back time

Какое паршивое чувство разливается внутри Петрова прямо сейчас. Течёт по венам. Разгорается все пуще, и в остывшую голову заползают новые мысли, силясь утопить Антона в волнах невыносимого чувства сокрушительной вины. Черт возьми. — Ты не заслуживаешь своих друзей. Никого из них. Ты просто… Кусок… Это было грязно и грубо. Делать выводы не разобравшись - плохо. Антон знает об этом, но и верить бывшему другу не может. Именно не может. Этот день казался Антону странным. Нет, все дни были странными, это безусловно, в основном проблема была в его чувствах, что были перемешаны между собой и не давали здраво мыслить. Ненависть поглощала разум с новыми силами, но с ней боролось ещё и жгучее сожаление. Чувство вины, которое пускало корни, что Антон старался унять и с силой вырвать. Да, возможно, он ошибся насчёт Ромы и он действительно ему помог. Возможно его опять надурили, а он повелся. Но проблема в том, что это никак не проверить и не доказать. Две недели - маленький срок, чтобы довериться совершенно незнакомому человеку, который ещё и издевался все это время над Петровым, и тут вдруг, из чистого, видите ли, благородства, помог. Возможно, Рома просто хотел припугнуть Антона, а затем явиться как чертов герой и спасти, а заодно и полюбоваться его беспомощностью. Столько мыслей, которые не дают покоя и доводов, что такими темпами черепная коробка его не выдержит их напора и взорвется. Не лучше ли просто быть в тени и не отсвечивать при Роме? Антон считает, что это лучшее решение - избегать. Он точно помнит эмоцию Пятифана на тот момент, запечатлённую в памяти очень детально, когда Петров снова ударил по больному. Мучить друг друга словами, подобно каким-то садистам - ненормально, но Петров все это время лишь защищался от него. Он никогда не нападал первым. Да и Денису он не поверил. Нет. Он не верит никому из них. Ни тому, ни другому. И для этого есть веские причины. Сомнения бы улетучились, если бы не та фраза, что портила абсолютно все выстроенное, очень-очень маленькое, крохотное доверие: — Я тоже был в этом замешан. И теперь, казалось бы, утихомирившийся на некоторое время Рома, вновь впитал те же эмоции, но в этот раз они выросли до баснословных размеров и достигли предела его терпению. Гневные, преисполненные ненависти взгляды преследовали Петрова всюду. На уроке он чувствовал, как кто-то изрядно старается глазами его добить, и ему не надо было долго думать, чтобы догадаться, кто это - так умеет только Пятифан. Антону хотелось выть. Ну чего ему неймется? Главное, не отсвечивать лишний раз и не быть бельмом на глазу хулигана, когда тот, похоже, старается стать для глаз Антона целым бревном. То толкнёт его, то подножку поставит. Что за детский сад? Мельтешит перед глазами будто бы специально, а нет, это и есть специально. Но это было для Петрова проблемой вселенского масштаба. Он старался никак не реагировать на нападки хулигана. Игнорировал, словно и нет его вовсе. Потому что он его избегает, а тот, будто это понимая, появляется перед глазами снова и снова. Петров и сам не знает, что чувствует. И эти эмоции готовы разорвать его на части, а заодно и расколоть ему череп, да и он уже только рад будет, лишь бы утихомирить разбежавшиеся, словно муравьи, мысли. И насчёт Володи. Первые два урока прошли совершенно безмолвно и гнетуще. Ветров все так же был обижен и совершенно не контактировал с Антоном. Вот только Петров искренне не понимает, какова причина подобных эмоций. Да, он был в некотором смысле не прав, но обижаться ещё и из-за того, что Антон что-то от него утаил насчёт своих чувств - неправильно. Антону не хотелось этого признавать, но он уже злился на Володю. Он словно попал в огромную, эмоциональную клетку. Рисунки в тетради напоминали лишь небрежные каракули, что было совершенно не в его стиле. Линии до этого были аккуратные и легкие, с плавными переходами и штрихами. Но в этот раз, они были волосатые, местами размытые, а местами слишком темные и кривые, словно на бумагу карандашом давили со всей мочи, что выглядело очень грязно. Петрова вдруг передернуло, и он с шокированным выражением застыл после того, как узрел своё творение. Нет, не может быть, что это нарисовал он. Словно это умение никогда ему не принадлежало. Словно то был лишь сон. Словно полностью разучился. Он вырвал сие творение и безжалостно скомкал в маленький шарик. Головокружение, явившееся совсем не вовремя, заставило Антона вскочить. Он, не в силах усидеть на месте, спешно вышел из душного класса, направляясь в сторону столовой, чтобы взять что-нибудь поесть, скоротать время и заодно, наконец, задышать полной грудью. Просто сбежать от этой нестерпимой атмосферы. Он прибавил шагу, и на повороте тут же столкнулся плечами с быстро идущим, впереди, Ромой, что видно, возвращался оттуда, судя по тому, что в руках он держал две булочки в прозрачных упаковках. Одна явно была куплена для Бяши. Пятифан смерил Антона взглядом суровым. — Лупы свои протри и смотри куда прешь, утырок очкастый. — Рома враз сделался очень раздражённым и нетерпеливым, словно само появление Петрова выводило его из себя. Игнорировать. Просто игнорировать. Антон, стиснув зубы, дабы не выпалить что-нибудь колкое - обошёл недовольного Пятифана стороной, и уже было собрался уйти прочь, без оглядки, пока не прозвучало за спиной, глумливое: — И че? Ниче даже не вякнешь как обычно? — он довольно хмыкнул, поза его стала расслабленной, и непринужденной, — Уже все? Спекся? Похоже, его обрадовал тот факт, что Антону в данный момент максимально паршиво и такими темпами точно, не выдержав, сломается. Так сказать, месть за вчерашние слова Петрова. И эта мысль породила внутри блондина дикое раздражение. Он развернулся к нему всем корпусом. — Отъебись от меня, и без тебя тошно.— Антону потребовалось немалых усилий, и еле сдержаться, чтобы не процедить эти едкие слова сквозь зубы. Рома тотчас нахмурился, но расслабленность и какое-то легкое равнодушие никуда не исчезло. — Оба-ёба, как мы заговорили-то, — насмешливо произнёс он, оскалившись, а затем, низким басом проговорил, силясь этими словами навести побольше страха на Петрова, — вот только никто к тебе и не цеплялся, обосрыш, по крайней мере, сейчас. — он развёл руки по обе стороны от себя. Упаковка с булочками слышно зашуршала, — Слишком много на себя берёшь, — двинулся на Антона подобно какому-то хищному зверю, — и за языком-то своим острым следи. Не груби. — И совершенно не прилагая усилий, рукой пихнул Петрова, на что тот чуть отступил назад, чувствуя, как внутри начинает что-то невыносимо полыхать. У самого-то рот помойный! Казалось, что Антон прямо сейчас взорвется и налетит на Пятифана с кулаками. Будет брыкаться, царапаться и кусаться, но нанесёт наконец хоть какие-то увечия. Из-за него и произошло все это. Если бы не он. Если бы его только не было в его жизни. Эта мысль внезапно заставила Антона ощутить себя странно, и мысленно обомлеть. Он тут же откинул её подальше, куда-нибудь в свой темный, промозглый, холодный чулан, куда он никогда в жизни не заглянет, не откроет, и носа своего не сунет. Но это ничего не поменяло, мысль осталась та же. Кричащее, словно эхо: Если бы не он. От Ромы, неоднократно, страдал не только Антон, но ещё и Ветров. Столько боли причинил за этот короткий промежуток времени. И шайка его чертова, и он. Воспоминания враз выскочили в сознании. Птицей пронеслось абсолютно все, каждое гадкое слово, каждый подлый поступок. Первое унижение, когда Рома назвал его «педиком» прилюдно. Вышибалы, от которых он мог сильно пострадать, если бы не Бяша. Драка, или точнее, избиение после вышибал. Слова, что делали больно, неоднократное количество раз. «Я тебе нравлюсь» кинутое, видимо, для того, чтобы заставить Антона растеряться и нанести неожиданный удар под дых. Беспричинные обвинения в том, что Петров крадет его друзей. Все. Абсолютно все. Ненавижу. Если бы не он! Тогда, ссоры с Володей, возможно, удалось бы избежать. А теперь этот мудак просто стоит и угрожает ему, цепляется. Мало было ему все то, что он натворил? И Антон чувствовал перед этим человеком вину? Когда тот, безжалостно до этого мучил его. И продолжает мучить прямо сейчас. — Ты, — Антон вскинул брови и указал пальцем на Пятифана, а затем, и на себя, не меняя озадаченного выражения, — говоришь мне…. Тебе не грубить? — Блондин злобно хмыкнул, показывая всем видом своё яркое возмущение, — Да пошёл ты. — рявкнул Антон, подобно бешеной собаке, что прямо сейчас сорвётся с цепи. Переполняющие эмоции вызывали тремор и его тело чуть ли не тряслось от ярости, — Как же ты меня достал. — он зарылся рукой в свои волосы, и шумно выдохнул, — Просто не трогай меня, в чем твоя проблема?! — на повышенных тонах крикнул он. Кипящая лава все бурлила, намереваясь выйти наружу, и уничтожить все на своём пути. Роме, видно, эта реплика не понравилась. Лицо вмиг потемнело и вся напускная расслабленность исчезла без следа. — Это у тебя будут проблемы, если не прекратишь выебываться, хер ты нежный, — вполголоса ответил Пятифан, и по тому, как свелись брови к переносице, явно преисполненный гневом. Он вновь двинулся на Антона, чуть ли не наступая ему на ноги. Но Петров не сдвигался и не отводил от него своего разъярённого выражения. Его переполняла неутомимая злоба