back time

Петров чувствовал себя никак. Тело будто приобрело какую-то невесомость, и казалось, что Антон порхает над землей, и в то же время, противоречащее этому чувству, ощущения были иными, словно оно наоборот, было налито свинцом, хотя на самом деле он просто перестал ощущать самого себя, абстрагировавшись. Словно он находился в каком-то защитном куполе, выстроенном им же самолично. Антон хотел исчезнуть из этого места, а разум отчаянно и неустанно старался притупить боль. Все было до того странным, аморфным, и неконтролируемым, что он даже не заметил, в какой момент Бяша, не без особых усилий, заставил рывком встать его на ноги, удерживая обмякшее тело и чуть ли не донёс его до медпункта на ватных ногах, заставив опереться на себя, приговаривая обеспокоенное и торопливое: «сейчас-сейчас, Тох, сейчас все будет нормально, держись-на». И Антон верил, что все будет нормально. Верил взволнованному и напуганному Бяше без толики сомнений, не задавая никаких вопросов и не пытаясь даже попробовать промычать его заученное для всех, лживое: «все в порядке». Он просто хотел верить в это. Будто Бяша не может врать, заставляя прислушаться и успокоить взволнованную душу Антона. Возможно, выглядел он и правда плохо, раз даже обычно весёлый и беззаботный одноклассник так запаниковал. И он был ему благодарен, несмотря на то, что они и не были особо близки. Бяшино лицо размывалось перед глазами и превращалось в блеклое пятно. Иногда зрение пропадало, затем появлялось будто яркой вспышкой фотоаппаратов, и падало, словно тяжелой занавесью чернота. В данный момент он ощущал не легкое головокружение, не ту тошноту, что рвала глотку недавно, и совершенно не пробирающий его тело, холод. Лишь пустота. Дыхание было неровным, изредка даже казалось, что он разучился дышать вовсе, а тело словно кукла, в чужих руках тряслось и принадлежало не ему. Бяша старался тараторить без умолку, словно боясь, что Петров отключится, если прекратит говорить. Голос его казался очень далеким, как если бы Бяша не мог до Антона докричаться, будто он находился в ста метрах от него. Петров еле смог уловить его «держись» что прозвучал буквально эхом, несмотря на то, что Бяша находился на довольно близком расстоянии. Уложив наконец Антона на кушетку, Бяша громко и облегченно выдохнул, словно с плеч упал целый рояль. Антон же, после того, как оказался в лежачем положении, спустя пару минут почувствовал, как перед глазами начинает медленно проясняться, а чернота - рассеиваться. Он крепко сомкнул веки, затем сморгнул, словно пытаясь убедиться в том, что зрение его наконец пришло в норму и попробовал встать. Однако Бяша, заметивший движение сбоку - громко чертыхнулся и силком уложил Петрова обратно двумя руками. — Да лежи ты! — в голосе его проскользнули нотки усталости, — У тебя шило в жопе что ли, на? Сейчас поищу медсестру, вечно её здесь нет. Петров, не ожидавший напора сильных рук - шумно выдохнул, вновь оказываясь в лежачем положении. Лоб покрылся испариной, а руки до сих пор словно были покрыты инеем. Он ощущал, что ему становится чуточку получше, чем ранее, однако тяжело все же было. Перед взором стоял белый потолок, и яркая люминесцентная лампочка больно била в глаза. Отдышавшись, он сглотнул и попытался заговорить, несмотря на то, что это изрядно выматывало. — Мне уже… — голос его дрогнул, охрип. Он прочистил горло, — Мне уже лучше, Бяш. Бяша нахмурился, и недовольным тоном изрёк: — Да нихрена! — воскликнул он, и у Антона в голове словно все задребезжало от его громкого возгласа, — Ты чуть в обморок не грохнулся-на, ещё и зелёный весь, на трупака похож… — а затем добавил упавшим голосом, — ещё чуть-чуть и будешь не просто похож. Петрову хотелось завыть от досады. Ему искренне не хотелось показываться на глаза кому-либо в таком виде и вот, по несчастливой случайности он попался именно Бяше. — Бяш, — выдохнул Антон. Лицо бурята стояло перед глазами, — я в порядке, просто не спал всю ночь, вот и легкое головокружение… — Петров старался говорить убедительно и ровно, но выражение Бяши совершенно не смягчалось, относясь к словам Антона с неприкрытым скепсисом, — Да и медсестру ты не найдёшь, она ведь всегда отсутствует. — У тебя руки ледяные, — низким тоном проговорил он, — в школе вроде как тепло, батареи во всю работают, а ты ходишь как Королева Снежная-на, так что не думаю, что тебе заебись сейчас. Петров взглянул на него долгим, тяжёлым и непроницаемым взглядом, силясь просверлить в нем дыру. Так смотрят на человека, который совершенно не похож на себя, словно произошёл какой-то баг и персонаж начал творить иные вещи, несопоставимые с его характером. Вот и сейчас, и без того изнуренный мозг Антона пытался уложить происходящее в сознании, как если бы он столкнулся с непредсказуемым незнакомцем. С каких пор Бяша стал таким внимательным? И почему он прямо сейчас стоит перед Антоном и отчитывает? Ну плохо ему стало, и что с того, странная причина для таких переживаний. Они ведь практически чужие здесь. Антон не понимал, с чего вообще Бяша с самого начала относился к нему хорошо, ведь если подумать, ему стоило бы ненавидеть его и презирать, как это делал Рома. Антон даже почувствовал себя под напором карих глаз несколько неуютно, словно его изучают подобно микробу под микроскопом. Но Петров не сдавался, сопротивляясь, пытаясь выбраться из его сетей словно пойманная рыба. — Я просто не ел, — выдавил он хрипловатым голосом, и отвел взгляд, будто Бяша раскусит его наглую ложь лишь посмотрев ему в глаза, — вот и ослаб, а так нормально все. Боже, почему я такой мудак? Тот просто пытается помочь, а в Петрове опять проснулось едва ушедшее раздражение, которое мучало его пару дней назад. Бяшины глаза подозрительно сузились, и Антон почувствовал себя мухой в коконе липкой паутины. — И хули ты не ел-на? — тише спросил Бяша, будто заметив за Антоном явившееся раздражение, скрестив руки на груди. Он пер тараном. Обычно Антон с лёгкостью уворачивался, а тут он почувствовал себя каким-то забитым парнем, что не может сказать ни слова. Петров прикусил губу, сжав кулаки, заставляя извилины лихорадочно работать. — Тошнило. — отрезал он коротко, — вот аппетита и не было. Тело словно придавило к кушетке балластом, до того оно казалось тяжёлым. Бяша утвердительно промычал, кажется, его ответ этот удовлетворил, а затем буркнул едва различимое: — Сейчас вернусь, — и спешно потопал к выходу. Петров, искоса завидя, как его фигура скрылась за белой дверью, наконец позволил себе расслабиться. Удивительно, насколько присутствие бурята давило на его мыслительный процесс, и ложь, которой он привык прикрываться, чуть предательски не всплыла. Он убедился в том, что с Бяшей шутки плохи, и, похоже, настроение у него изрядно подпортилось, судя по сегодняшним событиям. Он попытался принять сидячее положение, очень медленно, все ещё чувствуя легкое головокружение, но не столь было все критично. Обрадовавшись как ребёнок тому, что у него это получилось, он снял очки и устало потёр веки. В голове роились вопросы о том, почему Рома внезапно взбесился и налетел на Антона с такими глупыми обвинениями. «Я бы сам со всем разобрался, нахера ты полез?!» Что послужило этому? Антон прекрасно знает, что ни в чем не виноват, но любопытство одерживало вверх. Неужели Рома не из тех, кто любит принимать помощь? «Мне не нужна была твоя помощь» Каждое слово, произнесенное Ромой в тот момент впаивалось под кожу, растворялось в крови и отравляло организм. «Я не помню, чтобы мы стали с тобой друзьями-хуями, чтобы тебе вдруг приспичило мне помогать» Петров сомкнул губы в тонкую полоску. Внутренности просто разъедало от жгучей обиды, подобно кислоте. Его вновь обдало мелкой дрожью, но он совершенно этого не замечал. В сознании всплывало лишь Ромино озверевшее выражение, и слова, что он выплёвывал из себя, в каждую букву впитывая всю свою ярость и какую-то нездоровую ненависть. Антон действительно на тот момент подумал, что Рома обезумел на секунду, и в процессе перебранки в глазах его он завидел былую, необъятную пустоту, с которой он сталкивался ранее в первые дни, словно Ромка терял здравомыслие. Будто он стоял на арене, как гладиатор, и ему хотелось взбунтоваться и прямо сейчас ударить любого, кто двинется лишний раз в его сторону. Антон потёр переносицу и горько усмехнулся, как какой-то безумец. Действительно, кто вообще просил его лезть не в своё дело? С каких это пор они друзья? То, что Ромка помог, совершенно не значит, что между ними зародился мир, и теперь на более-менее холодную голову это ощущалось особенно остро. Глубоко внутри Антон знал, что ему не стоит вмешиваться, но все же вмешался, как какой-то дурак, плюнув на свое здоровье, которое было намного важнее на тот момент. Его одолевала бессильная злость. А все потому, что он почему-то ощущал беспокойство за Пятифана и искренне хотел ему помочь. Что за внезапный порыв? Такие вещи как «хотел вернуть долг» - слишком слабое оправдание тому, для чего он сделал подобное. Спустя минут десять, Антон было подумал, что Бяша уже не вернётся, как скрипнула входная дверь и за ней появился одноклассник, с кружкой, наполненной чем-то горячим. — Чай? — недоуменно спросил Антон. — Крепкий, — ответил тот уже веселее, протягивая кружку Антону, — выпей, от тошноты должно помочь-на. Антону вдруг стало очень неловко. Он почему-то почувствовал себя виноватым из-за того, что заставил Бяшу волноваться, но в сердце всколыхнула ностальгия. Очень тёплая, отчего у Антона уголки губ машинально приподнялись. Все-таки, Антон не прав. Бяша всегда был таким, но все же, его забота была Петрову непонятна и сбивала с толку. Друзьями их, конечно же, не назовёшь, но у них явно отношения были намного лучше, чем у Антона с Ромой. Бяша просто не видит в Антоне врага. Бяша всегда был хорошим. Антон улыбнулся. — Спасибо.

***

Как только Антон вышел из медпункта под недовольное ворчание Бяши о том, что ему нужно отдыхать, иначе точно откинется, Петров, еле отбившись от его упреков - ленивой походкой зашагал в сторону кабинета директора. Он так и не рассказал ему о произошедшем, да и Бяша не спрашивал ни о чем, как-то совсем вылетело из головы. Но если углубиться немного в эту тему, Антону и самому претило подобное, и делиться совершенно не хотелось. О-о, какое же гулкое нежелание одолевало его сейчас до мозга костей. Он прикрыл лицо руками, готовый в них и закричать. Ромино вытянувшееся от злости лицо все ещё отчетливо-ярко стояло перед глазами как картина и маячило раз за разом, словно маятник в настенных часах. У Антона даже закружилась голова. И если бы он смог сейчас бросить все, резко развернуться, подобно солдату, и послать всех далеко и надолго, он бы не стал мешкать и ретировался бы подальше от этого места, переполненного негативом и серостью. Уже было плевать на все. На вора, на Тихонова, на Рому, которому не всралась его помощь. Ему, честно говоря, не хотелось контактировать с ним совершенно. И он замер, словно обувь его прилипла к полу, не давая сделать ни шага. Сознание протестующе кричало от одной только зародившейся мысли, что за дверью, которую он должен сейчас самолично открыть и подставить себя под удары - находится Ромка. И это нежелание было до того вопиющим, что он мысленно чертыхнулся от досады, морально подготовившись перед встречей, словно в первый раз в жизни увидит его. И снова зашагал вперёд, как ни в чем не бывало, распрямившись, и был уверен в том, что Тихонов его ищет, и, возможно, думает о том, что Антон, испугавшись допроса, сбежал, что только подстегнуло бы милиционера на череду новых подозрений, чего Антону уж точно не хотелось. Осталось разобраться с этой проблемой и уйти прочь, без оглядки, домой. Петров замер у двери, выдохнул, заметно напрягся, словно готовясь к расстрелу, и неуверенно отворил дверь кабинета, вылавливая знакомые нотки спиртного. В помещении находились Тихонов, Рома, и конечно же Иван. Второй выглядел довольно удручённым и притихшим, а третий, лишь завидя Антона - буквально покраснел до кончиков ушей от ярости, словно красный гелиевый шар, готовый с минуты на минуту лопнуть. Воздух в комнате показался Антону тяжёлым, давящим, отчего ему на секунду показалось, что в висках опять запульсировало. Милиционер окинул его взглядом нечитаемым, но по нему было прекрасно видно, что его все происходящее изрядно выматывает. — Петров, — выдохнул он ровно, скрестив руки на груди, — проходи, садись, тебя уж точно нам не хватало для полной картины. Петров поджал губы и на негнущихся ногах прошёл в помещение. Тело словно отказывалось слушаться, становилось каменным. И он на секунду замер на месте, растерявшись и не понимая, куда лучше сесть. Как бы это глупо ни звучало, Антона накрыла паника, совсем крошечная, но точно заставившая его выпасть на секунду и судорожно, с капелькой тревоги закрутиться механизму, отвечающему за мозг. Место, как бы это ни было паршиво, было свободно только рядом с Ромой на диване. Тихонов же сидел справа от него, а Иван, что откровенно сотрясался от злости - напротив них, на стуле. Петров вздохнул, пытаясь успокоить свои распаленные мысли и усмирить зарождающуюся панику, заставляя её уменьшиться до микроскопических размеров и исчезнуть. Ему, такому изнеможенному, казалось, что мир прямо сейчас рухнет, или в него действительно полетят пули, словно он на войне. Вдох-выдох. Поскорее бы все это закончить. Превозмогая перед своим нежеланием, он сел рядом с Ромой, стараясь держать дистанцию, прижимаясь боком к подлокотнику дивана. Он скорее рефлекторно положил руки на свои колени и нервно провел по ним, будто это сможет его успокоить и почувствовать защиту. Рома даже не полоснул по Петрову взглядом, хмурый и отрешенный смотрел точно перед собой, словно конвульсивно раздумывал о каких-то очень важных вещах, но это Антона мало волновало. По правде, его не волновало совершенно ничего, и разбираться ни с чем уже не хотелось. В комнате повисло напряжённое молчание, и Тихонов поспешил эту тишину разрезать резко посыпавшимися вопросами, обращёнными к Антону: — Петров, в какое время ты покинул класс русского языка? — деловито начал Тихонов ровным тоном, и Петров понял, что ему придётся полетевшие пули принимать без пререканий. — Как и все, — протянул Антон робко, — в восемь сорок. Тихонов закивал и встал с насиженного места, начиная наворачивать круг по комнате, держа одноклассников в напряжении. — Пятифан задержался в классе? — Возможно, — неуверенно ответил Антон. Что вообще за вопрос? Он же не следит за каждым в классе, — не могу сказать точно. — Хорошо… — вздохнул милиционер, замер посередине комнаты, и спрятав руки за спиной, продолжил, — Когда ты застал Рысакова с деньгами? — После урока геометрии, когда я… — Иван окинул Антона взглядом свирепым, и Петров отчетливо ощутил его враждебность, но не колебался, — Когда я вышел в уборную, и увидел его там. — И что подтвердило твои догадки в том, что вор - это Рысаков? В этот самый момент Антон почувствовал себя одураченным. Казалось, что ему мерещится абсолютно все, а комната сужается и превращается в маленькую коробку, силясь его расплющить. Точно в ловушке. Ему показалось, словно милиционер насмехался над ним, задавая практически одни и те же вопросы, на которые он уже получил ответы, но почему-то нарочито задавал их снова, завуалировав их по-другому. Антон ведь уже сказал, что застал Ивана с деньгами в уборной, разве мало того факта, что у школьника в рюкзаке лежали