back time

Вернувшись домой с какими-то, немного противоречивыми чувствами, что переполняли, Антон сразу же, немедля, сняв мокрые ботинки, направился на кухню. В доме было подозрительно тихо. Обычно из кухни доносились звуки бьющейся друг о друга, посуды, или свистящего чайника и, конечно же, Олин звонкий, громкий голос и заливистый смех. А сейчас просто спокойная тишина. Благодаря физруку, настроение его заметно улучшилось и скребущее чувство на некоторое время оставило его. Разговор с Пятифаном, если это конечно, можно назвать разговором, лишь больше запутал его. Они словно играли в странную игру, которая несла в себе какую-то особенную жестокость. Кто-кого. Неужели нельзя просто все прояснить? Но мысль эта так же быстро умерла, как и зародилась. Нет, с Ромой в спокойной обстановке не поговоришь, и, тем более, его неадекватная ненависть к людям нетрадиционной ориентации не позволяет к нему подступиться. Он намертво уложил у себя в сознании, что Антон к этим людям относится, и вряд ли своё мнение уже поменяет. Вот только в чем причина такой нетерпимости - Петрову неясно. То, как Пятифан реагирует на него - заставляет впасть в пучину нескончаемых мыслей. Прошлый Рома хоть и презирал их, но у него никогда не доходило до рукоприкладства. А тут… Он словно готов был самолично прибить каждого, кто хотя бы отдалённо будет похож на этих «неправильных» людей. Что-то сильно переменилось в его жизни. Антон не понимает, почему в этом мире он настолько жесток, словно брошенная собака, которую предали, избили и выкинули на улицу, и теперь не доверяет совершенно никому, скаля зубы и не давая к себе подступиться ближе, чем на метр, а погладить так тем более, невозможно и дико - руку оторвёт. Сложно. Антону очень хотелось спросить у матери насчёт звонков Володи, и просто поболтать ни о чем. Подзарядиться перед тем, как уснуть. Думать о Пятифане каждую ночь стало своего рода традицией, и ночи проходили из-за этого бессонные и неспокойные. Вопросы так и крутились на языке, и Антона мучила вся эта недосказанность. Строил догадки, но к истине явно не приблизился ни на шаг. Поэтому, в такие моменты, когда Антону становилось паршиво на душе, разговоры с семьей спасали в любой трудной ситуации, поэтому все эти две недели он только и делал, что проводил время с ними. Это был его уютный уголок. Его лицо озарила улыбка, немного грустная и тёплая, когда он увидел, как утомленная Карина задремала за столом, уложив голову на сложенные руки. Похоже, она решила немного отдохнуть, но, забывшись, заснула. Петрову стало её очень жаль, и где-то очень глубоко в сердце екнуло от гулкого чувства вины. Вины от того, что Карина заботится о них с Олей , не выделяя для себя время. Бытовые дела совсем замучили прекрасную маму. Взъерошенные волосы, завязанные в низкий хвост, следы от недосыпа в виде тёмных кругов и огрубевшие, некогда нежные материнские руки. Он двинулся к ней очень тихо, рассматривая вблизи мирное, родное лицо, и, вытянув руку, очень осторожно и мягко провёл по каштановым волосам. Мама поежилась из-за неприятных ощущений от чужой ледяной ладони, и Петров, в самом деле испугавшись, поспешил её поскорее убрать. Не надо её будить, пусть передохнёт. — Тоша, ты вернулся! — донёсся высокий, радостный голос сестры за спиной, — представляешь, я смогла решить задачку, которая мне не давалась… — Антон вздрогнул и, быстро развернувшись к ней, тут же приложил палец к губам, сим жестом давая понять, что шуметь не стоит. На лице его плескалась самая настоящая паника, ведь уставшего родителя ему совершенно не хотелось беспокоить. Оля, недоуменно окинув глазами брата - робко кивнула, хоть и не сразу поняла в чем причина такой реакции. Но мама, к сожалению, все-таки проснулась. — Ох, Боже… — она медленно распрямилась, потирая веки, и туманными глазами оглядывая своих детей, — почему не разбудили? У меня ещё столько дел… — зевнула она, приложив ладони ко рту. Петрову стало очень досадно от того, что Карину все-таки разбудило их громкое присутствие. — Не хотели тебя беспокоить, — робко ответил Антон, — отдохни, пожалуйста, я сам что-нибудь приготовлю. Мамино лицо приобрело какую-то волну недоверия, и она тут же сощурила глаза, смотря с неподдельным скепсисом. — Ага, конечно, — с явным сарказмом произнесла она, — чтобы снова что-нибудь учудить и устроить в доме пожар? — в голосе прорезалось ехидство, — нетушки. Антон тут же вспыхнул, проглотив наживку. — Ну мам! — запричитал он, — Я, как минимум, могу и яичницу пожарить. — Только яичницу и можешь, — тут же отрезала она, махнув рукой, — если одной яичницей питаться - откинуться можно, — Карина иронизировала совершенно безжалостно. Антон демонстративно закатил глаза, уже готовый ответить на эти подколки, как тут же в детскую перепалку вступила и Оля. — Ой, — захохотала она, — я помню, как Антон забыл выключить плиту и… — Оля! — с широченной улыбкой вскрикнул Петров. Он ошарашенными глазами оглядел обеих, и, прикрыв рот в ужасе ладонями, воскликнул: — Да вы обе сговорились против меня, это возмутительно! Оля тут же залилась смехом, а старшая Петрова продолжала начатое, не выходя из образа. — Так мы лишь правду сказали, — хихикнула Карина, пожав плечами, — поглядите-ка, он ещё и возмущается, — она указала ложкой в его сторону, — видно сильно глаза колет. — Вот-вот! — бесстыдно подхватила Оля, тут же с восторгом, продолжая, словно Петров сделал нечто потрясающее и увеселительное, — Он умудрился в тот день даже чайник сжечь! — Да ну вас, — Антон не мог убрать с лица озорную улыбку, — Худшие мама и сестра! Вот и не просите больше меня о помощи! — Ой, не драматизируй, — Карина закатила глаза, — а помощь твоя на кухне уж точно не нужна. Лучше иди, переодевайся, и спускайся, помощничек. Вот же, значит, Антон проиграл в этой нелепой игре? Но ему ни чуточки не было досадно от этого факта, наоборот, он словно сближался с родными все больше, отчего в груди затрепетало, словно наконец из своих коконов вырвались на свободу порхающие бабочки. — Ладно, — он мягко улыбнулся, но перед тем, как уйти, он, замерев, все же, вспомнил о звонках Володи и спросил, — Мам, тут на наш домашний друг мой звонил, скажи, ты не слышала… ? Карина на секунду призадумалась, а затем, видно по выражению её лица, спохватившись, произнесла: — Ох, совсем забыла об этом, — она поправила свой фартук, — Наш телефон две недели как не работает, надо бы починить… — протянула она неуверенно, — Но как-то сомнительно, возможно, стоит покупать новый. Значит, Володя все-таки звонил. Почему-то его одолевало какое-то беспокойство, и в какой-то степени он боялся, что Ветров на самом деле его обманул и не звонил ни разу. Петров не знает, с чего вообще всплыли подобные мысли, но все же, его это волновало. И вот теперь, когда он убедился в том, что были всего лишь некоторые неполадки с телефоном, внутри тут же появился оазис. Губы сами по себе вытянулись в тёплую улыбку и он, с нотками плескающейся досады произнёс: — Вот как, надеюсь, получится починить. — Вот и я надеюсь, — вздохнула тяжко Петрова старшая. Уже в комнате Петров скинул с плеч тяжёлый рюкзак, словно какую-то нестерпимую ношу, потер уставшие глаза, и тут же плюхнулся на мягкую кровать. День выдался немного тяжёлым, но не таким уж невыносимым. Только вот, с каждым днём вопросы только размножались, не давая потерянному Антону здраво мыслить. Казалось, что он сойдёт с ума, если так и продолжит жить, не узнав хотя бы причины его здесь, существования. Петров не знает как это назвать, но некоторые вещи, все же, напоминали ему о том, что он не проживал в этом мире изначально. Прикрыв тыльной стороной ладони лицо, он призадумался. Скоро экзамены. А он так и не решил, чему именно хочет себя посвятить. До этого Петров об этом не задумывался, видимо, откладывая на потом каждый раз, ссылаясь на то, что времени у него ещё достаточно. Но нет. У него нет времени. Ему нужно решить, да поскорее. Каждый всплывающий в сознании выбор совершенно не поджигал в Антоне желания посвятить себя именно этому делу. Ему казалось, что одиннадцатый класс пролетит столь быстро и незаметно, что он не успеет сделать выбор и останется с носом, так никуда и не поступив. Ему очень этого не хотелось. Неизвестность пугала его, когда он, лишь задумавшись о будущем, видел перед собой лишь чистый, белый холст. Абсолютная пустота, словно будущее для него не предписано. Да и, честно говоря, он иногда сомневался в том, что живет. Словно он где-то спит без сознания, а это просто его больная фантазия, которую придумывает мозг, пока он в отключке. Некоторые вещи изменились столь разительно, что Петров был в самой, что ни на есть, растерянности. Такие мелочи как другая зубная щетка, старые записи, расписанные другим почерком в тетради, и слова. Слова, что произносила мама - выбивали его из душевного равновесия больше всего. «— Сегодня на ужин твоя любимая еда —» И когда Антон видел перед собой совершенно не то, чего он ожидал - его знатно потряхивало. Это не его любимая еда. Не его щетка и не его записи. Это был не он. Все это время, что он проживал в этом странном, чудном мире, Антон старался игнорировать подобные вещи, ведь это всего лишь мелочи, и не стоило бы концентрировать на этом внимание, но с каждым днём этих мелочей становилось настолько много, что Петрову приходилось их замечать. Это все не его. И как бы сильно он ни был счастлив с родными людьми, как бы он не чувствовал себя комфортно и защищенно - ком в горле нарастал, как снежный шар и давал о себе знать, а внутренности скручивало спиралью. Он неохотно отодвигал тарелку с его нелюбимой едой подальше, уверяя маму в том, что у него болит живот, или нет аппетита. Цепенел перед тем, как взять уже свою, никогда ему не принадлежащую красную щетку. И перечитывал совершенно чужие записи в тетради. Этот идеальный почерк не его, он никогда не писал столь аккуратно. Бывали моменты, когда тошнота пробиралась настолько неожиданно и резко, что он тут же стремглав нёсся в сторону уборной, не в силах сдержать свои позывы. Петров никогда не чувствовал себя настолько больным. Его иммунитет обычно был достаточно крепким, и даже в минус двадцать он мог расхаживать без шапки в мороз, с раскрасневшимися щеками, и ни разу не умудряться заболеть. А тут… Тут он чувствовал себя достаточно слабым, словно что-то, или кто-то силы из него высасывает. Первые две недели ничего подобного не происходило, все было вполне стабильно, но сейчас… Сейчас происходило нечто необъяснимое. Он болеет в этом мире. Болеет столь тяжело, что непереносимость становится все острее с каждым днём, словно иммунитет с остервенением отторгает это место, напоминая о том, что он чужак. И когда в очередной раз ему приходилось проходить через бесконечные ночные кошмары, где по сюжету все кончается плачевно, а именно его смертью - просыпался со слезами на глазах, мокрой подушкой, и бесконтрольной дрожью в теле. Дыхание было прерывистым, неровным, а по коже нещадно стекал холодный пот. Антон, чувствуя, как всего его знатно потряхивает, сворачивался в клубок, словно стараясь найти защиту, и сжимал зимнее одеяло в мертвой хватке, стараясь удержать собственный ужас, и достаточно большую тяжесть на сердце. Семья - все, что его отвлекает здесь. Ему казалось, что он умирает. Гниет изнутри, и каждый вздох казался ему невыносимой агонией. Верно, все эти вещи были, казалось бы, незначительными, но когда дошло до реакции собственного организма, он начал осознавать, что это место не хочет, чтобы Петров оставался. Оно прогоняет его. И эти болячки проявляются совершенно неожиданно и внезапно, когда все, казалось бы, было в порядке. Антон вздохнул. И пока он тонул в пучине своих сверлящих мозг мыслей, краем уха он услышал, как скрипят половицы за дверью, которая тут же распахивается и в комнате слышится лёгкий топот чужих ног. Антон улыбнулся, и гнетущие мысли рассеялись, словно чёрные тучи, наконец давая солнечным лучам осветить и отогреть его столь тревожное сердце. Он тут же распрямился, усевшись на краю кровати, приветствуя одним только ясным взглядом вошедшего. Оля неловко сделала пару шагов в сторону брата и тотчас, остановилась, словно ожидая какого-то сигнала или разрешения. — Прости, я не помешала? — робко спросила она, переминаясь с ноги на ногу. И Антон поспешил её заверить. — Нет, конечно нет, садись рядом, — он похлопал рукой по простыне рядом с собой, освобождая для Оли место, хоть и места там более, чем хватало. Сестра лучезарно улыбнулась, и двинулась в его сторону уже более уверенно, без тени робости, тут же усаживаясь рядом. Замешкавшись на пару секунд, она тихо озвучила причину своего визита. — Тош, скоро мой день рождения, — начала она с некой интригой, и Антон тут же заметил, как уголки губ её ползут вверх, в нетерпении озвучить начатое, — ты ведь не забыл? Серые глаза сверкнули с повышенным интересом и Петров, спохватившись, округлил глаза от какой-то, внезапно настигшей его, паники. Точно ведь! У Оли день рождения буквально через пару дней, он совсем уж запамятовал. Где-то внутри с остервенением рвался стыд и вязкое угрызение совести. Как он мог о таком забыть, это ведь так важно. Петров прочистил горло. — Конечно, не забыл, — выпалил он громче, чем планировал, с неестественной интонацией, тут же выдавая свою невинную ложь с потрохами, — Чего бы ты хотела? Оля неодобрительно прищурила глаза, и надула губы от поднимающейся обиды. — Да по тебе же видно, что ты забыл! — она скрестила руки на груди и чуть ссутулилась, тем самым давая понять, что её это в достаточной степени огорчило, словно выстроив между ней и братом невидимую, толстую стену. Петров опешил от подобной реакции и уже не на шутку испугался того, что Оля действительно расстроилась. — Ничего я не забыл, все я помню! — А вот и забыл! — упрямо продолжала гнуть свое Оля. Губы Антона вытянулись в кривую полуулыбку, словно терпение его теряется и он, со всей доброжелательностью и голосом ласковым, произнёс: — Так чего бы ты хотела? Оля тут же с треском сломалась, и громко захохотала, тут же откинув свою мнимую обиду подальше, окончательно забыв о ней. Должно быть, она совершенно и не была обижена, просто хотела немного подшутить над Антоном, дергая за ниточки его терпения. Петров широко улыбнулся, тут же раскусив её маленькую ложь. Вот паразитка! Оля вытянула ноги, попутно раскачивая, и все же, заговорила. — Ну, если честно, рисунок... — пробурчала она себе под нос смущенно, и вторила громче, поднимая серые, блестящие от предвкушения глаза, на сидящего рядом, Петрова, — Хочу, чтобы ты меня нарисовал. Антона немного поставила в тупик подобная просьба, и он, чуть колеблясь, осторожно спросил. — Оль, ты уверена насчёт этого? Тебе не нужно что-нибудь ещё? Кассеты например с мультиками, или игрушку какую… Оля тут же пресекла его реплику, громко и недовольно изрекая: — Нет, Тоша! Я хочу, чтобы ты своими руками нарисовал меня! — а затем тут же стихла, сцепив руки в замок, и опустила взгляд вниз, — Правда, мне больше ничего не нужно. — Ну, ладно… — неуверенно протянул Антон, положив руки на свои колени, словно пытаясь сжаться в комок, — Но как захочешь чего-нибудь ещё - скажи. — Не захочу! — тут же отрезала она нетерпеливо, и Петрову искренне не было понятно, к чему такая бурная реакция. Почему Оля так рьяно просит именно о таком подарке? Дети её возраста предпочли бы что-нибудь другое, с чем можно поиграть или посмотреть. А тут… Рисунок. — Но почему рисунок? — ненавязчиво поинтересовался он, пододвигаясь к сестре чуть ближе, ощущая, как от неё пахнет её же любимыми печеньями. Оля на пару секунд призадумалась. — Ну… Потому что такой вещи ни у кого не будет, только у меня, и ты рисуешь просто прелестно, — она обхватила собственные щёки ладонями, и глаза её сверкнули от восторга и какой-то гордости, как только тема зашла про Антона, — поэтому мне бы очень хотелось получить такой прекрасный подарок. — голос её на последней реплике стих. Антон чувствовал, как губы его складываются в мягкую улыбку. Взгляд его был по-настоящему тёплым, согревающим, и любящим. — Хорошо, я тебя понял.