и ненависть, что не прекращала плескаться внутри него. Голос Пятифана был леденящий и низкий, — Лучше ходи и оглядывайся, — Угроза, — и прекрати на меня так глазенки свои тырить… — а затем, совершенно незаметно выудил из кармана свой нож и искусно крутанул в руке. По острому лезвию мелькнул яркий блик. И он, горячо выдохнув в лицо Петрову, буквально процедил сквозь зубы: — выколю. Антон бы соврал, если бы сказал, что под ложечкой у него не засосало, но гнев полностью притупил страх и он, преисполненный им, лишь презрительно поморщился, демонстрируя одной только мимикой всю свою нетерпимость, и, сдавшись, с избыточной силой задел Пятифана плечом, быстрыми шагами направляясь уже в противоположную сторону, внутренне удивившись тому, что подобная выходка так легко сошла ему с рук. Есть уже совершенно не хотелось, хулиган сбил весь аппетит. Мудак! Да что с ним не так?! Такое чувство, что он теперь совершенно не оставит Антона в покое. Плакали спокойные деньки. Хотя, они и до этого не были спокойными! Чувство вины начало стремительно его покидать, оставляя за собой только леденящую, словно глыба льда, ненависть и колючую нетерпимость. Все казалось просто настоящей катастрофой. Словно все вдруг ополчились против него. Возможно, если бы не семья Антона, он бы давно загнулся и сдался под натиском этого мира. Но благодаря этой зоне комфорта - он все ещё борется со всеми вылезающими проблемами. Пятифан просто бесчувственная мразь! Антон стал ещё больше сомневаться в том, что он спас его из чистого благородства, словно здесь действительно кроется нечто темное и гадкое, спрятанное от его глаз и ушей, ибо как может спаситель вести себя так мерзко?! И этот его нож. В жопу себе он пусть его засунет! Ноги сами принесли Петрова в уборную. В обычно вонючем помещении он почувствовал себя как никогда прежде, свободным. Ни одного глупого одноклассника, никаких сплетен, никакого Пятифана и обиженного Володи. Только он и его отражение в зеркале. Отражение, которое, в некотором смысле, напугало Антона. Господи, каким же он выглядит изнеможённым и озлобленным на весь мир сейчас. Потемневшие синяки под глазами, появившиеся от неспокойной ночи, когда он не мог уснуть и бесконечно ворочался на кровати. Казалось, этим мыслям нет конца. Его опора в виде Володи исчезла и теперь, без друга ему становилось так тяжело и больно, что хотелось выть. Он и не думал, что без него станет настолько невыносимо. Настолько одиноко. Петров, не отрывая от своего отражения глаз, нащупал рукой кран и повернул маховик. Он снял мешающие очки и небрежно сполоснул лицо, отчего холодная вода попадала и на одежду. Он хотел окончательно проснуться и прийти, наконец, в себя. Куда делась опрятность? Мятая рубашка, гнездо, вместо волос, и какое-то белое пятно на штанине. Ужас. Запустил себя всего за пару дней. Как мало времени нужно, чтобы из человека превратиться в это. На самом деле Антон просто драматизировал и сам это понимал. Отпив немного освежающей воды, неуклюже вытер тыльной стороной ладони мокрую щеку. И вновь поднял голову, чтобы заново узреть свой понурый вид, и убедиться в том, что все, на самом деле, не так уж и плохо, пока не услышал скрип металлической двери и легкие, осторожные шаги за спиной. Володя. Завидя Петрова, он ни разу не удивился, лишь безмолвно поравнялся рядом с ним и, так же, открыв кран, начал усиленно намыливать руки. Тишина сгущала тучи и начала со всей силы на Антона давить. Он шумно сглотнул, не в силах посмотреть в сторону друга. Внутри что-то с остервенением скрежетало и он, понимая, что если не заговорит прямо сейчас, то, возможно, не заговорит с ним уже никогда, все же, произнёс, очень-очень тихо: — Володь… — Антон… Они заговорили синхронно, с одной и той же, с нотками сожаления, интонацией, и, уставившись друг на друга удивленными глазами, вдруг стали образцами робости, спешно отводя взгляды. — Давай ты первый… — осторожно произнёс Антон, стараясь не обращать внимания на давящую атмосферу. Володя вздохнул. — Хорошо... — помялся Ветров, — Но говорить я буду долго и, возможно, тебе это не понравится. — Он спрятал руки за спину. Тело Антона вытянулось по струнке, ощущая, что все кончится плачевно. Он сцепил руки в замок, словно стараясь неосознанно защититься, робко кивнул и, затаив дыхание, прислушался к следующей фразе Володи. Забавным было то, что боялся он его, хрупкого и худого, словно тростинка, сейчас намного больше, чем грозного, жесткого и несгибаемого Пятифана. Володя, переминаясь с ноги на ногу, выдохнул, словно готовясь к чему-то очень серьёзному, и все же, заговорил: — Помнишь, как ты наехал на меня в тот раз, за то, что я утаил от тебя издевательства в мою сторону? — Петров несмело кивнул, и Володя, заметив этот жест, продолжил, — Так вот, Антон… — голос его дрогнул, — я думал, что мы будем рассказывать о таких вещах друг другу. Делиться и поддерживать. Быть друг для друга опорой в этой гребаной школе, но оказалось, что ты боролся со всем один, без моего ведома. — он, будто нехотя, заторможенно отвел взгляд и посмотрел в окно, — А я… Я ни о чем даже не подозревал! Думал, что все с тобой в порядке, ведь ты, видимо, хорошо врал, либо я просто дурак невнимательный, раз не заметил за тобой некоторые странности. — он облизнул пересохшие губы, — После того… — запнулся, поджав губы, — Случая с Пятифаном, ты пропал и отсутствовал неделю. Я себе места не находил, думал, ты просто заболел, с кем не бывает, и потому будешь отсутствовать пару дней, но все слишком затянулось и я начал уже не на шутку переживать. В классе я ни с кем не контактирую и ты, конечно же, тоже. Поэтому было бы бесполезно спрашивать у кого-либо о тебе. Потому попросил домашний номер у Лилии Павловны и звонил вам. Много раз, но никто так и не поднял трубку. — он потупил взгляд в пол. Видно, его это задело, — И… Самое страшное то, что я узнал обо всем совершенно случайно, когда тот… — его лицо исказила гримаса отвращения, — гребаный ублюдок обсуждал тебя со своими нелепыми дружками. Ты буквально чуть не умер! Ты же не дурак! Как ты мог проворачивать такие вещи за моей спиной? — он всплеснул руками, осуждающе продолжая, — Ради меня? Так нахер это все! — голос его все нарастал и доходил до криков, и напряженный, донельзя, Петров, всем телом вздрогнул. Таким злым он видел друга в первый раз, — Ты мой друг, Антон! — слово «друг» он выделил особенно четко, — Не мой охранник! С тобой творился такой ужас… — Володя грустно хмыкнул, потирая веки — А я наивно жил, полагая, что все заебись! И я, блять, вдруг почувствовал себя таким бесполезным, таким… — он задержал дыхание и тихо, отчаянно выдохнул, — Плохим другом. Ведь ты сам, сам отругал меня тогда, а ты… — глаза стали бесцветными, словно стеклянными, — и поэтому я хочу спросить у тебя лично и получить чёткий ответ… — Володя произнёс полушепотом, с прорезающей в голосе, печально: — Разве это честно? Антон был не просто удивлён, он был в полном недоумении. Он и не думал о том, что Володя держал в себе столько эмоций и рой подобных мыслей. Он действительно полагал, что Володя обиделся на него из-за того, что не рассказал о своих чувствах к Пятифану. Хотя до этого он обижен был явно тем, что Рома утащил Петрова прямо на его глазах, и Антон, вместо того, чтобы позже рассказать ему суровую правду - сбежал. А тут выливается столько всего. И звонки. Антон ни разу, за все проведённое время дома, не слышал ни одного звонка, да и мама бы точно не забыла передать нечто настолько важное. Он как-нибудь спросит у неё об этом, а сейчас нужно переварить все сказанное Володей. Переварить и ответить. Нечестно. Конечно, нечестно. Антон вдруг почувствовал себя настолько виноватым, что он неосознанно вжал голову в плечи. И он произнёс, очень, очень тихо: — Прости меня… — Нет, Антон, — Володя перебил его жестом руки, — я тоже должен извиниться. — он распрямился и его взгляд вмиг стал серьёзным, — Прости за то, что повёл себя как ревнивый ребёнок. — и тут же поспешил объясниться, — Просто мне претила мысль, хоть это и звучит по-детски, что тебя могут отнять, ведь ты мой единственный друг. У меня здесь больше никого нет, а Пятифана я на дух не переношу, и мне было горестно и ужасно злило наблюдать за тем, как он тебя куда-то с силой утаскивает. Конечно же я не поверил тому, что вы, якобы, — он изобразил пальцами кавычки, — просто разговаривали, — и вдохнул побольше воздуха, чтобы продолжить свою реплику, — Но я не стану у тебя ни о чем распрашивать, если тебе тяжело говорить об этом. — Ветров призадумался на некоторое время, явно пытаясь вспомнить еще что-нибудь, о чем он мог случайно умолчать, — И тут, совершенно НЕ неожиданно, оказалось, что и он времени зря не терял, пока я слепо верил в то, что все нормально. — он замолк на пару секунд, лицо его выражало искреннее сожаление и вину, — И прости, что полез не в своё дело, — сконфуженно кашлянул в кулак, — это было на эмоциях, и я, вместо того, чтобы все обсудить адекватно и прояснить все вопросы - налетел на тебя. Это было глупо. Было видно, что Володе сложно и неловко произносить все то, что происходило недавно. Слова он из себя еле выжимал, очень заботливо их подбирая, дабы не задеть Антона и конечно же, не обидеть. От этой мысли внутри внезапно потеплело и серый мир снова