огромные деньги? Похоже, ему нужны были подробности. Он взглянул в глаза Тихонова. Пытливый взгляд, словно рентгеновский луч просвечивал до самых костей. И Антон понял. Он проверяет его. Словно Антон мог бы солгать милиционеру и запутаться в своей же лжи, выпаливая совершенно иное и неопределенное. И он действительно мог случайно где-то просчитаться, судя по его неважному самочувствию, ибо сознание отказывалось работать. И теперь, когда Петров понял его тактику, он рвано выдохнул, и сцепив руки в замок, начал рассказывать увиденное уже подробно. — Я закрылся в кабинке и услышал скрип двери. — Петров отвел от милиционера взгляд, — Затем последовали шаги, и я сквозь щель увидел его, — он кивнул в сторону Ивана, — когда тот вытащил из рюкзака деньги и стал их нервно и быстро считать. Антону хотелось чеканить каждое слово сквозь зубы. Слова отскакивали от языка, а сам он силился подавить свое раздражение. Тихонов задумчиво промычал, удовлетворённый этим ответом, и продолжил: — Во сколько ты вышел в уборную? В какое время это было? — Это был последний урок, — не растерялся Антон, — за десять минут до перемены, кажется, — он вскинул взгляд на потолок, словно пытаясь найти там ответы и неопределенно произнёс, — в двенадцать сорок пять. — Что-то не сходится… — вздохнул милиционер, и произнес с нотками подозрения, — Ты пробыл в уборной тридцать две минуты? Потому что Рысаков зашёл туда в час семнадцать. Хотя, — махнул он, — если все посчитать, думаю, путь занял от силы минуты три. — Тихонов провел рукой по волосам, сузил глаза и продолжил, — Что ты мог делать все эти двадцать девять минут в уборной? Петров почувствовал, как начинает хмуриться. Хотелось подорваться с места и уйти. Какая разница? Антон начинал откровенно закипать, словно боясь оказаться пойманным за чем-то личным, чувствуя, что раздражение снова охватывает его, но виду не подавал. — Съел что-то не то, — молниеносно ответил Антон твёрдо, — плохо стало. Заученная ложь, до этого сказанная и Бяше. — Вот как, — закивал Тихонов, не отрывая от Петрова взгляд, — хорошо… Петров хотел уйти от его внимательных глаз. Совершенно невозможно было понять, что кроется у милиционера в сознании. Он ощутил себя крошечным и незначительным, словно пыль, а сверху на него давило что-то увесистое. Увесистой была аура милиционера. За спиной его, даже показалось, мелькнуло дикое животное. Будто от его глаз ничего нельзя было скрыть, и Антон даже на секунду почувствовал себя преступником, хоть им и не являлся. И милиционер, обреченно вздохнув, устало провел по щеке ладонью, и качнув головой, озвучил: — Просто Иван уверяет, что деньги ему подкинули… Эти слова, словно гром среди ясного неба упали Антону на голову и заставили оцепенеть. Какая наглая ложь! Зубы заскрежетали и он почувствовал, как прямо сейчас, подобно дикой собаке сорвётся с цепи и налетит на Рысакова. Он метнул в его сторону взгляд, и тот от неожиданности вздрогнул. Антон не знал, какое у него сейчас выражение, но кажется, прекрасно понимал, что на лице его плещет самая настоящая ярость. — Лейтенант Тихонов, — из-за двери показалась макушка директора, и Антон, заслышав её обеспокоенный голос, был как никогда благодарен её появлению, словно узел на шее наконец ослаб, — извиняюсь, что прерываю допрос, но вы мне срочно нужны прямо сейчас. Тихонов недовольно вздохнул, точно неудовлетворенный тем, что его прервали. Такие люди не любят, когда все идёт не так, как они хотят. — Это не может подождать? — Нет, это правда важно. — директор нахмурилась. В комнате стало напряженнее, милиционер одарил одноклассников взглядом пронзительным и холодным. — Сейчас вернусь, — и скрылся за дверью. И как только прозвучал хлопок двери и стало достаточно тихо, Антон шумно выдохнул, совершенно не обращая внимания на рядом сидящего Рому, что подозрительно молчал как рыба. И эту тишину прервал противный и злобный голос Ивана. — Это ведь ты меня сдал, крыса ебаная? — зашипел он словно змея. Антон, уставший и раздражённый, лишь заслышав его голос, устремил на него взгляд полный равнодушия. Взбешённый Иван выглядел смешно и глупо, будто он во всем происходящем непричастен никоим образом. — Я, — лаконично ответил Петров, — и крыса здесь только одна. Рысаков, точно не ожидавший такого ответа, тут же ощетинился и запыхтел как паровоз. — Ну ты и су-у-ка! — Иван злобно хохотнул, точно чувствуя себя униженным и побеждённым. Его ноздри вздулись от праведного гнева. И в этот момент, преисполненный яростью подорвался с места и двинулся в сторону Антона, явно намереваясь ударить его, судя по тому, как с силой сжимал кулаки, готовясь нанести увечия. Петров не сдвигался, словно прирос к этому дивану, и лишь туманно наблюдал за его следующими действиями. В глазах двоилось. Он не понимал, что с ним не так, и что это за эмоциональные качели, заставляющие его то ощущать раздражение, то необъятную пустоту. Настроение менялось один за другим, и Антон не мог толком осознать, что вообще происходит. Словно он попал в воронку, и не может из этой воронки выбраться. Чувства словно пропали. Плевать. На все плевать. Что я вообще здесь делаю? Я так устал. Я просто… Хочу... И как только тот явился перед ним, всклокоченный и преисполненный гневом, возвышаясь, несмотря на свой невысокий рост, явно пытаясь припугнуть Антона, на лице Петрова, что должен был, как и любой нормальный человек заступиться за себя - ни один мускул не дрогнул. И кажется, Ивана это бесстрастное выражение подстегнуло на действия только больше. — Вот ты и ответишь за своё, пидор! Тот резко замахнулся. Все было словно в замедленной съёмке. Антон машинально зажмурился. И вдруг… …кулак его был перехвачен чужой цепкой хваткой, что сжала запястье Ивана с избыточной и яростной силой, словно капкан. Антон остекленевшими глазами, словно загипнотизированный и непонимающий, что сейчас произошло, растерянно перевёл взгляд и упёрся глазами на сидящего рядом Рому, что с совершенно бесстрастным лицом пытался чуть ли руку Ивану не вывернуть и сломать. Но он равнодушным казался лишь внешне, ибо Петров завидел желваки, появившиеся на его скулах. И произошло то, что выбило Антона из колеи. Он улыбнулся. Улыбкой, которая не сулила ничего хорошего. — Сломать? — миролюбиво спросил он, но у Антона от этого тона по коже табуном пробежали мурашки, до того опасным и грозным казался сейчас Рома, словно разорвёт на куски, несмотря на то, что лицо его кажется мирным. Антон не мог оторвать от него взгляд. Антон хотел смотреть на него. И Рысаков, не ожидавший подобных действий со стороны Пятифана, изумлённо вытаращил на него глаза, стараясь не застонать от боли. — Хера ты за него заступаешься-то?! — возмутился Иван, что явно был напуган, но упорно старался этого не показывать, — Совсем недавно же его пиздил! Пятифан сомкнул губы с силой, и усилил хватку, отчего Иван от боли зашипел. — Так я не за него заступаюсь, а за себя. — обрубил Ромка, — Ты думал, что тебе с рук все сойдёт? Хочется свести с тобой счёты, выблядок, поэтому, как только мы выйдем отсюда… — Ромка словно с особым удовольствием напевал эти слова, что навевало на Ивана больше ужаса, — …молись и пиши прощальное письмо своей мамке, потому что я не поскуплюсь - переломаю тебе все кости. Иван попытался рвануться из цепкой хватки, однако попытка оказалась предсказуемо тщетной. — Пусти, уебок! — заорал он, затрепыхавшись с истерикой. На лице его плескался ужас, губы задрожали, потому что прекрасно знал - Пятифан слова на ветер не бросает. Ромка процедил сквозь зубы, не отрывая от Рысакова глаз, которые, казалось, потемнели и превращались в две чёрные воронки, засасывающие в свой беспроглядный мрак: — Без проблем, — и грубо откинул чужую руку, с упоением наблюдая за тем, как Иван болезненно поджимает губы и проводит по покрасневшему запястью рукой, — и только попробуй сбежать, гнида - я тебя из-под земли достану, — напоследок пригрозил он. Закончив свою тираду, Ромка расслабленно откинулся на спинку дивана и повернул голову в сторону окна, явно стараясь не пересекаться глазами с Петровым. А Антон, преисполненный изумлением и каким-то даже восхищением не мог оторвать от него глаз, и спустя лишь пару секунд, когда он осознал это, словно загипнотизированный, тотчас вспыхнув, потупил взгляд в пол. Сердце застучало с новой силой, и Антон, прикусив губу, попытался успокоиться. Дверь отворилась, точно спаситель, явившийся очень вовремя, разогнав все поднявшееся смущение, и в проеме появилась высокая фигура Тихонова. Напряженный и суровый. Многозначительный взгляд был обращён прямо на Рысакова, словно вкладывая в свое выражение какой-то сакральный смысл. Иван, завидя милиционера, вытянулся по струнке и, подобравшись, в отчаянии крикнул, вскочив с места: — Это он мне подкинул деньги! — он демонстративно указал на Антона пальцем, и Ромка, заслышав эту наглую ложь, не растерявшись, яростно гаркнул: — Ах ты, сука! — Ничего не он! — из-за спины милиционера выглянула одноклассница Лена. Она переминалась с ноги на ногу, достаточно напуганная и взволнованная. Антон изумлённо на неё уставился, явно не понимая, что она вообще здесь делает. Каким боком тут вообще Ленка? Было заметно, как она пытается выдавить из себя слова, точно собирая всю свою волю в кулак, — Это ты… — выдохнула она, — Ты взял деньги, я видела… ! — голос её окреп, она перевела взгляд на Тихонова, указывая пальцем на Рысакова, и тот в одно мгновение поменялся в лице. — Петров и Пятифан, — вздохнул милиционер, — вы можете идти… — затем метнул суровый взгляд уже в сторону Ивана, — А с вами, Рысаков, мы уж разберёмся. Ромка словно только и ждал момента, когда он сможет наконец выйти из душного помещения. Он тотчас встал, схватив свой рюкзак и безмолвно направился на выход лёгким шагом. Антон бы не сказал, что он выглядел обрадованным от того факта, что правда наконец-то раскрылась. Скорее, ему было просто все равно, потому что выглядел он так, словно был удручен и обеспокоен чем-то другим. Длинный школьный коридор освещался по всему периметру солнечными лучами, которые прорезались через старые, местами в разводах, стеклянные окна, и волосы Ромки под ярким светом отливали золотым. Антон, стараясь не отставать от него, шёл следом, пытаясь унять дрожь в ногах и перевести дыхание, прекрасно понимая, что одышка появилась точно не из-за его быстрого шага, а из-за того, что он чуть ли не был выжат сегодня, сил почти не осталось. На языке крутилось столько вопросов, которые хотелось задать. Но на ум пришёл лишь один, что не давал ему покоя. Антон очень хотел узнать. — Ты зачем за меня вступился? — робко спросил Антон, плетясь за ним следом по коридору, — Я бы с ним справился, он же задохлик совсем… Ромка замер словно по команде, развернулся к нему резко, всем корпусом, распрямился, и во взгляде его на секунду мелькнуло самое настоящее раздражение. — Око за око, зуб за зуб, — произнесённые до этого Антоном слова прозвучали с таким сарказмом и издёвкой, что Антон тотчас вспыхнул. Ромка даже не поскупился и безжалостно перекривил его интонацию, показывая все свое пренебрежение. Он что, ребёнок? — Ты издеваешься? — огрызнулся Антон, чувствуя, как щёки стремительно начинают гореть, — Ты не можешь ответить нормально? Что это вообще за поведение? Почему нельзя просто ответить на поставленный вопрос? Петров хочет с ним просто поговорить, как это делают нормальные люди, и наконец разрешить некоторые проблемы, недопонимания и недосказанность между ними. Но Пятифан, вместо того, чтобы сделать к нему шаг навстречу, реагировал на Антона отрицательно. Либо Петров, который уже не мог не замечать витавшего негатива вокруг себя, начал верить, что все на свете идёт именно против него, хотя это было совсем не так. Рома сомкнул губы, молча пробежался по Антону глазами, и кажется, увиденное ему совершенно не понравилось. Лицо его изменилось, заметно смягчилось, и сам он глядел на Петрова как-то… Странно. Словно Антон полностью состоял из хрустали. Петров не мог понять, что может значить это выражение, но где-то на подкорке сознания появлялся ответ. — Никто за тебя не вступался, обосрыш, — низким тоном изрёк Рома, вздохнув и нахмурившись, а затем добавил твёрдо, чеканя каждое слово, — просто ты выглядишь так, словно хочешь сдохнуть. Петров растерялся. Выражение его лица откровенно выдавало то, что эти слова поставили его в тупик. Мозг начал лихорадочно работать, и внезапно всплыла мысль, которая заставила Антона оцепенеть. Он вдруг почувствовал, как внутри больно закололо от какого-то зародившегося, внезапно, стыда. Стыда от того, что Рома застал его в таком виде. А именно слабаком, который не смог дать сдачи обидчику. Он почувствовал такое яростное, смешанное чувство, крутившееся внутри словно смерч. Вместе с тем появился и ответ на то, что именно значил взгляд Ромы: Это была самая настоящая, безошибочная жалость. Все с шумом рухнуло, в ушах раскатисто зазвенело, а ледяные ладони обильно вспотели. Он рефлекторно сжал в них низ своей рубашки, впитывая в неё все явившиеся, разбушевавшиеся чувства. Ему просто захотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, превратиться в пыль. Потому что это особенно сильно задело Антона за живое. Он совершенно забыл о том, каким был его видок болезненным и всклокоченным. И когда до него наконец дошло - стало неимоверно паршиво. Ведь последнее, чего хотелось видеть в глазах Ромы - это жалость. Антону внезапно стало противно от себя, до того противно, что захотелось ногтями содрать с себя кожу. Он даже машинально отступил от него на шаг, потупив взгляд в пол, словно пытаясь скрыться в тени, лишь бы не показываться ему таким. И он действительно скрылся, спрятавшись от солнца, в то время как Ромка уверенно и твёрдо стоял на земле, расправив плечи. Антон как никогда прежде почувствовал эту разницу между ними достаточно сильно, словно Ромку нельзя было сломить, как бы сильно на него не давили и не пытались задеть, в то время как Антон медленно ломался, раз за разом, с каждым новым ударом, как старая, дешёвая, пластиковая игрушка. Он сморгнул, сглотнул, и произнес слабым, упавшим голосом: — Это не так, все со мной норма… Ромка перебил его тут же. — Поэтому ты как обдолбанный сидел и ждал, когда этот обмудок тебе в морду пропишет? — в голосе его слышалась издёвка, он усмехнулся, и Антона обдало какой-то щемящей злостью, — Может ты бы и справился с ним, — Рома засунул руки в карманы своих штанов, принимая расслабленный вид, будто говорил о бессмысленных мелочах своей жизни, и смотря куда-то сквозь Антона, продолжил, — силёнок-то у этой крысы немного, но сдаётся мне, сейчас побеждённым оказался бы именно ты. Петров поджал губы, осознавая, что вернётся сегодня домой проигравшим. — С чего ты… — Ты в зеркало смотрел? — Ну, нет… — А ты посмотри, — Рома сузил глаза. Он казался совершенно равнодушным, но в голосе его точно искрило недовольство, — гляди что-то до твоей недалекой белобрысой башки и дойдёт. Солнце падало Ромке в глаза, которые от яркого света приобрели светло-зелёный оттенок с ярко-желтыми крапинками, а сузившиеся зрачки, точно устремлённые прямо на Антона - словно видели его насквозь и читали, как открытую книгу. Он развернулся, больше не произнося ни слова и зашагал прочь, а Антон, испытав всевозможный негатив за раз, чувствуя, как внутри что-то противно царапается, так и остался стоять, борясь с нескончаемым спектром эмоций, и пытаясь сглотнуть вставший ком в горле, который мешал ему вздохнуть.