***

Утро выдалось для Петрова каким-то особенно холодным и сложным. Морозный воздух словно напористо старался пробраться к нему под одеяло, ледяной хваткой сжимая его и без того, замерзшее тело. Подрагивающие ноги и руки давали о себе знать и он, быстро переодевшись и спустившись вниз, поспешил глотнуть горячего чая, пока конечности его полностью не окоченели. Лес стал подозрительно тихим. Пропало щебетание птиц, свист легкого ветра и шелест крон деревьев. Внутри словно губкой впитывало какую-то тягучую, чёрную дрянь. И эта дрянь заставляла сердце Антона сделать кульбит и тут же забиться в бешеном темпе. Он и сам не заметил, как начал нестись в сторону ненавистной школы так, словно внутренности сейчас в самом деле заледенеют, и с треском, сломаются. Чувство беспокойства с новой силой настигло его и он, какой-то растерянный и всклокоченный, совершенно не замечая резвящихся школьников вокруг, зашёл в свой класс, и ватными ногами сел на свое место, рядом с Володей. Ветров тотчас нахмурился, разглядывая дрожащего Петрова с головы до ног вопрошающим взглядом, пытаясь понять, отчего же Антона так сильно трясёт. Горячая ладонь легла на тыльную сторону руки Петрова, и он тут же вздрогнул, переводя немного напуганный взгляд в сторону друга. Володя опешил и тут же собрался разразиться нескончаемым потоком вопросов, ибо по взгляду его сразу можно было прочесть, что состояние Петрова видно как на ладони: Он не здоров. — Что с тобой? Тебе плохо? — осторожно поинтересовался Володя, сжав чужую ледяную руку в горячих тисках. Петров немного растерялся тому, насколько Ветров проницателен, и досадно сомкнул веки до боли в глазницах. Он искренне не хотел его беспокоить, поэтому тут же натянул свою маску напускного спокойствия, и поспешил заверить его в том, что все хорошо. — Нет, Володь, все в порядке, — голос его дрогнул, и это заставило почувствовать внутри новую горечь досады, ибо прозвучала эта фраза столь неестественно и неубедительно, что Володя тут же нахмурился, прикусив губу. — Плохо ты стелишь, — по голосу Ветрова можно было понять, что злость его начинает потихоньку пробуждаться, ведь его совершенно не устроило то, что Антон снова пытается его обмануть и утаить какие-то серьёзные проблемы, причём с совершенно невозмутимым лицом. Он осторожно, будто Петрова можно сломать, подобно хрупкому стеблю растения, поднял его руку и выставил перед его же лицом, демонстрируя реакцию его тела, что просила о помощи, — да тебя всего трясёт! Петров шумно сглотнул, и отвел виноватый взгляд в сторону, чтобы не столкнуться с этими обеспокоенными, карими глазами, продолжая упрямо стоять на своём. — Я в порядке. — Ты не в порядке! — громко упрекнул его Володя, подрываясь с места. И с десяток глаз тут же впились в Петрова словно иглами, рассматривая его словно какое-то насекомое. Голова начала нещадно гудеть, и ощутимо тяжелеть. Неужели опять? Петров, слыша лишь то, как раскатисто звенит в ушах, поднял дрожащие, бледные руки на уровне своей головы. Пальцы казались какими-то неестественно кривыми и странными, словно эти руки никогда ему не принадлежали. В ушах зазвенело все больше, и его одолевало гулкое желание намертво зажать их, чтобы наконец потерять возможность слышать, как голос Володи вдруг прозвучал настолько громко, и местами приглушенно, словно под водой, что Антон почувствовал внезапную ярость и нетерпимость: — Пошли к медсестре, иначе прямо здесь откинешься! Ветров было взял Антона за руку снова, чтобы если уж он начнёт отпираться - потащить друга силой. Но Петров тут же отпрянул от него, ударяя по ладони Володи со всей неприкрытой злостью. Подобная реакция повергла в шок не только Володю, который обескураженно оглядывался то на своего ошарашенного друга, то на свою больно пульсирующую руку, которую Петров грубо откинул от себя, но и Антона, который совершенно не понимал причины своих не имеющих резона действий. Словно раздражение притупило все остальные чувства, и каждый лишний шорох, или звонкий голос Володи - заставлял ощущать себя просто ужасно. Голос его немного осип. — Володь… Ветров тут же перебил его жестом руки и произнёс очень тихо, и местами напуганно: — Я понял, прости, что влез не в свое дело… — слова эти заставили Петрова почувствовать себя донельзя удрученно и виновато, — только, пожалуйста, не мучай себя. Если станет хуже - сообщи сразу мне. Володя улыбнулся достаточно грустно и вымученно, потирая свою немного покрасневшую ладонь. Во взгляде друга Антон не находил даже мелькнувшей тени обиды, лишь искреннее беспокойство за него, за его моральное и, даже, физическое здоровье. Петров потупил взгляд в пол, а затем хрипло произнёс: — Прости, Володь, я не хотел тебе делать больно… — голос его в некоторых моментах обрывался и срывался на фальцет, и выглядело это так, словно он разрыдается прямо здесь и сейчас, в классе. Ветров тут же сел обратно на свое место, и мягко провел ладонью по спине Петрова, словно стараясь успокоить и попробовать показать, что ему можно довериться. Ведь он рядом, Антон не один. — Обещай, что скажешь, когда тебе станет хуже. — Обещаю, — тихо пробормотал Петров, хоть и сам не был уверен в правдивости своих слов. В класс тут же ворвалась Жанна Аркадьевна и легкой походкой направилась на свое место, отодвигая стул, попутно усаживаясь. Володя убрал свою, казалось бы, очень горячую ладонь, и сложил руки на столе, как настоящий, примерный ученик. И Петров почувствовал то, насколько без его руки становится холодно. Ему захотелось вцепиться в это тепло и не отпускать, до того сильно Антон в нем сейчас нуждался. Бледные, ледяные руки сами по себе зарылись в волосы и растрепали и без того непослушные лохмы. Мысли в голове путались, и Петров почувствовал, как дыхание начинает сбиваться. Словно Петров разучился дышать. Антона накрыло каким-то отчаянием. Тревога душила его руками ледяными, сжимая в мертвой хватке. Негатив накатывал с новой волной и он вдруг услышал, как в сознании начинает что-то предупредительно кричать. Глаза расширились в ужасе и он, пытаясь успокоиться, прерывисто задышал, чувствуя, как сильно начинает першить в горле. Чернота вылезала из всех щелей, наполняя разум мыслями негативными. Тело напряглось и стало каким-то каменным, не способным передвигаться, как бывает при параличе. Холодный пот со лба начал стекать и падать на гладкую поверхность парты. Ещё немного, и паника накрыла бы его до конца. Но кое-что спасло его. Из мыслей Антона вытащил ощутимо попавший в него предмет. Петров заторможенно и растерянно оглянулся по сторонам, чувствуя, как руки, которые все это время удерживали его тяжёлую голову над столом, онемели, и начинали ощутимо покалывать. Антон потупил взгляд в пол, сглотнул, провел дрожащей ладонью по растрепанным, отросшим волосам и заметил синюю ручку, упавшую на пол с слышимым звуком. Он тут же поднял взгляд, и в тот же момент столкнулся с глазами зелёными, озорно блестящими. Кто бы сомневался. Рома выглядел злобно-удовлетворённым своим действием и хищно улыбался, явно готовясь сказать что-нибудь ядовитое. Он состроил донельзя виноватую мину и максимально наигранно произнёс: — Ох, ручку уронил. Подними, пожалуйста. Антона коробило от бывшего друга. Что за ребячество? Пятифан, казалось бы, весь такой грозный, суровый, в прямом смысле опасный даже, и Петров с этим и не спорит ничуть, ведь это, безусловно, так, но в некоторых моментах он вёл себя как взбалмошный ребёнок. Но благодаря этому, донельзя детскому поступку, Петров почувствовал, как туго завязанный узел на шее наконец начинает ослабевать. Антон улыбнулся настолько широко, насколько ему позволяла его мимика, и, голосом неестественно ласковым, елейным, процедил сквозь зубы: — Конечно. Ну давай поиграем. Он нагнулся, немедля поднял ручку с заметными вмятинами на колпачке, явно оставленные зубами и нахмурился. Да этот оболдуй её ещё и грыз, отвратительно. Немалых усилий стоило того, чтобы Петров демонстративно не сморщился и, улыбнувшись в достаточной степени, доброжелательно, с совершенно невозмутимым лицом кинул её, отчего предмет тут же полетел обратно к отправителю, безжалостно попадая Пятифану на лоб. Антон чуть ли не прыснул со смеху, но кое-как сохранил на лице напускную невозмутимость, вот только уголки губ предательски ползли вверх, выдавая его искренние эмоции. Детский восторг разлился по телу и он, заряженный задором от своей невинной пакости, продолжил начатое. — Ох, извини, слишком сильно получилось? — наигранно ужаснулся Антон, расширив глаза, голосом все ещё немного хриплым, — Не задел тебе ничего? Просто, знаешь, — он прочистил горло, — я расслышал характерный звук… Ну, понимаешь, когда пусто… — он постучал пальцем по виску, — Поэтому беспокойно немножко стало, не обессудь. Рома тут же ощетинился, потирая место удара пальцем. И Антону даже показалось, что глаза его на секунду вспыхнули красным. — Ты че, сука, совсем оборзел, ботинок ты дырявый! — взбеленился Ромка, чуть ли не подрываясь с места, чтобы отвесить Антону смачную оплеуху. И эта реакция была для Петрова самой желанной и ожидаемой - поставить на место подонка и снова сбить его с толку своими действиями. Бяша, не сдержавшись, прыснул в приложенную ко рту, ладонь, от абсурдности этого оскорбления. Пятифан медленно перевёл на него взгляд полный недоумения и искреннего осуждения, явно задаваясь вопросом: «какого хуя, Бяша!?». — Ты-то че ржешь, мудила! — возмутился Ромка искренне, попутно давая другу ощутимый подзатыльник. Но Бяша хохотать совершенно не перестал, казалось, даже больше завёлся, содрогаясь в приступе смеха, — ты ж наезжать на него должен! — напирал Ромка словесно, чтобы друг встал на его сторону и, видно, наехал наконец на Антона. Но. Бурят вздохнул, пытаясь успокоиться, все ещё не скрывая улыбку, полную какого-то странного веселья и задора. И произнёс совершенно бессовестно: — Так ты за дело получил-на, — шепотом ответил бурят, переводя заговорщицкий взгляд на Антона, что за ними с искренним интересом, наблюдал. И у Петрова в тот момент губы вытянулись в улыбке, полной благодарности. Пятифан уже собрался разразиться гневной тирадой, сметая все на своём пути за то, что друг опять встаёт на сторону врага. Лицо его скривилось в гримасе всепоглощающей злости, и он было произнёс: — Хуйло ты бесстыдно… — Петров и Пятифан! — тут же взревела учительница, стукнув линейкой по выцветшей, некогда зелёной доске, тем самым привлекая, наконец, внимание парней к своей персоне. Антон тут же вытянулся по струнке, лишь расслышав свою фамилию, что была озвучена достаточно громко и злостно, а Ромка, как обычно, вёл себя совершенно непринуждённо. Начал расслабленно покачиваться на стуле, но в голосе его, все же, прорезалась маленькая, едва заметная толика волнения. — А я че? Я ниче! — тут же ответил он