обрёл краски. То, что Володя не поднимал щепетильную, для Антона, тему, ещё раз доказывало, что чувства друга ему важнее своего безграничного любопытства и чувств собственных. Это значит, что он сильно дорожит Антоном. — Я правда поступил нечестно. — Петров помялся на секунду, чтобы построить вразумительное предложение, — Мне просто хотелось видеть тебя счастливым и радостным. У тебя тоже были проблемы похлеще моих, — Он нервно начал перебирать пальцы, — но, к сожалению, мое молчание привело к иному исходу, мне очень, — секундная пауза и он повторил громче, — очень жаль! Я постараюсь не скрывать от тебя нападки в мою сторону, постараюсь быть честным с тобой, — неуклюже поправил очки за дужки, — А насчёт твоих звонков… Я их не получал, или просто не слышал, пока болел, — после этих слов, Володя заметно расслабился, будто с его плеч упала целая гора, — не знаю, почему, но дома спрошу об этом у мамы, думаю, она что-то скажет насчёт этого. Антон поднял глаза и наконец, без тени страха, смело взглянул на друга напротив. И в этот раз эти слова он не промямлил, а выговорил четко и по-настоящему искренне: — Прости меня. Володя вдруг мягко улыбнулся. Щеки вновь порозовели и карие глаза ярко заблестели в первый раз, за все это время. И Антон с упоением осознал, что очень скучал по этому тёплому чувству. Оказывается, ему было очень, очень одиноко и тоскливо без Ветрова. Антон послал такую же лучезарную улыбку и, осторожно спросил, вполголоса, дабы окончательно себя успокоить: — Друзья? Ветров озадаченно захлопал глазами, а затем, демонстративно закатив их, фыркнул, уперев руки в бока, и с нотками возмущения и какого-то ехидства, выпалил громкое: — Конечно! Ты от меня так просто не избавишься!

***

На этот раз сбежать с физкультуры не получится. На этот раз Петрову нужно присутствовать на этом уроке. Но как бы сильно он не уважал преподавателя, играть и просто проводить время с классом для него соразмерно пытке. Высшая степень раздражения и нежелания. В раздевалке стояла мертвая тишина, словно все присутствующие сговорились против него и устроили бойкот, хоть и до этого не обращали на него никакого внимания, но раньше они служили хотя бы фоновым шумом. Это давило на него, подобно ботинку, что может расплющить безобидное насекомое. Пришлось переодеваться наспех и чуть ли не вылететь из зловонной раздевалки, до того сильно ему не хотелось там находиться. Он чужой среди этих людей, чертова невидимка и изгой, беспричинно ненавистный всеми. Володя поравнялся рядом с ним, успокаивающе похлопывая по плечу, но Антон, что был ему хоть и благодарен, все же, не особо приходил в чувства и настроение упрямо отказывалось приходить в норму. До того сильно ему надоели озлобленные взгляды Пятифана. Спиной их чувствует, как тот, видно, намеревается его глазами проткнуть. Но упорно продолжает его игнорировать. Какое-то странное чувство разъедает Антону внутренности и не даёт расслабиться и вдохнуть полной грудью. Точно грядёт какая-то подлянка. Он движется в сторону задумчиво стоящего, в центре зала, физрука, что держит белый, в прозрачной обложке, журнал в руках, четким и твердым голосом произнося фамилии каждого, и почти заканчивает перекличку. Но завидя Антона довольно улыбается, словно только и ждал появления новенького. — Петров, вставай с остальными в шеренгу, сейчас будем решать, чем заниматься будете. И Антон, лишь посылая хилый, несмелый кивок и еле выдавливая из себя какую-никакую улыбку, подходит и встаёт в самый конец, к остальным, с заметным нежеланием, что понятно без каких-либо слов. Володя встаёт рядом с ним и, кажется, слишком уж переживает за Антона и за его моральное состояние, вот только спрашивать ни о чем не решается, словно от его вопросов станет только хуже. Антон выглядит каким-то отчуждённым от реальности, а в такие моменты, как правило, лучше на человека сильно не напирать. — Так, я думал некоторое время, чего бы новенького вам предложить и ничего путного пока не придумал, — Преподаватель хохотнул, — давайте сегодня в баскетбол, а девчонки после вас, парни, сыграют во что-то другое, — Павел Владимирович осмотрел каждого присутствующего, словно ища на их лицах подтверждение своим словам. И, кажется, никто и не был против. Наоборот, все были только за. — Да! — почти хором ответили одноклассники. Антон чувствовал чей-то острый взгляд, направленный прямо на него. Затылок его зудел от этого пристального внимания, но искать этого человека не торопился, даже не стремился совсем, ведь и так было ясно, кому принадлежит этот взгляд, что почти Антон на себе осязает. — Вот и порешили, но спрошу на всякий случай - всех ведь устраивает? В спортзале воцарилась мертвая тишина и физрук лишь на эту тишину мягко улыбнулся. — Всегда бы так тихо было, — довольно произносит он, убирая журнал куда-то на стол, стоящий за спиной и подходит к ящику для хранения мячей. Вытаскивает из кучи один, баскетбольный, и, разворачиваясь к остальным - кидает в центр зала. Вновь, задумавшись, осматривает каждого и сам же начинает выбирать игроков и создаёт команды. — Пятифан, Колесников, Птичкин, Шалов, Петров… — в этот самый момент, Антон, услышав свою фамилию, что была озвучена вместе с фамилией бывшего друга, словно выходит из своей прострации и выстроенной, им же, зоны комфорта. Он спешно перебивает преподавателя, нервно машет рукой, явно на эмоциях не замечая за собой этот жест, и стараясь говорить с ровной интонацией. — Павел Владимирович, могу я посидеть пока на скамейке запасных? Я не особо в этом хорош, и мне не очень хочется играть в числе первых… Павел Владимирович направляет на него взгляд, вздыхает даже немного разочарованно, хмурится начинает, но понимающе кивает, видно стараясь войти в положение ученика. — Ладно, тогда после остальных пойдёшь, посиди пока. Антон понимает, что это глупо и даже, в какой-то степени, трусливо, но все, чего ему в данный момент хочется - это тишины и покоя. Всего лишь отдохнуть от всей этой суеты и постоянного негатива, пробирающего разум. А с Ромой желанного покоя ему не видать. Он понимает, что отдохнуть особо не получится, но все же, хотя бы пару часов, не говоря уже о сутках, ему хочется из этой реальности полностью выпасть. Пятифан смерил Антона взглядом непонятным, нечитаемым, но явно не положительным. Просто взглядом, которым смотрят на человека, что неимоверно раздражает, но сделать с ним в данный момент ничего не могут, ведь слишком много посторонних глаз. И Петрову от этого становится чуточку легче, он выдыхает облегченно, ведь физрук здесь, рядом, а значит ему ничего не будет, и значит - нечего бояться. Значит, никаких стычек или какой-либо подлянки, которая, возможно, даже будет хуже тех же вышибал, не предвидится, по крайней мере, в ближайшее время. — Антон, все хорошо? Ты выглядишь неважно… — Володя, сидящий рядом, робко и как-то виновато на него смотрит, словно уже жалеет о том, что друга вопросами беспокоит. Петров голову к нему даже не поворачивает, лишь натянуто улыбается, но спешит заверить, что все в порядке. — Все хорошо, Володь, просто не в своей тарелке сегодня, да и голова побаливает немного, — Ветров смотрит уже как-то недоверчиво, словно Антон пытается от него что-то утаить, но смягчается, так как боится снова влезть не в своё дело и лишь тяжко вздыхает. — Прости, просто ты сегодня уж слишком похож на себя, — грустно хмыкнул он, отрывая от друга взгляд и мягко улыбаясь. Антон лишь на подобную реплику озадаченно хлопает глазами, не понимая, что именно Володя имеет в виду под этими словами. — О чем ты? В смысле, слишком похож на себя? — промолвил Антон недоуменно. Ведь это так странно и непонятно, что он преисполнен желанием услышать, какие объяснения найдёт его друг. Ветров, наблюдая за игрой остальных, тихо подытоживает: — Обычно ты всегда где-то там, ну, в своих мыслях, не от мира сего, — на слове «там», Ветров пальцем указывает на свою макушку и почему-то взгляд устремляет на потолок, — но сегодня ты вообще из них не вылезаешь. Вот, что я имел в виду, — говорит так осторожно и ровно, словно Петров это хрупкая фарфоровая кукла, которую страшно сломать, или маленький ребёнок, которого ни в коем случае нельзя обижать. Внутри внезапно стало тепло, словно солнечный Володя опять пытается Петрова своими лучами согреть. Антон почему-то от подобной фразы улыбается уже не натянуто, а искренне и в горле застревает какая-то смешинка, ведь такое ему бы ни за что и никогда не пришло в голову. Все стало таким комфортным на эти пару минут, таким тихим и далеким от всей этой непонятной каши, в которой блондину приходится вариться, что он позволил себе расслабиться и посмотреть на все снова сквозь стекла розовых очков, хотя бы ненадолго. И действительно эта идиллия продлилась не больше пары минут, с треском весь выстроенный комфорт разбивая на тысячи мелких кусочков. Баскетбольный мяч с оглушительным свистом ударился о гладкую стену, буквально в сантиметре от головы Антона, что обдало резким порывом ветра. У блондина сердце ухнуло в пятки. Пару секунд он сверлил стену, на которой остался грязный отпечаток после жесткого удара, запоздало осознавая, что было бы достаточно больно, если бы удар пришёлся в него. Он, все ещё пребывая в каком-то шоке и искреннем недоумении - повернул голову в сторону