит вверх. Рома. Петров судорожно, окоченевшими руками начал протирать глаза, чтобы точно убедиться в реальности происходящего. И, уверившись в том, что это точно его бывший друг, поджал губы. Видимо он пришёл посмеяться над ним. Таким жалким и беспомощным. Он вдохнул холодного воздуха в легкие. — О, ну да, как же ты мог пропустить такое зрелище… — блондин горько хохотнул и обомлел от звучания собственного голоса. Он охрип, и сейчас больше напоминал голос курящего. — Че нахуй? — озадаченно, и в тоже время с нотками злости спросил Пятифан, и Антон, не видящий его лица, что скрывалось в тени, почувствовал, как тот недовольно хмурится. — Ты же этого хотел, хорошо придумал… — Да что ты несёшь? Совсем что ли в этой яме мозги свои отморозил? — перебил его Пятифан раздражённо. Недолго музыка играла, уже вот колкие словечки полетели. — Хочешь сказать, что не ты подослал ко мне своих шавок? — не стал больше церемониться Петров, в лоб того уже спрашивая. Ему не хотелось даже смотреть на пришедшего хулигана. На пару секунд Рома подозрительно стих, а затем выпалил злостно: — Стал бы я потом жопу морозить и тебя, сука, искать, в этих сраных обломках, рискуя стать ужином псин ебаных, — Рома действительно был раздражён. Будто готов был прямо сейчас прыгнуть в яму к Антону и хорошенько ему всыпать. А Петрову показалось, что сказанное вполне себе логично. Действительно, зачем было его искать, если не посмеяться над его нелепой наивностью? И Антон, мучаясь от крутящихся в голове вопросов, наконец спросил, точнее, промямлил: — Тогда ты… Как ты… — Меня к тебе привела безграничная ненависть, представляешь, насколько сильная, раз умудрился найти тебя в хуевой яме, — перебил его хулиган, явно довольно скалясь. Его, похоже, забавляла эта ситуация. — Очень смешно, — Петров демонстративно закатил глаза. Смешно ему. — Хватайся, — твёрдо произнёс Рома, как-то несерьёзно протягивая тому руку, хотя Антон не смог бы до того дотянуться, даже если бы захотел. И хулиган, это ясно понимая, вдруг осекается, — хотя, стой. Антон озадаченно захлопал глазами. — Возьми свои слова назад. — Чего? — Петров выгнул домиком бровь и тотчас нахмурился. — Извинись и возьми все свои слова назад, — Рома вторил вновь, стараясь говорить сдержанно, хоть и Петров в его голосе все же уловил нотки раздражения и обиды. Извиниться за что? Антон ни в чем не виноват. Но в его белоснежную голову внезапно пришло озарение, словно включилась давно забытая выгоревшая лампочка. То есть, извиниться за то, что Рома сам обвинил Антона во всех своих проблемах? Он ведь сам заварил эту кашу. Сам виноват перед Бяшей и, возможно, Антон конечно не уверен, перед Полиной. Сам виноват в том, что в нем разочаровываются люди. Он САМ виноват. Петров ни в чем не повинен. Я лучше сдохну, чем извинюсь перед ним. И он, превозмогая перед собственной злостью, сжимая зубы, сказал: — Когда свист на горе раком станет, — хмыкнул он, еле выговаривая слова. Явно губы давно посинели, а конечности уже и так одеревенели. Рому этот ответ не устроил. Повисло напряженное молчание, словно хулиган, очевидно, не тех слов ожидал. Неужели он действительно полагал, что Петров извинится перед ним, откинув всю свою гордость в сторону? Нет уж, дудки. Антон уважает себя. — Ты понимаешь, что просто сдохнешь здесь, если продолжишь нести подобную хуйню? — он чеканил каждое слово, видно пытаясь Антону эти слова в голову вбить. Напугать. Но Петров, ничем не сломленный, поднял обессиленную, дрожащую руку и, еле разжав ладонь, показал