***

Антон не помнил, в какой момент оказался дома, когда отец заехал за ним и он сел в машину, ни словом не обмолвившись. Не помнил, что сказал Володе на прощание перед уходом, когда тот заметил его состояние, и совершенно не помнил себя. Все словно потеряло смысл. Последний разговор с Ромой будто высосал из него все жизненные силы, и жалость, проскользнувшая в его взгляде, задела Антона слишком сильно, а по коже словно прошёлся электрический разряд. Ромка никогда в жизни его не жалел. Ни разу. Он предпочитал говорить твёрдо, жестко, на повышенных тонах, не жалея слов и сил, и быть довольно жестоким по отношению к Антону, дабы Петров не смел в себе усомниться ни на секунду и потерять веру в себя. Он хотел, чтобы Антон, обычно робкий и пугливый, умел защищаться, постоять за себя, когда Ромки, как его протекции, не окажется рядом. Потому что Петров не слабый и должен показывать свой характер, скалить зубы, кусаться и царапаться, но ни в коем случае не давать заднюю. И Пятифан долгое время, с самого шестого класса учил его идти с высоко поднятой головой, а не смотреть в пол, словно запуганный мальчишка, провоцируя тем самым всяких ублюдков на издевательства в свою сторону. Пятифан мог ударить в пылу злости, мог сказать нечто душераздирающее, делая Антону больно, чтобы глаза невыносимо жгло от подступивших слез, но никогда его не жалеть. «— Не смей жалеть себя, — цедил Ромка сквозь зубы, жестко встряхивая Антона за плечи, — Жалеют только слабаков, Тоха. Если утонешь в этом дерьме - ни за что не сможешь выбраться, так и продолжишь быть мальчиком для битья, а ты, поверь мне, ни разу не слабак, и не смей даже усомниться в этом, не то получишь от меня, даю гарантии. — » И теперь, когда произошло подобное, когда Пятифан, хоть и незнакомый Антону, проявил эту ненавистную эмоцию, Петров, мягко говоря, был донельзя шокирован. Больше не хотелось сталкиваться с ним в школе, и испытывать стыд, раз за разом вспоминая выражение его лица. Уставший мозг отказывался работать, и ему лишь хотелось сейчас одного - поспать. Зайдя в дом он завидел Карину, которая сидела в кресле на кухне и что-то сосредоточенно вязала. Антон сжал кулаки почти до побелевших костяшек, вкладывая в них всю свою решимость. Ему хотелось с ней поговорить, потому что оставлять это все без внимания было нельзя. Здоровье ухудшается, и насколько бы сильно ему ни было страшно узнать правду о своём состоянии, он больше не в силах терпеть происходящее. Он думал, что со временем все устаканится, поэтому молчал, но это влияет абсолютно на все: на его настроение, на температуру тела, внезапное опустошение и нежелание делать или хотеть чего-либо. Карина, кажется, увлеклась делом и не заметила его появления. Он двинулся к ней, и тихо выдохнул: — Мам, я хотел с тобой поговорить… Мама устремила на него уставший взгляд, и произнесла упавшим голосом: — Оля заболела, — её лицо выражало беспокойство, она потёрла веки, — давай чуть позже поговорим, мне нужно сейчас к ней подняться, — она замялась, — или это очень важно? Антон на секунду растерялся. Новость о том, что сестра подхватила простуду показалась ему намного важнее своего собственного здоровья, и пошатнуло его внутреннее равновесие. Беспокойство нахлынуло на него с особенной силой, ибо он прекрасно и отчетливо помнил, насколько тяжело переживала Оля болезни. Лицо Карины начало заметно меняться. — А с тобой что? Ты что, заболел? — она вскочила с места, отложив спицы и клубок ниток подальше, прикладывая горячую ладонь ко лбу Антона, и задумчиво произнесла, — Температуры нет, но ты выглядишь не очень хорошо. Антон вымученно улыбнулся. Я сейчас разревусь. Почему-то глаза начало предательски щипать, словно он прямо сейчас, немного выбитый из своего душевного равновесия, разрыдается. Нет, нельзя. Ком поднялся неожиданно и резко, отчего в горле начало болезненно пульсировать. Он сомкнул губы, пытаясь успокоить дребезжащий голос, и произнес тихо: — Нет, мам, — решимость Антона раскололась в один миг, стоило услышать о том, что Оля болеет. Он сморгнул, стараясь удержать подступившие слёзы, — просто всю ночь сидел за домашкой, надо отоспаться, и как новенький буду. День вышел слишком тяжёлым, как и предыдущие, и Антон чувствовал, что что-то внутри него медленно рушится, словно цунами сносит всего его. Антон искусно врал родным, друзьям, близким людям. Изначально он думал и был уверен в том, что просто не хотел никого беспокоить и заставлять переживать, но чуть позже до него снизошло осознание, что им двигало нечто другое, совершенно иное, и по его мнению, эгоистичное. Такое, что объясняло все его странные поступки, и увиливания от вопросов про самочувствие. Он просто боялся услышать ужасающую правду о себе. Его не волновала реакция друзей и близких. Совсем нет. Он думал совершенно о другом, хоть и старался запихнуть эти мысли в свой старый, промозглый чулан, к остальным скелетам. Он боялся того, что вдруг он заявится в больницу, и там ему поставят какой-то пугающий диагноз, и эту болезнь нельзя будет вылечить. Антона пугала неизвестность, раз за разом стараясь выбраться из этой липкой черноты, но она тянула его обратно с зверской силой, заставляя задохнуться в густой мгле. Поэтому Антон и сбегал, увиливал от вопросов, продолжая собственноручно себя закапывать в яму. Только бы не в больницу. — Ох, Антон, — Карина нахмурилась, обхватив руками его щёки, и произнесла тоном, не терпящим возражений, — тогда плотно поешь и поднимайся к себе, тебе надо отдохнуть, — лицо её выражало беспокойство, — больше не сиди допоздна, а то совсем плохо будет. Антон понимал, что Карина переживает, и его ложь точно скоро даст трещину, вываливая страшную истину. Он оттягивал этот момент настолько долго, насколько у него на это хватит сил. Он знал, что ещё немного, и он не выдержит. Точно не выдержит. Антон тут же забыл о себе, и произнес слабо и очень осторожно: — Оле очень плохо? Карина вздохнула, садясь обратно в кресло. — Температура тридцать восемь, не понимаю, как она умудрилась… — она качнула головой, — дома же сидела все время. — Может у открытого окна сидела… — предположил Антон, так как Оля частенько выглядывала из окна, наблюдая за детьми, что шли домой со школы, — К ней можно зайти? — Можно, — махнула она рукой, и произнесла чуть строже, — только недолго, а то тоже подхватишь. Антона, конечно же, мало волновало, заразится ли он. Перед глазами мелькала лишь маленькая Оля, которая надрывно кашляла и не могла встать с постели. Каждый раз, когда сестра болела, Антон чувствовал себя бесполезным, потому что совершенно не знал, чем ей помочь. Лекарства помогали конечно, но лечение проходило как-то тяжело. Оля ненавидела пить микстуры, и совершенно отказывалась от таблеток, ссылаясь на то, что они гадкие на вкус. Сейчас, конечно, она более спокойно относится к лечению, нежели раньше. Ответив Карине лишь тихое «Ага», он поднялся наверх. Отворив дверь в комнату, он завидел Олю, укутанную в одеяло. Заметив брата, она, засуетившись, приняла сидячее положение, поправив свои белокурые волосы, и лучезарно заулыбалась, несмотря на то, что цвет её лица был нездоровый. Антон слабо улыбнулся в ответ, стоя в дверном проеме, словно ожидая какой-то команды. — Можно? — Конечно, можно, — хохотнула Оля, попутно кашлянув, и устраиваясь поудобнее, — заходи. Антон, которому дали разрешение, облегченно выдохнул и смело шагнул в комнату Оли, сев на стоящий стул напротив её кровати. — Как ты? — Антон нервным движением поправил очки за дужки, словно стараясь занять чем-то руки. — Не очень плохо, — изрекла она немного неуверенно, — терпимо. «Терпимо» Это значит, что Оле все-таки достаточно плохо, но она упорно об этом умалчивает. Брат с сестрой в этом очень похожи. Антон поджал губы от этой мысли. — Ты приняла лекарства? — Приняла-приняла, — Оля брезгливо сморщилась, словно от невыносимой боли, её голос местами пропадал, — но ты же знаешь, какие они гадкие, я думала, что меня стошнит! Антон хохотнул, Оля всегда была такой капризной. — Охотно верю! Ты никогда их не любила. — лишь вспомнив то, как она уворачивалась от ложки, наполненной микстурой, Антон заулыбался. Оля вымученно улыбнулась в ответ, лицо её поменялось, и спустя секунду улыбка на её лице растаяла как снег в тёплых ладонях, будто Оле было невероятно сложно поддерживать эту эмоцию. — А ты… — начала она робко, проводя ладонью по своему одеялу, — Как дела в школе? Ты же больше ни с кем не дрался? Антон понимал, к чему она начала этот разговор, и как же сильно ему не хотелось обсуждать это. Давно её волновали ссадины брата. И, кажется, беспокойство её только растёт с каждым днём, судя по тому, что она нашла в себе силы и уверенность заговорить об этом. Обычно она старается не замечать и умалчивать о том, что её беспокоит. А это значит, что возможно, Антон выглядел достаточно плохо. — Не дрался, Оль, — вздохнул он, — я же говорил, что… — Просто упал с лестницы, — со скепсисом изрекла она, закивав, — да… — она немного замялась, а затем нахмурилась и произнесла твёрдо, — но если тебя будут обижать - скажи мне сразу, они все у меня получат! Антон тут же залился смехом, прикрыв рот ладонью, представив, как маленькая Оля, разозлённая и раздражённая даёт отпор такому громиле, как Ромка. Это была до того забавная картина, что Антон просто не смог сдержать свои эмоции. — Разберёшься с ними? — его громкий смех заставил искренне улыбнуться и Олю. — А как же! — гордо воскликнула она, уперев руки в бока и вскинув нос, полностью уверенная в своих силах, — пусть только попробуют тебя обидеть! — Верю, — Антон чувствовал, как настроение его начинает улучшаться, словно сестра была тем самым лекарством от всех невзгод. Он поспешил её заверить, — но Оль, меня никто не трогает, правда. Оля лишь вздохнула, сцепив руки в замок, нервно перебирая пальцы, словно силясь сказать что-то очень важное. — Я надеюсь на это, — произнесла она очень тихо, а затем, в голосе её Антон заслышал какую-то грусть и щемящее сердце, волнение, — Тош… — начала она взволнованно, подняв на него взгляд, — Неужели я все-таки не смогу пойти в школу в марте? Вдруг мне не станет лучше к тому времени и я опять все пропущу… Выражение её лица и блестящие, полные надежды глаза заставили внутри Антона все перевернуться, и конвульсивно затрястись. Внутри Антона начался какой-то ураган беспокойства, стоило ему услышать этот вопрос, понимая, насколько Оле не терпится пойти на учебу, как все нормальные дети её возраста. Оля слишком легко заболевает, и скорее всего, пойдёт она в школу не в начале марта, а где-то в середине, судя по погоде, которая то улучшается, то ухудшается слишком резко. Нет. Антон обещал. И если уж он дал обещание, он это обещание выполнит. — Что ты! — Антон произнёс это так громко, что Оля, не ожидав подобной реакции, вздрогнула, уставившись на брата, — Чего это не пойдёшь? Конечно пойдёшь, поэтому, не упрямься, принимай лекарства и выздоравливай поскорее, — он буквально засуетился, пытаясь придать уверенности Оле, что она ни в коем случае не останется дома, и обещание свое Антон выполнит, — Почитать тебе сказку? Оля расслабилась тут же, словно уверенный тон брата откинул все ненужные сомнения. Несмотря на то, что Петрову придётся ещё и поговорить на эту тему с матерью, и скорее всего разговор выльется в ругань, Антон был к этому готов. Ему показалось, что в глазах Оли скопились слёзы, но она, выдохнув, весело произнесла: — Я уже не маленькая! — а затем озвучила робко, и несколько смущенно, — Ладно… Только если чуть-чуть… Антон хохотнул, встал, взял с полки книгу с твёрдым переплётом, провел рукой по шершавому корешку, и усаживаясь рядом с сестрой поудобнее, открыл её и начал тихо вчитываться в текст. Ему было нисколько не напряжно проявлять внимание сестре. Оля, уложив голову на его плечо, внимательно прислушиваясь к убаюкивающему голосу брата, чувствуя, как слипаются глаза - уснула. Петров, лишь закончив чтение привычными строчками «И жили они долго, и счастливо» почувствовал ровное дыхание Оли, и мягко улыбнувшись, уложил её поудобнее на кровать, накрыв тёплым одеялом и очень тихим шагом вышел из комнаты. Закрыв дверь за собой, его лицо с счастливого и чуть ли не светящегося от радости резко стало равнодушным и уставшим. Словно все эмоции вдруг угасли. Он грубо провёл рукой по своей щеке, сомкнув веки до звёздочек, совершенно забыв о том, что на ней все ещё красовался синяк, и болезненно стиснув зубы, медленно поплёлся в свою комнату. Он лёг на кровать, долгое время смотря в потолок, и ворочаясь в постели, уснул лишь спустя часа четыре. Время было не особо позднее, но Антон чувствовал себя так, словно он не спал целую вечность. Этой ночью ему снова снились кошмары.

***

Утром Антон почувствовал себя разбитым. Намного хуже, чем ранее. Любое случайное касание к своей коже, любое слово, доходящее до его ушей - начинало неимоверно его раздражать. Антон не понимал, почему его настроение значительно ухудшается, буквально без причин. Сначала все нормально и обыденно, нет ни намёка на негативные эмоции, а потом вдруг поднимается нечто неописуемо плохое, с которым справляться практически нет сил. Сидя на кухне, он лишь крепко сцепил руки в замок, поджав губы, словно пытаясь сдержать свой поднявшийся внезапно гнев, явившийся с пустого места. Звук стучащей друг об друга фарфоровой посуды приносил ему вопиющее нетерпение. Хотелось вскочить с места и уйти, или ещё лучше - приложиться об стенку головой. — Ты взял с собой сменку? — поинтересовалась мама, наконец отвлекшись от мытья посуды. Голос её заставил Антона выйти из прострации, — если забудешь, физ-рук точно будет ругаться. Антон шумно выдохнул, перебирая свои пальцы, и произнес очень ровным тоном: — Взял, не волнуйся. Но все, что ему хотелось сказать в этот момент, это: «Я не хочу никуда идти, можно я останусь дома?» Но Антон прекрасно знал, что мама на подобную просьбу разрешения не даст. Подумает, что он просто хочет прогулять уроки. Хотя вряд ли бы это было так, возможно, Карина бы разрешила ему остаться, ведь Антон уже давно не подходил к ней с такой просьбой. И судя по его не самому лучшему самочувствию, она бы точно сжалилась над ним. Но это была лишь одна из причин. Его беспокоило не столько паршивое самочувствие, сколько неизбежная встреча с Ромкой после вчерашней, глупой ссоры. Антон, возможно, не назвал бы это ссорой, а лишь неким недопониманием. Он совершенно не держал на него зла, хотя злиться действительно было за что. Возможно, у Ромы что-то произошло, но все же обида на него после всего осталась ощутимая. Он не был зол, лишь обижен, и вовсе не из-за глупой перепалки, а из-за последнего разговора. Антон сжал кулаки, прикусив губу с силой. Никогда. Он не слабый, не ничтожный и нисколько не хлюпик. Никто не имеет права смотреть на него так. Нет. Это не то. Именно Ромка не может смотреть на него так. Только не он. В школе было ничуть не лучше. Одноклассники почему-то косились на Антона очень явно, и он почувствовал себя единственным человеком, который был не в курсе всего происходящего. Будто все сговорились против него и снова устроили бойкот, как и в прошлый раз, но взгляды их были совершенно иными, не выражающими неприязнь или насмешку, а отнюдь, какой-то неподдельный интерес. Зайдя в класс и направляясь в сторону своей парты, он, подняв взгляд, тотчас оцепенел. Иван, которого должны были хорошенько проучить, совершенно невозмутимо и как обычно сидел на своём месте, и на нем… …Не было ни царапины. Это заставило Антона впасть в недоумение. Лицо его скривилось от праведной ярости. Что это блять, такое?! Антону захотелось взреветь от злости, до того довольная рожа этого подонка, сидящего рядом с таким же ущербным пацаном начала выводить его из себя. Почему он здесь и сидит целехонький? Почему Ромка не разобрался с ним? Разве он не кидался громкими угрозами? Разве Рома не желал отомстить? И много таких же вопросов крутилось в сознании Антона подобно орлу в синем небе. Он стиснул зубы, сжав намертво лямку рюкзака, пытаясь унять нечто дребезжащее внутри и клокочущее, пытающееся вырваться наружу и двинулся медленным шагом в сторону своей парты. Ему это стоило немалых усилий. Он сел на свое место рядом с Володей, повесив рюкзак на спинку стула, зарылся рукой в свои волосы, взлохмачивая, и попытался взбодриться. Володя казался каким-то задумчивым, и таким же рассеянным. Он протяжно зевнул, прикрыв рот ладонью, и немного помявшись, откинувшись на спинку стула, словно только сейчас заметил появление друга, озвучил с каким-то кричащим, в голосе, недовольством, даже можно сказать, уже пассивной агрессией: — Доброе утро. Антон, заслышав этот непривычно враждебный тон сбоку, видно, заметив его не самое лучшее настроение, ответил немного настороженно: — Доброе… Володя вздохнул, распрямившись. — Как вчера доехал? — Нормально… — Антон повернул к нему голову, с подозрением сузив глаза, словно пытаясь разглядеть в друге нечто скрытое от него, — ты чего? — Да нет, ничего, — ответил Володя тихим и холодным голосом, а затем словно невзначай произнёс, расслабленно потянувшись, — Пятифана, кстати, отпустили, оказалось, что это все-таки не он. И тут Антон почувствовал себя так, словно на него было направлено дуло пистолета. Что-то было не так. Он заметно напрягся, сжимая в руках раскрытую книгу, стараясь непринуждённо вчитываться в текст. — Вот как… — голос его дрогнул, но казался невозмутимым, — Ясно. Володя закатил глаза, беззлобно улыбнувшись. — Я уже в курсе, что это ты ему помог, фиговый из тебя, конечно, актер. — Володя победно хохотнул, поймав Антона на лжи с поличным. А Петров почувствовал, как щеки наливаются румянцем от зарождающегося стыда. Всего лишь не хотел поднимать эту тему и попробовал утаить, а его так по-нелепому легко раскрыли. Он просто боялся, что Володя, узнав о подобном