игроков. Рома. — Гад! Ты же специально! — Володя подорвался с места, и в голосе слышалось явное раздражение. Но Пятифан совершенно не обратил на возмущённого Ветрова внимания. Взгляд был точно направлен на Антона. Такой глубокий и непроницаемый, но зелёные глаза задорно улыбались, словно ждали чего-то от Петрова. — Ой, чуть вместо бошки мячик не вставил, ты извини… — глумливо произносит Рома, с театральным волнением, и явно стараясь скрыть собственный оскал, добавляет, — надеюсь, не обмочился? Дикий гогот разносится по всему спортзалу, чуть ли не оглушая перепонки Антона резким шумом. Он показательно морщится, словно его прямо сейчас стошнит. Стошнит от Пятифана. Стошнит от одноклассников. Голова болит, звенит адски, словно болячки проявляются именно в тот момент, когда бывший друг является на поле его зрения. А тот стоит, сверкает ухмылкой, подходит к отскочившему шершавому мячику и берет на руки. Антон хмурится, негодует, хочет тотчас выйти из себя и разразиться нескончаемой, гневной тирадой. Хочется плеваться ядом. Как же бесит. Как же злит. Как же он устал от него. Но. Он лишь посылает кривую полуулыбку, стараясь не терять напускное хладнокровие, вздыхает, словно стараясь успокоиться, унять подрагивающие руки после легкого испуга и почти непринуждённо, произносит совершенно равнодушное: — Нет, что ты… — в этот момент он осторожно снимает свои окуляры, дабы занять чем-то пустые руки и скрыть дрожь - принимается вытирать толстые стекла о кончик своей футболки и с ухмылкой, добавляет, — не равняй меня с собой. — и, довольный своей подколкой, старается сдержать предательскую улыбку. Такая глупая шутка, но не неудачная точно. Вряд ли все обитатели класса поняли суть прикола, но по виду сурового Ромы становится предельно ясно, как день - он понял. Кто-то вновь разразился смехом, и Пятифан, нахмурившись, полоснул взглядом по каждому, кто осмелился посмеяться над этой, по его мнению, глупой шуткой, а затем, убедившись, что в помещении стало достаточно тихо, возвращает своё негативное внимание Петрову. — Смотрю, у тебя зубы лишние имеются, — мнимо изумляется Рома, и, оскалившись, добавляет, — поправить? — его голос звучит таким злобным и в то же время каким-то насмешливым, что это противоречие заставляет внутренности Петрова невольно сжаться, с явным подозрением на того косясь. Одни угрозы. — Спасибо за предложение, но найди кого-нибудь поглупее для своих игрищ, может, найдётся кто смелый среди твоего стада баранов, — парировал Антон, стараясь не обнажать зубы подобно взбешённому животному. И по залу тотчас прошёлся громкий галдёж одноклассников и не менее громкое «О-о-о». Обитатели класса действительно напоминали какую-то массовку для Пятифана. Словно он главный герой этого мира, а остальные так, его серая масса. Поддерживают когда надо и осуждают, кого надо. Забавно. Рома не растерялся. — А зачем кого-то другого? Вот же он ты. — и так хлопает глазами с невероятно серьёзным лицом, словно Антон сказал неимоверно глупую вещь. — С чего бы? — Антон чувствует, как злость начинает медленно нарастать. Он просто хотел провести хотя бы один день в спокойной обстановке, но о каком спокойствии может идти речь, когда Пятифан в его жизни просто существует. Рома даже не задумался над ответом, продолжил свою реплику, которая двигалась не в лучшем направлении для Петрова. — Глупее тебя здесь никого не вижу, — продолжал безжалостно иронизировать Рома, протягивая слова и показательно вертясь на месте. И Антону неимоверно хочется того просто послать далеко и надолго, чтобы Рома больше не смел открывать свой рот в его сторону, чтобы просто оставил его в покое и дал наконец вздохнуть, ослабив узел, что все это время душил его. Антон было открыл рот, чтобы ответить ещё что-нибудь едкое, но Рома нагло его перебил. — Ну так поднимайся, обосрыш, — зло-насмешливо хмыкнул он, — Раз такой борзый, сыграешь со мной. Ведь сыграешь? — спрашивает так осторожно, почти заботливо уточняет, дабы получить то, чего он желает. Дабы втереться к нему в доверие, словно он сам совсем безобидный, словно пытается надрессировать Антона подобно наивной собачке. Но затем, будто волк, раскрывает челюсти и впивается острыми клыками, ломая все выстроенное доверие на части: — И проверим, кто же первым из нас обмочится. Петров растерялся этому. Он ожидал чего угодно, но никак не того, что Ромка вызовет его на подобный поединок, да ещё и один на один. И если взвесить все шансы на победу, у блондина они катастрофически малы. Пятифан силён и ловок, у него безупречная сноровка, ему почти нет равных в этой игре, и, Антон бы соврал, если бы не признал того неприятного, проскользнувшего в сознании факта, что под ложечкой у него нещадно засосало. — Че молчишь, будто в рот воды набрал? Или ты реально играть не умеешь? — губы Ромки изогнулись в полуулыбке, продолжая то подбрасывать грязно-оранжевый мяч одной рукой, то крутить его на указательном пальце. Петров даже не смог сдержать усмешки. Выпендрежник. — Как знать, может, не умею… — задумчиво произносит он, прикладывая указательный палец к подбородку, словно действительно размышляет о чем-то очень, безумно важном, а затем, передразнивая излюбленный оскал Пятифана, добавляет, — а может, окажется, что не умеешь ты? И он видит. Видит, как резко сменяется на лице Ромы глумливая усмешка. Как зарождаются какие-то сомнения. Как пошатнулась вся твёрдая уверенность. Больше нет этой усмешки. Антон стёр её. И теперь тот буравит пытливо. Лицо темнеет и на скулах выступают желваки. Провокация удалась. Но стоило ли это делать? Однозначно стоило. — Вот мы это сейчас и проверим. — кривоватая улыбка, — На поле, обосрыш,— нетерпеливый, приказной тон, словно Рома уже всерьёз решился взяться за то, чтобы размазать Антона по полу подобно какому-то жалкому слизняку этим самым мячом, как хотел совсем недавно на своих неадекватных вышибалах, — или уже стоит звать тебя обоссыш? Петров хмурится, не медля поднимается с места, игнорируя взволнованный взгляд Володи, что явно пытается заставить его прислушаться к голосу разума. Но чертова гордость и неумолимое желание доказать Роме и, конечно же, себе, что он на что-то да способен - одерживают вверх. Он движется в сторону Пятифана, и, поравнявшись плечами, замирает, не поворачивая к нему головы и произносит тихо, но так ровно и уверенно, что сам этой смелости изумляется. — Не спеши с выводами, кто знает, кого нарекут этим именем. Меня… — секундная пауза, которая добавляет какого-то острого, заметного напряжения между этими двумя, — или же… Тебя? — и смотрит искоса на бывшего друга, что сейчас в достаточной степени наэлектризован перед предстоящей игрой. Пятифан поворачивает к нему голову, да так резко, что Петрова обдаёт слабым ветерком с запахом мятной жвачки. — Если сможешь хотя бы вырвать этот мяч из моих рук любым, удобным для тебя, способом, да хоть жульничай… — говорит тихо-тихо, вкрадчиво и заносит мяч высоко над своей головой, словно демонстрируя его всем зрителям, что находятся в помещении: — …И можешь считать, что ты победил. Ну как? Не очень-то и сложно, так ведь? И Петров вдруг ухмыляется. Откуда эта смелость и уверенность? Откуда это чувство, словно Петрову совершенно нечего терять? Это странно, очень странно, но зарождает какую-то гамму непонятных, смешанных эмоций. Он умеет играть. Умеет. Кучу раз играл. И самое ироничное, самое забавное то, что учил его: Сам. Пятифан. И Антон чувствует внутри что-то приятное. Оно бежит по коже, оставляя за собой волнующие мурашки. Оно разливается. Оно вскипает. Обволакивает. Бурлит. Течёт по венам. И имя этому чувству: Предвкушение. — Идёт, — коротко обрубает Петров, и еле сдерживает победный оскал. Рано. Рома выглядит каким-то озадаченным, словно его пытаются бессовестно надуть, словно Антона подменили и перед ним сейчас стоит не он, а просто его хорошо выточенная копия. Он, должно быть, ожидал совершенно не такой реакции и не таких слов. Скорее всего полагал, что Антон побоится пойти против него, а тут такая вот неожиданность. Он, словно только что вышел из какого-то транса, приняв свой привычный, суровый вид - глядит куда-то вдаль, щурится, явно ища кого-то среди всей этой толпы и, когда находит, немедля произносит ровным тоном: — Бяша, будешь судьей. Считай. И бурят хмурится. Бурят уже хочет на Рому наехать. Предъявить. Но лишь тяжко выдыхает, с лицом такого полного недоверия, но принятия ситуации. Явно думает о том, что парни всего лишь сыграют. Это не смертельно. Это терпимо. Да и преподаватель здесь, что может случиться? И свисток у него забирает, а Павел Владимирович и не против. Ему самому интересно, самому любопытно понаблюдать. Бяша без какого-либо энтузиазма, максимально лениво поплёлся в центр зала, не отрывая от своего лучшего друга глаз. Парни встают по бокам от него, лицом к лицу к друг другу. Петров смотрит неотрывно, словно ведёт какую-то внутреннюю борьбу с собой и Пятифаном. Да и сам Рома явно намеревается Петрова взглядом испепелить. В темно-зелёных глазах плещет столько негатива и какого-то нестерпимого отторжения, что Антон и сам подпитывает в себя те же эмоции, посланные бывшим другом. И каждый смотрит лишь с одной, неподдельной, преисполненной эмоцией: Злостью. Раздается оглушительный звук свистка. Все будто происходит