невозмутимо. Жанна Аркадьевна свела брови к переносице, уперев руки в бока. — Ещё как че! — обрубила она в нетерпении, и, тяжело выдохнув, прикрикнула, — Да это какой-то кошмар… Вон из класса, оба! Бяша лишь оглядел обоих взглядом полным озорства и безудержного веселья, и сжал руки в кулаки в знак поддержки, подняв на уровне плеч, силясь заново не захохотать и не выкинуть очередную, издевательскую шутку. — Да иди ты! — зашипел Ромка другу раздражённо, — по ебалу получишь, и будешь опять без передних зубов ходить, как в шестом классе! — Пятифан! — вторила преподаватель уже на уровне какой-то непередаваемой злости и, кажется, хулиган наконец перестал юлить, судя по тому, как он враз сделался тихим и, казалось бы, воспитанным юношей. Петров наблюдал за ним, силясь не закатить глаза. Каков актер. — Да ухожу я, ухожу, — Рома поднял руки в примирительном жесте, и совершенно неискренне проговорил, — пардоньте! Володя провожал Антона взглядом обеспокоенным, взволнованным, и Петров, завидя его внутренние метания, поспешил улыбнуться, и одной только улыбкой заверить в том, что все с ним в порядке, и в обморок он сейчас точно не грохнется. И через секунду одноклассники были безжалостно выставлены за дверь. Антон был в какой-то степени зол, и мысль о том, что оценки по геометрии из-за этого мудака позорно снизятся - знатно подпортило настроение. Пятифан перевёл взгляд на стоящего рядом с ним, Антона, тотчас меняясь в лице, заметно темнея. Он развернулся к нему всем корпусом, когда тот, похоже, собирался игнорировать хулигана до последнего, и уйти в противоположную сторону. — Все из-за тебя, додик, — процедил сквозь зубы Ромка, нахмурившись. Петров тотчас взбесился, стоило ему услышать обвинения в свою сторону, когда виноват-то по сути здесь именно Пятифан. — Ах из-за меня? — возмутился Антон, разворачиваясь и уже стоя перед бывшим другом лицом к лицу, — Да если бы не ты, со своей слюнявой ручкой, нас бы никто не выгнал. — констатировал он, стараясь не сорваться и не повышать голос. Но Пятифан, все же, нашёл, что ответить на его выпад, причём выпалил он подобный сюр с совершенно каменным выражением, стоя перед ним распрямившись и задрав подбородок, словно королевская гвардия Великобритании, только вот излишне болтливая. Стоит заметить, чересчур. — Да если бы ты не выебывался и просто отдал мне ручку - ничего бы не было. Петров еле сдержался от того, чтобы не послать его с таким гениальным выводом - нахуй. — Смешно. — всплеснул Антон руками эмоционально, зло-раздраженно продолжая, — Ты думал, что я буду терпеть твои выходки и молчать в тряпочку? Так вот знай, — он подошёл к нему и прямо в лицо выдохнул твёрдое, — нет. Рома нахмурился, и по виду его можно было с лёгкостью сказать, что Антон его неимоверно выводит из себя. Он пальцем ткнул Петрова куда-то в грудь, заставляя отстраниться от себя, да подальше, и тоном угрожающим проговорил вполголоса: — Мы это ещё посмотрим, — губы изогнулись в издевательской улыбке и Антону вновь неимоверно захотелось стереть её, прямо как тогда, на физкультуре. После выкинутой фразы, Рома тут же двинулся в противоположную сторону, явно собираясь сбежать из школы, и наворотить дел. Петров наблюдал за его удаляющейся фигурой внимательно и злостно, пока она полностью не скроется за поворотом. Как же он бесит. Как же бесит! И Петров, развернувшись, немедля зашагал в сторону кружка. Он все же решил провести это время за рисованием. Целых полтора часа он может на урок благополучно не являться, ведь учительница по геометрии была сущим дьяволом, и если она для себя что-то решила - это останется твёрдым, как камень, непреклонным. На самом деле Петров не шибко-то и был расстроен, ведь это значит, что он сможет с головой уйти в работу, и заняться портретом для Оли. В черепной коробке все ещё немного пульсировало, а виски нещадно покалывало, но было уже не столь все плохо. Терпимо. Поставив мольберт и приготовив принадлежности, он устроился на невысоком, скрипящем стульчике, и тут же занес карандаш над шероховатой бумагой, почувствовав всем своим естеством, как вновь утопает в своём излюбленном мире, где его никто и никогда не тронет. Кружок был словно отделён от школы, настолько разительно он отличался от всей серости стен учебного заведения, что Петров, в первый раз оказавшись тут, подумал, что попал в какое-то сказочное место. Никаких посторонних звуков, лишь приятная тишина заполняла комнату. Запах краски витал вокруг Антона словно чарующая мелодия. Он прикрыл веки на секунду и, отчетливо уложив в сознании, словно мозаика, восторженное лицо сестры - начал создавать. Рука плыла по бумаге, словно гондола, плавно скользящая по воде. Олины черты прорезались на холсте с каждым новым штрихом, а улыбка Антона становилась все шире, подмечая детали и прорисовывая их. Казалось, что портрет прямо сейчас двинется, заговорит и вылезет из холста. Глаза Оли живо заблестели, а тёплая улыбка была передана точь в точь, как у неё. Петров уже предвкушал момент, когда вручит этот подарок Оле, и увидит на её лице радость и счастье, вкупе с громким «спасибо, Тоша!» и эта мысль лишь породила в нем больше желания кропотливо стараться над рисунком. — Ой, Антон, ты тут рано сегодня, — донёсся знакомый голос сбоку от него. Петров оторвался от дела и устремил взгляд на рядом стоящего, незваного гостя. Завидя Виктора, он почувствовал некое облегчение и выдохнул: — Привет, Виктор. Парень мягко улыбнулся, и с неподдельным любопытством перевёл взгляд уже на творение Петрова, прищурив глаза и подходя чуть ближе. — Чего рисуешь? — поинтересовался он, — Выходит очень красиво. Петрова подобная похвала раззадорила и разлила внутри, словно мёд, какую-то сильную мотивацию стараться больше. Он откинулся на спинку стула, что жалобно скрипнула под тяжестью его тела и робко ответил: — Да вот, сестренку свою, попросила на день рождения, — губы изогнулись в глуповатой, смущенной улыбке. Виктор вскинул брови, замешкался на пару секунд, и с нотками удивления произнёс: — Так у тебя есть сестра? — на лице его мелькнула лукавая улыбка, а карие глаза озорно заблестели, — Оказывается, наш художник ещё и хороший брат. Петров тут же смутился, щёки заалели и он очень тихо пробурчал себе под нос: — Не то, чтобы хороший… — Ещё и скромный… — добавил Виктор, тихо хохотнув, и Антон тут же поймал шутника с поличным. — Виктор! — прогремел он, чувствуя, как щёки начинают предательски краснеть. И брюнет, не сдержавшись, понимая, что попался, заливисто засмеялся, чуть ли не прикладывая руки к животу. — Ладно-ладно, — он смахнул воображаемую слезу, — я закончил, — и тут же с лицом бесстрастным перевёл тему, — Как, кстати, красить будешь? Этот вопрос почему-то ввёл Антона в ступор. — Красить? — переспросил он недоуменно, проводя по деревянной рамке мольберта пальцем. И Виктор взглянул на него так, словно Антон спросил у него о чем-то, очень глупом. — Ну да, не оставишь же ты её черно-белой, — изрёк Виктор, не вникая в причину такой странной реакции, — Какие тона будешь использовать? Петров немного растерялся. Взгляд вновь метнулся в сторону портрета с Олей и он неуверенно протянул, неловко потирая шею: — Ох, я ещё даже не думал об этом… Стало немного стыдно от того, что Антон даже не задумывался об этом. Ведь действительно, не дарить же Оле серый портрет. Виктор вздохнул, пододвинул стул к Петрову, и уселся рядом. — Знаешь, Антон, карандашные рисунки - тоже круто, но краски… — глаза его заблестели, и в его интонации пробежало искреннее воодушевление, — они придают рисунку какую-то живость… — немного помялся, — Наша директор как-то сказала мне одну очень интересную вещь… — он закинул ногу на ногу, приняв максимально расслабленную позу, поднял взгляд на потолок, чуть задумавшись, явно вспоминая сказанное, и продолжил, — она сказала, что если ты видишь что-то одним цветом, не важно каким, будь то кролик, или ещё какой-то посторонний предмет - то и весь остальной мир ты будешь видеть тем же цветом, — карие глаза устремились снова на Петрова, и смотрели с неподдельным интересом, — и мне вот интересно узнать… — голос понизился на пол-октавы, — Какого цвета твой мир, Антон? Антон, совсем не задумываясь, ответил слабым, пониженным голосом, обрубив этими словами так быстро и резко, что Виктор на секунду даже замешкался. — Серое. Почти чёрное. Виктор округлил глаза, это заставило его чуточку растеряться, но удивление продлилось недолго, и он прыснул, оперевшись о спинку своего стула. — Нет, не может такого быть. — он отрицательно замотал головой, не стирая с лица расплывшуюся улыбку. Петров недоуменно на него уставился. — Почему не может? — Не верю, чтобы такой яркий человек видел все серым. — Яркий? — Антон не ожидал услышать о себе подобных слов. Словно слово «яркий» и он - совершенно несопоставимые вещи, — Почему ты так уверен? — Потому что такие, как ты, Антон - видят такой огромный спектр цветов… И чтобы из этой бесконечной гаммы выбрать скучный чёрный, или грязный серый, — он перевёл взгляд на портрет, — когда ты творишь такие прекрасные вещи… — и вернув внимание Антону, криво улыбнулся. Взгляд его стал таким изучающим, с прищуром, словно он только что раскусил Петрова в чем-то, нечто постыдном, отчего у блондина по коже пробежали мурашки, — Что-то ты темнишь. Петров не находился с ответом, лишь отуплено глядел на Виктора, что казалось, сейчас вывалит все его потаенные секреты, наружу. — А теперь назови, — снова доброжелательная улыбка, к которой привык Антон, — Назови настоящий цвет своего мира. Петров пару секунд сверлил его взглядом растерянным, а потом вдруг, призадумался. Каким он видит на самом деле мир, если не серым? Если не чёрным? Разве можно дать этому миру иной цвет? Но. Вдруг вспомнились деревья в лесу. Высокие ели. Листва. Даже ветер, что не имел никаких цветов, абсолютно прозрачный, казался таким же. Рассвет за окном был таким же. Небо иногда, когда Петров в него не вглядывался, на секунду окрашивался в подобный цвет. Даже солнце. Яркое, бьющее больно в глаза, солнце, которое не позволяло на него взглянуть - было окрашено тем же цветом. Цвет повторялся, но тона менялись постоянно. Где-то светлее, где-то темнее, и это было нечто своего рода прекрасным, и волшебным. И глаза. Глаза человека из прошлого. — Зелёный, — почти шепотом произнёс Петров. Глаза его заблестели, ожили, и он вторил увереннее: — Я вижу мир зеленым, — он устремил взгляд на Виктора, и сам даже не заметил, как лицо озарила улыбка. Новый знакомый ничего на эти выпаленные на эмоциях слова не ответил, лишь послал ему такую же лучезарную улыбку, с озорным огоньком в карих глазах, словно он только и делал, что ждал ответа от Петрова. Затем, после недолгой паузы, он встал с насиженного места, и произнёс довольно: — Используй этот цвет в своём рисунке.