разозлится, или ещё хуже - расстроится. Он прикрыл лицо руками, боясь лишний раз взглянуть в сторону друга. Боже, какой стыд. — Откуда? — спросил Антон очень тихо, но будто бы требовательно. Голос его прозвучал грубее, чем следовало бы, отчего Володя взглянул на него как на какого-то незнакомца, произнося осторожно: — Вся школа об этом трещит, — в голосе Володи слышалась улыбка, но еле выдавленная, а затем в нем проскользнула и едва заметная грусть, — а ты, похоже, совсем уже ничего вокруг себя не замечаешь… — Антон наконец повернул к нему голову, и Володя, получив доступ к его лицу, одарил его ощутимым, и довольно болезненным щелбаном, — просыпайся. Петров изумлённо на него уставился, и в груди почему-то затрепетало нечто, похожее на обиду, очень крошечную, но так же неприятную, словно Володя прямо сейчас сидит и осуждает его за такую мелочь, как невнимательность. Да что это такое? Почему Антон теперь столь остро на все реагирует? Это ведь несерьёзно, и Володя не имел в виду ничего плохого, он просто сказал то, что сказал, хоть и в этих словах был какой-то смысл, а именно то, что Антон наконец должен прийти в себя. Должен смотреть на себя. Должен заняться своим здоровьем. Это был жирный намёк. Он должен. Антон потёр саднящий лоб ладонью, потупив взгляд в пол, и проговорил слова так, словно его только что отругали самым жестоким образом: — Я просто… Немного рассеянный… — Я заметил, — хмыкнул Володя со скепсисом и кривой улыбкой, а затем резко сменил тему, словно понимая, насколько атмосфера становится напряжённой и странной, — подумать только, собственный сын… — Ты это о чем? — Петров взглянул на Володьку вопрошающим взглядом. — А, ну да, — вздохнул Володя, — ты же здесь только месяц от силы… — он вытащил свою тетрадь из рюкзака, положил её на парту и разгладил ладонью помятые страницы, — так вот… Иван на самом деле сын Марины Александровны, поэтому он и здесь, безнаказанный и навеселе. Это все объясняет. Иван изначально знал, что останется безнаказанным несмотря на свой плохой поступок. Он знал, что собственная мать, каким бы паршивцем ни было её чадо - простит его и оправдает. Знал, и подставил Рому лишь из своей личной неприязни. Даже Антон в своих самых ужасных воспоминаниях, связанных с Ромой, ни разу не ловил себя на мысли, что хочет ему насолить таким гадким способом. Это так грязно и бесчестно - подставлять другого под удар, что Антон еле удержал бушующее пламя внутри себя, готовое вырваться наружу и сжечь Рысакова дотла. — Вот урод. — буркнул Антон, зарываясь в свои волосы пятерней. — Согласен, — Володя постучал пальцами по деревянной поверхности парты, — даже меня это раздражает, не выношу его. Голос Володи пронёсся эхом в сознании Антона. И вот прямо сейчас. Прямо сейчас Антона настигла волна сильных, сокрушительных эмоций. Это было неописуемо и совершенно неконтролируемо. В горле запульсировало так, словно он прямо сейчас разревётся, нет, словно он сойдёт с ума, точно психанет, если не выплеснет весь этот негатив наружу. Хотя бы на кого-нибудь. — А ты хоть кого-то выносишь? — огрызнулся Антон очень тихо, словно зашипев как змея, и тотчас, спустя секунду впал в какой-то ступор и ужаснулся от сказанного. Он растерянно и заторможенно метнул в сторону друга взгляд, дабы узреть его выражение, и сердце болезненно сжалось от увиденного. Вот ведь дурак. Володя сомкнул губы в тонкую полоску и на секунду его лицо стало таким непривычно суровым и хмурым, что Антон аж опешил. В глазах его ещё плескался малозаметный шок, ведь никогда ещё Антон не вёл себя подобным образом. Относился к Володе с предельной осторожностью и заботой, прямо как с Олей, и тут вдруг наехал на него с пустого места, без какого-либо резона. Ветров рвано выдохнул и проговорил громко и раздраженно, потеряв все терпение: — Да что с тобой такое? Антон вздрогнул от его грубого тона, и словно очнувшись по щелчку, проговорил на одном дыхании: — Ох… Прости, прости Володь, я сегодня какой-то, — он нервным движением прошёлся ладонью по затылку, — я просто… Я не знаю… — его голос дрогнул, и казался надтреснутым, слабым, почти неслышным, — Пойду, подышу воздухом, мне надо остыть. Он встал с насиженного места, наспех натянув куртку, которую забыл отнести в гардеробную, и быстрым шагом рванул в сторону выхода, где-то на периферии слуха слыша за спиной недовольное и несколько обиженное: — Антон, черт тебя дери, Петров! Уроки начнутся через пять минут, а он, влекомый каким-то внутренним голосом, что просил его поскорее уйти, и чувствуя негатив, переполняющий его от макушки до самых пят, лишь бежал по коридору, сталкиваясь со школьниками, что недовольно на него косились, и кричали вслед нечто невнятное, но точно что-то грубое. Антон не запоминал их лица, они словно размывались и превращались в бежевые пятна, и их слова, не несущие в себе какого-то смысла, не доходили до него, словно Петров находился под водой. Он закрыл уши руками, стараясь абстрагироваться от лишнего шума, стараясь исчезнуть, стараясь стать воздухом. Нужно было где-то спрятаться, и наконец вдохнуть холодного воздуха. Где-нибудь, где его не найдут и не поймают. Где-нибудь, где можно побыть наедине с самим собой. И его осенило. В прошлом дверь, ведущая на крышу школы была открыта, так как Ромка где-то раздобыл ключ от неё, и они частенько проводили время там вместе, прогуливая уроки. Антон несколько раз конечно расспрашивал его, откуда у него ключи, но Ромка лишь с довольным выражением отвечал: «да не ссы, не поймают». Антон относился к этим словам со скепсисом и пришёл к выводу, что тот стащил ключи из кабинета директора. И ноги сейчас вели именно туда. Казалось, что школа уменьшается, и воздуха катастрофически становится не хватать. Ему срочно нужно было место, наполненное воспоминаниями о нем. Он чувствовал, как дыхание становится неровным, и как он начинает задыхаться. Ему нужен был хотя бы клочок воздуха, либо он точно заведётся в яростных криках и истерике прямо сейчас. Дверь действительно была не заперта. Но в качестве обманки кто-то повесил навесной замок так, что если особо в него не всматриваться, выглядело так, словно было заперто. На крыше морозный ветер дул совершенно безжалостно и резко, хлестал по щекам. Волосы Петрова превратились в воронье гнездо, куртка была раскрыта нараспашку, и сам он, облокотившись о железные, хлипкие перила, точно державшиеся на Божьем слове, чувствуя леденящий холод, обдающий его со всех сторон, почувствовал то самое, чего он так сильно боялся и избегал. Ему было плевать на себя. Он заканчивался. — Как же осточертело все, — выдохнул Антон. Пар изо рта был столь отчётливым, что он даже засмотрелся на этот белый клубок тёплого воздуха, бесследно и завораживающе испаряющегося перед глазами. Зубы начали стучать спустя лишь пару минут, но Антон совершенно не обращал на это внимания. Он медленно развёл руки по обе стороны от себя, прикрыв веки и позволяя холоду проникать глубже, в легкие. Он готов был принять этот холод. Готов был отдаться ему. Это отрезвляло его распалённую голову хотя бы немного. Пальцы на руках уже окоченели, да и ноги подрагивали нещадно, но именно в этот момент, стоя на крыше школы и смотря на мир стеклянными глазами, ему казалось, словно все проблемы, скопившиеся за это время, становятся такими далекими, такими крошечными и незначительными, что больше не смогут его достать. Антон хотел кричать во все горло всему миру о том, насколько сильно он истощён. Прошёл почти месяц, подумать только. За это короткое время произошло столько всего, что Антон диву давался тому, как вообще выдержал и не загнулся. Сегодня день рождения Оли. Нужно закончить рисунок. Нужно. Он сжал перила покрытые снегом с избыточной силой, до покрасневших пальцев рук. Эмоции накатили столь внезапно, яростно и резко, что Антон уже не замечал, как горячие слёзы большими каплями начали стекать по щекам и падать на землю, оставляя за собой влажные круглые следы. Нужно. Антон готов был прямо сейчас осесть на землю и разрыдаться как самый настоящий ребёнок, но не мог позволить себе подобной роскоши. Потому что надо быть сильным. Ему нужно было, чтобы хотя бы кто-нибудь его схватил и сжал в тёплых объятиях. Я не могу. Он грубым движением руки вытер влажные щёки, шмыгнул носом, простоял ещё пару минут на месте, наблюдая за школьниками, что шли в школу с недовольными лицами, замёрзшие и точно не выспавшиеся. Он наконец, развернувшись, и подняв голову к небу - замер. Он увидел его. Рому, сидящего на надстройке в форме будки, свесив ноги, и наблюдавшего за ним все это время незаметно и безмолвно. Неужели он все видел? Поза его была расслабленной, а выражение каменным, бесстрастным. Тлеющая сигарета была поднесена к обветренным губам, и пальцы, зажимающие её казались Антону на тот момент неимоверно красивыми. Нет, Антон всегда считал Рому красивым. Несмотря на мелкие шрамы на лице и синяки, вечно сбитые в кровь костяшки, делающие его почему-то даже более привлекательным. Всего его. Но эта красота, представшая перед его взором прямо сейчас, казалась неизвестной и очень далекой. Тихой. Шапки на нем почему-то не было, как и кожаной куртки, лишь излюбленная спортивная форма, еле согревающая тело. Рома выглядел уставшим, но как и всегда так, словно ему все было нипочем и он сможет свернуть горы, стоит лишь захотеть. Они встретились глазами, и Антон, завидя его бесстрастное выражение, без толики интереса или хотя бы маломальской ненависти, лишь пуще взбеленился. Словно Ромка смотрел на него свысока и Антон ничего из себя не представляет. Невозможно было понять, что скрывается за этим взглядом. Антон был зол на него как никогда прежде. Нет-нет, не так, словно он хотел его ударить, и совершенно не так, как раньше, по довольно весомым причинам. Эта злость была иной, и чувства иными, совершенно ему незнакомыми. Ему хотелось высказать Пятифану все, что накопилось и терзало его все это время. Боль, причиняемая ранами в душе поутихла, но воспоминания, что до этого скрывались в его пыльном шкафу и неожиданно начали вываливаться из-за недостатка места - просто рвали на части. Каждый его поступок, каждый жест, любая привычка, каждое слово, произнесённое этим низким голосом разъедало сердце. Чем больше он становился похож на него, тем мучительнее становилось Антону. Хотелось сказать, нет, крикнуть, царапая горло, чтобы он вернул его. «Ты - не он» Вернул ему Ромку. Потому что единственный человек, который мог придать Петрову уверенности и сил в данный момент, был никто иной, как именно он. Ведь Ромкины слова всегда были для Антона авторитетными. Вот, что он чувствовал. В этот момент со стороны они казались незнакомцами, что совершенно случайным образом столкнулись в одном месте. Взгляд почему-то никто не отводил, будто они играли в гляделки, подобно детям на спор. И каждый должен был, как и в любой клишированной истории - заговорить, или Пятифан, что было бы довольно предсказуемо - предложить сигарету. Но каждый, вопреки всему этому, словно всем назло - упорно молчал, сверля друг друга глазами. И только гробовая тишина, окутавшая их со всех сторон была единственным свидетелем этой странной, немой сцены. Какой-то сюрреализм. И Петров, собрав свое заведённое, расколотое на тысячи кусочков сердце в одну кучу, лишь с бесстрастным выражением, как если бы хулигана не существовало вовсе, двинулся к выходу, потянувшись к ручке, покрытой изморозью, открыл тяжёлую железную дверь и зашёл обратно в школу, спустившись вниз по лестнице. И в этот раз Антон ушёл первым.

***

Сев рядом с Володей, что отрешенно смотрел куда-то в сторону, и чувствуя себя очень виноватым, Антон заметил, что друг, похоже, забыл свой учебник по английскому, однако просить Петрова поделиться не стал. Он тихо вздохнул, устало потерев веки. Антон должен был держать себя в руках. То, что он чувствует себя паршиво, совершенно не даёт ему права кому-то грубить и портить настроение. Сразу вспомнился тот день, когда Ветров ни разу не колеблясь протянул ему свою футболку на физкультуре. Подумать только, он тогда казался таким робким и осторожным, что Антон никогда бы не подумал, что Володя умеет постоять за себя, что у него есть характер и внутренний стержень. Он довольно вспыльчивый, но в то же время очень мягкий. Воспоминания согревали и заставляли Антона теряться в себе и своих мыслях. Он не знал, как подступиться к другу, что сказать, чтобы тот, лишь заслышав голос Антона не пришёл сейчас в бешенство. Антон тихо выдохнул, искоса глядя на Володю, и, решившись, подвинул свой учебник поближе к нему. Володя, не сразу заметив этот жест, сначала немного растерялся, а затем поднял на Петрова взгляд, выражающий скорее какое-то волнение, какое-то переживание за лучшего друга и благодарность. Он ласково улыбнулся, и Антон почувствовал, как дыра, зиявшая в груди с самого утра - начинает затягиваться. — Позже расскажешь, что тебя гложет, — прошептал Володя, смотря прямо на доску, дабы не попасться за разговорами на уроке, — хватит все в себе держать. Антон знал, что Володя не раз замечал его состояние и терпеливо ждал момента, когда Антон сам решится все рассказать. Петров был искренне благодарен за его ожидание, ведь он уже почти решился оголить хотя бы одну из своих тайн. У Антона от излишеств эмоций задрожали губы. — Хорошо… Только на третьем уроке Ромка заявился в класс тяжёлым шагом, устало потирая шею. Он казался не похожим на себя, донельзя измученным и изнеможённым. Антон сначала не ожидал его увидеть, уверенный в том, что Пятифан прогуляет все сегодняшние уроки на крыше. Он даже не успел задуматься о его внезапном появлении, как Полина с Бяшей тут же вскочили с мест и двинулись к нему, не скрывая своего беспокойства. Петров смог выловить лишь взволнованный голос Полины, что тотчас перешёл в шепот и потонул в громких разговорах воспроизводимых одноклассниками: — Рома, как она? Они тотчас разразились вопросами, но Антон не пытался вслушиваться в суть, и Ромка выглядел так, словно его окружила стая волков, и разговаривать ни с тем, ни с другим ему не хочется. Его хмурое выражение было красноречивее любых слов. Бяша произнёс что-то очень тихо, и по-дружески похлопал его по плечу, выражая какую-то поддержку, и Полина, поджав губы, лишь с грустью глядела на него, с каждым новым Роминым произнесенным словом, словно поникая все больше и больше. Настроение у всех троих упало в самую бездну. Ромка вымученно улыбнулся им, да так неохотно, потёр переносицу и махнул рукой, словно стараясь заверить их в том, что все нормально, и двинулся на свое место, садясь, попутно уложив голову на сложенные руки. Антон даже задумываться не хотел о причине подобных эмоций, он лишь ловко покрутил в руке шариковую ручку, продолжая списывать с доски задание.

***

Со звонком все одноклассники, выжатые как лимон, вскочили с мест и потопали к выходу из класса, словно математика потрепала им все нервы. Начинается урок физкультуры. Володя немного поник, потому что со спортом он совершенно не в ладах, и в основном он любил тянуть время сидя на лавочке, наблюдая за игрой других, но в этот раз просидеть урок в привычном бездействии он не сможет, так как Павел Владимирович сделал ему нагоняй за неактивность на своём уроке. Антон не был готов бегать, прыгать, играть и вообще двигаться. Представив все то, что ждёт его на этом уроке, ему стало дурно. Ему казалось, что если он сделает хотя бы одно резкое движение - его тело раскрошится на тысячи мельчайших частиц. Ромка вышел из класса одним из последних, и Антону, наблюдавшему за ним, показалось, что его выражение на секунду с полностью равнодушного превратилось в такое вымученное и несчастное, что ему от увиденного невольно стало плохо. Просто мурашки по телу. Антон тряхнул головой, убеждая себя в том, что ему увиденное просто показалось, ведь не может Пятифан строить такое выражение. Это невозможно, Ромка буквально непробиваем, точно толстая стена. Петров остался в классе совершенно один, и тяжко вздохнув, спустя пару минут наконец, найдя силы заставить себя встать, прошествовал на выход. Идя по длинному коридору он завидел Катю, которая несла довольно увесистые коробки, и судя по тому, что она шла очень медленно, пытаясь разглядеть, что находится перед ней, но коробки закрывали ей обзор - это было опасно. Все произошло неожиданно, и все чувства Антона вмиг обострились. Катя неожиданно споткнулась, и ойкнув, полетела вперёд, напуганно вскрикнув, прямо на Антона. Петров, со своей молниеносной реакцией, не осознав сразу, что происходит, поймал её, удерживая за плечи. Катя точно испугалась за себя и рвано выдохнула, словно в облегчении, запоздало осознавая, чем могло кончится её падение. Возможно, в коробках лежало и что-то острое, судя по звукам чего-то металлического внутри. — Осторожнее, — голос Антона был как северный ледник - холодный и незнакомый. Он, не церемонясь, помог ей распрямиться, забрал из её рук коробки и убедился в том, что они действительно тяжелые. Как она вообще умудрилась их поднять? Катя, кажется, судя по её удивленному выражению, не ожидала увидеть перед собой именно Антона, — и чего ты тащишь всю эту тяжесть одна? — Петров звучал очень осуждающе. Смирнова почему-то нахмурилась, словно её только что беспричинно отчитали, ощетинившись и готовившись оголить свои шипы. — Некому помочь было, — отрезала Катя недовольно, скрестив руки на груди, словно закрываясь и готовясь защищаться, — отдай, я и сама могу, — она было потянулась за коробками, дабы забрать их из чужих рук, но Антон не позволил ей этого сделать, поднимая коробки выше над собой, чтобы та не дотянулась. «Я и сама могу» - буквально минуту назад чуть не грохнулась на пол, но ведёт себя так, словно подобного конфуза никогда и не было. Петров, словно впитав зародившийся негатив между ними, произнёс тоном назидательным: — Так попросила