в замедленной съёмке. Посторонние звуки полностью стихли, подобно пультом убавленному звуку телевизора. Оранжевое пятно взмывает вверх. Парни отталкиваются от пружинистой поверхности, одновременно вытягивая руку вверх, к крутящемуся в воздухе, мячу. Рома отбивает мяч первым. С такой зверской силой, словно хочет проломить им бордовый пол, и быстрыми рывками уносится в сторону кольца Петрова. Шаги достаточно тяжёлые и громкие, настолько громкие, что эхо отдаётся по всему периметру спортзала и кроме этого не слышно совершенно ничего. Антон не теряется. Он, подобно надзирателю следит за движениями Пятифана, анализирует и ищет слабые места. Это продолжается не более трёх секунд. Глаза безбожно бегают и наблюдают за каждым его рывком и рукой, которая мастерски ведёт мяч. Движения знакомые, родные и увиденные неоднократное количество раз. И если догадка Петрова подтвердится, то все получится. Воспоминания начали лезть со всех щелей разума. Лапами рыская и из густой черноты вытаскивая тот потерянный кусочек света, что был полностью загнан в угол, забитый огромным шквалом негатива. Голос Пятифана многократным эхом раздавался в подсознании, подобно маленькой, единственной свече, что освещала весь этот беспроглядный мрак и пустоту внутри Петрова. Слова были четкими, громкими и чистыми, отчего Петрову на секунду показалось, что Рома действительно находится прямо здесь, рядом, лишь оглянись вокруг и ты его найдёшь, увидишь, прикоснешься. «— Смотри, Тоха, если же ты уступаешь кому-то в силе, пользуйся тем, что у тебя есть, и ты не прогадаешь. —» Один. Антон щурится, наблюдает. Ждёт. Следующие действия обдумывает, дабы не ошибиться и сделать все правильно. Чем же? Петров, словно на самом деле собрался пробежать марафон, приготовился, твёрдо стоя на месте и напрягая все своё тело, достигая апогея. «— Как это, чем? Совсем, что ли, тупой? Скорость. —» Подошва кроссовка шаркнула по полу. Два. Внутренности начинают распаляться. «— Быстрее тебя я ещё никого не встречал. Ты лёгкий и выносливый, и если противник тяжелее тебя - это может сыграть на руку. —» Три. И Петров рванул, с силой оттолкнувшись и расслышав четкий скрип своей же обуви. Сердце стучало где-то в глотке от нарастающего, гулкого желания победить. Бег его был лёгким, почти неслышным, и видно, так и было, раз Рома не собирался прибавлять скорость, даже не насторожился, ведь шаги Петрова были оглушены его же шумными. Спина Пятифана становилась все ближе и чётче, являясь перед глазами выточенным силуэтом. « — Дай противнику думать наперёд, словно победа уже находится в его руках, ослабь его бдительность, а затем… — » Антон явился перед Пятифаном настолько резко и неожиданно, что по выражению его лица, растерянного и показывающего крайнюю степень изумления, стало ясно: Он поражён. Окружение вдруг стало чистым, подобно пустому, белому холсту, ослепляя глаза ярким, густым светом. Лишь обескураженный взгляд и расширенные, зелёные глаза напротив. Петров ещё не видел его настолько выбитым из колеи. Настолько шокированным и растерянным. Вот оно. «— Блять, ах ты псина, я тебя не заметил! —» Голос прозвучал столь громко и возмущённо, что Петров еле удержал рвущуюся улыбку. Он резко двинулся на Пятифана, стараясь нагло воспользоваться его секундным замешательством и вырвать из его рук мяч, но Рома, что совершенно был против такого поворота событий - ловко увернулся, с присущей для него резкостью, разворачиваясь к Петрову спиной. Антон чуть было не уткнулся лицом в его крепкие плечи, благо, не свалившись, устоял. Петров ещё несколько раз предпринимал тщетные попытки отнять у соперника мяч, но Пятифан, со своей молниеносной реакцией, проворно уворачивался. По крайней мере, Антон не давал приблизиться к своему кольцу, раз за разом являясь для хулигана препятствием. Лицо Ромы приобрело совершенно иной оттенок, и бывалая растерянность, тотчас, растаяла, подобно сахарной вате. — Пожри говна, — хмыкнул Пятифан, и по раздражённому голосу стало предельно ясно, что бывшего друга крайне не устроило то, что Петров застал его таким хитрым и коварным способом, врасплох. Ведь Рома совсем не думал, что Антон окажется столь быстрым. Внутри разрастается сокрушительная буря, искры разгораются и внутренности Петрова наполняются чем-то неописуемым, чем-то невероятным настолько, что он не в силах обуздать этот порыв нескончаемых эмоций. Руки подрагивают перед неизвестностью и настигшей эйфорией. Ему доставляет удовольствие подмечать, что суровый Рома, так сильно любящий держать ситуацию под своим строгим контролем - выбит из колеи и равнодушное выражение сменилось чем-то, неопровержимо похожим на то, что он потихоньку, мало-помалу, видит в Петрове уже не какую-то назойливую букашку, которую можно без всяких усилий, раздавить. Не слабака, и не слабохарактерного хлюпика. Он видит в нем соперника. Зелёные глаза задорно заблестели, и брови тотчас свелись к переносице. Он умело и быстро вел за собой мяч, да такими резкими и громкими толчками о пол, что Петрову было достаточно обременительно уследить за его неуловимыми движениями. Они словно были идеально заучены и отточены, будто Рома только и делал, что репетировал каждый свой ход перед зеркалом, зная, что сегодня подвернётся возможность с Петровым сыграть. Антон, не теряя ни секунды, вновь двинулся на Рому, что резко рванул в другую сторону и явно собирался посягнуть на его кольцо прямо сейчас. И Пятифан, разбежавшись, прыгнул, оттолкнувшись сильными ногами и, Петров, повторяя те же телодвижения, вытянул руку, дабы помешать сопернику получить первые очки. Но Рома, что превосходил Антона по росту и силе, все же ловко отфутболил его попытку, ощутимо оттолкнув плечом и кинул мяч в кольцо, с такой силой, что металл слышно задребезжал. Досада. Пятифан всем корпусом развернулся к Петрову. — Ну как, обосрыш, уже выдохся? — начал Рома насмешливо, пытаясь унять прерывистое дыхание, — Ну-ну… Главное, не плачь, ты ведь так старался, а за старания можно и похвалить, — голос его звучал с такой кричащей и неподдельной издёвкой, которую он попытался скрыть за мнимой маской беспокойства, но, видно, безрезультатно. Гул одноклассников заполнил весь спортзал. Антон сжал кулаки с избыточной силой. Грудь вздымалась и опадала в такт неровному дыханию и он, завидя Ромину злобную, удовлетворённую улыбку - еле задушил в зародыше своё неумолимое желание вдарить хулигану по высокомерному лицу. У Ромы была одна черта, которая позволяла ему быть лучше Петрова, а именно - сила. Честно эту игру Антону не выиграть. Слишком разительное отличие в физической подготовке. Боевой запал начал медленно сходить на нет и он, стараясь унять это липкое чувство проигрыша - поджал губы. Голос Пятифана вдруг прозвучал крайне раздражённо и с плескающимися нотками жгучего осуждения. «— Блять, подбери сопли, нахуй, и пробуй снова, ишь нюни распустил! —» И осознание настигло его в ту же секунду. — Если сможешь хотя бы вырвать этот мяч из моих рук любым, удобным для тебя, способом, да хоть жульничай... — Да, Ром, ты прав, я проиграл, — Антон потупил взгляд в пол и вмиг сделался таким потерянным, словно скуксился и действительно сдался, признавая своё поражение. Мяч все ещё был у Пятифана, зажатый между рукой и его бедром. Ромино лицо выражало высшую степень подозрения и настороженности. Он точно не поверил этим, внезапно кинутым словам, и был приятно удивлён, хоть и впал в некоторое замешательство. Его взгляд был изучающим и анализирующим, явно ожидая какой-то подлянки со стороны Петрова. — Это с чего вдруг ты стал таким шелковым? — Рома не дурак, который тотчас наивно поверит в реплику Антона, и блондин об этом знает, поэтому без промедления продолжит весь этот спектакль, дабы добиться своего. — Ты выиграл, говорю, против тебя у меня нет шансов, — Петров досадно вздохнул, пожав плечами, искусно строя из себя забитого, стереотипного ботана, хоть и от ботана у него имелись только очки. Актерская игра блондина удивляла и самого Антона тоже, ведь так виртуозно врать ещё надо уметь. Рома хохотнул. — Неужели все так просто? Слишком уж легко ты сдался, — он оскалился, — Ты что-то темнишь. — Пятифан произнёс реплику таким низким, пробирающим до мурашек, тоном, что Антон на секунду испугался того, что его идеальная игра не проканала и потерпела неудачу. Тогда он попробовал подступиться с другого угла. — Блять! — громко произнёс Петров, состроив лицо искренней досады и прикладывая ладонь к своему лицу, добавляя больше трагичности, — А мне что надо было сделать, как дурак за тобой продолжать бегать? Так бесполезно же это все, — а затем, использовал наживку, которая точно удовлетворит Пятифана и проглотит её самолично, — ты сильнее, что тебя теперь-то не устраивает?! — Антон старался возмущаться достаточно натурально, чтобы Рома наконец поверил и откинул мешающие сомнения в сторону. И, кажется, недоверие начало потихоньку отступать, судя по тому, как Рома позволил себе немного расслабиться. Рыбка попалась на крючок. — Ну хорошо, обосрыш, — он вдруг сделался таким задумчивым, а затем, словно осознав, мнимо ужаснулся, — Ох, блять, звиняй, ты же теперь обоссыш. Антон был удовлетворён этой реакцией. Он добился того, чего изначально хотел и подозрение Пятифана дало трещину. Петров подошёл к нему, несмело, дабы не