***

После кружка Антон тут же поспешил на последний урок. Время он провёл достаточно хорошо и точно разобрался с тем, как закончить портрет для Оли. В классе уже давно сидел скучающий Володя, подперев щеку рукой. Взгляд его был туманным и невидящим ничего перед собой. Должно быть, без Антона ему было достаточно уныло, и скорее всего, беспокойно. Петров двинулся к нему, и Володя, лишь завидя друга, тотчас, встрепенулся. — Ты где пропадал? — голос его прозвучал чересчур обеспокоено. Он вскочил с насиженного места, тут же оказываясь напротив недоумевающего Антона, — как твоё самочувствие? — Володя мягко сжал его плечи тёплыми руками, и Петров, почувствовав некую вину перед другом, которого заставил волноваться, поспешил заверить его. — В кружке, по рисованию, — изрек он каким-то слабым, тихим голосом, и добавил уже громче, распрямившись, — и со мной все хорошо, уже намного лучше, не волнуйся. Ветров ещё пару секунд сверлил Антона глазами пронзительными, и, закончив свою проверку, облегченно выдохнул, делая небольшой шаг назад, освобождая личное пространство Петрова, в которое он безжалостно вторгся. — В кружке? По рисованию? — вторил Володя заинтересованно, только осознав, о чем сейчас говорил Антон, — С каких пор? И правда, Володя ведь до сих пор не знал, чем занимается Антон, какие у него хобби и интересы, поэтому мелькнувшую заинтересованность в карих глазах Петров тут же заметил. — Ну, наверное, неделю? — задумчиво протянул Антон, и Володя тотчас удивленно округлил глаза. — И ты молчал?! — голос его все креп с каждым словом, — Это же что, ты, оказывается, художник? — глаза загорелись от восторга и какой-то гордости за своего друга. Ну, ещё бы, то в баскетбол хорошо играет, то ещё и, оказывается, рисует. Казалось, что Антон для Володи своего рода кумир. Петров тут же смутился. — Ну… Я бы не назвал себя прям уж художником… Чего ж все сегодня так остро реагируют на Петрова. То хороший брат, то художник. Такими темпами он лопнет от смущения. — Нет, Антон, — пресёк Володя его реплику тут же, — ты именно художник, и я почему-то более, чем уверен, что получается у тебя потрясно. — он поправил ворот своей рубашки, — Сможешь показать мне какие-то свои работы? Антону стало столь приятно от того, что Володя интересуется тем, чем он увлекается, и заряженный какой-то позитивной энергией, поспешил ответить: — Покажу, конечно, — довольно произнес он, гордо вскинув нос, — я как раз рисую кое-что, и, так уж и быть, поделюсь. Володя хмыкнул, словно Антон сделал ему одолжение, и тут же хохотнув, одарил друга шутливым подзатыльником. Петров даже несколько удивился, ведь обычно робкий Ветров никогда не позволял себе подобных действий. Вёл он себя достаточно осторожно и сдержанно, словно его держали в ежовых рукавицах и, честно признаться, Антона это малость напрягало. И от мысли, что друг его начинает мало-помалу раскрываться перед ним - в груди затрепетало. — Большое вам спасибо, сэр, — Голос Володи стал насмешливым, и он, принимая официальный вид, склонился в шутливом поклоне, затем распрямился, и сощурив глаза, добавил, — что делитесь своим творчеством. Антон хохотнул. — И что это сейчас… — он вновь прыснул со смеху, и, выдохнув, поставил условие, — Только покажу, когда закончу! — Вот жадина, — досадливо фыркнул Володя, и запрокинув руки за голову, с наслаждением, потянулся, — ладно уж, — выдохнул он с улыбкой, — дотерплю до того момента, только не забудь показать потом! — Не забуду, — уверенно ответил Антон, не скрывая своего удовлетворения и повышенного настроения, попутно садясь на своё место. Дальше уроки проходили достаточно мирно. Пятифан завалился в класс только на середине, и учительница по русскому демонстративно закатила глаза, тоном холодным и строгим выкидывая твёрдое «садись». И Рома, словно делая одолжение, безмолвно и вальяжно двинулся в сторону своей парты, тут же, усевшись, отвесив Бяше шутливый пинок в бок локтем. Бурят обиженно надул губы и пихнул наглого друга в ответ, да посильнее. Петров наблюдал за ними, чувствуя некую ностальгию и тихую грусть. Да, естественно, он иногда скучал. Скучал по тем временам, когда они проводили время вот так, вместе, а теперь подобное кажется лишь нереалистичным сном, совершенно далеким и неприкосновенным. Он вздохнул, мотнул головой, чувствуя легкое головокружение, и поспешил опустить взгляд в тетрадь, попутно записывая с доски последнее упражнение. Трель звонка чуть ли не оглушила перепонки Петрова, заставив вздрогнуть. Почему-то посторонние звуки стали слишком острыми, слишком нестерпимыми настолько, что ушам становилось в некоторой степени, больно. Он лишь туманными глазами наблюдал за тем, как одноклассники спешно собирают вещи, ретируясь в сторону выхода. — …тон… Глаза застилала пелена. — Антон! — прозвучало сбоку громкое и взволнованное. Петров перевёл взгляд к обладателю высокого голоса, и тут же столкнулся с лицом Володи, на котором красовалось неподдельное беспокойство. — Ты уверен, что все хорошо? — поинтересовался друг осторожно. — Да… — тихо ответил он, и вторил вновь, закивав головой растерянно, придавая интонации твердости и уверенности, — Да-да, конечно, все хорошо. Володя нахмурился, и недоверчиво произнес: — Ну смотри мне, если что… — …Сказать тебе, я помню, — нагло перебил он друга в нетерпении, и потер шею нервным движением, — говорю же, — вздохнул он устало, — не волнуйся обо мне… — взгляд его на секунду стал растерянным, — Ох… — он схватился за сердце, и с наигранным удивлением, произнёс, — Боже! Ветров тут же встрепенулся. — Что, Антон? Что болит? — Володя вскочил с места так резко, что стул, на котором он сидел, с грохотом упал на пол. — Боже… — продолжал Антон свою игру, — Володь, какой ужас, — губы его изогнулись в иронической улыбке и с силой, сжались, словно Петров прямо сейчас не выдержит и прыснет со смеху, — я здоров! Володя тотчас расслабил плечи и, обиженно надув губы, отвесил Антону слабый удар по спине. — Да ну тебя, дурак! — прозвучало недовольно-громкое. Петров заливисто рассмеялся, внаглую показывая на друга пальцем. — Видел бы ты своё лицо. — Ага, обхохочешься, — скривил Ветров недовольную гримасу, демонстративно закатив глаза. По виду Володи было понятно, что он до сих пор не уходит домой чисто по причине того, что волнуется за Антона. И Петров, чтобы друг перестал тонуть в своих негативных мыслях и безосновательных, или не совсем, волнениях, поспешил их прервать и поскорее спровадить его на выход. — Так, все, домой иди, — махнул рукой Антон в сторону друга, — я тут ещё надолго задержусь, поэтому не жди меня. Володя помялся на секунду, поджав губы. — Ладно, Антон… — протянул он немного неуверенно, — Но все же, спрошу ещё раз: ты уверен, что все с тобой хорошо? Мне немного неспокойно. Антон послал ему лучезарную улыбку, скрестив руки на груди и голосом твёрдым, с нотками ехидства, ответил: — Я бодр, весел, и здоров как бык. Ветров пробежался глазами с неким скепсисом, вновь анализируя Петрова на наличие какого-либо обмана, и тотчас, сдался. — Ладно, хорошо, не буду давить, — хохотнул Володя, смирившись и накинув на плечи лямки рюкзака, — тогда, я пошёл? — Ага, до завтра, Володь. — До завтра, — улыбнулся он и направился в сторону выхода. Как только друг скрылся за стенами, Антона одолела какая-то маленькая, но ощутимая тоска. Возвращаясь в художественный кружок, он с упоением и нетерпением ждал момента, когда он возьмётся за кисть и доведёт работу до идеала. Несмотря на утренний инцидент, настроение у него было хорошее. Даже Пятифан стал бесить его намного меньше, а это значит, что Петров вдоволь займётся своими делами, не теряя душевного равновесия, а вместе с этим - мотивацию и вдохновение. Антон потянул на себя прохладную ручку, ощущая, как по телу вновь проходится морозный воздух, и распахнул двери художественного класса, собираясь тут же взяться за дело. Но. Он замер тут же. Ком в горле появился внезапно, и пульсирующее, гулко стучащее сердце, сделало сальто, оставляя за собой лишь вязкую на языке, горечь и нестерпимую до слез, обиду. Не веря своим глазам, он двинулся к мольберту осторожными, тихими шагами, надеясь на то, что то, что стоит перед его взором - больное воображение, ведь сегодня он чувствовал себя достаточно плохо, возможно, ещё и галлюцинации начались. Но насколько сильно его охватило отчаяние, когда все оказалось бесспорной, страшной правдой. Олин портрет. Он был изуродован. Посередине холста красовался большой разрез, который разделял работу на две части, достаточно огромный, что лица маленькой сестры уже не было видно. Он был просто искромсан. Ножом. В голове Петрова раздался щелчок и оглушительный взрыв, словно пришло какое-то гулкое осознание. Нож? Спешить с выводами не стоило, но горечь заменило чувство, которое затуманивало разум и полностью отключало мысли, имя которому - гнев. Нож! Кто из знакомых ему людей таскает с собой нож в школу? Кто постоянно вставляет ему палки в колёса и не даёт лишний раз вздохнуть? Кто издевается над ним? Кто искренне ненавидит его? Несомненно, это он, и никто другой. Петров пулей вылетел из класса, прихватив с собой бывший портрет и стремглав понёсся на поиски виновника. Он нервно оглядывался по сторонам, с остервенением сжимая кулаки, впиваясь ногтями в кожу, словно стараясь удержать рвущиеся, наружу, эмоции. И как только он нашёл его, стоящего на лестничном пролёте, крутя свой нож-бабочку в руках - Петров замер с каким-то шоком и неверием, стараясь перевести дыхание. Как же сильно он надеялся на то, что это все-таки не он. И как же сильно он переоценил его. Улыбка на лице хулигана тотчас растаяла, как только он завидел озверевшего перед собой, Антона, что, казалось, прямо сейчас налетит на него. Антон одарил Пятифана взглядом яростным и пронзительным. Он всем своим естеством ощущал, как крышу ему нещадно сносит и он уже не сможет сдержать свой пыл в узде. Внутри все словно разом рухнуло и терпение полностью кончилось. Это была конечная остановка. Ненависть переросла в нечто неадекватное, нечто неестественно огромное, что может раздавить, сплющить. Внутренности словно сжимали ледяными пальцами и скручивали. Скручивали нещадно и невыносимо. Он двинулся к бывшему другу быстрыми, широкими шагами, совершенно по-другому, совершенно бесстрашно и преисполненный моральными силами разразиться гневной тирадой. И произнёс зло-насмешливо, словно впитывая в каждую букву отраву: — Это ведь ты, да? Рома недоуменно выгнул домиком бровь и нахмурился, оглядывая Антона с головы до ног оценивающим взглядом, и потихоньку меняясь в лице, слабо ухмыляясь, явно удовлетворённый его реакцией. Вот только взгляд был ещё и вопрошающим. — Че блять? — губы изогнулись в сардонической улыбке, а глаза озорно сверкнули и сощурились, словно отвечая на поставленный выше вопрос словами: «да, это сделал я». Внутренности Антона словно захлестнуло крапивой, а распаленная кровь в венах превратилась в змеиный яд. На лбу что-то с остервенением пульсировало, должно быть, его нервы начинают потихоньку сдавать. — Не притворяйся, словно не понимаешь! — уже на высоких тонах проговорил он, напоминая своим голосом больше надрывное рычание, — по роже твоей самодовольной вижу - это ты сделал?! — Петров, что до этого мертвой хваткой сжимал испорченный портрет, грубо выкинул на пол сие творение, которое воспроизвело слышимый грохот, который пронёсся, казалось бы, по всей школе. Рома удивленно захлопал глазами, оглядываясь то на некогда бывшую, уже порванную картину, то на озверевшего Антона. — Обосрыш, ты че несёшь? — уже как-то тихо и настороженно спросил он, заметно напрягаясь. Петрова почему-то эти слова довели до точки кипения, до пика, до безудержной ярости, словно по ошибке перерезали ненужный провод и прямо сейчас блондин взорвется подобно мощнейшей, опасной ядерной бомбе. Первый шаг к врагу оказался достаточно осторожным, достаточно лёгким, не несущим в себе какой-либо угрозы. Он улыбнулся вымученно и скептически. — Вот и поговорим тогда на твоём языке! И Петров налетел на него, подобно взбешённому животному, впиваясь мертвой хваткой в кожаную куртку, запоздало чувствуя, как происходит что-то странное. Антон ещё пару секунд не мог понять, что именно. Твёрдая земля стремительно быстро начинает уходить из-под ног. Серые глаза расширились в ужасе. Тело двигалось само по себе, и до этого всполошённое сердце сделало кульбит, заколотившись в бешеном темпе. Ненавистное лицо, находящееся напротив - приобрело совершенно ошарашенный вид, и Петров со страхом наконец осознал, что в данный момент происходит: Они падают с лестницы. Под аккомпанемент порывистых вздохов и болезненных вскриков - под удар попадало почти все. Ступеньки были в некоторых местах неровными, то высокими, то низкими, непонятными. И впервые в жизни Антон поймал себя на мысли, что прочувствовал их каменную твердость как никогда прежде, в действии. Они были жёсткими до невозможности. Невозможности и скрежета зубов. Тело Петрова превратилось в дряблую, безвольную куклу, пролежавшую в чулане достаточное количество времени и растерявшую всю новизну. Он лишь до звёздочек в глазах смыкал веки, и даже не сопротивляясь, ожидал, когда это избиение, как смешно бы это