бы кого-нибудь и все тут, помогли бы, — он вздохнул как-то тяжело, и изрёк: — Просто твоя гордость тебе этого сделать не позволяет, Смирнова. Почему-то даже такой разговор с грубой и язвительной Катериной казался для Антона спасением. Он готов был оттянуть время, лишь бы не являться на урок, лишь бы не сталкиваться с грозным Ромкой, что выглядел и вёл себя сегодня совершенно странно и непривычно. Антон тряхнул головой, словно стараясь вытрясти мысли наружу. Его голова буквально была заполонена одним только Пятифаном. — Прислушаюсь к твоему очень дельному совету, а то сама не догадалась, голова дырявая, — парировала Катя, улыбаясь своей зловредной улыбкой, и добавила тише,— и у меня был человек, который обычно помогал, я не всегда тащу все одна, но сейчас совсем не хочется его дёргать. Антон задержал на ней долгий, задумчивый взгляд и беззлобно хохотнул. Подумать только, совсем недавно Смирнова казалась такой хрупкой и запуганной Денисом, такой благодарной Антону за помощь и такой… Живой, что Петров, который уже был знаком с этой её стороной, почему-то не видел в ней больше ту невыносимую девушку, из-за которой лицо его морщилось каждый раз, стоило ей явиться перед его глазами. Словно он на тот короткий промежуток времени узрел настоящую её, без капли фальши. — Ты можешь не язвить хотя бы иногда? — Антон старался удержать выступающую на лице довольную улыбку. — Я не… — начала было Катя, готовая разразиться гневной тирадой, как Антон тотчас её перебил. Голос его стал таким елейным, таким мягким, что Смирнова несколько опешила с непривычки. — А ведь в прошлый раз была такой… — Протянул Антон с довольным выражением и выдохнул, — Хорошей. — А ну замолчи, — ужаснулась Катя, и озираясь по сторонам, продолжила чуть тише, словно произносила какую-то ужасающую тайну, — забудь тот день как страшный сон! — прошипела она, чуть склонившись. Внутри Антона всколыхнул какой-то азарт, задор, какое-то желание продолжить эту игру. — Ну уж нет, — обрубил Петров, безжалостно продолжая, — именно тогда ты и выглядела, как самый настоящий человек! — он демонстративно покрутился на месте, как актёр в театре, излишне эмоционально произнося словно зрителям, сидящим на воображаемых трибунах, — Вечность помнить буду, и чтобы не забыть, запишу тот день в свой ежедневник. — Петров, — щеки Кати налились румянцем, то ли от стыда, то ли от зарождающейся злости. Она сжала кулаки, задрав подбородок вверх, словно намереваясь прямо сейчас дать Петрову хорошей оплеухи, и озвучила громко, — хватит кривляться, ты совсем уже, что ли, распоясался! Губы Антона вытянулись в широкой улыбке, что было уже невозможно контролировать. Он прыснул в кулак. — Так я все-таки не ослышался тогда? — Чего? — недоуменно спросила она, явно не понимая, о чем идёт речь, но уже готовясь нападать с минуты на минуту. Похоже, она была твёрдо уверена в том, что Антон хочет поиздеваться над ней, хотя это было совершенно не так. Петров хотел скорее сломать эту стену между ними. Попытаться узнать её. Они никогда не были близки, ни в прошлом, ни сейчас, и возможно, ещё не поздно это изменить. И Антон спросил то, что его действительно интересовало. — Теперь я не «этот»? Антон запомнил и высек у себя в памяти тот момент, когда Катя наконец обратилась к нему по фамилии. Это значило, что Катя, несмотря на её напускную ненависть к Петрову, именно напускную, показала, что Антон, который, по сути не сделал ей ничего плохого, ничуть не вызывает в ней неприязни. Возможно она и бесится с него, буквально без причин, но ей от него ни холодно, ни жарко. Это была всего-лишь хорошо выточенная маска. И лишь «этот» воздвигал между ними толстую стену, что Катя самолично разрушила, обратившись к Антону по фамилии. Катя уставилась на него как на сумасшедшего, и замолкла на пару секунд, словно потеряв дар речи. — Петров, ты мне надоел… — казалось, что Смирнова уже совершенно не злится, будто ей было нечего сказать. Она ощущала, возможно, не столько злость, сколько смущение. Глаза её хаотично блестели, и выражение её было несколько растерянное. Румяные щеки лишь пуще заалели, смотря на Петрова, что уже просек и узнал её реальный характер, настоящую её, и теперь разубедить его в этом стало действительно невозможно. — Так тебе все-таки помочь отнести коробки? — предложил Антон совершенно невозмутимо, силясь унять смешинку, что хотела вырваться на свободу. Все казалось таким невозможным и забавным - общаться с Катей вот так, непринуждённо, без ссор и споров, что он еле смог сдержать свой порыв и не захохотать в голос. Катя захлопала глазами, и произнесла своим излюбленным тоном: — Ну помоги, раз так хочется. Антон все же хохотнул, прикрыл рот ладонью, и нарочито серьёзным тоном изрёк: — Кать, есть такое прекрасное слово, как «спасибо», если что. Смирнова зашагала вперёд. — Вот ещё, — буркнула она, в её голосе слышалось ехидство, — обойдёшься. Они шли по коридору вместе, и атмосфера между ними стала словно бы легче? Проще? Как порхающие по ветру семена одуванчика. Антон больше не чувствовал себя осуждённым и ненавистным без причины, но немного неловко, все же, было. — И кто же обычно вызывался помогать такой колючке, как ты, если не секрет? — безжалостно иронизировал Антон, понимая, что подобное уж точно Катя не воспримет остро, — Хочу пожать ему руку. Катя замолкла на несколько секунд, и задумчиво произнесла: — А тебе какое дело? — фыркнула она. — Никакого, — Антон звучал совершенно равнодушно, — чистый интерес. Ему просто хотелось занять чем-то время. И он готов был зацепиться за любую, самую нелепую и маловажную тему для разговора, лишь бы не возникло между ними неловкости. — Ну… — протянула она, точно готовясь сказать нечто в своём стиле, — раз тебе так интересно, попробуй угадать. — А просто ответить, видимо, не по твоим правилам. — Антон беззлобно хмыкнул, он и так не ожидал от неё прямого ответа, ибо это тогда была бы не Катя, и вздохнув, начал гадать, вот только без особого энтузиазма. Так, для справки, произнося рандомные имена, которые в первую очередь пришли ему в голову, — Ладно, возможно Бяша? Иван? Катя внезапно захохотала. Её смех в этот момент прозвучал так непривычно и незнакомо, по-настоящему искренне, словно звон колокольчиков, что Антон даже несколько удивился, боясь прервать её, терпеливо ожидая момента, когда она закончит. Катя казалась бомбой замедленного действия, скажешь что-то колкое - взорвется. Но если попытаться подступиться с другого угла, возможно, из неё бы получился отличный собеседник для Антона. Хоть это и невероятно сложно, словно идти по бесконечной лестнице, наполненной ловушками. — Петров, — Катя перевела дыхание, смахивая пальцем воображаемую слезу, — Бяша ещё может быть, но Иван… — она скривилась в отвращении и выплюнула, — тот еще болван, как тебе вообще такое в голову пришло? Губы Антона изогнулись в довольной улыбке от мысли, что их с Катей мнение совпадает хотя бы в таких вещах. — Мои предположения закончились, я сдаюсь, — он пожал плечами. Совершенно не старался, но хотя бы сделал вид, словно его действительно это интересует. — Быстро же ты сдался! — Смирнова звучала так, словно она победитель, выигравший золотую медаль, — так уж и быть, Петров, сжалюсь над тобой и отвечу на твой вопрос, — Антон беззлобно закатил глаза. Вот воображала. Она прошла ещё пару шагов, спрятав руки за спину, и произнесла чуть тише, словно совершенно не желала делиться этой информацией с Антоном: — Рома помогал. У Антона от звучания знакомого имени все сжалось. Он понимал, что разговор уходит совершенно не в то русло, и что ему будет тяжело продолжать эту тему. Он сразу становился уязвимым. Но как на зло, как только тема доходила до Пятифана, он прислушивался внимательнее, и не мог подавить свой интерес. Настроение Кати заметно поменялось, и проговорила скорее для себя, нежели для Петрова: — А сейчас он выглядит как-то не очень, — она качнула головой, — не хочется его трогать. Петров потупил взгляд на коробки, разглядывая потертый картон и местами неровно обклеенный скотч, словно стараясь выпасть, потому что ему явно не хотелось заговаривать о Пятифане. Даже проскользнувшее имя в разговоре воспринималось им как-то тяжело. Он тихо спросил, чтобы не показаться грубым, проигнорировав реплику Катерины: — Почему? — Откуда я знаю? — внезапно ощетинилась она, точно взбесившись из-за того, что ей ничего неизвестно, — Возможно, случилось чего… Случилось чего… Ком в горле увеличивался в размерах и колкость вновь начала вырываться из Антона непроизвольно, хотя это были именно его истинные мысли: — Будто у него может что-то случиться, — буркнул Петров обиженно, и жёстче, чем следовало бы, — обычно он бывает именно тем, из-за кого все и идёт наперекосяк. Яд так и лился из него водопадом, будь здоров. Он сжал коробки в руках, стараясь впиться отросшими ногтями в картон, оставляя вмятины, словно пытаясь впитать в него все свое раздражение, досаду, и обиду. Антон почему-то не хотел принимать тот факт, что у непобедимого Ромы могло произойти нечто, которое выбило его из колеи. По мнению Антона, Ромка чуть ли не состоял из металла. Он сомкнул губы в тонкую полоску, и идя вперёд медленным шагом, вдруг врезался в спину Смирновой, которая внезапно замерла на месте. Он испуганно от неё отступил, боясь, что она потеряет равновесие и упадёт на пол. Чуть не сбил её! — Катя, — возмущенно выдохнул Антон, удержав в руках коробки, — какого черта ты встала как вкопанная… — Ты не прав. — Катин голос словно стал стальным и холодным, она развернулась к нему всем корпусом, — Мы все люди, как и Рома, и у каждого могут быть проблемы, не выражайся о нем так грубо. Антон буквально оцепенел, а язык словно к небу прижало. Он готов был задохнуться от возмущения. Почему она его защищает? Разве они близки? Разве она не знакома с тем, какой Рома жестокий? — Ты считаешь, что я сказал неправду? — Антон чувствовал, как верхняя губа его начинает подрагивать, на лицо так и просился злобный оскал, — Я не думаю, что выразился грубо. Атмосфера внезапно стала очень тяжелой. — Петров, — твёрдо начала она, во взгляде её проскользнуло предупреждение, — тогда не в моем присутствии о нем так отзывайся, я этого не потерплю, — Смирнова упёрла руки в бока, нахмурившись, а затем произнесла несколько мягко, словно говорила о ком-то очень близком, — Рома сделал для меня достаточно много, поэтому я не позволю тебе втаптывать его в грязь. Её взгляд был полон решимости хорошенько отчитать Петрова, словно задели прямо сейчас лично её. Под напором светло-зелёных глаз Антону внезапно захотелось уменьшиться в размерах и исчезнуть. Он не понимал, почему Катя так рьяно защищает Рому, но видимо, они были достаточно близки, судя по тому, что такая колючая и невыносимая Смирнова реагирует на слова Антона бурно. Будто брата своего защищает. Петров вдруг почувствовал маленький укол стыда, словно поливал прямо сейчас грязью чужого родственника. Он не должен был как обиженный ребёнок обсуждать Рому, как какой-то сплетник, говоря о том, какой он плохой и вообще самый худший из худших. Разве парни так делают? Они решают все между собой, а не обсуждают подобные вещи с девчонками, выставляя друг друга не в лучшем свете. Он почувствовал себя таким виноватым за свои негативные мысли и резко кинутые, грубые слова по отношению к Пятифану. Из-за чернильной тьмы, что плескалась волнами в сознании он совершенно перестал мыслить здраво. Антон пытался всплыть, пытался протянуть руку, вынырнуть, но эта токсичность отравляла организм, убивала, и он безжалостно уходил на дно, отчаянно наблюдая за тем, как спасительный свет наверху становится все дальше, а тьма - ближе. Петров совсем забыл о хороших качествах Пятифана и совершенных поступках. О его словах, которые он вдалбливал Антону. Как он не раз выручал его. И о том, как он оправдывался перед ним в мороз. И сейчас он стоит и поливает Ромку грязью, не потому что он сделал что-то не так Антону, совсем нет, а просто потому что Антону сейчас было больно. И в его боли виноват, как он считает, только Пятифан. Но это лишь его заморочки, с которыми придётся справляться самому. Только между ним и Смирновой начал зарождаться какой-никакой мир, и он вдруг по своей глупости чуть все не испортил, вступив с ней в конфликт. Ему больше не хотелось спорить с ней, грубить и язвить. Хотелось поладить с этой колючей особой. В классе и так ни с кем, кроме Володи, не контактирует, да и вряд ли Смирнова легко и непринуждённо будет болтать с ним на переменах. Потому что ей очень важна репутация, а Антон в классе самый настоящий изгой. Он никогда не видел её такой серьёзной и собранной, без своего излюбленного поведения, подобно снежной королеве. Катя буквально чеканила каждое слово, всем своим существом намекая на то, что подобное она терпеть уж точно не намерена, показывая, что Рома для неё не просто какой-то одноклассник. Возможно, он её очень хороший друг и товарищ, раз уж помогал таскать тяжести, и, насколько он помнил, по рассказу Володи, Ромка спас её от маньяка в маске. То есть, спас ей жизнь. Естественно после такого подвига просто невозможно не сблизиться и не поблагодарить Рому за свое спасение. Катя защищала своего спасителя, героя, близкого друга. И теперь её реакция была Антону кристально ясна. Он сглотнул и произнёс хрипло: — Извини, — впервые в жизни он попросил у неё прощения, и ему это стоило немалых усилий, Антон мог гордиться собой, ведь даже такие маленькие шаги меняли его в лучшую сторону, — я не хотел тебя задеть… Он действительно не хотел. Он многого не хотел сегодня. Но его просто выносит так и вылить на кого-то всю скопившуюся дрянь. Почему-то все просто валилось из рук. Рушилось, как карточный домик, долго строившийся, но очень хрупкий. Антон почему-то хотел плеваться ядом в сторону каждого, и объяснить свое поведение никак не мог. Ему не было оправданий. Но прекрасно знал, что все это неправильно и спешно сглаживал углы. Надо было срочно что-то делать с его состоянием. Катя, судя по её реакции, ожидала чего угодно, но точно не извинений, поэтому несколько удивилась, а затем, словно очнувшись, беззлобно фыркнула, закатив глаза. — Забудь, — она откинула свою густую косу назад, — На дураков не обижаюсь, Петров. — Антон хмыкнул на это, не поднимая на неё глаз, и она улыбнулась в ответ, но как-то очень, очень слабо.

***

Физкультура не щадила совершенно никого. В этот раз все играли в футбол, а Антон, зная, сколько физических сил нужно прилагать для этой игры, сидел на лавочке и наблюдал за потугами Володи с самым искренним сочувствием. Володя был очень плох в футболе. Ребята, понимая, что он вряд ли сможет отбить у соперника мяч из-за своего страха и нерешительности, в который раз убегая в противоположную сторону от соперника, поставили его в ворота, но и там Володька умудрялся лажать. Антон должен был разделить с ним любую неудачу, но Боже мой, с его лица совершенно не сходила улыбка, потому что Володя выглядел очень забавным, милым, и в то же время очень крутым, когда с хмурым выражением стоял и испепелял футбольный мяч, как самый настоящий футболист, знающий свое дело. Ромка же не участвовал. Он отпросился с физкультуры в самом начале урока у Павла Владимировича. Для преподавателя это стало шокирующей новостью, судя по его бровям, что резко поползли наверх, и для Антона, видимо, тоже, потому что Рома ни разу не отпрашивался с этого урока. Никогда. Мог сбежать с любого, но не с физкультуры. Петров молчаливо наблюдал за тем, как Ромка, по-дружески хлопнув Бяшу по плечу и сказав что-то на прощание, даже не оглядываясь, ретировался из спортзала, словно у него не было сил находиться в помещении. Остальные уроки прошли словно в тумане, Ромка отсутствовал, и Антон вынес вердикт, что он точно уже сегодня не появится. Петров чувствовал, как серость охватывает его как никогда прежде, беспощадно. Терпение кончалось, а домой хотелось неимоверно. Но уроки, несмотря на все перипетии просидел до конца. Словно Петров выполнил непосильную для себя задачу, и мог наконец со спокойной душой пойти домой. Володька, кажется, приболел, у него вдруг поднялась температура, поэтому отпросился с пятого урока и, с улыбкой на лице попрощавшись с Антоном, ушёл. Выглядел он с самого утра и правда неважно. «Позже расскажешь о том, что тебя гложет. Хватит все в себе держать» Антон вымученно улыбнулся. Мысли о друге согревали сердце. «Обязательно расскажу» Антон спустился вниз по лестнице, забрал свою куртку с гардеробной, попрощавшись с вахтёршей и уже начал одеваться, готовясь выйти наружу и позволить морозному воздуху ударить себя по щекам без всяких сопротивлений. — Домой идёшь? — слабый голос, прозвучавший за спиной заставил Антона вздрогнуть и обернуться. Это снова Катя. Выглядела она довольно напряжённой. Антон вздохнул, взглянув на неё как-то холодно, уставший и раздражённый, мысленно завыв от досады. Ну пожалуйста, можно я теперь просто пойду домой? — Иду, — ответил Антон коротко, наблюдая за меняющимся выражением Катерины, что явно хотела что-то сказать, но в силу своего характера - не могла решиться, — а ты чего не идёшь? Катя замялась, поджав губы, словно ответить на подобный вопрос ей было трудно. Она перевела взгляд на настенные часы, висящие над выходом из школы, а затем сместила свой вектор внимания снова на Антона. Она стояла уже одетая в тёплое пальто и шапку, готовая с минуты на минуту пойти домой. Петров вопрошающе глядел на неё, выгнув домиком бровь, терпеливо ожидая ответа на свой вопрос, но понаблюдав за ней пару недолгих секунд, он заметил одну деталь. Взгляд её был обращен не прямо на Антона, а на то, что находилось за ним. Он проследил за её взглядом, обращенным в окно, и узрел за стеклом компанию парней из одиннадцатого «А» класса. И все встало на свои места, словно фигуры на шахматной доске перед началом