выдать с потрохами свои следующие планы и действия, оставаясь таким же забитым, как и был ранее. Он словно бы нехотя поднял голову и посмотрел на довольного Рому огорчённо, робко протягивая ему руку. Пятифан озадаченно захлопал глазами, нахмурившись и, видимо, собираясь заново впасть в тёмную гущу нескончаемых подозрений и Антон, заметив его внутренние метания, поспешил добавить: — Ну что, Ром, пожмёшь руку проигравшему? — голос его был тихим, Антон слова из себя усиленно вытаскивал, показывая все своё нежелание. И, кажется, последнее слово хулигана лишь раззадорила и вконец откинула все сомнения, вылезая наконец из своего панциря. До того его лицо стало удовлетворенно-злобным, что Петров уже натурально начал закипать, без фальши. Рома, поколебавшись на пару секунд, вздохнул и, ещё раз одарив оппонента взглядом суровым - протянул руку в отличие от блондина резко и смело, тотчас сжимая чужие бледные пальцы в крепкой хватке, чуть ли не до хруста костей. Антон поморщился от дикости данного жеста. Жать руку человеку, что до тошноты ему не сказать, чтобы противен, но неприятен уж точно - требовало достаточно моральных сил, чтобы тотчас, сморщившись, не вырвать руку. — Хорошо, что хоть ума хватило признать своё поражение, — усмехнулся Рома, не отрывая анализирующего взгляда от серых глаз напротив и наконец ослабил мертвую хватку, что сжимала достаточно болезненно. Антон болезненно улыбнулся в ответ, нахмурившись, и, усиленно запихивая свой зарождающийся гнев подальше, не добавляя ничего лишнего. Лишь кивнул, убирая покалывающую от боли ладонь, за спину. Рома полностью ослабил бдительность и теперь можно было этим воспользоваться. Главное не колебаться и действовать, ведь шанс это провернуть всего один. «— Нужно вырвать мяч и нестись в сторону кольца так быстро, насколько ты можешь. —» Когда Пятифан развернулся к Петрову спиной, становясь уязвимым, видно, чтобы уйти к Бяше, для Антона это стало положительным сигналом, и, выгадав время, двинулся к нему настолько тихо, но рысью, подобно Льву, который охотился за антилопой - резко, двумя руками, намертво схватил и вырвал до этого момента слабо зажатый у Пятифана, мяч. Рома было повернулся, дабы понять и проверить, что творится у него за спиной, явно застигнутый врасплох, и, кажется, запоздало осознавая, что попался на уловку блондина. Но Петров, быстро, словно молния, отстранившись от бывшего друга, что все ещё переваривал данное действие - послал ему лишь самую настоящую, совершенно другую, неописуемую, совершенно новую и непохожую на него самого: Усмешку. И, не дожидаясь ответных эмоций - стремглав рванул в сторону кольца соперника, не давая ошалевшему, бывшему другу ни единого шанса к себе подступиться. «— Попробуй повторить данк. —» Антон нёсся стрелой, чувствуя, как ноги начинают покалывать и буквально гореть. Послышалось прерывистое дыхание Пятифана за спиной, что явно не терял времени впустую, тяжёлым и быстрым бегом приближаясь к Петрову, безмолвно, и видно, достаточно взбешённый, раз в данный момент прилагает намного больше усилий для победы, чем до этого. Черт возьми, да он сейчас напоминал разъярённого быка, и наводил столько ужаса, что подобными действиями лишь заставил Антона прибавить больше сил и нестись по спортзалу как напуганный зайчик, что уносил ноги от хищного волка. Он перестал недооценивать Антона. Я не смогу, Ром, я не такой высокий и… Петров боялся рисковать, но рисковать однозначно стоило. «— Сможешь, сука, рост на этот трюк особо не влияет, если игрок прыгает достаточно высоко! А я более, чем уверен, что с твоими прыжками - все получится. Больше уверенности в себе! Просто повторяй за мной. —» Он помнит те движения Пятифана. Помнит, как тот забрасывал мяч в кольцо, словно взлетая на фоне синего неба и закрывая собой яркое, больно бьющее в глаза, солнце, оставляя за собой лишь точеный силуэт. Казалось, что его тело состоит только из пуха и перьев, до того это выглядело невероятно и легко, будто Рома и не прилагал к этому прыжку никаких усилий. Это было очень красиво. До того красиво, что Антон мог пустить слезу. «— Разбегайся с видением. Смотри только на кольцо. Не обращай внимания на мяч, не думай постоянно о том, как его лучше взять. —» И Петров, разбегаясь, неотрывно смотрел на кольцо, с лёгкостью ведя за собой мяч, уже не чувствуя его под ладонью, словно играя с воздухом. Голос Пятифана успешно направлял, отключая все ненужные эмоции и лишние страхи. Только бы не напортачить! «— Заставь своё тело довести весь процесс до максимума, приложи все усилия. Помни о передней дужке кольца, она может помешать закинуть мяч. —» Адреналин в венах заставил притупить чувства и завестись в бешеном темпе, чтобы приготовиться к последующим действиям. Пятифан был в нескольких шагах, чтобы приблизиться и схватить Петрова за шиворот, и с присущей ему грубостью, потянуть и откинуть назад, размазывая его по полу. Если не прибавит ещё больше скорости, он его догонит и все старания пойдут насмарку! За спиной послышался едва различимый шорох одежды, и он, заметив это, на секунду ужаснулся, еле удержав себя от сиюминутного желания отвлечься на посторонние звуки сзади, ведь и так было ясно, кто воспроизводит их. Это был Рома, рука которого была в сантиметре от того, чтобы ухватиться цепкой хваткой за Антона, но судя по тому, что Антон все ещё был на свободе - безуспешно. Командный тон прозвучал намного громче и яростнее предыдущих реплик, и подействовал на Антона весьма и весьма благотворно, убив все сомнения буквально на корню: «— Оттолкнись и прыгай! —» Антон с разбега кинул мяч на пол с избыточной силой. Оранжевый шар взмыл вверх, точно оказываясь рядом с кольцом на одном уровне, и блондин, не теряя ни секунды, оттолкнувшись ногами, поймал его в воздухе, со всеми приложенными усилиями, птицей взлетел к самому кольцу, подогнув ноги в коленях и обрушил в неё неотразимый бросок. Мир полностью замер. И казалось, сам же Петров так и завис, не сдвигаясь и продолжая лететь. Пот нещадно стекал со лба и футболка так же прилипала к разгоряченной коже. Кольцо нещадно задрожало. Веревочная сетка приятно зашуршала в доказательство тому, что Петров получил свои первые очки. Антон, что истратил достаточно сил к этому трюку, дрожащими ногами приземлился на бордовый, пружинистый пол. Мяч полетел вниз и глухо отскочил от пола, подпрыгивая на месте, затих и вильнул в сторону. «— Получилось же! А ты боялся. —» Получилось - в мыслях повторил блондин, все ещё не веря в проделанное. Это сделал он? Это сделал он. «— Молодец, Тоха! —» Похвала Ромы была для Петрова чем-то сакральным, чем-то безумно важным и особенно отличающимся от любой другой. Чем-то очень, очень личным. Он отчетливо помнит его лицо в тот момент. Эту улыбку во все тридцать два зуба и задорно блестящие глаза, когда он, не скрывая эмоций, искренне гордился Антоном. Когда грубо ерошил его волосы, в шутку выполняя удушающий приём и громко повторяя «Красава, Тоха!». Сердце Петрова екнуло. Не стоило вытаскивать эти воспоминания. Не сейчас, а лучше - никогда. Слишком тяжело. Слишком больно. Почти невыносимо. Но это помогло ему сейчас. Подтолкнуло и дало силы бороться. Петров тряхнул головой и похлопал себя по щекам, дабы взбодриться и выкинуть все прошлое из головы и осознать, где в данный момент находится. В ушах нещадно зазвенело. Все, что сейчас хотелось Антону, это повернуться и посмотреть на лицо Пятифана, что стоял за ним. Узреть эмоцию. Узнать, какого ему сейчас. Что он испытывает? И Петров развернулся к нему вполоборота, медленно, не торопясь, словно боясь спугнуть. И сердце пропустило удар от прилива непередаваемой радости и восторга, смешанный так же с каким-то удушающим разочарованием. Разочарованием, когда ты забылся на секунду, и почему-то ожидал увидеть ту же озорную улыбку и хитрый взгляд, к которому до этого привык. У Ромы было до того ошарашенное, и в то же время озлобленное лицо, смешанное с яркой волной досады, которую он явно старался скрыть, надев свою привычную равнодушную маску, но безуспешно, что обессиленный Петров, у которого все ещё подрагивали ноги от прилива какого-то адреналина и истраченных нервов, не смог сдержать победный оскал. В спортзале было тихо, словно присутствующие перестали дышать. Никто и слова лишнего не мог вставить. Словно Петров попал в какой-то вакуум и перестал воспринимать посторонние звуки. Только лицо выведшего, из равновесия, Пятифана перед глазами и внезапно появившиеся солнечные лучи, падающие сквозь окна и наполняя мрачное, до этого помещение, теплом и светом, словно бы лично поздравляя Петрова с победой. Приятное чувство. Затем послышались хлопки. Достаточно громкие и ритмичные. Петров сначала не обратил на это внимания, пытаясь отдышаться и не отрывая от сурового хулигана взгляд. Хлопки стали ещё громче и Антон, сморгнув, словно по чьей-то команде повернул голову в сторону зарождающихся звуков. Это была Полина, что не скрывая своей радости, смотрела прямо на Антона. Не влюблённо. Нет. Именно как какая-то преданная фанатка, что искренне была счастлива за чужую победу. И, кажется, Роме от этого стало невероятно паршиво и лицо приобрело совершенно иной оттенок, заметно темнея, не на радость Петрову. Володя смотрел таким восхищенным взглядом, что у Антона дрогнуло