средний палец, криво ухмыляясь. Неясно только, узрел ли сей жест Пятифан. Должно быть, узрел. — Вот и сдохну здесь, но перед тобой ни за что не извинюсь, — губы онемели, и ему казалось, что совсем скоро он потеряет способность говорить. — Виноват в своих бедах… — в горле болезненно першило, — только ты. Рома явно сжал кулаки до побелевших костяшек. Петров был в этом уверен, как и уверен в том, что тот сейчас вспылит и разразится нескончаемой яростной тирадой. Но тот, немного погодя, лишь вздохнув, процедил сквозь зубы: — Блять, вот и подыхай здесь. И Антон, после сказанных Ромой слов, где-то на периферии слуха слышал, как его тяжелые шаги стремительно отдаляются, ботинками наступая на снег. Сколько же его привалило? Антону бы тому крикнуть: «Нет! Вернись, вытащи меня отсюда! Прости меня!» но нет. Он ни за что этого не сделает. Ни за что не извинится перед тем, кто над ним издевается. Унижает. Бьет. Кто не может даже поразмыслить над своими действиями и, наконец, признать свою вину. Петров даже готов теперь съесть чёртову землю, чтобы показать Роме, что он предпочтёт почвой объесться, нежели позорно перед хулиганом извиниться, хоть раньше этому и противился. А земли в этой яме полно. Но шаги вдруг стихли на секунду и, развернувшись в другую сторону, стали приближаться. Или это Антон надеялся на такой исход? Но нет, это самая настоящая реальность. Ромина макушка вновь появилась перед глазами Антона и тот, явно все ещё противясь этому действию и даже, возможно, мучаясь вопросом: «зачем я это делаю?», тяжело выдохнул: — Сука… Обомлевший Антон лишь за его действиями наблюдал, пытаясь совладать с собой и стараться не говорить лишнего. В груди закололо. Почему он вернулся? — Почему ты.. Почему именно человек, так сильно его ненавидящий - вернулся за ним? — Вставай, — бесстрастно выдаёт Пятифан, глядя Петрову прямо в глаза серые. Тот опешил, смотря на возвышавшегося Рому в ответ. — Что? — Вставай, говорю. — Я не могу, — коротко отрезал Петров. Он действительно не может. Ногу отдаёт невыносимой болью и он буквально не чувствует её. — В смысле, не можешь? — Рома явно был озадачен таким ответом. Антон поджал губы. Не хочется говорить. Он ведь так старался. Так старался не показывать ненавистному человеку свои слабости, строил из себя смельчака, а на деле просто безрассудный дурак. И вот сейчас, так не вовремя, Петров предстал перед ним в самом ничтожном виде. И, нехотя, все же тихо ответил: — У меня нога… — Потянул? — совершенно спокойно спросил Пятифан. И от этого ровного, без тени насмешки, голоса, Антон, что до этого боялся, облегченно выдохнул. — Не знаю… — полушёпот, — но я её не чувствую. — Пиздец… — Рома явно устало потёр глаза, — Сейчас придумаем, как тебя вытащить. И Антон, что бесконечно терзал себя вопросами, все же осмелился спросить: — Зачем ты это делаешь? — Че? — будто Рома не понял, о чем его спрашивает Антон. — Зачем пытаешься меня спасти? Что тебе это даст? — вторил блондин громче. И снова молчание, словно Пятифан призадумался над ответом, тщательно переваривая данный вопрос. — Я это делаю чисто из корыстных целей, ничего личного, — бесстрастно отрезал он, и тотчас, словно эта тема давалась ему тяжело, перепрыгнул на другую: — Так, ладно… Попробуй встать на одну ногу, здоровую. — Я не могу, — тихо и с досадой ответил Петров. — Можешь! — вдруг повысил голос Пятифан, у которого явно кончается терпение. — Прекращай, нахуй, ныть, и приложи усилия, иначе действительно здесь подохнешь. — У Петрова, от слова «подохнешь» неприятно