игры. Петров догадывался, по какой причине ей не хочется выходить, но среди этих отбросов не было видно её личного триггера, Дениса, но Катя, судя по всему, хоть этого точно и не признает, боялась проходить мимо этих ребят. И Петров прекрасно её понимал. Антон засунул ледяные руки в карманы своей куртки и сжал внутреннюю шуршащую ткань. — Боишься? — в этом вопросе не было ни капли издевки или насмешки, Антон спросил со всей серьёзностью. Катя, заслышав его голос, вспыхнула тут же, устремив на него колкий взгляд, словно оскорбленная воскликнув громко: — Что ты такое говоришь? — она топнула ногой, выражая своё недовольство, — Вот ещё! Опять она строит из себя невесть что. Антон шумно выдохнул, ясно понимая, что если она будет долго препираться и все отрицать, он из этой школы сегодня точно не выйдет. Будет слишком расточительно тратить время на бесполезный и долгий спор. Надо было не напрямую, но подтолкнуть её, и остаться незамеченным на своей маленькой манипуляции. — Ну что ж, ладно, — Петров поднял руки в примирительном жесте, натянул на голову свою тёплую шапку, и произнёс крайне безразличным тоном, — тогда я пошёл. До завтра, Катя. Он было потянулся за ручкой, чтобы открыть дверь, как словно по сигналу зазвучал голос Кати чуть ли не на грани паники: — Стой! — Она тотчас изумилась своему действию, и прокашлявшись, продолжила невозмутимо, — Ладно, — она отвела взгляд, точно стыдясь собственных слов, и произнесла практически шепотом, — мне просто немного стремно проходить мимо них… Это вовсе не значит, что я боюсь. Антон взглянул на неё взглядом ясным. Катя, кажется, была все-таки в числе тех, кто не любил признавать собственный страх перед кем-либо. Ей хотелось казаться сильной и бесстрашной. Но увы, каждый чего-то боится, и в этом нет ничего постыдного. И Петров уж точно не собирался потешаться над ней. — Тогда пошли вместе. — Антон произносил вкрадчиво и мягко, словно стараясь Кате придать уверенности, — Они тебя не тронут, даю слово. Катя замялась, словно обдумывая данное предложение, метавшись с одного вопроса на другой, и Антон, точно понимая по какой причине она подвержена сомнению, почувствовал щемящую злость. Зубы заскрежетали от явившейся в голову мысли, словно пуля, полетевшая в висок. — Или тебе не хочется, чтобы нас кто-то увидел вместе? — Голос Антона был на грани шепота, с толикой какой-то кричащей обиды, впитавший яд, точно заставивший Катю воззриться на него вопрошающим взглядом. Смирнова сузила глаза, смотря прямо в серые глаза напротив, пытаясь найти какие-то ответы, интересующие её, и точно сдалась. — Ну хорошо, — она поежилась, попутно натягивая на руки свои розовые варежки, — доверюсь тебе, Петров. Закончив диалог на мирной ноте, они вышли из школы, держась рядом друг с другом, и осторожно спускаясь по скользкой лестнице, почти дошли до железных ворот. Антон уже почти осязал на себе тёплое одеяло и мягкую, скрипучую кровать под собой, и предвкушал момент, как вручит сестре её подарок, как вдруг зазвучал гнусавый, омерзительный голос сбоку: — Не зря Пятифан такой отбитый, отца-то нет, — рассказчик громко загоготал, произнося эти слова так увеселительно, что по коже Антона словно ордой прошлись железными шипами, — а ещё мне птичка нашептала, — продолжил Иван почти шепотом, добавляя интриги в данный разговор, — что его мамаша в больничке лежит уже как два месяца, проблемы у неё короче с головой, — он покрутил пальцем у виска, — что мать, что сын - одинаково ебанутые. Петров буквально оцепенел на месте. Прирос к земле. Он затаил дыхание. — Разве отца у него не было? — зазвучал другой мужской голос, совершенно незнакомый Антону. — Вот и я не пойму, что он несёт, — захохотал ещё один, — вроде бы был. — Был, да всплыл, — гаркнул Иван, — сдох он на войне, застрелили его, — он изобразил рукой пистолет, — и видимо не зря. — затем произнёс слишком жестокое: — Люди, подобные Пятифану - не заслуживают жить. Вот бы и его пристрелили так же, как папашу, мир бы чище стал, одним ублюдком меньше. У Антона словно весь мир ушёл из-под ног. Голова раскатисто загудела, внутренности распалились и сердцебиение гулко застучало в ушах. Его захлестнула такая безумная, невообразимая, неестественная ему ярость, которую он никогда в жизни не ощущал ни при каких обстоятельствах, даже в те моменты, когда Рома издевался над ним. Эта ярость была непередаваемой, словно Антон прямо сейчас сметёт все с лица земли, но начнёт именно с обнаглевшего Ивана. Он сжал зубы со всей мочи, резко повернув голову в сторону Рысакова, а глаза словно налились кровью в тот момент, как только он завидел его, полностью удовлетворённого сказанными, едкими словами. Что он несёт? Антон шумно сглотнул. Что он блять, несёт?! — Повтори, — слова вылетели непроизвольно, словно нечто иное завладело Петровым. Словно Антон больше не имел контроля над собой. Голос его прозвучал очень тихо, с хрипотцой, в очень знакомой ему манере. Так обычно разговаривал с ним Ромка в минуты безграничной злости, перед тем, как налететь и избить, но Антон почувствовал нечто намного сильнее той ярости, которую ощущал Пятифан, на грани неадекватности, — повтори то, что ты сказал сейчас. Катя, точно заметив то, как резко переменился в лице Антон, осторожно дотронулась до его запястья, смотря с какой-то мольбой, говорившей о том, что это того не стоит. Но Антон даже не взглянул на неё, все тело его напряглось и становилось чуть ли не каменным, словно статуя. Иван, отвлекшись от своей гадкой беседы, перевёл вектор внимания на Антона и сразу же изменился в лице. Он злобно усмехнулся и на скулах Антона от этого выражения явились желваки. — А те че бля, педик, тоже интересно послушать? — его речь была отвратна. — Пацаны, — он демонстративно указал пальцем на Антона, хохоча и обращаясь к своим товарищам, — его Пятифан ведь тоже пизд… И в этот самый момент Антон подался вперёд и в морду Ивана врезался его твердый, каменный кулак, словно все это время ждал какого-то сигнала, сирены, звона, гонга, слова, хотя бы чего-нибудь, и теперь, получив разрешение, окончательно сорвался. Катя вскрикнула, точно испугавшись и прикрыла рот ладонями, отходя подальше для её же безопасности. Иван подобной атаки не выдержал и тотчас повалился в снег пятой точкой, шокированный и растерявшись на секунду произошедшему, а затем, на лице его явилось запоздалое осознание, оно мигом зарделось от поднявшегося гнева и он, попытавшись встать, яростно заорал: — Ты че, сука, творишь!? Петров тотчас налетел на него, словно один его голос, одно только существование Рысакова выводило его из себя и отключало разум. Иван даже прийти в себя не успел, как он вновь оказался в снегу и в него полетели новые удары, ничуть не слабее предыдущего. Антон точно как осатаневший сорвался с цепи. До этого в драках он контролировал каждый удар, видел, куда бьет и с какой силой, просчитывая степень нанесённых повреждений и в случае необходимости останавливал себя, но в этот раз он был просто неуправляем. Свирепо. — Рот свой помой с мылом, — взревел Антон, плюясь ядом, и пытаясь вдохнуть хотя бы клочок воздуха, дабы перевести дыхание, — прежде чем говно выливать направо и налево, выродок! — Да ты пришибленный на голову! — ужаснулся Иван, пятясь назад в испуге, боясь отхватить по новой. Он неуклюже увернулся от следующего удара, ойкнув, а затем, вновь оказавшись в цепкой хватке Петрова, выдохнул, и позорно вскрикнув, заорал своим визгливым голосом, — Уберите его! Но никто из его товарищей не ринулся ему на помощь. Те лишь наблюдали, озираясь по сторонам, словно шакалы, точно боясь отхватить от озверевшего Петрова порцию лютой ненависти. Херовые же у него друзья. — Ну уж нет, — процедил Антон сквозь зубы, глаза его искрили красным, — ты за словами следить научиться должен, и я преподам тебе урок! — Иван снова попытался отстраниться, но Антон резко потянул его на себя, намертво держась за воротник его куртки, — Ну чего ты так пятишься-то, испугался? — взгляд его был как у умалишенного, он чеканил каждое слово, выдыхая уроду прямо в лицо клубки пара, чувствуя, как дёргаются уголки губ в нервном тике, — Когда деньги тырил - страшно не было. Вот и сейчас не надо бояться, мне не жалко, отхватишь по полной программе! Слова лились рекой, словно прямо сейчас Антон наконец выпустил все то, что сдерживал в себе целый день. Испуганный взгляд Ивана так и кричал: — Помогите! — силясь подавить слёзы, — Петров спятил! Блять, пусти ты уже! — затрепыхался он. Где-то на периферии слуха Петров слышал и то, как громко вопила Смирнова, и общалась ещё с кем-то, стоящим рядом с ней, не раз произнося какие-то слова то ли недовольства, то ли испуга, и точно рассказывая произошедшее. — Бяша! — воскликнула Катя так громко, насколько она могла, спустя пару минут, надрывая голос, — Бяша, разними уже их! Он же сейчас его убьёт совсем! Бяша словно завис, безмолвно наблюдая за дракой. На его лице плескалась самая настоящая растерянность, и какой-то страх, смешанный с паникой, что было совсем не в его характере. — Блять… — послышался его обомлевший голос за спиной, а затем, словно очнувшись, и осознавая, какой оборот принимает происходящее, произнёс вкрадчиво, и быстро, — Тоха, Тоха-на! — чужие руки обвили талию Антона, сжав в кольце, пытаясь оттащить от уже выдохшегося Рысакова. Бяшин голос раскатисто пронёсся в ушах, встряхивая, заставляя Антона спуститься на твёрдую землю: — Тоха блять, ты же добьёшь его, хватит! Петров вздрогнул, и, судя по всему, наконец, хоть и не до конца, пришёл в себя, вернув себе немного здравомыслия, прекратив сопротивляться напору одноклассника. Он смиренно опустил покрасневшие и окоченевшие от мороза кулаки, до этого яростно колотящие чужое тело. Голова просто взрывалась от боли, а кровь, кипевшая до этого, остыла тут же, словно Антона окунули в прорубь. Силы иссякли. — Я все матери расскажу, и тебе худо будет, чмошник! — Иван тотчас вскочил, сжав губы с силой, взбешённый и обиженный, озлобленно, и в то же время боязливо смотря на Антона, дрожащими ногами отступая назад, пока на него снова не налетели, отряхиваясь от снега. Антон чуть ли не с цепи сорвался, стоило вновь расслышать этот визгливый голос. Опять собрался прятаться за маминой юбкой, посмешище! — Ой расскажи! — рявкнул Петров яростно, вновь дёрнувшись в его сторону, пытаясь рвануться из Бяшиной хватки, и это у него выходило неплохо, бурят даже запыхался его удерживать, отчего Иван тотчас вздрогнул и, шарахнувшись подальше от Антона, уже наблюдал издалека, как трус последний, — Вот только вряд ли теперь твоей мамочке поверят после твоего пиздежа, когда ты её, сынуля конченый, подставил! Иван вспыхнул, и протараторил на одном дыхании, до зардевших щёк от недостатка воздуха: — Ты же блять, потом поплатишься за все, мразь! За все сделанное и сказанное тебе переломают все кости! — от его возгласа уши закладывало, а изо рта от переизбытка эмоций у него потекла слюна, и он тут же грубым движением вытер её рукавом, злостно выплёвывая последнее, — Я это так не оставлю, так и знай, чмошник! Антон совершенно не воспринимал его угрозы, ему хотелось снова навалиться на него и избить до помутнения рассудка, чтобы все его лицо распухло и адски саднило. Омерзительный. — Буду ждать с нетерпением! — рявкнул Антон напоследок, наблюдая за тем, как Иван, схватив свой рюкзак, трусливо сбегает, бормоча какие-то слова о мести себе под нос. Лишь завидев, что Иван уже на достаточно большом расстоянии, Антон заметно расслабил свое напряжённое тело. Он потупил взгляд вниз, и громко выдохнул, пытаясь унять дрожь в теле. В горле стало сухо. Голова закружилась резко, и начало клонить в сон. — Можешь уже отпустить меня, Бяш, — Антон еле выговорил эти слова шепотом, с каким-то отторжением, и, спустя пару секунд, когда не последовал ответ от бурята, грубым движением рванулся из хватки одноклассника, агрессивно поправляя куртку и съехавший с плеч рюкзак. Бяша нахмурился, покосившись на рядом стоящую Катю как-то по-заговорщицки. Они оба глядели на Петрова как-то странно, с некой настороженностью. Недоверчиво. Антон вдруг захохотал, как умалишённый. — Херню нёс какую-то, выродок, я даже почти поверил в его россказни, — он выдохнул и шумно вдохнул, переводя дыхание, — ну придурок же последний. — тремор не проходил, и самому Антону вдруг неимоверно захотелось нанести увечия и себе. Руки превратились в два белых пятна, напоминающие извивающихся опарышей, а в глазах двоилось. Он не знал, почему, но ему срочно нужно было выпустить пар. Ему нужно было сломать что-нибудь, разрушить что угодно, или схлестнуться с кем-то в поединке. Ему было мало. Бяша почему-то подозрительно затих и заметно побледнел, хмуро и отрешенно оглядывая снег под ногами, поджав губы. Воздух потяжелел и птицы смолкли. Лицо его заметно потемнело, словно в некогда ясном небе появились тучи и сверкнула молния. Петрову его реакция совершенно не понравилась. Почему он молчит? Он сейчас должен был захохотать и подтвердить его слова, сказать, что тот подонок нес какую-то околесицу и согласиться с Антоном. Но Бяша, вопреки мыслям Петрова, как назло - молчал. Антон взглянул на него остекленевшими глазами, пытливо. — Ну чего ты молчишь, словно немой? — Петров и сам не узнавал своего голоса. Беспокойство он в этот момент уже скрывать не мог, и выдавал себя с потрохами, ведь о незнакомом, даже ненавистном человеке не будут волноваться и пытаться выпытать ответы так рьяно. Он почувствовал такое яростное волнение, что руки бесконтрольно затряслись. Да я сейчас свихнусь, скажи уже что-нибудь! — А чего ты спрашиваешь-на? — Бяшин грубый голос внезапно резанул по ушам и Петров тотчас ощутил его резко просунувшуюся враждебность, точно спящий вулкан, — посмеяться решил тоже, как та падаль? Распиздеть всем?! Петров вздрогнул, точно уставившись на него как на незнакомца. Казалось, что бурят прямо сейчас кинется на него. Почему он внезапно стал таким суровым по отношению к Петрову? Неужели все выглядит так, словно Антон решил посмеяться над данной информацией и над самим Ромкой? Возможно, что да. Антон совершенно не это имел в виду, но до него начало потихоньку доходить, что Бяша реагирует вполне себе предсказуемо, пытаясь уберечь своего лучшего друга от любых всевозможных нападков. — Чего? — Антон отступил от него дрожащими ногами, словно завидев в Бяше угрозу. Он совершенно не находил слов. Что вообще говорить в такой скверной и запутанной ситуации? — ты же не всерьёз говоришь… Как он может говорить такое? Бяша шумно выдохнул, ноздри его вздулись. — Знаешь, почему я реагирую вот так-на? — начал Бяша с какой-то кричащей злостью в голосе, — потому что этот выродок отчасти был прав. Бяша был зол, судя по всему, не на самого Антона, а на саму ситуацию. Вот только Петров попал в эту самую ситуацию, и в этом была проблема. Катя словно оцепенела и не могла выдавить из себя ни слова, затаив дыхание. Она стояла чуть поодаль от ребят, но прекрасно все слышала, и даже вслушивалась в каждое слово, стараясь ничего не упустить. — Но Ромина мама… — голос Бяши задрожал, но он тут же взял себя в руки, распрямившись и прочистив горло, — никакая не сумасшедшая-на, она просто болеет, но кое-чем другим. Почему он стоит и объясняет это все, словно пытается сгладить углы, будто Петров мог действительно поверить во все то, что бесстыдно нёс Рысаков? Бяшин взгляд точно предупреждал: «Поэтому не смей распиздеть об этом кому-нибудь» Петров шумно сглотнул, безбожно забегав глазами и чувствуя, как воздуха становится катастрофически не хватать. Нет-нет-нет. Это все просто нереалистичный сон, ночной кошмар. Все не может оборачиваться вот так. Все не может поменяться настолько разительно. Тело охватил тремор, атмосфера накалялась и Петров совершенно не хотел слушать продолжение этой реплики. Он просто хотел заткнуть Бяше рот, чтобы тот перестал говорить о таких странных вещах. Слова, невольно сорвавшиеся с языка, были произнесены с таким отчаянием, и таким неверием, что Петров и сам не узнавал себя: — Ты лжёшь. — выпалил Антон с ровной интонацией, — Это не может быть правдой. Бяша сощурил глаза. Его точно оскорбил тот факт, что Антон пытается сделать из него обманщика. — Я одного не понимаю, нахера ты за него сейчас копья ломал-на? — с подозрением гаркнул Бяша, двинувшись на Антона, — Что за внезапный героизм? — тон его оставался таким же твёрдым и сам Бяша непривычно отрицательно был настроен по отношению к Антону, — Те че-на, — надтреснутый шепот, — смешно со всего этого? Кулаки зачесались поди, и полез? Антон понимал, что все сейчас идёт против него. Вступившись за Ромку он обрёк на себя подозрения со стороны Бяши, который был хоть и вполне добр к Антону, но насмешки в сторону своего лучшего друга терпеть был не намерен. Хотя это было довольно нелогично, если все обдумать трезво, но судя по всему, Бяша, в последнее время ощущающий волнение за Пятифана, и наблюдающий за их с Антоном отношениями, начал искренне верить в то, что все идёт против Ромки. В том числе и Петров. Они ведь дрались практически каждый день и ненавидели друг друга. И Бяша, каждый день наблюдавший за ними и отчитывающий лишь Ромку, потому что только он беспричинно лез к Антону, видимо, решил, что теперь, в сложившейся ситуации насмехался над Ромкой уже Антон. И, естественно, внезапный порыв Антона наказать обидчика Ромки, в то время как Ромка, который все это время издевался над ним, стал каким-то сигналом для Бяши. Ибо нелогично со стороны Антона защищать своего врага. Им должно хоть что-то двигать. — Ты что несёшь… — Антон тоже понемногу начинал выходить из себя. Целый день идёт наперекосяк, и у него не было никакого желания вступать в перепалку ещё и с бурятом. Запутанная ситуация. Его сейчас одолевала бессильная злость, смешанная с непринятием сказанных Бяшей слов, — Ты же понимаешь, что человек не будет