не прозвучало, не закончится. Антон издавал лишь невнятный писк и рвано выдыхал с каждым новым ударом, готовясь к следующей и последующей. Казалось, что чертовы ступеньки так и не закончатся, пока полностью не переломают ему все кости. В голове гудело, оглушая все посторонние звуки. Но все же, он четко слышал недалеко от себя лучшую, что ни на есть, мелодию. Рома, летящий с ним, хоть упорно и терпел, но сдавленное шипение все же скрыть не смог, и с каждым новым переворотом от спины на лицо - сил ему хватало лишь на невнятную, грязную брань и вымученное «блять». И Петров ради этого готов был потерпеть боль ещё немного, пока наконец не окажется на ровной земле. Так тебе и надо, мудак! Приземлились они достаточно жестко, повалившись один навзничь, другой в позе эмбриона. Тело Петрова тряслось от боли и ощутимого покалывания в тех местах, под удар которых они попали. В ушах нещадно звенело, голова закружилась и к горлу подступила тошнота. Казалось, что его просто избили и выкинули на обочину дороги, подобно мешку с костями. Первым принял сидячее положение Пятифан. Болезненно сморщившись, он потёр шею и ощупал себя руками, проверяя тело на наличие каких-либо ранений. И когда он убедился в том, что кости все его целы - облегченно выдохнул, и перевёл взгляд на Петрова. Глаза его налились кровью и он явно был преисполнен тем, чтобы разорвать Петрова прямо здесь, безжалостно и в клочья. — Ублюдок, — процедил он сквозь зубы и, резко подорвавшись, накинулся на все ещё лежащего, и пытающегося отойти от произошедшего, Антона. Он навис над ним, склонившись, схватил за ворот рубашки, приподнял побитое худое тело и тут же проехался по лицу блондина жестким, словно металл, кулаком. В глазах Петрова на секунду явилась яркая вспышка и мошки в них, словно в панике, всполошились и, кажется, размножились. Зрение стало нечетким, видимо, из-за того, что очки уже давно слетели с переносицы. Тело Петрова словно было налито свинцом - не сдвинуться. Рома схватил его за грудки двумя руками и жестко встряхнул, отчего резко подскочившая тошнота и головокружение достигли высшего уровня нетерпения. В панике он прикрыл рот ладонью и глазами дрожащими, что уже взмокли от пережитой боли - взглянул на безжалостного человека напротив. Антон выдохнул. — Ты блять, че устроил, нахуй?! — яростный крик, который оповещал о том, что Ромина злость достигла апогея. Один его голос выводил Петрова из себя, и он, словно очнувшись ото сна, глубокого и ненавистного, резко принял сидячее положение, не без усилий отцепив от себя чужие руки - отвесил Пятифану такой же смачный удар в скулу. Рома в таком положении не удержал равновесия, повалился на пол и сдавленно зашипел. Антон, хоть и выглядит худым и хрупким - имеет достаточно сил, чтобы не остаться в долгу. И вместо Ромки уже возвышался над противником он, собираясь ударить снова, да помощнее. Взгляд Пятифана стал до невозможного разъяренным. Зубы он скалил как оголодавшая, донельзя, псина, готовая вцепиться в глотку Антона прямо сейчас и вырвать с корнем. Это в каком-то смысле напугало Антона, и он, совершенно не колеблясь, уселся на нем, пытаясь давить весом, дабы Рома не вскочил и не убил его прямо здесь. — Это ты что устроил?! — громкий возглас раскатисто разнесся по этажам, — Я знал, что ты урод конченый, но чтобы дойти до подобного, как крыса последняя… Да ты побил собственный рекорд! — Лицо Антона скривилось в безумной, кривоватой улыбке, — тебя родители не учили тому, что чужое трогать нельзя? У Пятифана после этих слов словно нажали на какой-то рычаг, и все здравомыслие, разом, отключилось. И включилось то, что по его выражению больше напоминало стихийное бедствие, которое снесет все с лица земли своей безграничной силой и напором. Лицо его скривилось в яростной гримасе и он, не теряя ни секунды, рывком тут же вскочил и вцепился в волосы сидячего уже на нем, Петрова, с силой потянув его голову назад, отчего блондин не смог удержать болезненное мычание, стиснув зубы. — Я вообще не вдупляю, какую ебурду ты несёшь, но моих родителей… — хватка в белоснежных волосах стала ещё ощутимее, и сквозь стиснутые зубы Рома проговорил, — не приплетай, гандон, — и ещё сильнее сжал, отчего Антон не смог сдержать тихое «ох», — и заканчивай по-хорошему, пока кони не двинул, дрыщ! Он грубо откинул от себя Петрова за волосы, отчего тот вновь с грохотом развалился на полу, в который раз пытаясь перевести дыхание. Горло першило от недостатка воздуха и недавних криков. Антон давно не кричал настолько громко, настолько сильно, словно самолично пытался исцарапать себе горло. Петров быстро выдохся, и не смог ничего ответить на сказанную реплику. А Рома все упорно продолжал свою тираду. — Тебя блять, к херам расхуярить надо? — Рома прерывисто задышал, и начал демонстративно заламывать пальцы, словно готовясь ударить Петрова ещё разок, да посильнее, — Так попросил бы и все, делов-то. Он двинулся в сторону испорченного рисунка и взял на руки, рассматривая поближе, и выглядело это так, будто ему действительно любопытно. Лицо его с каждой секундой заметно менялось, словно в голове что-то закрутилось, подобно шестеренкам. Но он, совершенно не колеблясь, тут же грубо швырнул холст в сторону лежащего на полу, Петрова. — Подумаешь, картинку испортили, нахер драму разводить, нюник? Слова эти прозвучали настолько ядовито и едко, что у Антона от злости заскрежетали зубы. Он едва пересилил свое огромное желание вскочить, налететь и, намертво сжать чужую шею ледяными пальцами. В этом человеке нет ни капли жалости. Гребаная пустышка. Антон бы ни за что и никогда в жизни не посмел бы испортить чьё-то творение. Будь то детская, криво нарисованная открытка, или какая-то вещь, созданная своими руками. Он ценил чужой труд. Рома, видимо, не знает, что это такое, и, тем более, сколько стараний и чувств было вложено в «картинку» Антона. Он просто гопник, который совершенно не разбирается в искусстве и не замечает прекрасного. Как ударить кого-то, как поиздеваться толпой - без проблем, Пятифан тут как тут. Видимо, это единственное его увлечение. — Картинку? — взревел Петров, дрожащими, ватными ногами поднимаясь с пола, — ты просто взял и обесценил весь мой труд. — щека болезненно горела, он хохотнул, попутно наклоняясь и поднимая с пола бедный портрет, на котором была изображена маленькая Оля. Он осторожно провел подушечками пальцев по очерченному, четкому подбородку, затем по длинному разрезу посередине и обиженно поджал губы. Оля очень хотела этот рисунок, — Для тебя, быдла уличного, это, может, и бесполезная картинка, не имеющая никакого смысла, которую ты бы выкинул в ближайшую урну, но для меня… — Антон поднял на него глаза бездушные, бесцветные, и произнёс четко, оттачивая каждую буковку: — Это важно настолько, насколько тебе важен Бяша. Рома вздрогнул и рефлекторно отступил от него на шаг, словно в теле внезапно стрельнуло током. На лице скользнула какая-то слабо выраженная растерянность. Какое-то осознание, внезапно явившееся в его голову. — Надеюсь, ты доволен теперь, — горько усмехнулся Антон, одарив Пятифана взглядом излишне разочарованным. Рома будто только что очнулся и вышел из своего транса, наблюдая за тем, как Петров подходит и поднимает с пола свой одиноко лежащий рюкзак, и, аккуратно положив туда уже испорченное, искромсанное творение, совершенно не оглядываясь на бывшего друга - уходит. Пятифан даже не двинулся в его сторону, не попытался догнать, чтобы отвесить ещё парочку ударов в качестве мести - это, в какой-то степени, успокоило Антона. Он нёсся домой стрелой, еле удерживая себя от того, чтобы не разреветься от досады и огорчения. Разочарование было столь сильным и ощутимым, что внутри него разом все сгорело, словно в пожаре, оставляя за собой лишь сероватый, одинокий пепел. Да, он сможет сесть и нарисовать ещё. Казалось бы, к чему трагедия? Но получится ли у него повторить это настолько же хорошо? А та работа была одной из лучших по мнению Антона, ведь чувств вложил он в неё достаточно много. Тепло родного дома встретило его с распростертыми руками и он, совершенно не сопротивляясь, с радостью кинулся в эти объятия с головой. Хотелось забыться, хотелось, наконец, расслабиться и перестать думать, выключить мысли. Почему его столь сильно задевают действия Пятифана? Неужели Антон все ещё надеется на лучшее? На то, что этот Рома, на самом деле… Хороший? Хороший? Но кажется, все его надежды сегодня полностью рухнули, словно разваливающееся, заброшенное здание, которое все это время держалось чуть ли не на одном кирпиче. Щека болезненно покалывала, и он, проверяя ощущения на уровень боли - вновь и вновь упорно нажимал на неё, стараясь удержать шипение, каждый раз убеждаясь в том, что это действительно адски. Стоит нанести поскорее мазь, чтобы не проснуться утром с синяком на пол лица, а то Карина в обморок точно упадёт и от него уже не отстанет! Выпытает все, добьётся своего. Ведь старшая Петрова довольно напориста и знает, на какие рычаги нажимать, просто не использует свои манипуляции, так как старается доверять своему сыну, а он, её доверие, самолично топчет. Антон на носочках двинулся в сторону ванной. Вроде там лежала аптечка, по крайней мере, в последний раз он видел её там, если, конечно, и это не изменилось. Открыв шкафчик он заметил коробку, стоящую на самой верхней полке. Потянувшись, он вытащил её и, тут же осев на пол в позе лотоса - убрал пластиковую крышку в сторону. И как среди этой кучи медикаментов найти мазь? Он вздохнул и принялся за поиски. Пошарив пару секунд, на глаза вдруг попались те самые витаминки из детства, которые давала ему Карина, чтобы укрепить его здоровье. Совершенно забыв о мази, он потянулся за маленькой баночкой и, взяв на руки, тут же впал в ностальгию. На лице расплылась улыбка, и он, вздохнув, было убрал баночку обратно в коробку, если бы кое-какая деталь не привлекла его внимание. Этикетка. Она чуть-чуть отклеилась, и за ней высветилась ещё одна. Другая. Антон нахмурился, из чистого любопытства снял её лёгким движением руки, и, пробежавшись глазами по чёрным буковкам, вникая в суть - оцепенел. На лице явился самый настоящий страх и недоумение, смешанное с шоком. Через пару секунд осознания руки мелко задрожали и он, словно пытаясь скрыть собственный крик, зажал себе рот ладонью. — Антон, ты чего молчишь-то, раз дома уже? Мама замерла и замолкла, видно заметила, что сейчас находится в руке у Антона. Он произнёс практически шепотом, не поворачивая к матери головы, боясь даже произносить название препарата: — Мама… Это что? Карина заметно напряглась, повисло тяжёлое молчание, и она каким-то суровым тоном спросила: — Где ты это взял? — В аптечке. — тут же обрубил Антон голосом ровным, без толики эмоций, — Ты не хочешь мне объяснить, что это? — Антон… — она тяжело вздохнула, — Успокойся, давай поговорим. — Поговорить? — усмехнулся он, и эмоции тотчас вырвались наружу, — Чего ж ты сразу в психушку-то меня не упекла?! — Антон! — прогремела она. — Ответь! — Петров вскочил и двинулся в её сторону, — Я что, сумасшедший? Ты пичкала меня таблетками, чтобы вылечить мою больную голову, прикрываясь витаминами?! Карина опешила, видно не ожидав, что Антон когда-либо в жизни повысит на неё голос. Лицо её стало очень растерянным. — Антон, это было ради твоего блага, поверь, выслушай меня, пожалуйста, — запричитала она, боясь сказать что-то лишнее. — Нет… — растерянно произнёс Антон, а затем, с каким-то безумным, неадекватным хохотом повторил, — Не-ет, — он опустил голову и прикрыл лицо ладонями, — Подумать только, ты скрывала от меня такое! А я все это время жил в неведении, — в голове у него начало что-то проясняться, — Теперь… Что происходит? — взгляд его стал немного осознанным, он сглотнул — Все мои воспоминания о прошлом… Это что, была моя больная фантазия? — Глаза Антона стали стеклянными, — Как я жил… До этого? И самое страшное. То, чего он так сильно избегал и опасался - молнией ударило в сознании. — Все ненастоящее? Ватными ногами, совершенно не слыша, о чем говорит его мать, будто сознание ради его же защиты выстроило вакуум, отключая посторонние звуки - он двинулся в сторону выхода. — Антон… — послышалось за спиной напуганное, и Петров, до дрожи в коленях, боясь чего-то или кого-то, ускорил шаги, — Антон, стой! Он боялся себя. Куртку Антон натянул молниеносно, как и ботинки. Распахнув входную дверь и завидя лишь чернильную тьму перед глазами - он, не колеблясь, переступил порог дома. — Тоша, ты куда, что-то случилось?! — Оля, совершенно босая, в легкой домашней одежде выбежала за ним, тут же начиная подрагивать от холода. Заболеет же! Антон развернулся к ней, криво улыбнулся, дабы не напугать сестру, и постарался говорить с ровной интонацией, чтобы Оля поверила уж точно наверняка: — Оль, зайди обратно в дом, я скоро вернусь, забыл кое-что у друга. Оля поджала губы. Бледные щёки начинали густо краснеть, а зубы нещадно стучать. Растирая подрагивающие плечи, она произнесла практически шепотом, словно боясь: — Ты ведь вернёшься? У Антона закололо сердце. — Конечно, вернусь, — еле выдавил он сквозь ком, силясь не разрыдаться, — обещаю, Оль. Сестра взглянула на него глазами, полными