пробежали по телу мурашки. — Ты же этого хотел, — стараясь унять дрожь, тихо пробормотал Петров, явно надеясь, что бывший друг слов его не услышит. Но тот, не на радость Антону, все же расслышал кричащую обиду в его голосе, и терпеливо, но в то же время раздражённо, выпалил: — А я здесь причём? Антон промолчал. Действительно, причём здесь Рома? Всего лишь пожелал Петрову не быть. И, вроде как, эти слова не должны были повлиять на его внутреннее равновесие, но все же, это оставило болезненный след, подобно следу от того же ботинка Пятифана. — Слушай, обосрыш… — устало выдохнул Рома, будто в данный момент имел дело не с Антоном, а с очень капризным ребёнком, — я не собираюсь слушать твои предсмертные слова и бесполезное нытьё, которое ничего ни тебе, ни мне не даст. Антон лишь безмолвно слушал, не находясь с ответом на данные слова, и Рома, снова теряя и так хлипкое терпение, громко и отчетливо извергнул злобным возгласом: — Сука, раз меня не слышишь, то подумай о своих родных! Устроил здесь драму, нахуй, как пиздабол последний! Антон будто получил хлесткую пощечину, которая заставила его, окатив ледяной водой, протрезветь, и тотчас почувствовать укол стыда. Действительно, его же дома ждут родные. Оля, мама, папа. Они будут переживать. Они будут искать его. Возможно, ищут прямо сейчас. А он что делает? Устроил тут какой-то детский сад, штаны на лямках, заставляя Рому говорить с ним, как с какой-то пятилеткой. Но Антон в отчаянии тому выкрикнул: — Блять, я не могу встать, ты не можешь этого понять?! — Можешь! — снова это уверенное «можешь» которое бесило Петрова просто до трясучки, но все же тактично промолчал. — И так… — начал Пятифан напряжённо, — теперь осторожно, медленно, постарайся ступать на здоровую ногу. Антон, от боли сжимая зубы, все же попробовал встать, но, предсказуемо, рухнул обратно на землю, даже не успевая произнести громкое «Ай». — На ногу здоровую ступай! — повторил Рома четко и, как казалось Антону, бесцеремонно врываясь этими громогласными словами в душу. И Антон попробовал снова, явно не ожидавший и шокировано наблюдавший за тем, как прямо сейчас твёрдо стоит на одной ноге. Получилось. С горем пополам, но получилось. И у отчаявшегося Петрова появилась надежда. Рома будто скинул со своих плеч огромный камень и, облегченно выдохнув, продолжил: — Яма не глубокая, до тебя дотянусь, но попробуй чуток подпрыгнуть. — Ты издеваешься? — возмущённо спросил блондин. — Я не смогу… — Заебал нахуй, — перебил его изможденный хулиган, — не могу, не могу, — он безжалостно перекривил Антона, добавив: — заткнись и делай! И Петров, явно злясь на Пятифана, что даже в такой момент находил силы иронизировать, дрожащими ногами попробовал сделать первый прыжок. Это было тяжело. Антон и так весь деревянный. Не вышло. Он, качнувшись, чуть не рухнул обратно на ненавистную землю. — Ещё раз. — холодный тон. И Антон, приложив все оставшиеся силы и представляя, как он выберется из этой чертовой ямы, как попадёт домой и как ляжет на свою тёплую кровать, что в данный момент казалась неисполнимой мечтой, оттолкнулся от земли и наконец, прыгнул. Всего несколько сантиметров. Рома поймал его, резко схватив ледяную руку мертвой хваткой, еле удерживая блондина на весу, — Теперь оттолкнись о стенку. — Я не… — Сука, оттолкнись, пока к херам не уронил тебя! — у Ромы дрогнула рука. Петров хоть и не особо тяжёлый, но удерживать человека в таком положении особенно тяжело. И Антон, испугавшись его громкого баса, превозмогая перед невыносимой