сердце. А затем подхватили и остальные. Спортзал наполнился резким шумом. Кто-то хлопал неуверенно, кто-то и не пытался скрыть своего восторга, вскакивая с места. Павел Владимирович поднялся с лавочки и с широкой улыбкой, произнёс: — Неожиданно, Петров! Почему же ты засел на лавке? Играешь даже слишком хорошо, я бы сказал, отлично! Петров озорно улыбнулся преподавателю, слегка алея от подобных слов. Вот какого это. Когда ты не изгой. Не гребаная массовка. Не серая масса. Когда тебя хвалят и вот так вот, аплодируют. Когда тобой кто-то гордится и восхищается. И, самое главное - когда собой гордишься ты сам. Да, возможно, это всего лишь минутная акция, но Антону и этого хватит, чтобы подзарядиться и с новыми силами бороться с этим миром. Он повернул голову к стоящему напротив, Роме, расправил плечи, ухмыльнулся и произнёс с нотками ехидства: — Ну что, Ром, обмочился? Рома недобро нахмурился, его грудь вздымалась и опадала в такт неровному дыханию. Его ноздри вздулись явно от переполняющего, праведного гнева, но Антону он ничего не сможет сделать и предъявить в данный момент. Это был честный поединок. Рома сам поставил правила и условия, ведь Антону было дозволено практически все. Пусть злится, пусть хоть об стенку бьется. Факт остаётся фактом - Петров вышел из этой игры победителем. Он не просто вырвал мяч из его рук, он попал в кольцо, повторив трюк, которому его учил сам Пятифан. Какая ирония. Рома ничего не ответил, лишь послал Антону громкий, молчаливый, тяжёлый взгляд, полный ненависти и презрения, и поспешил ретироваться на выход. — Это было круто! — к Антону внезапно подбежал запыхавшийся Володя. Щеки порозовели и карие глаза будто посветлели и блестели от восхищения, — Где ты такому научился? Ты как взлетел… — он пытался на эмоциях построить адекватное предложение, усиленно жестикулируя, словно пытаясь повторить все увиденное, — И рукой мяч в кольцо и… — он вдруг заливисто засмеялся, — Ты видел лицо Пятифана?! Вот умора! Петров удивился его распаленной реакции, а затем, не сдержавшись, искренне захохотал, до того был Володя потрясён и впечатлён. И если в глазах друга он выглядит в какой-то степени, крутым - ему большего и не надо. Антону нужен хотя бы один человек, который будет на его стороне - и уже кажется, словно он сможет свернуть горы. — Спасибо.— ответил Антон смущенно другу. Бяша, стоящий совсем недалеко, заметив, что Петров устремил на него взгляд - незаметно подмигнул и одними губами произнёс тихое, кажется, «круто», демонстрируя свои белоснежные зубы. Антон почувствовал себя слишком растерянным, словно происходящее никак не может быть возможным и реальным. Слишком много хороших эмоций за раз. Неужели он за сегодня потратил весь годовой запас удачи? В раздевалке уже не стояла гнетущая тишина, что душила Петрова весь сегодняшний день. Парни шутили, громко разговаривали ни о чем и иногда даже улыбались Антону. Петров вдруг почувствовал себя невероятно счастливым. Но в то же время его не покидало липкое чувство и предчувствие того, что как только он вновь облажается, те снова будут играть с ним в молчанку и делать вид, что его не существует. Как же лицемерно. Спустя некоторое время, одноклассники рассосались из раздевалки, словно бы назло Антону, а Володя, вдруг, словно заведённый, вспомнив о чем-то, видно важном для него, ляпнул нечто нечленораздельное и тут же побежал в библиотеку, чтобы урвать поскорее нужную книгу. И самое тягостное, самое невыносимое и самое раздражающее в данный момент являлось то, что кроме Петрова и Пятифана в раздевалке никого не осталось. Это одновременно смешно, и в тоже время, страшно. Хулиган, словно оттягивая время, натягивал одежду максимально медленно и лениво, словно делая это намеренно, чтобы остаться с Антоном один на один и тотчас, сцапать. К горлу начала подступать какая-то неуловимая пульсация, царапать, будто сердце внезапно поднялось и готовилось вырваться изо рта от неутомимого волнения. Он словно оказался в клетке с диким зверем, и от этой, случайно пробравшейся в его голову, мысли - стало только хуже. Руки начали предательски подрагивать. Антон, стараясь переодеваться настолько быстро, насколько он может, резко схватил оставленный, на лавочке, рюкзак и уже было поспешил на выход, но Ромина рука, внезапно появившаяся перед ним - не дала подобной мечте осуществиться, обрубая пути к побегу. Словно жертве дали надежду, и так же жестоко, эту надежду, отняли. Антон боялся поднять на бывшего друга взгляд, сверля напряжёнными глазами пол. Все тело вытянулось по швам и, казалось, не выдержит и порвётся прямо сейчас. — Ты играл нечестно, — шёпот, с явными нотками пассивной агрессии. Зеленые глаза заметно потемнели, — в честной игре ты бы не взял у меня мяч, заруби себе это на носу. — Рома сжал зубы от раздражения, — знай своё место и не высовывайся. — хриплый голос, что с каждым словом креп - пробирал до трясучки, и невероятного желания сорваться, чтобы оттолкнуть хулигана от себя, приложив все оставшиеся силы, до того грозный Пятифан, оказавшийся в одном с ним помещении, наводил столько всепоглощающего ужаса. Но тот факт, что гордость его была задета и растоптана таким, как называет Пятифан, обосрышем как Антон, блондину ужасно польстило, и разливало внутри нечто издевательски-удовлетворённое. Петров старался не выдать свой позорный страх перед бывшим другом, и, нахмурившись, попробовал послать ему такой же колкий ответ: — Так ты сам дал свободу моим действиям, — Петров удивленно округлил глаза, будто бы издеваясь, и лишь подливая масла в огонь ярости Пятифана, — а теперь бесишься с того, что тебя обыграли? — он показательно хохотнул, будто бы высмеивая его реакцию, словно Рома обиженный на всех, ребёнок, что пытался давить Антона своим авторитетом в классе и физической силой. Петров посмотрел на него глазами стеклянными, и произнёс вкрадчиво, чеканя каждое слово, едко впиваясь, — Умей проигрывать, идиот. У Ромы на скулах заиграли желваки и голубые, выступающие вены на руках начали раздуваться от того, с какой зверской силой он сжимал кулаки, словно ожидая с минуты на минуту какого-то сигнала, который окажется призывом к действию. Он медленно начал наступать, добавляя, тем самым, и так гнетущей атмосфере в мрачном помещении, ещё больше тёмных красок и заставляя внутренности Петрова трусливо сжаться и отступить на пару шагов назад. — Знаешь… — Шептал хулиган пробирающей, до мурашек, речью, и вдруг, неожиданно сделался таким доброжелательным и безобидным, что Антон на секунду опешил, не зная как реагировать на эту резкую смену эмоций. И Пятифан, пользуясь этим замешательством, толкнул его достаточно резко, отчего тот с грохотом свалился на позади стоящую лавочку пятой точкой, болезненно сморщившись и поджав губы. Антон был обескуражен и поставлен в тупик, от неизвестности последующих действий Пятифана, но так же и чувствуя, как начинает медленно закипать от ярости. Рома возвышался над ним, словно гора, продолжая свою преисполненную, ненавистью, реплику, — Когда кто-то изображает из себя пуп земли, я вижу не пуп, а скорее задницу. — голос его напоминал утробный рык, с кричащими нотками отвращения. Рома не менял своего разъярённого выражения, и явно для эффекта неожиданности, с силой поставил ногу на лавочку сбоку от Антона. Звук тяжёлого ботинка эхом пронёсся в душной раздевалке. Антон вздрогнул на месте, безбожно бегающими глазами следя за каждым новым действием Пятифана. Рома навис над ним, и произнёс вкрадчиво, чеканя каждое слово, чуть ли не плюясь ядом, — Ты блять, никто, чтобы строить из себя короля вшивого, — и особенно четко выделил последние слова: — не зарывайся. Петров хотел задохнуться от возмущения. Что с ним вообще такое? Его настолько задел факт того, что Антон его обыграл? Этот человек точно спас его? Это один и тот же человек? Человек, что нёс его на руках и просил не засыпать? Просто невозможно. Ярость начала достигать своего апогея, вновь затуманивая рассудок Петрова. Он стиснул зубы с избыточной силой, словно добиваясь того, чтобы они раскрошились. — Знаешь… — начал с того же слова Антон, не отрывая от возвышавшегося хулигана леденящих серых глаз, — с тобой говорить, как со стеной. Не докричаться, понимаешь? — он отзеркалил те же эмоции на лице Пятифана, выдавливая из себя мнимую улыбку и распрямляя спину, без тени страха вглядываясь в глаза зелёные, — Знаешь, почему? Потому что тут… — он покрутил пальцем у виска, намекая на то, что Рома умом не блещет, — Происходит нечто неопределенное. Ты псих. Ты не умеешь думать и признавать свои же неудачи. — показалось, что у Ромы на секунду сменилось выражение на нечто иное, глядя на Антона, который, вроде как, должен был трястись сейчас от страха, — Такими темпами ты потеряешь всех, кто был для тебя дорог, поэтому пораскинь, наконец, мозгами… — полыхающий злостью Петров не мог остановить свою издевательскую реплику, да он и не пытался. — и прекрати строить из себя, как ты меня назвал, короля вшивого. Рома, с беспощадной и беспредельной яростью, впечатал кулак в стену рядом с лицом Антона и показательно хмыкнул, заметив напуганное, на секунду, выражение напротив. — Ты называешь меня тупым, а сам-то, хуев очкарик, поверил в слова шакалов, что оставили тебя подыхать в мороз, — Антону будто дали смачный