доверия. — Хорошо, — ни секунды сомнений. Она снова поверила ему. Антон вымученно улыбнулся, двинулся к ней, вытянул подрагивающую руку и мягко провел по белоснежным волосам, чувствуя, как Оля начинает понемногу успокаиваться. — Обещаю, — вторил он снова шепотом, словно пытаясь убедить в этом уже не сестру. Он отступил от неё, и, вымученно улыбнувшись напоследок, развернулся и рванул в сторону леса. Перед глазами все ещё стояло обеспокоенное лицо сестры и мамино шокированное. Отчаянные крики Карины все ещё доходили до его ушей, но он упорно их игнорировал, продолжая нестись в темноту без оглядки, потому что знал, что стоит ему повернуться в её сторону - он вновь впадёт в слабость и простит матери абсолютно все: — Антон! Антон, подожди! Петров стремглав чуть ли не летел в никуда, совершенно не зная дороги. Глаза в данный момент ничего перед собой не видели, лишь черноту, что казалось бы, поглотила, обволакивая Антона со всех сторон. Внутри плескалось лишь острое чувство разочарования и обиды, что с двойной силой переворачивало весь его выстроенный мирок. Мирок, который начал рушиться. Так безжалостно и резко, что с каждым вздохом Петров чувствовал, как режет внутри ножами острыми, делая больнее, до того больнее, что сердцу хотелось кричать. Все, что оставалось ему, это слепо бежать вперёд, не оглядываясь. Тьма полностью укрыла своим одеялом посёлок, и Антон вдруг ощутил какую-то жгучую, животную опасность. Оно приближалось с каждым разом, и тело его посылало предупредительные сигналы. Петров упорно игнорировал их, но реакция организма была до того кричащей, что он почувствовал, как ноги начинают предательски подкашиваться. Морозный воздух пробирается под одежду и головокружение вновь настигает его. Только не сейчас. Он остановился, согнулся пополам, пытаясь перевести дыхание и дать телу хотя бы минутного отдыха. До того оно ослабло. Тишина была столь тяжелой, что Петров смог бы провести ладонью по воздуху и почувствовать её. Распрямившись, он только сейчас задумался о том, что это место ему совершенно незнакомо. Глаза безбожно забегали, пытаясь разглядеть перед собой хотя бы что-то отдалённо знакомое, будь то дерево или тропинка, но к сожалению, тщетно. Что же делать? Куда теперь идти? Волосы на голове буквально зашевелились. За спиной он услышал характерный скрип, который воспроизводится, когда кто-то наступает на снег. И повисла гнетущая, опасная тишина, словно незнакомец, стоящий за ним, только что заметил перед собой беспомощного, заблудившегося Антона и намеренно остановился, чтобы понаблюдать за ним. Словно за добычей. Петров не мог обернуться. Тело словно к земле гвоздями прибило. Ужас накатил столь сильно, что кричащая паника и спутавшиеся мысли, словно клубок ниток - притупили все здравомыслие. Он стоял, словно пытаясь показаться деревом, надеясь на то, что его, на самом деле, не заметили, слыша лишь громкий стук своего заведённого в ужасе, сердца. Он сомкнул веки. И вжав голову в плечи, все же, осмелился развернуться к нему. Столь медленно, с несгибаемыми конечностями, словно все одеревенело. И в этой чернильной тьме он увидел его. Глаза расширились, и Петрова прохватил волной сильный мандраж. Трясущиеся, от ужаса, руки, рефлекторно сжались, нет, вцепились в кончик куртки, и немой крик застрял в горле. Человек… Нет, его сложно назвать человеком. Петров лицом к лицу вновь встретился со своим ночным кошмаром. Медведь Он давно заметил Антона, но почему-то не предпринимал никаких попыток налететь и убить его прямо тут, тем же ножом, который он сжимал в крепкой хватке, держа наконечником вниз. Петров дрожащими ногами попятился назад, чувствуя, что если прямо сейчас не возьмёт себя в руки, и не начнёт рассуждать здраво - грохнется в снег и сбежать уже не получится. Его поймают и Антону придётся пройти через тот ужас снова. И незнакомец, лишь завидя, как жертва начала отступать, и делать лишние телодвижения - сделал широкий шаг в его сторону. И Антон, развернувшись с присущей ему резкостью, откуда-то взяв силы, до максимума напряг тело и стремглав понёсся прочь, слыша за спиной, как маньяк тотчас, не теряя времени, оттолкнулся от земли и ринулся за ним, словно за добычей. Хотелось кричать, надрывая голос и звать о помощи. Но страх столь сильно оглушил остаток разума, что наружу и слова не вырвалось. Язык стал тяжёлым, словно якорь, а голос отняли, как в сказке про «Русалочку». Все его мольбы, звучащие в сознании повторялись лишь одним: «Помогите!» И вдруг, словно его мысли действительно достигли чьих-то ушей, сбоку раздался шорох быстрых крыльев и знакомый звонкий свист. Снегирь. Петров повернул к нему голову столь резко, что в шее ощутимо хрустнуло. Птица взглянула на него, и повернула маленькую голову вправо, словно направляя Антона к выходу из этого ужаса. И Петров, ничуть не теряясь и не произнося ни слова, следовал за ней, полностью доверившись. За спиной уже не было слышно посторонних, угрожающих звуков. Лишь тишина и его собственное, прерывистое дыхание. Птица села на ближайшую ветку и Антон, чувствуя, как силы покидают его стремительно быстро - коленями приземлился на снег, еле удержавшись от того, чтобы не рухнуть в него полностью. Оторвался. Снегирь подлетел к нему, тут же оказываясь напротив. Петров поднял на него взгляд полный отчаяния, страха и паники. Его только что могли убить. От одних только мыслей Антона передернуло. Он обхватил подрагивающие плечи руками, пытаясь успокоиться, и надтреснутым голосом проговорил: — Скажи… прошу, куда мне идти дальше? Ему казалось, что он все-таки сходит с ума, раз опять ведёт беседу с птицей. Но ему, все же, хотелось верить в то, что она действительно только что спасла его от неминуемой гибели. Снегирь повернул голову влево, снова подсказывая, и тотчас вернул своё внимание Петрову. Антон завидел, как блеснули в темноте глаза-бусинки, и он поверил им, ни секунды не сомневаясь. Это было странно и, в какой-то даже степени, безумно. Но снегирь словно послужил для него символом безопасности и знаком того, что до Петрова никто не доберётся и не тронет. Словно птица защищает его. — Спасибо, — голос Петрова дрогнул, и снегирь, словно поняв, о чем он говорит - поспешил ответить ему коротким свистом. Где-то на периферии слуха вновь послышался хруст веток и тяжелых шагов. Возможно, всполошённому Антону лишь послышалось, ведь находясь в ужасе и смятении, человек уже самолично начинает накручивать себя, но проверять он точно свои догадки не собирался. Он тут же вскочил, вновь ощущая, как головокружение настигает его, и в последний раз одарив снегиря взглядом благодарным - понёсся туда, куда посоветовал ему он. Бежать. И в бешеной скорости, видя перед собой лишь бесконечный ряд высоких деревьев, которые ему приходилось обогнуть - налетел на кого-то высокого, идущего впереди неторопливым шагом. Антон тотчас рухнул на землю, не удержав равновесия на ватных ногах. В горле нещадно запульсировало, а тело нервно завелось в очередном приступе паники. Неужели это снова он? — Ух, сука! — болезненно и недовольно прозвучало сверху и шорох кожаной куртки, словно человек этот потирал ушибленное место рукой. Этот возмущённый голос был как никогда знаком, — Блять… — зелёные глаза словно сверкнули в темноте, и Рома уже смотрел на Антона вопрошающим и недоумевающим взглядом, словно пытаясь понять, кто перед ним находится. В руках был крепко зажат тяжёлый топор, который Пятифан явно собирался применить в действии прямо сейчас, и это достаточно сильно перепугало и так напуганного Петрова. Ромин взгляд стал осознанным, и он, озадаченно захлопав глазами, проговорил: — Ты че здесь делаешь, обосрыш? — он двинулся к Антону чуть ближе, немного неуверенно, возможно, чтобы окончательно убедиться в том, что это точно Петров, а Антон отнюдь, почему-то пятился назад, словно Рома этим топором самолично его зарубит, — Ты хули в лесу шатаешься, совсем, что ли, ебнутый? — реплика прозвучала достаточно осуждающе. Петров, несмотря на пережитый ужас, почувствовал подступающее раздражение. Ему казалось, что звон в ушах ни за что не прекратится, пока полностью не уничтожит остатки его разума. Тело кричало и молило об отдыхе, но он, упрямо игнорируя эти мольбы в очередной раз, дрожащими ногами поднялся и выплюнул едкое: — Отцепись, гуляю я, — процедил он сквозь зубы недовольно и Рома, явно нахмурившись, хмыкнул, опустил топор, и отступил от Антона на шаг, даже не собираясь преграждать ему путь. — Ну, иди, — он рукой указал в неизвестную для Антона, сторону, где не было совершенно ничего, кроме склонившихся, словно в книге со страшными иллюстрациями, деревьев, — надеюсь, волки тебя по дороге не сцапают, гуляка. — зло-насмешливо произнёс он, попутно пошарив в карманах и, найдя нужную пачку, поджигая сигарету и зажимая двумя пальцами. Антон, проигнорировав язвительный смешок бывшего друга - щёлкнул языком, прошёл ещё пару шагов вперёд и сглотнув, остановился, оглядывая лишь толстые стволы деревьев, что предстали перед ним словно склонившиеся великаны, которые собирались упасть Антону на голову. А куда идти-то? Кромешная тьма. Пугающая, и в какой-то степени, жестокая. Сколько он бродит здесь, как сумасшедший? Его ищут? О нем волнуются? Петров мотнул головой. Нет. Уже не важно. Уже все не важно. — Гулял, значит, в темень и в лесу. — донёсся за спиной насмешливый голос Пятифана, — Заблудился, да? Почему он до сих пор тут? Антон развернулся к нему резко, уже откровенно скалясь и чувствуя, как раздражение нарастает с новой силой. Чего он пристал? — Хотя, стой, — Ромка вытянул руку перед ним, словно прерывая ещё не начавшуюся реплику, — ты че, из дома сбежал? — произнёс он это совершенно несерьёзно. Так, для справки, чтобы взболтнуть что-нибудь колкое. И как же быстро сменилось его выражение, как только он заметил, что Антон ничего не может ответить на данные слова. Рома выдохнул клубок дыма и произнёс громко и ошарашено, откровенно усмехаясь, — Че, серьезно? Нихуя себе! Петров тотчас вспыхнул. — Заткнись! — воскликнул Антон злостно, — Тебя это не касается, иди, куда шёл, — он махнул в его сторону, словно Рома это назойливая, навязавшаяся к нему букашка. — А ты-то че? — недоумевал хулиган, — Я уверен, что дорогу назад ты не знаешь, пугало, — что-что, а оскорблений у Пятифана на лет так двадцать ещё было припасено. — Тебе-то что? — прошептал Антон надтреснутым голосом, потупив взгляд вниз, — Заблужусь, и в радость тебе только будет. Рома не нашёлся с ответом на подобную реплику и простоял безмолвно ещё пару секунд, как вдруг, призадумавшись, он утвердительно промычал и ответил: — Ну да, ты прав, вот только ты уже заблудился, — безжалостно иронизировал он. Как же он раздражает. Антон проигнорировал язвительные подколки Ромы, и, развернувшись, двинулся в сторону самого могучего, толстого дерева. Он без колебаний, ни разу не сморщившись, осел на снег и подтянул ноги к себе, положив голову на колени, пытаясь таким образом, видимо, отогреть своё больное тело. — Ну и хули ты здесь расселся? — Ромка тут же двинулся к нему, голос его был прокуренный. Сигарета все ещё тлела в его руках, и горела красным огоньком. Петрову захотелось к этому огоньку прикоснуться. Самочувствие его было неважное… Нет, скверное, паршивое. Все, чего ему хотелось - это немного живительного тепла. — Я же сказал тебе уйти, — Голос Антона дрогнул, — почему ты до сих пор здесь? — Обосрыш, — начал Ромка раздраженно, и по голосу его можно было понять, что злость начинает потихоньку подступать, — я не ушёл не потому, что ты мне нахуй нужен, и я жопу рву, волнуюсь, а из чистого благородства. — Антон на эти слова лишь хмыкнул, — Если ты не знал, то я тебя просвещу в новости нашего посёлка… — Пятифан вскинул голову вверх, наблюдая за мерцающими в небе, звёздами, делая очередную затяжку, — тут, если что, бродит больной, на голову, маньяк, в костюме медведя, нахер, и мне не очень хочется, чтобы ещё один школьник попался в его кровавые лапищи. Антон фыркнул, не поднимая своей головы, всем своим видом показывая своё пренебрежительное отношение к этим словам, и, конечно, к самому Ромке. — Вертел я твоё благородство знаешь где? — Ты меня вообще слышал? — ощетинился Ромка, понимая, что Антон совершенно не вслушивался в суть его реплики. Он двинулся к нему ещё на пару шагов, уже стоя перед ним, и произнес раздраженно, — И с каких пор ты стал таким борзым? Антон не оставил его без ответа, плюясь словами ядовитыми: — С тех пор, как ты появился в моей жизни. — Знаешь, за подобные слова бьют отчаянно, — пригрозил Ромка, но устало и без какого-либо энтузиазма, выкидывая бычок куда-то в снег. — Так ударь, — выпалил Петров голосом каменным. — Че? — Ромина интонация несла в себе какую-то растерянность, — Да что с тобой не так? Антон вздохнул, чувствуя, как морозный воздух начинает просачиваться достаточно глубоко, в легкие. — Раз не можешь - просто уходи. Что со мной не так? Я, оказывается, больной на голову, шизик, которого всю жизнь пичкали таблетками и теперь, кажется, действительно схожу с ума, путая где реальность, а где ложь. Возможно, и ты лишь мое больное воображение. Мне тяжело. Я не хочу сходить с ума. Мне казалось, что я нормальный, но это, оказывается, совершенно