ни с того ни с сего в драку лезть. — Тогда нафига-на?! — воскликнул одноклассник, — Вы с ним друг друга пиздили каждый день, думаешь, я поверю в такое? — он с силой ударил себя в грудь кулаком. Бяшин яростный, душераздирающий крик словно пронёсся по всему посёлку. Антон не мог поверить во все это. Нет, он не хотел верить. Он сомкнул губы в тонкую полоску, потупив взгляд вниз, точно солдат, попавший в плен к чужим. — Не можешь ответить, значит? — горестно хмыкнул Бяша. Он стал таким холодным, таким другим. Все были сегодня другими. Губы Антона задрожали, он боялся спрашивать, но все же, решился выдавить из себя слова: — Разве его отец… — Он погиб на войне, все так, — Бяша произнёс это так тихо, потерев переносицу, что Антон еле расслышал эту реплику, — как и сказал тот уебок. Блять, — выругался он с ненавистью и неприязнью, — сукин сын. Ужасающая правда. Он мёртв. Он мёртв - вторило эхом сознание. Дяди Миши больше нет. Антона одолевал шок. Он помнил дядю Мишу здоровым, добропорядочным, добрым и очень заботливым отцом, который уделял достаточно времени Ромке, и дал ему прекрасное воспитание, в то же время совмещая со всем этим ещё и суровость, дисциплинированность и строгость. Антон помнил, как Ромка хорошенько получал от него за плохие поступки, которые не понравились Мише, и отчитывал его словно маленького ребёнка каждый раз, когда на лице Ромки появлялись новые раны. Пятифан частенько с ним ссорился по этому поводу, но любил своего отца по-настоящему. Он был живым. Всего три недели назад он был живым. — Но он же живой… — растерянно пробормотал Антон упавшим голосом. Он сжал кулаки до побелевших костяшек, не справляясь со своими эмоциями, и вторил голосом окрепшим, взглянув на бурята взглядом ясным, проникновенным, в самую душу, — Он же был жив! Бяша взглянул на него глазами ошарашенными. — Ты че несёшь, — шепотом озвучил Бяша, смотря на Антона, как на самого настоящего мудака, который сейчас просто насмехался над сказанным, — ты че, блять, несёшь?! — Бяша толкнул его двумя руками вполсилы, точно не имея желания делать Петрову больно, — он схватил его за ворот куртки одной рукой, резко потянув на себя, — Огрести хочешь-на?! Петров даже не изменился в лице, и не почувствовал угрозы. Он знал, что Бяша не ударит его. В его глазах Антон завидел столько скопившейся скорби и всепоглощающей боли, потому что знал, что Бяша очень любил дядю Мишу, он буквально заменял ему отца, в то время как у Бяши была только бессердечная мать, которая не уделяла ему никакого внимания. Все любили дядю Мишу. И Антон тоже любил. Петров поджал губы, чувствуя, как больно пульсирует сердце, он почувствовал такую гулкую вину, которая увеличивалась в размерах и не давала простора другим мыслям. Бяшино озверевшее выражение стояло перед глазами, и Антон даже не мог воспротивиться ему и наехать так же жестко, ведь это нечестно - нападать вот так. Антон пытался понять происходящее. Понять, почему все это происходит. На него вдруг резко навалилось столько информации, столько негатива и столько боли в одно мгновение, что он не мог даже сдвинуться с места. Он был в самом настоящем шоке. Ещё немного, и он окончательно спятит. Он положил свою дрожащую ладонь на руку Бяши, намертво сомкнувшуюся на ткани его куртки, и одним медленным движением отстранил от себя. Он посмотрел на него глазами, полными какой-то горечи, какой-то скорби и даже, возможно, страха, и Бяша, кажется, тоже это увидел, потому что не решился что-либо добавить к своей гневной тираде. Судорожно поправляя съехавшие окуляры, он рвано выдохнул и сомкнул веки, переваривая информацию. Пришло легкое, как дымка, осознание. Теперь Антон понял, почему Ромка так остро реагировал на подобные темы. Петров поднял голову к небу. Снег. Он вспомнил абсолютно все. Все пережитое прокручивалось в сознании словно пленка старого фильма. — Я вообще не вдупляю, какую ебурду ты несёшь, но моих родителей… — хватка в белоснежных волосах стала ещё ощутимее, и сквозь стиснутые зубы Рома проговорил, — не приплетай, гандон. Теперь Антон смотрел на все другими глазами. Осознанными. — Ага, обосрыш. — острый взгляд смягчился, — Я пошёл. — он уже было начал уходить, как обернулся на Антона, словно забыл сказать о чем-то не менее важном, и напоследок, произнес: — и не реви, мамку свою цени, родители не всегда рядом будут, и если она и сделала что-то, то, возможно, так было нужно. Ромка, все это время с особой теплотой говоривший о родителях Антона оказывается чувствовал такую боль, и прятал за маской безразличия такое одиночество, и, возможно, даже ощущал себя беспомощным и брошенным. В то время как у Петрова было абсолютно все, о чем мечтал Рома, у которого погиб отец, осталась только больная мать, лежавшая в больнице, и судя по Бяшиной реакции, ситуация была критическая. Возможно, все это время наблюдая за Петровым, на которого, казалось бы, всегда светило солнце, и весь мир был к нему приветлив, Ромка, вечно остававшийся в тени, чувствовал самое настоящее, неподдельное, удушающее его, чувство. Он завидовал Антону. И кажется, это было именно той самой первичной причиной, по которой Ромка на дух не выносил Антона. Он его презирал по-настоящему, хотел ударить, уничтожить, ужалить как можно больнее, без капли фальши, потому что до царапающих внутренности чувств хотел оказаться на его месте. А Антон, смотревший лишь на то, что лежало на поверхности, был точно убеждён в том, что Рома ненавидел его лишь по той причине, будто Антон являлся человеком нетрадиционной ориентации. Потому что у Петрова было все. Он с самого первого дня приходил в выглаженной одежде, выспавшийся и накормленный маминой стряпней, в то время как Ромке приходилось не жить, а выживать, выгрызая свое место под желанным солнцем. Ромка, скорее всего, ненавидел смотреть на счастливое выражение Антона, который хорошо учился, имел прекрасных родителей и даже не менее прекрасную младшую сестренку. Он, возможно, предполагал, что Петров родился с серебряной ложкой во рту, беззаботный и не знающий невзгод, идеальный мальчик, и в тот день, когда спас Антона в первый раз и принёс его домой, он окончательно убедился в этом, когда, сказав те слова, выставившие его не в лучшем свете, Карина выпроводила его из дома и, возможно, даже Оля, враждебно окинувшая его взглядом дала ему понять, что в этом доме Антон любим и ценен, и обижать своего брата не даст ни в коем случае. Петров представил, как Рома выходил из его дома с самым несчастным выражением на лице. Как он шёл через лес в пустой, холодный, обшарпанный, и заваливался спать, стараясь забыться. Нет, все это совершенно, ни в коем случае не оправдывало те зверские поступки, которые он совершал. То, что он был несчастен, не давало ему права глумиться над другими, чтобы не он один чувствовал себя так. Но как же много это объясняло. Петров все это время метался в раздумьях, не понимая причины его ненависти, с самого первого дня, когда Антон лишь улыбнулся ему, и тот оскорбил его, обозвав «педиком». И вот, он наконец нашёл ответы на многие свои вопросы, но черт возьми, как же это блять, рвёт душу на части. Он этого не хотел. Сколько бы они не цапались, Антон никогда не желал подобного Роме. Вот, почему Рома здесь другой, ведь у прошлого было все, чего он желал, а в этом мире у него это «все» безжалостно отняли и оставили ни с чем. Антону стало до того больно от осознания всего. От того, что все вдруг начало проясняться, и становиться таким понятным. Петров показался себе слепым, точно слепым, отказываясь узнать этого Ромку получше, потому что он сложнее и справиться с его ненавистью, Антон был уверен, не вышло бы. Нет. Ромка бы не дал к себе подступиться, Петров делал все правильно, защищаясь, а не подставляя себя под удары, сильный и несгибаемый его напором. Рома просто хотел быть счастливым. Такой простой вывод. Антона знатно потряхивало от собственных мыслей. Нужно было срочно взять себя в руки и не выдать то, что эта новость как-либо пошатнула его внутренний мир. Его не поймут. Важно было включить свое актерское мастерство и выложиться по максимуму. — Бяш, — Антону стоило немалых усилий, чтобы произнести хоть что-то. Ещё немного, и он разревётся. Глаза наполнились настоящими, горючими слезами. Его голос дрожал очень явственно, невозможно было скрыть, — я не хотел как-то задеть, я просто подумал… — А че ты думал? — резко пресек его Бяша, — Че ты думал, я спрашиваю? — Он поджал губы, — Может он говно то ещё, — процедил он, — и заслуживает того, чтобы его хорошенько отпиздили, — Бяша был честен в своих словах, и чувствах, — но так шутить я тебе не позволю! — а затем проговорил отчаянно, — Если… Если кто-то из учителей прознает-на, Ромка… Его же заберут! «Заберут» Петров догадался, к чему была эта острая реакция со стороны Бяши. Он боялся, что Антон, услышав правду - проболтается кому-то из старших, и Роме найдут опекуна, либо, самое худшее - отправят в детский дом, так как ему ещё нет восемнадцати. Поэтому Бяша действовал на эмоциях, потому что боялся за Пятифана. Боялся его потерять и естественно, за его будущее. — Я не шутил, — шепотом произнёс Петров уверенно, — прости, я придурок просто, за словами не слежу. — и добавил медленно, с расстановкой, — И я никому не скажу о том, что слышал. Обещаю. Но Петров был уверен, что директору уже все известно. Вчера, в её кабинете точно шла речь об этом, до того как Антон бесцеремонно ворвался туда и прервал их беседу. Но он не был в этом уверен. Вот почему Ромка разозлился на него. Он пытался уговорить Викторию Алексеевну, а Антон зашёл совершенно не вовремя, прервав их разговор, и Ромка, подверженный отчаянием, не выдержал эмоциональной давки, и выплеснул свой негатив на виновника, то есть, на Антона, хотя возможно прекрасно знал, что Антон не виноват ни в чем. Бяша лишь глядел на Антона с каким-то неверием и подозрением. Анализировал Антона, силясь найти нечто гадкое, плохое, скрытое от его глаз. Он явно все ещё не до конца доверял Петрову, но все же, Антон предстал перед ним, словно чистый холст, вывернув душу наизнанку, и Бяша, точно убедившись в этом, немного смягчился и заторможенно кивнул. — Но вот тот придурок… — выдохнул Антон с отвращением, намекая на сбежавшего Ивана, который явно не будет хранить молчание, а как крыса начнёт трепаться направо и налево, как и было ранее, — насчёт него сомневаюсь. Бяша заметно напрягся, нахмурившись. — С ним я уж разберусь, — голос его понизился на пол-октавы, — и заставлю молчать-на, пусть только попробует вякнуть чего лишнего… — он с силой ударил кулаком в свою раскрытую ладонь, сим жестом намекая на то, что будет, если Иван лишний раз начнёт болтать, и добавил — зашью ему рот, поди визжать будет меньше, как свинья. — он заметно изменился в лице, с угрожающего переходя в искреннее сожаление в пару с осознанием, взглянув на Антона блестящими глазами, без тени злости и угрозы, — и Тоха, прости, что налетел ни с того ни с сего, как последний уебан, я просто-на, — он устремил взгляд куда-то в сторону, призадумавшись над продолжением своей реплики, — как с цепи сорвался. — нервно хохотнул, потерев веки, — Я просто, блять… — …Пытался защитить своего друга. — изрёк Антон ровным тоном, — Все в порядке, я не в обиде. — голос предательски дрогнул, — Думаю, будь я на твоём месте, я поступил бы точно так же. И Антон действительно не был обижен. Его совершенно не волновала эта стычка, сознание было переполнено другим, не дающим ему мыслить здраво. — Скажи, — его голос осип, — а где находится могила дяди Ми… — он запнулся, — отца Ромы. — Зачем тебе? — Просто ответь, — грубее, чем следовало бы, выкинул Антон, глядя на Бяшу взглядом пытливым, и проговорил вкрадчиво, — Я обещаю тебе, что спрашиваю это не потому, что хочу поглумиться или посмеяться, я не какой-то мудак, чтобы так поступать, и ты это, думаю, знаешь. Бяша точно почувствовав эту каменную уверенность и правдивость в словах Антона, все-таки решился ответить: — Здесь, в посёлке. — он кивнул куда-то в сторону, — Кладбище, которое находится недалеко отсюда. Но сегодня… — Бяша запнулся, не договорил, но Петрову было достаточно и сказанного. Он взглянул на него в последний раз благодарно, перевёл внимание на Катю, которая смотрела на него с каким-то непривычным восхищением, и нашёл в себе силы криво улыбнуться ей. Антон было хотел развернуться, чтобы уйти, как прямо перед лицом, словно стрелой, пронёсся… …Снегирь. Взмахивая своими крылышками, он примостился на воротах, и глядел на Антона своими блестящими глазами-бусинками, приглашая следовать за собой. И Петров, не отрывая от птицы глаз, прошествовал в его сторону, как заворожённый. Мысли крутились словно в вихре, а ком в горле все нарастал и душил. Вот почему Ромка так остро реагировал на общение Антона с его близкими. Ромка, подобно покинутому ребёнку, чувствуя самый настоящий страх, старался ухватиться за единственных близких друзей, которые у него остались, а они от него будто ускользали. Для него было сущим адом потерять их, и поэтому пытался защитить по-своему, хотя на самом деле он старался защитить себя и свои чувства. Больше он ни с кем не имел столь близких отношений, и Антон, желая отомстить за каждую его подлянку, за каждое гадкое слово - старался уколоть побольнее, наблюдая за тем, как Ромино лицо вытягивается от злости и досады, в то время как Петров умышленно контактировал с Бяшей во вред Ромке. Он просто боялся остаться один. Поэтому он и скалил зубы как брошенная собака, каждый раз нападая на Петрова с казалось бы, нелепыми причинами, и вступал с ним в перепалки, драки, издевательства и ранил словами, чтобы казалось бы, на вид идеальный Антон чувствовал себя так же хреново, как и он сам. Каким же глупым был Антон, раз считал Пятифана непробиваемым, словно из камня, сильным. Он ведь просто семнадцатилетний школьник. У Антона помутился рассудок, а в ушах начало нещадно звенеть. Земля под ногами стала раскачиваться, а дыхание становилось неровным, порывистым. Сердцебиение усилилось, и самого его зверски колошматило. Окружение закрутилось с бешеной скоростью, и Антон почувствовал, что если он сейчас не явится домой - ему опять станет дурно. Ненавистный холод просачивался в легкие, а кровь в венах словно застывала, покрываясь льдом. Он знал, что если не выберет себя - от него уже точно ничего не останется. Знал. Сегодня день рождения Оли. Надо пойти домой, вручить ей желанный, долгожданный подарок, увидеть на лице сестренки счастливую улыбку, поболтать с родителями о всяких мелочах, понаблюдать за тем, как Оля задувает свечи, загадывая желание, и лечь спать. Надо. Надо, но… Дрожащие ноги шли точно в направлении школьных ворот. Но. И с каждым новым шагом он словно вяз в зыбучих песках. Но! Он собрал свое замерзшее тело в кучу, и неуверенные, ватные шаги перешли в бег, опрометью несясь туда, куда вел снегирь. Катя с Бяшей что-то сказали на прощание, но он их не слышал. — Тебя родители не учили тому, что чужое трогать нельзя? Антону хотелось прямо сейчас осесть на снег и просто умереть. Закопать себя заживо. Вырвать свой острый язык за то, что за словами не следил и бросался ими так небрежно, неосторожно, беспечно. Сколько же раз он его ранил ненамеренно? Сколько раз? Ранил одним только своим существованием. — Знаешь… Когда тебя не было, все было просто прекрасно, а как явился - начал портить абсолютно все… Голова сейчас просто расколется на части. — Когда смотрю на тебя… У меня внутри что-то обрывается. — Лучше бы тебя никогда НЕ БЫЛО. Снежинки начали падать как назло, не вовремя. Большие хлопья больно били Антону в глаза, и леденящий ветер, обдающий его со всех сторон, словно подталкивал бежать быстрее. На кладбище было спокойно, умиротворенно, словно Петров попал в другой мир. Чужие могилы не навевали на него страха, и Петров шёл мимо них аккуратно, стараясь не наступать, и пытаясь отдышаться. В горле першило, щеки горели. Он безбожно искал глазами среди всех этих могильных плит ту самую, с аккуратно выгравированным, знакомым именем. Среди всех этих мертвых душ, которые когда-то были живыми, он вряд ли бы смог найти того самого, если бы не снегирь, который устроился на одной низкой, совершенно не выделяющейся ничем. Петров прошествовал в её сторону дрожащими ногами, все ещё отказываясь, протестующе крича внутри себя. Он, встав напротив неё, поднял взгляд, и дыхание словно перехватило от увиденного в ту же секунду. Выгравированная фотография дяди Миши, имя и дата смерти. Пятифанов Михаил Владимирович. Двадцать четвёртое февраля. Петров, лишь спустя секунду вспомнив, осознал, какой сегодня день. Это произошло сегодня. В этот день дяди Миши не стало. Он коленями приземлился в снег. Слеза скатилась по щеке и Антон нервным движением смахнул её, шмыгнув носом. Посторонние звуки стихли. Ветер прекратил кружиться вокруг него, словно стараясь не мешать выплеснуть свои чувства. Он всхлипнул, неуклюже вытер ещё одну влажную дорожку, а ком, как назло все не отступал. Снег шёл без конца, хлопья становились все больше и размножались, кружась в вихре вокруг могилы дяди Миши, словно сама природа любила его и относилась по-особенному. Когда-то, в день смерти бабушки Антона, Карина сказала, ласково гладя его по макушке, что лучших людей забирают в другой мир первыми, словно это ангелы, которым было не место на земле, и маленькому Петрову в тот момент стало легче от этой мысли, потому что он очень любил свою бабушку. Таким образом, видимо, люди старались отогреть свои замёрзшие, опустевшие души, и хранили в сердцах людей, которые больше уже не смогут оставаться рядом с ними, и Антон был уверен, что и дядя Миша всегда наблюдал за Ромкой с того света, и Рома всегда будет хранить его в своих воспоминаниях, как самого лучшего человека в его жизни. Он поднялся на ноги, уже собираясь уходить, прошёл несколько шагов в сторону