подзатыльник и он вдруг подсознательно почувствовал маленький, но ощутимый удар стыда. У Ромы словно с языка слова отскакивали, до того легко и непринуждённо он отфутболивал слова Антона, — Кто тут ещё тупой? — его рука легла на плечо Антона, и сжала очень болезненно, отчего Петрову понадобилось немало усилий, чтобы позорно не зашипеть, — Все ещё я, или ты, наивняк сраный!? Громкий возглас заставил Петрова позорно дернуться. Рома точно сейчас его ударит и, судя по тому, каким удовлетворённым сделалось лицо напротив - Антон выглядел в достаточной степени выбитым из колеи. Мысли безбожно крутились в голове, не переставая, подобно всполошённым пчёлам, заставляя Петрова сходить с ума. Он попробовал вдохнуть хотя бы клочок воздуха и взять себя в руки, но это выходило крайне плохо. Нельзя сорваться и дать понять, что его это все слишком сильно задевает. Но вместо того, чтобы выровнять дрожащий голос, ему сорвало крышу. — Откуда мне, блять, знать, что ты в этом не замешан?! — Антон повысил голос, чуть ли не вскрикивая. В горле было сухо, словно в пустыне, отчего голос в некоторых моментах обрывался, и местами выходил лишь невнятный, будто полный жалости к себе, шёпот, — Я все слышал, ты сказал моей матери… — Рома вздрогнул, будто его окатили ледяной водой, но оставался таким же непринужденным и суровым, продолжая слушать, не перебивая, — И ты был первым, кто издевался надо мной, прохода не давал, злился с нихера. Как, по-твоему, я должен был реагировать? — Петров осмелился взглянуть на него снова. В глазах кружила буря. Он грубо скинул с себя намертво впившуюся в его плечо, руку, приоткрыл иссохшие от волнения губы и произнёс практически шепотом, — Думаешь, доверие так легко заслужить? Лицо Ромы на секунду вдруг стало осознанным и немного растерянным, словно Антон выпалил нечто очень дикое, но, кажется, правдивое. — Мне в хер не впилось твоё доверие. — грубо пресек его слова Пятифан, игнорируя всю остальную, выпущенную на волю с немалыми усилиями, фразу Антона, — Но, как ты и сказал, — он заметно расслабился, и произнёс: — пораскинь своими ботанскими мозгами и делай, нахуй, выводы, — его лицо вмиг приняло гримасу искреннего отвращения, словно он был в чем-то очень сильно разочарован, — а то так и останешься игрушкой для битья, ссаная ты тряпка. У Петрова все слова застряли в глотке, не в силах даже возмутиться подобным словам, и, лишь туманно наблюдая за тем, как Рома тяжёлыми шагами направляется в сторону выхода и покидает помещение - мгновенно размяк и развалился на лавочке. Чувство беспокойства с новой волной окутало его. Неужели снова начнётся череда неспокойных и безумных дней? Петрову этого бы очень не хотелось. Но, видимо, Рома не собирался просто так оставлять его в покое. Петров сжал волосы до мушек перед глазами и болезненно прикусил губу. Легкое, как дымка, осознание внезапно стрельнуло в голову: Его сердце не стучало как заведённое. Это шокировало. Он не помнит, как потом вышел из раздевалки, когда Рома, выплюнув те злополучные слова, ушёл первым, вновь оставив Антона со своими мыслями и осознанием того, что победу он одерживал недолго. Ведь Пятифан высосал из него всю энергию тем последним, коротким разговором, что вновь заставил его почувствовать прилив стыда и какого-то неприятного, вязкого чувства глухой ненависти к себе. Он чувствовал себя вновь жалким и побеждённым. Как же хочется кому-то верить. Если бы они хотели, они могли бы обсудить все в спокойной обстановке, и решить поставленную перед ними проблему и терзающие недопонимания, но, похоже, ни той, ни другой стороне не прельщал подобный исход событий. Кажется, что этому не будет конца и эта война так и продолжится, пока кто-нибудь из них не добьёт второго до последнего. Но Рома, на удивление Антону, от внимания которого это не ускользнуло, хоть и вышел из себя - ни разу не поднял руку за весь разговор, как это обычно бывало в приступе ярости, и, это действительно навевает на мысли, что Ромина ненависть чуть поутихла и даёт маленькую, крохотную надежду на лучшее. Нет, безусловно, он все ещё ненавидит его, но кажется, что уже не настолько, до режущего внутренности, нетерпения. И, Антон за весь разговор боялся больше не того, что Пятифан ему даст по морде, а того, что разговор уйдёт в совершенно другое русло и хулиган направит против него то самое, злополучное и личное. Антон не уверен, слышал ли Рома тот разговор с Денисом, но если слышал, то почему умалчивает? Возможно, он даже не понял, о чем шла тогда речь. По крайней мере, Петров на это искренне надеется. И, в израненной груди прорастает первый, маленький росток от осознания того, что Рома не стал использовать чувства Антона против него же. Играет на равных, ну, не совсем, конечно, на равных, но на личное не давит. Скорее всего, Пятифан не знает о его чувствах напрямую, а просто строит догадки, ведь даже Володя заметил, а внимательный хулиган так тем более. Ничего не спрячешь от этих темно-зелёных глаз. Главное, прятать чувства до последнего и все отрицать, не давая бывшему другу ни одной единой мысли, что подтвердят его догадки. Но чувства и так уже поутихли, причём сильно поутихли, стараться особо теперь и не надо, чтобы что-либо скрыть. Как же Антону хочется поговорить с кем-нибудь о том, что его все время терзает, дабы не сойти с ума. Ему нужны ответы, а он так и не приблизился к разгадке тайн этой вселенной ни на шаг. Антон, несмотря на мороз и леденящий ветер, что нещадно бил ему в лицо - сел на ступеньки у входа в школу и начал наблюдать за резвящейся ребятней, с которыми сейчас могла бы быть Оля. Тяжкий вздох. Оля. Поскорее бы весна, чтобы осуществить своё обещание. Он не обращал внимания на то, что уселся он буквально на заснеженные ступеньки и брюки его начинают стремительно быстро промокать. Силы за сегодня иссякли. — Петров, ты чего здесь сидишь-то? Задницу свою отморозить хочешь? Ох уж эта молодежь, — от этого осуждающего тона у Петрова от неожиданности сердце ухнуло в пятки. Это был Павел Владимирович, что, кажется, собирался вернуться обратно в другое здание, но завидев удрученного Антона, не смог пройти мимо, прерывая весь его негативный мыслительный процесс. — Ох, я… — Антон растерялся, ища какое-то новое, нелепое оправдание, но тут же сдался, поджав губы, — Знаете, может, и хочу. — он эмоционально всплеснул руками и голос его прозвучал так, словно бы выдавленный какими-то усилиями. Преподаватель явно удивился этому выпаленному на эмоциях, ответу и призадумался. Похоже, Петров действительно чувствует себя сегодня паршиво. Он поравнялся рядом с ним и, непредсказуемо для Антона - опустился и сел на те же укутанные снегом, ступеньки, ни разу не сморщившись от неприятного холода. Петров недоуменно захлопал глазами, силясь что-нибудь сказать, но тихий и, даже в какой-то степени, заботливый тон физрука заставил на секунду оцепенеть. — Тяжёлый день выдался? Павел Владимирович смотрел на блондина добрыми глазами, как обычно смотрел на него собственный отец, отчего Петров, горько хмыкнув, отвёл от него взгляд и ответил: — Не то слово. Преподаватель утвердительно промычал. — Но знаешь, Петров, ты был крут сегодня, — внезапно вставил он, заставляя Антона прислушаться к реплике, — ещё никому не удавалось поставить на место этого паршивца, — физрук хохотнул от восторга, и Петров явно был этими словами сильно озадачен. Преподаватель стих, улыбка его растаяла, и он подытожил, — а ты вот, пришёл и приструнил. Твёрдая пятерка теперь светится в журнале у тебя, молоток. Вот это да. Значит пятерка не только за игру, но и за то, что поставил хулигана на место. Удивительно. — Спасибо… — Антон готов был гореть от смущения и какого-то прокравшегося, внезапно, чувства гордости за себя. Вдруг стало очень тихо, лишь дуновение ветра и фоновый шум среднего звена, что играли в снежки. Физрук лишь безмолвно сидел, успокаивая одним своим присутствием. Ведь Петров сейчас не один, а значит, гнетущие мысли на некоторое время покинут его и дадут вздохнуть полной грудью. Преподаватель порылся в своих карманах и, найдя то, что искал, вытянул и неожиданно протянул ему конфету в блестящей обертке. И Антон, завидя перед лицом этот маленький, ярко-зелёный презент, буквально расплылся в улыбке и это его, в достаточной степени, тронуло. — Не кисни, Петров, съешь что-нибудь сладкое и восстанови силы, а то глядя на тебя, даже птицы разлетаются, ведь своей кислой миной ты напоминаешь не иначе, как садовое пугало. Петров хохотнул. — Ну спасибо, учту, — ответил он робко, перебирая конфету в руке. Физрук мягко улыбнулся. — Ладно, пойду я, — Он поднялся на ноги и потянулся. И от внимания Антона не ушло то, что штаны его изрядно промокли, — и ты давай, вставай, пока болячку какую не словил и домой топай. — и снова суровый тон учителя. — Хорошо. — Петров не смог сдержать выступающую улыбку. День закончился на вполне себе, мирной ноте. Антон встал с насиженного места и, сняв обертку, закинул конфету в рот. Вкусно. Эта реальность будто старалась Антона добить, посылая каждый раз какие-то новые испытания. Возможно, это действительно проверка на то, насколько быстро сломается Антон. Тогда этому миру придётся подготовиться и продолжить свою проверку. Ведь Петров будет бороться с ним и пройдёт все его испытания. Без остатка.