не так. Но он никогда Роме о подобном не скажет. — Сука… — протянул Пятифан, выкинув топор в сторону, словно собираясь разобраться с Антоном на равных, — не испытывай мое терпение, обосрыш, — Антон вздрогнул и сомкнул веки, — вставай, пока кони здесь не двинул, а то реально вмажу, да так, что ты пожалеешь о своей просьбе. — Вмажь, говорю. — Антон хохотнул, и дамба его полностью рухнула, выливая весь словесный поток наружу, — думаешь, я боюсь? — он наконец взглянул на Рому глазами неживыми, полностью лишенными здравого смысла, — Я, сука, не понимаю, настоящий ли ты, сраный ты ублюдок! Я просто хочу исчезнуть, — твёрдый голос превратился в плаксивый, но на слёзы Антона почему-то совершенно не пробивало, — Кто я блять, где я? Кто ты?! Ты-то сука, реальный? Или тоже плод моего больного воображения? Рому словно ударили по голове обухом, до того его выражение стало растерянным и ошарашенным, что он отступил от блондина на шаг, явно подумав о том, что Антон с головой уже не дружит. — Ты че несёшь… — голос его превратился в немного напуганный шёпот, — Кукуха совсем, что ли уже, слетела? — Давай уже! — воскликнул Петров с вызовом. И Рома, твёрдой походкой двинувшись к нему снова, рывком потянул Антона за ворот куртки и со всей силы ударил. Это было достаточно ощутимо и больно. Петров ощутил горький привкус металла во рту, похоже, он случайно прикусил язык. Он сдавленно замычал, зажав рот ладонью, а Ромка, довольный своим действием, хорошенько встряхнул Петрова и сквозь зубы процедил: — Достаточно ощутимо, чтобы убедиться в неподдельной реальности происходящего?! Глаза его были безумными, злыми, и в какой-то степени взволнованными. Петров туманным взглядом, как обычно смотрит невменяемый человек - глядел на Пятифана, и пересилив боль, тихо ответил: — Вполне. И Рома, удовлетворённый этим ответом, откинул его от себя, совершенно несильно, словно боясь, что Антон сейчас упадёт и сломается. — Теперь блять, намотай сопли на кулак, нахуй, и успокойся. — он громко вздохнул, — Я не знаю, че с тобой и че у тебя случилось, и знать если честно, не хочу, и тем более не понимаю, че за ебурду ты несёшь… — глаза его осуждающе сверкнули, — Но точно уверен в том, что ты просто сбежал из дома, как ебаная малолетка, которая обиделась на мамочку и засел тут, так ещё и заблудился, додик. Петров покачивался на месте, чувствуя, как ноги перестают ощущать твердость земли под собой. — Замолчи… — простуженный голос становился все тише, — ты действительно ничего не понимаешь, так кто ты такой, чтобы стоять тут и осуждать меня? Казалось, что Ромино хлипкое терпение вновь разобьётся вдребезги. — Может мне и не понять, — задумчиво начал он, пронзительными глазами вглядываясь в лицо Петрова, — но мамка твоя там точно себе места не находит. Петров хохотнул и обрубил короткой репликой: — Она виновата в этом. — Бля-я-я — Протянул Ромка нетерпеливо, схватившись за голову двумя руками, — Тебе точно не пять лет? Я угандонился слушать твоё нытьё. Пошли уже. — Нет. — мотнул головой Антон упрямо. — Ты мне ещё тут выебываться будешь? — Пятифан толкнул Антона вполсилы и блондин, не удержав равновесия - рухнул обратно в снег. И кажется, его падение произвело на Пятифана впечатление, но совершенно негативное, ибо упасть от подобного тычка - надо быть совсем уж тростинкой. Коим Петров не являлся. Где Антон, который мог заступиться за себя? Куда делась вся чертова смелость и сила, которая непонятно откуда берётся? Почему одноклассник больше не сопротивляется его напору и не заезжает Роме по морде кулаком в период безграничной злости? Рома стиснул зубы и намертво схватил Петрова за запястье, силясь заново поставить на ноги. — Пусти, — произнёс Петров одними посиневшими губами, с особенно выделяющимся в голосе, нежеланием. Но Рома упрямо игнорировал его препирательства и вновь рывком заставил Антона на ноги встать. Петрову казалось, что с каждым движением внутренности его леденеют и он задыхается. Что с ним? — А теперь пошли, — хулиган явно не собирался вступать в бесполезный спор и терять время попусту. Потому что Петров в данный момент совсем уж невменяем и мало ли что взбредёт в его голову. — Пусти! — вторил Антон уже озверевшим тоном, пытаясь вырвать ледяную руку из чужой теплой, но безуспешно. И Пятифан взбесился уже не на шутку. И совершенно внезапно для Петрова, потянул его на себя так резко, что блондин от неожиданности, и столь близкого нахождения рядом с Пятифаном, выдохнул ему куда-то в шею. Пар изо рта был столь отчетливым, что казалось, будто он превратится в прозрачную льдинку, и с треском, сломается. — Тебе ещё раз рожу расхуярить, раз в первый раз до тебя не до конца дошло, выблядок? — От Ромки все ещё пахло сигаретами и зимней свежестью. И тепло, которое шло от него, какое-то целительное и успокаивающее, заставило Антона ощутить трепет. Он еле удержал себя от того, чтобы не прижаться к нему всем телом, жадно это тепло у него забирая. Холодно. — Этого недостаточно, — ответил он очень, очень тихо, и в интонации его Ромка расслышал какое-то вязкое, тягучее и липкое отчаяние. — Что? — Пятифан уже, честно говоря, не знал, что сказать и сделать такого, чтобы Антон наконец взял себя в руки. — Знаешь… — Петров криво улыбнулся, серые глаза заметно потемнели, даже, можно сказать, почернели и стали совершенно пустыми, — может, мне и стоило умереть с самого начала? Ромина хватка дрогнула. — Ты… Что ты несёшь? — его взгляд вновь стал потерянным и даже вкупе с этим, немного напуганным. — А ведь и правда — Антон разразился громким, безумным хохотом, чуть ли не сгибаясь пополам, — если я умру, станет намного меньше проблем? А то я уже, честно говоря, не вывожу здесь. — глаза расширились и глядели туманно, неестественно, — Давай ты убьешь меня и закопаешь в сугробе, а я, так уж и быть, не скажу никому. — и вдруг на лице явилось пугающее осознание. Пугающее, скорее, для Пятифана, — Хотя чего это я, я и так не заговорю больше, буквально. Пятифан, судя по его выражению, кажется, был в самом, что ни на есть, лютейшем шоке. Казалось, он сейчас выкинет Петрова и оставит где-нибудь совершенно одного, беспомощного и потерявшегося в себе, но… …Но несмотря на все то безумие, через которое ему приходится сейчас проходить благодаря Петрову - хватка его ничуть не ослабла, лишь с новой силой сжала чужое запястье, заставляя Антона сдавленно зашипеть. — Сука, ты уже совсем в зю-зю?! Возьми себя в руки, ебаная ты тряпка! — Рома снова пихнул его, и Антон тут же, совершенно не сопротивляясь, вновь рухнул в сугроб. Казалось, как только тело его одолевает леденящий холод - кровь в венах начинает замерзать. Хулиган навис над ним, нагнулся, схватил за ворот куртки и снова встряхнул, как и до этого, словно пытаясь расшевелить последнее, утерянное здравомыслие Антона, — чтоб я больше не слышал подобной хуебени. Антон совершенно не реагировал, словно тело его уже ему не принадлежало. Он лишь отуплено рассматривал разъярённое лицо напротив, пытаясь вникнуть в суть этих слов. Что же ему делать дальше? Стоит ли все это того, чтобы жить? Ему плохо, плохо физически и душевно, помогут ли ему лекарства? Или это просто побочный эффект этого мира, и он скоро пройдёт? Он устал. Ком в горле столь резко подступил, что уже удерживать эмоции стало дико сложно. На языке крутилось столько душещипательных слов, которые хотелось кому-то вывалить и открыться, хоть это и было бесполезно, и в какой-то даже степени, опасно. Глаза его взмокли, превращая лицо напротив в блеклое пятно, а бледные губы дрогнули. Он чувствовал, как прямо сейчас разрыдается, если не возьмёт себя в руки и выдохнув, отчаянно-громко произнёс, чувствуя, как кривится в судороге рот: — Ты же можешь это сделать, в чем проблема?! Ножом разок пырнуть и все, делов-то, тем более, мне не будет больно, у меня есть в этом опыт. Рома залепил ему смачную пощечину, до того звонкую и хлесткую, что Петров на секунду оцепенел, а затем дрожащей рукой провел по горевшей, словно огнём, щеке, уже как-то осознанно глядя на темнеющее лицо напротив. — Очнись! Очнись, сука! — Рома встряхнул его снова, намного жёстче, чем до этого, скаля зубы как дикое животное, — Слушай сюда! — голос его был до того громким и властным, что Антону тут же захотелось сжаться в маленький клубок, — Может, мама твоя и ошиблась в чем-то, но явно хотела для тебя добра, а ты блять… Развалился тут, жалкий, нахуй, противно смотреть на тебя, — он сделал вид, словно его передернуло от накатившего, внезапно, отвращения, — Ненавижу людей, которые пренебрегают собой, и жизни своей не ценят. Почему-то Антону последняя реплика показалась забавной, и до смешного странной. Ибо Пятифан произнёс это так возмущённо и злостно, словно озвучивает свои чувства в первый раз, будто Петров забыл о том, что Рома его ненавидит, а Рома решил об этом так, ненавязчиво напомнить. Он вымученно улыбнулся и, дрожащим, слабым голосом, с еле проскальзывающими нотками ехидства, произнёс: — Ром, возможно, для тебя это будет новостью, но ты уже ненавидишь меня. Рома удивленно округлил глаза и уже по-другому, а именно озадаченно уставился на Антона. Хватка его, наконец, ослабла, а взгляд немного смягчился. И видно, он решил не задавать лишних вопросов и подыграть Петрову, чтобы наконец отвлечь и помочь прийти в себя. По крайней мере, Антон так подумал. — Точно — Пятифан расплылся в улыбке, одновременно озорной, и в то же время, злой. Он состроил донельзя удивленное лицо, — а я, типа, забыл, но кажется, теперь я ненавижу тебя ещё больше. Повисло секундное молчание, и за этот короткий промежуток времени одноклассники смотрели друг на друга лишь с неподдельным равнодушием, словно все эмоции враз пропали и осталась лишь безграничная, необъятная, серая пустота. — Что ж, это взаимно. — сухо ответил Петров. Голос его был до того осипшим и больным, что слова эти еле достигли ушей Пятифана. Рома наконец отпустил его, совершенно не в его манере, мягко. И осторожно поинтересовался: — Полегчало? Антон опешил от подобного вопроса. Полегчало ли ему? И сразу же пришло осознание того, что Рома неоднократно толкал его в снег и колотил не просто так, ради веселья, а лишь для того, чтобы Антон наконец очнулся, пока самолично не кинулся в бездну безумия. Да, это и так было понятно, но сам факт того, что Рома буквально бился с его невменяемостью - очень сильно повлияло на внутреннее равновесие Антона. Он заторможенно ответил: — Кажется, да… — Славно, — Ромино лицо в вечернем сумраке было совершенно чёрным, поэтому предугадать Антон его эмоцию не смог. Он озадаченно глядел на возвышавшегося хулигана, ожидая его следующей реплики, но произошло нечто, что немного выбило его из колеи. Рома протянул ему руку. И этот совершенно обычный жест вроде как, не нёс в себе какого-либо особого смысла, но сам факт того, что руку помощи протянул именно Пятифан, причём во второй раз - удивило Антона. «Но сегодня. Только сегодня, я протяну тебе гребаную руку» — Вставай и пошли домой. «Домой» Само слово несло в себе какое-то тепло, к которому можно было прикоснуться. Продрогшее тело уже давно молило о помощи. Пальцы одеревенели, а ноги как и тогда, совершенно не слушались, но ходить Антон, все же, мог. Сколько ещё раз Петров будет мерзнуть и пропадать, а Пятифан находить и спасать? Антон робко, и в то же время с какой-то особой жадностью ухватился за чужую, горячую ладонь, чувствуя, как по телу бежит живительное тепло, и наконец встал на ноги. Рома чувствовал эту жадность, но ничуть не возмущался и лишних вопросов не задавал. Ведь хоть и достаточно темно, но Рома был твёрдо уверен в том, что Антон сейчас полностью синий. Ромка ещё пару секунд сжимал окоченевшую руку Петрова и хмурился. Эмоции его было сложно предугадать. Но затем, будто в голове его что-то щёлкнуло - мягко освободил чужую ладонь, и произнес тоном назидательным, с капелькой ехидства: — И обосрыш, выжги у себя на лбу, желательно паяльником, что даже если ты и сошёл с ума - мой кулак самый, что ни на есть, настоящий. Петров отуплено глядел на Пятифана, ибо совершенно невозможно предугадать, шутит он, или говорит совершенно серьезно, но спустя секунду лишь хрипло и нервно хохотнул, не произнося ни слова. Пятифан на его реакцию хмыкнул и, повернувшись к нему спиной, пошарил по снегу руками и найдя свой топор - закинул на плечо. Выглядело это достаточно устрашающе. Ромка кивнул в противоположную сторону, совершенно безмолвно предлагая идти за собой, и первым шагнул вперёд. Петров не отставал. Все казалось нереалистичным сном. Буквально пару минут назад Антон чуть ли не сходил с ума от отчаяния и накатившей паники, а сейчас совершенно безмолвно идёт бок о бок с Пятифаном - ненавистным и неприятным гопником, домой. Иссохшие от волнения губы Антона вытянулись в кривоватую улыбку от этой мысли. Спустя пару минут тишины, что, совершенно не давила на Антона, он, все же, заговорил, очень осторожно: — А как… Как ты тут оказался? Рома покосился на него и ответил тоном равнодушным: — Патрулирую я лес этот, проверяю на наличие таких, как ты, — он грустно хмыкнул, — чтобы на доске не появились новые объявления о пропаже детей. Петров вдруг замер, пытаясь переварить сказанное Ромой. Негативные мысли вновь