болью, оттолкнулся о грязевую стенку и, не без огромных усилий, Пятифан рывком потянул и вытащил его из будущей могилы, рухнув вместе с Антоном на снег. Они долго пытались перевести дыхание. Оба обессиленные и замёрзшие. Некоторое время они просто безмолвно сидели на снегу, что таял под ними. И первым, разрезавшим тишину, оказался Пятифан: — И насколько нужно быть тупым… — Рома прерывисто задышал, — чтобы повестись на слова поганых А-шек, или, блять, взять того же Ивана. — Заткнись, — Антон не хотел слушать грязь, что постепенно стала выливаться из Пятифана. Нет у него сейчас сил на споры с ним. — Обосрыш, ты, оказывается, не только педик, но ещё и безмозглый, нахер, — Рома хохотнул. — Ты не видел через свои лупы табличку у входа, на которой чёрным по белому написано слово «ОПАСНО»? Почему даже сейчас Рома не может замолчать и перестать делать Антону больно? Почему нельзя хоть раз пожалеть его нервы и его и так разбитое сердце? Почему нельзя просто войти в его положение, а не читать никому не нужные нотации? — Блять… — голос предательски задрожал. — Замолчи… Ненавижу те… Рома перебил его, резко и неожиданно для Антона, впившись руками в чужие плечи. — Я тоже тебя ненавижу, обосрыш. Ненавижу настолько, что хочется тебе ребра переломать. Настолько, что хочется вырвать твои неестественно белые волосы и разбить твои нелепые лупы. Я ненавижу тебя. Всем своим естеством ненавижу… — Рома этими словами жалил, задевая и так покалеченную душу Антона, разрывая на части и делая ещё больнее, невыносимее, хоть и казалось, что больше уже некуда. Петрову хотелось закрыть уши, отвести от него взгляд, ибо в глазах предательски скапливались слёзы, но хулиган подобного сделать не давал, жестко встряхивая, как куклу, Антона за плечи, словно пытаясь до того достучаться. Но вдруг. Вдруг, лицо Ромы, совсем на секунду. На очень, очень короткое мгновение. Стало живым. Пустые глаза, казалось, заблестели, а прежняя суровость и нетерпимость куда-то исчезли. И он, смотря уже светлыми, ясными глазами, произнёс вкрадчиво, четко и, как показалось Петрову, как никогда прежде, правдиво: — Но не настолько, чтобы желать тебе смерти. Антон сглотнул, внаглую таращась и уже не способный оторвать взгляд от такого Ромы. Живого Ромы, что не выглядел бесчувственным роботом. А человеком. Самым настоящим человеком. Только недавно Антон ломался изнутри, вспоминая тяжёлое «лучше бы тебя никогда НЕ БЫЛО», от которого в груди зияла дыра. И вот сейчас, услышав совершенно противоположное, он понял, насколько сильно те слова запали ему в душу, и совершенно для него незаметно - терзали. Антон будто очнулся от ужасающего сна и сейчас, наконец, проснувшись, облегченно выдохнул. Только бы не дать себе слабину. Только бы позорно не разреветься. — Так что, сука, возьми себя в руки, запихни ебаную гордость себе в жопу, и слушай меня! — Рома вновь встряхнул его, сильно, словно пытаясь Петрова таким образом убедить своими словами громкими, неистовыми, пробирающими до мозга костей. Чтобы блондин слушал его. Слышал. Он сжал плечи Антона сильными руками и низким, холодным басом произнёс: — Завтра мы снова будем бить друг другу морды. Завтра снова меня будет тошнить от тебя. Но сегодня. Только сегодня - я протяну тебе гребаную руку, — он произнёс это ровно, сдержанно, чеканя каждое слово, непроницаемым взглядом смотря Антону точно в душу. Блондин опешил, не зная, как реагировать на внезапный порыв бывшего друга, стараясь переварить сказанное. Но Рома, который закончил свою реплику, лишь