настигли его, лапами когтистыми утаскивая в ненавистную черноту. Как это, патрулирует? Это значит, что он самолично лезет на рожон? Неужели все повторится? Неужели Рома вновь… Нет-нет-нет. Пятифан тоже сбавил шаги, явно заметив, что Петров почему-то отстал, и, повернувшись, озадаченно уставился на внезапно оцепеневшего одноклассника. Голос его прозвучал немного обеспокоено: — Тебе плохо? Петров вздрогнул, подняв напуганный взгляд на стоящего перед ним, Пятифана. Неужели все повторится? Антон, чувствуя, как поднимается нечто невыносимое, проигнорировал поставленный до этого вопрос и воскликнул достаточно громко, злостно и осуждающе: — Да ты ведь и сам можешь попасться в его лапы! Рома глядел на него глазами по пять копеек, явно не понимая причины подобной реакции, и Петров, осознав, что только что выпалил на эмоциях, растерялся. — Ох, я, это… — Ни разу не попадался, — перебил его Пятифан тоном низким, и процедил сквозь зубы: — вот только и он мне никак в руки не попадётся, сбегает, гнида, — Ромка щелкнул языком от досады. Да он ненормальный! — Сколько раз ты с ним сталкивался? — робко спросил Антон, все ещё стоя на месте как каменное изваяние. Пятифан призадумался. — Раза три, наверное? — Ты нормальный? — взбеленился Петров, чувствуя, как его трясёт уже не от холода, — Сиди дома, ты ведь и сам школьник, так какого черта здесь расхаживаешь! Рома тотчас, нахмурился, терпение его дало трещину, и он, с кричащим в голосе подозрением, произнёс: — Ты хули так завёлся-то? Антон ответить на поставленный вопрос не смог, он лишь поджал губы и потупил взгляд вниз, и Пятифан, тяжело вздохнув, ответил: — Обосрыш, это мое дело. — тоном ледяным произнёс Ромка, — Ты в это не лезь. Все, что тебе нужно делать - это идти домой и все, не задавай лишних вопросов. Блондину нечего было на это ответить. Все совершенно точно, это его никоим образом не касается, так почему же Антон так печётся за него и пытается контролировать? Он вдруг почувствовал укол стыда. Возможно, он слишком сильно расслабился рядом с бывшим другом, забыв о том, что буквально сегодня они били друг другу морды и плевались оскорблениями. Они все ещё никто друг другу. То, что Пятифан в очередной раз спас его - ни о чем не говорит. Так что прекрати вести себя так, словно вы товарищи. Петров понуро кивнул, и, поджав губы, совершенно безмолвно, медленными шагами поравнялся рядом с распрямившимся, смелым хулиганом, чувствуя некую защиту и горечь досады от того, что он чуть не перешёл черту. Совсем уж забылся. Больше они не затрагивали эту тему, да и не разговаривали вовсе. Бороздили по снегу они ещё минут десять, пока наконец не вышли из леса и Антон не увидел вдалеке свой уютный дом, в котором все ещё горел свет. Должно быть, его все ещё ждут. Они двинулись в сторону старенького дома и Петров почувствовал чуть ли не обволакивающий до кончиков волос внезапно прокравшийся стыд, осознав то, в каком виде он сегодня предстал перед Ромой, а именно слабым, никчемным и плаксивым. И даже неадекватным! Господи! Как же он теперь в глаза ему смотреть-то будет? Он замешкался, глаза безбожно забегали, мысли спутались. Что говорят вообще в такие моменты? Он прикусил губу, и смог выкинуть лишь неловкое и быстрое: — Пока. Боже мой. — Обосрыш, — немного раздражённый и уставший Антон, все же, несмотря на ненавистное прозвище, которое прозвучало за спиной с такой же кричащей издёвкой, нехотя откликнулся на него и развернулся к нему, уже готовый с минуты на минуту выпалить нечто колкое. — Ну что ещё… Развернулся. И замер. Взгляд Пятифана был каким-то нечитаемым, каким-то слишком строгим и серьёзным. Антон бы назвал этот взгляд сильным, каменным, и твёрдым как металл, уверенным. Под прицелом зелёных глаз он почувствовал себя беспомощным, точно забитый в угол котёнок. Рома был в достаточной степени напряжен. Словно готовился сказать нечто важное, но точно высасывающее из него все силы. В его взгляде можно было ещё прочесть мелькнувшую неуверенность, точно метался с одного вопроса на другой, и это его, в некоторой степени, утомляло. Молчание затянулось, и он, потерев переносицу, произнёс вкрадчиво и ровно, явно стараясь вбить каждое слово в голову Антона по буквам: — Я к твоему рисунку не прикасался и, тем более, не рвал. Антон вздрогнул. — Если бы я хотел тебе насолить - сделал бы это по-другому, по морде бы дал, пнул бы на худой конец, а не поступил таким крысиным образом. — голос его креп с каждым словом, но тон оставался таким же ровным. Поменялось лишь то, что слова будто были идеально заучены и озвучивались без запинки, — Я, может, и человек херовый, но не настолько, чтобы портить чьё-то творение, над которым, видно, много потели. В голове Антона будто что-то прояснилось. Неужели это значит, что Пятифан оценил его труд? Даже, кажется, похвалил. Ибо сказанное несло в себе именно такой подтекст. Много потели У Антона все слова застряли в глотке. Оледеневшие пальцы нещадно подрагивали. Ноги уже немели, губы побелели и были почти одного тона с волосами, а голос… Голос будто сопротивлялся с Петровым и отказывался выходить. Потому что взгляд Пятифана заставил цепенеть на месте, заставил пропасть. Рома смотрел пронзительно, горько и злостно, словно одними темнеющими глазами пытался передать всю правду сказанных слов. И изнеможённый, замёрзший, напуганный, донельзя шокированный всем произошедшим Петров мог лишь недоуменно глядеть в ответ, понимая, что взгляд он отвести не сможет, словно Рома его удерживал, пригвоздил, приклеил. Антон настолько был поглощён в свои странные, неизвестные до этого ему, сильные эмоции, что совершенно не заметил, как снежинки начали падать большими хлопьями, создавая какую-то непривычную атмосферу. Рома, стоящий напротив его дома, падающий на него свет от фонаря, который очерчивал острые черты и темный лес на фоне. Он был словно картина. Петров бы не назвал это красивым, он бы назвал это невероятно странным и невозможным. Невозможным в том плане, что кажется Рома пытается… Оправдаться? Да, оправдывается он так, словно ему это не нужно, словно для него это не важно, но пытается очистить своё имя, словно это действительно задело его. Словно он не так… Плох? Рома первым оборвал зрительный контакт и медленно поднял голову к небу, вглядываясь в необъятную черноту ночи. — Бля, снег пошёл, вот непруха, — эти слова должны были выразить его недовольство, но почему-то. Почему-то они прозвучали с совершенно иной интонацией, противоречащей этой реплике, — угандонюсь домой топать. И почему-то. Внезапно. На его лице засияла улыбка. Совершенно незаметная, слабая и, в какой-то степени, особенная. Особенная тем, что эту улыбку Петров как никто другой - знал. Ведь она принадлежала прошлому Роме. И только Петров знал, что подобная улыбка появляется лишь в тот момент, когда Пятифан наблюдает за снегопадом. Его настигла сильная волна ностальгии. Словно маленький свет. Но яркий. До того яркий, что слепило глаза. — Эй, Тоха, смотри, первый снег, охуеть! — с широкой улыбкой произносит Пятифан, прикрывая веки и вскидывая голову вверх, навстречу падающим снежинкам, и довольно выдыхает, — красиво. Антон смотрел на него, чувствуя в себе какие-то непередаваемые, делающие сальто, эмоции, которые сложно было объяснить и, впервые в жизни понимая, какое имя несет это чувство, которое он никогда не ощущал ни с одной девушкой. Которое отвергается обществом, считается неправильным и грязным, но на тот короткий промежуток времени, Петров почувствовал, что они совершенно нормальные, естественные, настоящие. Как никогда в жизни - правильные. Он был не в силах оторвать свой взгляд, ясно понимая, что в открытую на того таращится, и время на разрешение смотреть на него, как на друга, явно уже давно истекло. Его лицо скорее всего уже зарделось и глаза хаотично блестели, выдавая чувства с потрохами. Он приложил руку к сердцу, чувствуя под ладонью заведённую пульсацию, барабанную дробь. Но в голове кричала лишь одна, казалось бы, бесспорная, истинная мысль: Красивый. — И правда, очень красиво… — шепотом произнёс Петров. Пятифан, видно понимая, что он задержался дольше положенного, и, кажется, осознавая, какую эмоцию только что раскрыл перед Антоном, наконец отвлёкся от падающих с неба хлопьев, и лишь произнёс низким басом с ноткой неловкости: — Ну, раз мы прояснили этот вопрос, бывай. — он махнул рукой и уже развернулся к нему спиной, собираясь шагнуть в сторону темного, в данный момент наводящего страх, леса, что таил в себе тайны… Как Петров вдруг испугался, словно Рома прямо сейчас исчезнет и ему не удастся спросить. Не удастся сказать. Словно Рома лишь выдумка Антона. Словно Рома никогда не был настоящим. Он вытянул руку. Не удастся. — Стой! — воскликнул он громко, на что Пятифан тотчас замер и развернулся к нему вполоборота, озадаченно глядя на блондина, выгнув домиком бровь, — ты… — голос Антона охрип, и он, чувствуя, как теряется вся уверенность, робко произнёс: — Это правда? Ну, то, что ты сейчас… Рома вздохнул, поза его стала более расслабленной, более спокойной, словно он ослабил свой невидимый, стеклянный купол перед Петровым и явился перед ним настоящим. Не грубым бандюганом со своим излюбленным сквернословием. Не привычным обидчиком, что постоянно устраивал подлянки Петрову и ранил словами. А человеком осознанным. И он произнёс тихо-тихо, но так ровно и уверенно, вглядываясь в глаза напротив глазами другими. Голос его прозвучал с совершенно другой интонацией, по-другому, ничего лишнего, и слова вышли легко, как скользнувшая в небе птица, словно это был не он. Словно Рома, не этот Рома, а Рома, которого Антон по-настоящему когда-то любил: — Да, — он сощурил глаза, и это будто бы добавило больше остроты и напряжения в сердце Петрова и доводило до мурашек: — Правда. И внутри Антона в одно мгновение зацвели цветы. С плеч упала тяжёлая плита и разбилась вдребезги. И Петров наконец почувствовал, как нарастающий ком враз исчез, словно его никогда не было, а иней в душе начал наконец оттаивать. День, который довёл Петрова до ужаса. День, в который ему довелось узнать утаённую от него правду. День, когда его здоровье пошатнулось достаточно сильно. День, в который ему пришлось столкнуться со своим страхом лицом к лицу. День, полный отчаяния и страха, смешанных с горечью. И в этот день - Пятифан спас его. Снова. Губы дрогнули и он, словно стараясь унять подступающие слёзы, дрожащим голосом произнёс, без тени страха и сожаления. Только твёрдая уверенность в сказанном, ни одной единой темной мысли и режущих сомнений. Голос прозвучал его так же непривычно, так же странно, так же не похоже на него, и так же тихо: — Я верю тебе. Возможно, Роме и плевать на это, но Антон действительно верил ему сейчас, всем своим естеством. Рома удивленно и как-то настороженно взглянул на него, и это заставило Антона вспыхнуть и почувствовать внезапно появившуюся между ними, неловкость. Словно в любви признался! И эту неловкость он поспешил сгладить прощанием: — Что ж, пока, тогда? У Ромы на лице явилось подозрение, словно Антон хотел сказать что-то ещё, но нагло умолчал. И Антон, понимая это, не отводил глаз, чтобы Рома наконец закончил свою проверку и не начал задавать лишних вопросов. Но он чувствовал, как бледные щёки предательски алеют все пуще, выдавая переполняющие его сейчас чувства, что было очень некстати в данный момент. Антон шумно сглотнул. Но Рома, кажется, смирился с недосказанностью, перестал сканировать Антона и наконец, произнёс: — Ага, обосрыш. — острый взгляд смягчился, — Я пошёл. — он уже было начал уходить, как обернулся на Антона, словно забыл сказать о чем-то не менее важном, и напоследок, произнес: — и не реви, мамку свою цени, родители не всегда рядом будут, и если она и сделала что-то, то, возможно, так было нужно. Петрову внезапно стало немного стыдно и совестно, но скребущая обида на маму никуда не исчезла. Ведь она утаила от него то, что он был болен, если не болен до сих пор, потому путает реальность с фантазией. Но самое страшное сейчас для Антона не то, что все окажется ложью, а то, что Рома тоже может оказаться выдумкой его разума. Что, если бы так и оказалось? Все прожитые счастливые моменты, дружба и даже ненависть - окажутся ложью? Не хочу. Антон удивился этой мысли. Не хочу? У Петрова стали наворачиваться слёзы. Он сморгнул и потупил взгляд вниз, дабы не выдать свои позорные эмоции перед сильным хулиганом. Антон попытался говорить с ровной интонацией, стараясь унять дребезжащий голос: — Я понял. И не ревел я, — на эти слова Рома лишь хмыкнул, и Петров, шмыгнув носом, наконец, пересилил чувства и окончательно попрощался, — ну, теперь пока? В этот раз Ромка без лишних слов кивнул, и натянув шапку пониже, ответил тихо, и, казалось бы, даже как-то… Мягко? — Ага, пока, обосрыш. И Пятифан двинулся в сторону черноты, а Петров, наблюдая за удаляющейся фигурой, пока она не скроется за высокими стволами елей, чувствовал беспокойство. Сердце билось птицей в клетке, мысли путались, а кипевшее до этого, бесконечными вопросами, сознание, наконец, опустело. Он приложил ладони к сердцу, и наконец, понял. Чувства возвращаются в моменты, когда Пятифан похож на прошлого себя. Петров вымученно улыбнулся.