молчаливо и напряжённо сверлил его зелёными глазами, что в вечернем сумраке показались Антону полностью чёрными. Он словно терпеливо ждал от блондина какой-то реакции. Не вставлял ненужных слов и даже мат, от которого из ушей лилась кровь, куда-то исчез. Он серьёзен. И Петров это чувствует. И Антон, дрожащим, сиплым голосом спросил, очень-очень тихо: — Почему ты это делаешь? — Завали, — Рома пророкотал это с явным недовольством и раздражением, словно Петров выдал нечто по-настоящему безрассудно глупое, — Сколько можно об этом трындеть? — он рукой зарылся в свои чёрные волосы. — Я просто не хочу жить с пожирающим чувством совести о том, что ты хоть и не напрямую, но частично из-за меня помер в чертовой яме, — он и правда раздражён. Затем он внезапно стих и, смотря невидящими глазами куда-то вдаль, добавил: — больше не хочу видеть чью-то смерть. Антон вздрогнул, будто ошпарившись об последнее предложение. Эти слова будто несли в себе какой-то сакральный смысл. Что это может значить? У Ромы, возможно, умер кто-то из родных? От этой мысли блондину вдруг стало горько. Этот мир жесток. Антону доведётся столько всего узнать о новых людях. Three Days Grace - I Hate Everything About you. Рома наконец снял свои руки с плеч Петрова, сел на корточки, спиной разворачиваясь перед ним. Антон тупым взглядом сверлил его спину, совершенно не понимая, что бывший друг хочет от него. А Рома лишь вздохнул и совершенно спокойно произнёс: — Забирайся мне на спину, чего ждёшь? Every feeling that I get Я испытываю всевозможные ощущения… Антон опешил. Залезть на спину Пятифана? Это шутка такая? А если он его с себя скинет? Что-то ему мало хочется виснуть на Роме. Но Антон вспомнил о своих одеревеневших конечностях и, чувствуя, как предательски краснеют щеки, промямлил: — Я… Я не могу встать… Ноги… Я их не чувствую. But I haven't missed you yet Но пока по тебе не скучаю. — Блять… — Рома досадно вздохнул, словно предложил Антону нечто очень глупое, — забыл, что ты сейчас безногий. И Рома, распрямившись, двинулся к Петрову, вновь опускаясь на корточки и, внезапно, поднимая блондина на руки, словно принцессу. I hate everything about you Я ненавижу все, что связано с тобой… Петров обомлел от такого положения. — Ты что делаешь? П-пусти… ! — у Антона затрепетало сердце и начало с остервенением биться о рёбра. Казалось, краснеют не только щеки, но и все лицо, вместе с ушами. Стыд-то какой! — Ты где живешь? — Рома словно его не услышал, проигнорировав попытки блондина, который пытался из его рук, похоже, спрыгнуть. Да что с ним такое? Антон, понимающий, что бесполезно просить Пятифана пустить его на землю, робко произнёс: — В том доме, в лесу… — Ясно, понял, о чем ты, — он свёл брови к переносице, пытаясь сориентироваться в местности, и с явной усмешкой продолжил: — Ну а теперь, обосрыш, все, что тебе нужно делать - это преспокойненько лежать у меня на руках и не пиздеть больше всякой хуебени. Ферштейн? Антону казалось, что все происходящее просто нереально. Why do I love you Так почему я люблю тебя? — И не смей засыпать! — вдруг вставил хулиган. — Держи себя в руках! Говори со мной, трещи сколько хочешь, но не засыпай. Говорить? О чем Антон вообще может говорить с Пятифаном? Они разительно отличаются. И вообще, буквально сегодня они готовы были перегрызть друг другу глотки. Но все же Антону очень хотелось спросить одно, давно его интересующее: — А если серьезно, как ты нашёл меня? Рома нахмурился. — Полина мельком увидела, как тебя прямо у входа зажала гопота из «А» класса… — Рома заметно напрягся, явно вспоминая произошедшее. Похоже, это произошедшее тотчас испортило ему настроение, — сразу же ко мне пришла и обвинила во всех смертных грехах, — он тяжко и досадно вздохнул, смотря куда-то вдаль, но только не на Антона, словно избегая взгляда изучающих серых глаз, — Потом и заявился к А-шкам, — он хмыкнул, — сразу же раскололись. Столько проблем бля, из-за этих… — он запнулся, явно пытаясь дать им подходящее название, — гандонов. — Никто меня не зажимал, — все, что смог пробормотать Петров, с ноткой раздражения и обиды. Так вот почему Рома пришёл вытаскивать его из ямы - ради Полины. Все ради Полины. Даже спасёт самого ненавистного человека. Ну да, логично. Но Петров ей как никогда благодарен. Все-таки хорошая она. — Как скажешь, — беззлобно хмыкнул хулиган, явно не собираясь тратить время и силы на бесполезный спор. Антон ещё многое хотел бы у того спросить. Что тогда значили его слова в уборной? Неужели он ненавидит его просто потому, что он якобы гей? Хотя, вполне себе возможно. Рома презирает геев. Почему ты был так жесток с Володей? Но смелости не хватило. И снова тишина. Но уже не гнетущая и не напряженная. А просто тихая, полная комфорта. И Антона невольно в этой тишине стало клонить в сон. Это пик, он больше не может держать себя в сознании. Он пережил за сегодня столько эмоций. Столько негатива. Больше нет сил. Он ужасно голоден и так же изнеможен. Но больше всего ему хочется упасть в царство Морфея. Горячие руки Ромы словно передавали тепло самому Петрову, крепко и… Бережно? Сжимая. У него что, печка вместо рук? Расслабляло. Так расслабляло. Настолько приятно, что хочется остаться в этих руках навечно. Блондину даже казалось, что тот машинально пытается его к себе прижать, чувствуя, как начинает потихоньку приходить в норму. Возможно, ему просто хотелось этого. По крайней мере, руки уже стали его руками, а не отделенными от него конечностями. Теперь он может пальцами хотя бы двигать. Не без усилий, но двигать. Он жив. Благодаря человеку, что до смерти ненавидит его. Петров до сих пор не может поверить в происходящее. Должно быть, он уже мертв? Или лежит где-то без сознания, а это лишь его потаенные желания, которые снятся перед его кончиной. Ведь Рома ненавидит. Но так ли сильно ненавидит? И все же, Антона настигла истина. А именно то, что Рома пришёл и, хоть и без всякого желания, но терпеливо слушая его нытьё - спас. — Эй, не засыпай, блять! — громкий бас Пятифана заставил Петрова испуганно вздрогнуть, чувствуя, как его снова начинают трясти, но уже на руках и уже не так грубо. Ох, он чуть не уснул. Но тряска Ромы все-таки не возымела на него должного эффекта. Глаза. Я не могу. — Я не могу, Ром, у меня совсем не осталось… — веки уже не слушались Петрова, слипались, а измученное тело готово было в ту же секунду отключиться. И перед тем, как сомкнуть веки, он узрел лицо Пятифана, что с паникой и заметным… Волнением? Что-то ему безостановочно твердил, должно быть, снова «не засыпай»? Антон лишь успел выдавить из себя последнее слово: — сил. I hate Я ненавижу... You hate Ты ненавидишь... Так много хочется спросить. Так хочется поскорее попасть домой и посидеть с Олей. Так хочется извиниться перед Володей. Так хочется сходить ещё хоть раз в художественный кружок. Так хочется сделать ещё много всего. Так хочется жить. И так хочется верить, что Рома хотя бы чуточку, самую капельку, перестал ненавидеть Антона. Хочется. Why do I love you Так почему я люблю тебя?