ворот. Ветер ударил в лицо, растрепав белоснежные пряди и влажные дорожки застыли на бледных щеках. Он поднял взгляд, смотря куда-то вдаль, наблюдая за усыпанными снегом деревьями. Снегирь уже улетел, и Антон даже не заметил его отсутствия, потому что мысли были заполонены другими вещами. Очень важными. Так красиво. Настолько, что хочется кричать. — Что ты здесь делаешь? Антон даже сначала не обратил внимания на знакомый голос, прозвучавший где-то сбоку от него, но затем, точно убеждаясь в том, что не ослышался, в ту же секунду метнул взгляд в сторону пришедшего. Так красиво. Рома. В руках букет подснежников, Бог знает откуда достал их в такой мороз, вместо кожанки на нем было надето отцовское чёрное пальто, в котором Рома выглядел совершенно по-другому. Строго, и по-взрослому. Антон даже на секунду завидел перед собой дядю Мишу, и с самым ошарашенным, на какую был только способен, выражением, уставился на него, потеряв возможность дышать. Сам Ромка запыхавшийся, понурый, и в какой-то степени, кажется, злой. Его лицо выражало какое-то удивление, смешанное с чем-то, очень похожим на стыд, словно он совершенно не хотел оказаться замеченным таким, каким предстал перед Антоном в данный момент. Нос его покраснел от мороза, но вид его от этого не становился менее суровым. Он словно отошёл от замешательства только сейчас, спустя пару секунд, и вторил чётче, громче, с прорезающимся в голосе недовольством: — Ты что блять здесь делаешь, я тебя спрашиваю?! Антон, не ожидавший встретить его тут, лишь отуплено на него смотрит. Голова опустела. Он не подвержен сейчас мыслям о том, как выглядит со стороны происходящее, а ведь до этого очень старался подстроиться под других, чтобы не выставить себя сумасшедшим. Факт того, каким образом он оказался тут, может произвести некое недопонимание. Стоило бы придумать какое-нибудь оправдание. Но Антон совершенно не думал о таких вещах сейчас. Прямо сейчас он не воспринимал его чужим. Он кажется, наконец понял, что каким бы Ромка ни был другим, жестоким и грубым хулиганом - он всегда оставался и есть тот самый Рома. Это тот же человек, с которым он водил дружбу, тот же парень со своим излюбленным сквернословием, но совершенно разбитый, почти сломленный и страшно одинокий. Антону впервые в жизни захотелось поддержать кого-то так сильно. Он по нему скучал. В Роме тотчас всколыхнулась ярость, потому что ответ на его вопрос почему-то не последовал. Он поджал губы, и язвительно хмыкнув, произнёс: — Поиздеваться пришёл? — Нет. — твёрдо ответил Антон, словно только сейчас вернул себе возможность разговаривать, сжимая шуршащую ткань своей куртки, — Я бы никогда. Ромка смолчал на секунду, конвульсивно раздумывая о чем-то ещё, и продолжил атаковать вопросами: — Ну и кто тебе рассказал? Бяша распиздел? Антон знал, что если сдаст Бяшу, он познает Ромкин праведный гнев, и потому решил смолчать, не озвучивая правды. Да и Бяша не вдавался в подробности, он не сказал о том, что Ромка заявится на кладбище сегодня. И Антон тут же включил дурачка, который был не в курсе всего происходящего. — Нет, я не понимаю, о чем ты говоришь, — качнул головой Антон. — Ну и нахера тогда ты пришёл? — Ромка точно злился. Злился по-настоящему. Он сжал кулаки почти до побелевших костяшек, явно собираясь ударить его. Он не верил Антону, и в подобное совпадение - тем более. — Я пришёл сюда не по причине того, чтобы посмеяться, да и не над чем, это же кладбище, — поспешил оправдаться Петров, потупив взгляд вниз. — я действительно не понимаю, о чем ты, — Он совершенно не знал, с чего начать, что сказать и как выразить свои чувства, которые одолевали его сейчас. Нужно было срочно что-то придумать, но мозг отказывался работать. Ромка, двинувшись в его сторону быстрым шагом, протянул руку, намертво схватил его за ворот куртки и рывком притянул к себе, преисполненный яростью чеканя каждое слово по буквам: — Ты можешь выражаться яснее, а не бурчать себе что-то под нос? — он выдохнул тёплый пар Антону в лицо, и тот почувствовал лёгкий мандраж. Антон даже не шелохнулся, и не отводил глаз, несмотря на то, что Ромка умел давить как взглядом, так и своей убийственной аурой. Но Петров решил не отступать и выдержать эту эмоциональную давку, что намеревалась его расплющить. — Мы можем хоть раз в жизни поговорить нормально? — Антон нахмурился, — Без всей этой… Ромка уставился на Антона уже с каким-то неверием, словно его прямо сейчас хотят облапошить и сбежать. Поговорить? Просто поговорить? А ведь они действительно не разговаривали толком. У них хоть раз в жизни завязывался адекватный разговор? Хватка его ослабла, выражение стало мягким, и он произнёс практически шепотом: — Ну, говори. — тон его смягчился, — Внемлю каждому твоему слову, а затем, будь добр объяснить, какого хуя ты здесь делаешь. — он аккуратно отпустил Антона, и отступил от него на шаг, сохраняя дистанцию между ними. — Не перебивай, и я все тебе расскажу. — Ты не в том положении, чтобы сейчас ставить мне условия, — Он лёгким движением руки смахнул снег с плеч, и продолжил, — так что рожай уже. Антон поджал губы, пытаясь построить вразумительное предложение, от которого Ромка тотчас не придёт в бешенство и не налетит на него с кулаками. В этот раз было страшно не за себя, а за то, что его могут неправильно понять и вся эта вражда так и продолжится. Он не мог унять дрожь в руках, а голос упрямо отказывался выходить, и он, помявшись, произнёс тихо, и кротко: — Знаешь, я, кажется, наконец-то понял кое-что, и это открыло мне глаза на многие вещи… — Ну давай, — гаркнул Ромка, — спиздани что-нибудь заумное. Антон засунул дрожащие руки в карманы своей куртки и сжал их в кулаки, стараясь не нервничать и договорить начатое. Он сделал глубокий вдох, а затем протяжный выдох, успокаиваясь и приводя мысли в порядок. Он сделал робкий шаг в сторону Ромки, поднял на него ясный взгляд, и проговорил ровно, без тени страха: — Мне жаль, что из-за меня ты чувствовал себя одиноким. Ромка, все это время не смотревший на него, медленно повернул к нему голову, нахмурившись и точно не поняв сказанного. Он взглянул на него вопрошающе. — Ты что… Совсем придурок? Антон решил продолжить, проигнорировав его колкость, осознавая, что Ромке точно не понравится его реплика, но он должен был поскорее поставить все точки над «i». Его голос окреп, стал громче, чётче: — Я не пытался отнять у тебя друзей, и не пытался настроить против тебя близких. Я не знал, что твои родители… — Замолчи. — шепнул Ромка, заметно напрягшись, — Что ты несёшь? А Петров все упорно продолжал нажимать на болезненные точки совершенно безжалостно: — На самом деле я тоже не отличаюсь от тебя ничем. — голос дрогнул, — Я ведь тоже… — Заткнись блять! — воскликнул Ромка, точно взбешённый и потерявший все свое терпение. Его ноздри вздулись, а грудь вздымалась в такт неровному дыханию. Ему не хотелось слушать продолжение, что это вообще значит: «тоже не отличаюсь от тебя ничем»? У Антона буквально есть все. Родители, сестра, тёплый дом, уют. Он всегда выглядел идеальным, чистым мальчиком, которого точно баловали в детстве. Все, чего у Ромки не было. Только мама, которая болеет уже, видимо, давно, и лежит в больнице как два месяца. Поэтому он, естественно, взбесился не на шутку, уже собираясь ударить Антона за подобные, беспечно кинутые слова, словно тот насмехается над ним прямо сейчас, издевается. И крик его потонул в громком, душераздирающем возгласе Антона, который перекрывал все остальные, посторонние звуки: — Тоже тебе завидовал! Ромка замер, затаив дыхание, словно каменное изваяние, изумлённо вытаращив на Антона глаза. Но в этот раз он замолчал. — Я думал, что ты непробиваемый. Уверенный в себе и просчитывающий каждый свой шаг. — слова лились рекой, а воздуха стало катастрофически не хватать. Антон потупил взгляд на свои ботинки, чувствуя, как все тело охватывает тремор, а голос становится сбивчивым, тихим: — Я тоже злился на тебя, и иногда, честно сказать, хотел оказаться на твоём месте, — еле выдавил из себя Петров. Ему хотелось тоже признаться, тоже поделиться тем, что его мучило все это время. Это было сложно - раскрыть свои слабости перед Ромкой, оголить себя и свои чувства. — Потому что восхищался, — голос стал тише, — несмотря на то, что врезать тебе хотелось неимоверно. От Ромки почему-то не исходило ни звука, и лишь спустя пару секунд после того, как Антон замолчал, он смог лишь произнести несколько растерянное: — Ты… И в этот самый момент произошло то, о чем Антон не задумывался ещё часом ранее, казалось каким-то сюрреалистичным и невозможным. Стеной, что он воздвигал собственноручно, и сам же эту стену разрушил, с улыбкой наблюдая за тем, как за ней появляется просвет. Произошло принятие. Принятие — признание реальности как она есть, в частности, принятие особенностей других людей. Принятие - это полное внутреннее согласие с тем, что есть. Что-то - это давать право этому быть. Принимать другого человека - это давать ему право быть таким, какой он есть. И принятие никак не отменяет правильных действий по исправлению неприятных ситуаций и улучшению собственной жизни. Принятие не означает: покорность, готовность подчиняться чужой воле; терпимость или равнодушие; самообман и уход от реальности. То, что Антон принял его, не значит, что он будет позволять делать себе больно. Он просто больше не хочет. Антон выдохнул ровно, уверенно, вглядываясь в зелёные глаза напротив: — Я больше не хочу ненавидеть тебя. Ромка, точно как заворожённый глядя на Петрова, потупил взгляд вниз и внезапно. Словно нечто нереальное. Внезапно хохотнул так искренне, так тихо, еле слышно, слабо, сдержанно, но со всеми переполняющими его сейчас чувствами, вложенными в этот хохот, сливаясь и превращаясь в какой-то фейерверк эмоций, уже взрывавшихся внутри самого Петрова. Они поднимались так резко, щекоча и оставляя за собой приятные мурашки, они обволакивали и пробуждали какую-то смешинку, застревающую в горле, от чего сердце Петрова сделало кульбит, а щеки, до этого бледные, как мел, налились розовым румянцем. Это всегда был и есть Ромка. Белоснежный фон, развивающиеся на ветру отросшие волосы Ромки, яркий свет, обдающий его со всех сторон, тихий хохот, проносящийся эхом и огромные хлопья снега. Сказка. Отцовское пальто было раскрыто нараспашку, и оно ему шло как никогда и никому, будто было сшито лично для него. Цветы, зажатые в руке стремительно покрывались снежинками, но Ромку это совершенно не волновало. Антон сморгнул. Черно-белые тона начали окрашиваться цветами, и мир снова заиграл яркими красками. Петров явственно видел весь спектр цветов, но Ромка был окрашен лишь в один, самый любимый. Истинный зелёный цвет. В глазах Антона отражалось происходящее словно фотография, запечатленная им же самим. Снег. Хохот Ромки. И бешеное сердцебиение. — Да ты… — Ромка перевёл дыхание, — Ты из-за этого сюда, что ли, приперся? Те делать нехер… — его губы вытянулись в широкой улыбке, и сомкнулись с силой, пытаясь сдержаться, но все-таки не выдержал, вновь заливаясь смехом и добавляя беззлобное, мягкое, — Вот ведь припизднутый на голову. Совсем больной. Антон, только отойдя от смеха Ромки и увиденного, тоже прыснул в кулак от невозможности происходящего, неловко поправляя съехавшие очки на переносице, и выдохнул с прорезающимся в голосе счастьем: — Ага, самый настоящий безумец. Ромкино выражение стало таким осознанным, по-настоящему мальчишеским, мягким, без капли отторжения, даже привычная морщина на лбу исчезла. В этот самый момент он действительно был похож на семнадцатилетнего школьника. Он распрямился, расправив плечи, прождав томительные несколько секунд, от чего Антон, ожидающий ответа на свои слова чувствовал лёгкий мандраж. Он так боялся того, что его призыв к миру окажется односторонним, и Ромка, сузив глаза, проговорил голосом ровным, серьёзным, мирным, без тени той самой ненависти, которая мучила их обоих каждый день: — Я согласен. Антон сморгнул, точно не поняв смысл сказанного, и спросил осторожно: — Что? — Согласен на мир. — выдохнул Ромка. Он не отводил глаз, точно уверенный в своих словах, и врываясь ими в душу Антона, что питал надежды на лучшее, — Я тоже порядком устал от этого всего, да и… — он замялся, — Я не злюсь на тебя больше. Это на самом деле прошло уже. — «Это» - зависть и ненависть к Антону. А затем еле выдавил из себя реплику, которая казалось бы, отнимала у него все силы. Он отвёл взгляд, смотря куда-то вдаль, попутно вытащив из кармана пачку сигарет, вытащив одну, тут же щёлкнув зажигалкой, поджигая её, сделал первую, глубокую затяжку, протяжно выдохнул клубок дыма, и решившись, оттягивая этот момент насколько он мог, наконец проговорил хрипло, осторожно, с искренним в голосе, сожалением: — На самом деле это ведь я вчера наехал на тебя с нихера, это ты злиться должен. Антон замолчал растерянно. До этого незнакомый Петрову тон заставил его оцепенеть и переваривать сказанное. Это что, не озвученные вслух извинения? Он поджал губы, силясь подавить свои эмоции. Да, это были именно они. Ромка не сказал об этом прямо, не произнёс привычное «прости меня», но все сказанное и так несло в себе именно такой подтекст, Антону не нужно было подтверждение, потому что ответ и так лежал на поверхности. Ошибки быть не может. Ему было жаль за совершенную грубость, и даже, возможно, он ощущал стыд за то, что Антон ему помог, а он, вместо того, чтобы поблагодарить, так жестоко с ним обошёлся. Видимо Ромка все-таки не хотел делать Антону больно, и это получилось ненамеренно, в порыве эмоций. Это были самые настоящие извинения. Губы Антона приоткрылись, и он произнёс практически шепотом, все ещё не веря в происходящее: — Ты серьезно… Между ними повисло секундное молчание, лишь свист ветра заполнял тишину. Ромка щелкнул языком, нахмурившись и точно готовясь иронизировать, судя по тому, как он демонстративно закатил глаза: — А че это не серьезно? — возмущенно выдохнул он, выкинув недокуренную сигарету куда-то в сторону, — Тебе для подтверждения что-то особое нужно? — он засунул руку в карман пальто. Цветы, аккуратно завёрнутые в крафтовую бумагу слышно зашуршали, — Че вообще делают в такой ситуации? — вскинул голову вверх, словно всерьез призадумавшись, — Дают клятву на крови? Танцуют макарену? Чешут друг другу жопы? — Ну ты и… Идиот… — прыснул Антон тут же, потерев веки. Слова словно пропали. Стало очень спокойно, умиротворенно. Исчезла та напряжённость между ними, та враждебность и ненависть. Будто они и не ненавидели друг друга никогда. И тишина эта не давила, не заставляла нервничать, стараясь придумать, что же сказать, чтобы разрезать её. Совсем наоборот. Антон ощущал тот самый, искомый все это время комфорт. Что же он делал в моменты, когда мирился с Ромкой? Точно. Они постоянно, абсолютно в любой ситуации… Антон робко протянул ему мизинец, без тени страха оказаться осуждённым и выставить себя на посмешище. Ромка не любил мириться таким образом, но всегда шёл на уступки, несмотря на то, что бурчал себе под нос слова о том, что они уже не дети. Антон любил эти моменты. Антон скучал по ним. Верно, такое действие он проворачивал и с Бяшей и с Олей, они всегда без лишних вопросов шли ему навстречу, но самым особенным и душетрепещущим были моменты, когда Ромка шёл против своих принципов ради Петрова и выполнял этот невинный каприз. Он злился, чувствовал отторжение, но послушно выполнял его просьбу. Потому что сам Антон об этом попросил, никто иной, и больше ни с кем такое проворачивать не станет. Рома отуплено взглянул на протянутый мизинец, и выдохнул озадаченно: — Это че? — Мизинец. — констатировал Антон невозмутимо. Он чувствовал, как уши начинают предательски гореть. — Ну я понял, что не хуй, — тут же огрызнулся Ромка, сузив глаза. — Ты никогда на мизинцах не мирился? — Обосрыш, — А вот и знакомое отторжение. Антон ожидал последующих слов, — а вот на такое галимое фуфло я точно не подписывался. Те че, реально пять лет? — А тебе сложно что ли один разок пойти на уступки? — ответил он, стараясь добиться своего, но совсем не надеясь на Ромино терпение. Скорее всего он не сможет пересилить себя и сделать шаг к Антону, слишком гордый, слишком суровый, и точно ненавидит подобные вещи, несопоставимые с его характером, — Считай, что это такой способ для заключения мира, и дело с концом. — Блять. — Рома помялся, потерев шею, вжав голову в плечи, пытаясь спрятаться от морозного ветра, и вопреки мыслям Антона, произошло прямо противоположное, — Главное, что этого никто не видит, — и добавил с нажимом, — и не узнает. Ромка, все ещё борясь с собой и своими принципами, протянул ему оттопыренный мизинец с огромным нежеланием, очень, очень медленно, отводя взгляд, и Петров, который даже не питал особых надежд на подобное действие, поначалу даже растерялся. — Не знаю, че это вообще значит, честно говоря по-пидорски как-то, но не буду задавать вопросов, — он звучал очень тихо, и судя по всему, настроенный серьезно к словам Антона, предложившему мир, — видимо это связано с твоей пришибленной головой. — он вернул свое внимание Антону, — Ну че уставился? Давай уже, пока я не передумал. Антон шумно сглотнул, ладони обильно вспотели, и, шагнув к нему навстречу, вытянул руку и мягко сжал чужой мизинец в своём, чувствуя восторженный, и волнующий трепет. Словно сей жест нес в себе какой-то сакральный смысл, необъяснимый и неозвученный никем. Внезапно захотелось танцевать, прыгать на месте и петь во все горло, надрывая голос. Переполняющие эмоции были до того огромными, что мысли превратились в какой-то рой пчёл. Они сталкивались друг с другом, не имея никакого смысла, всего лишь рандомные слова, являющиеся в сознании, перемешанные между собой. Глаза его хаотично заблестели, он сомкнул губы, и проговорил в голове те слова, которые произносил в те самые драгоценные с Ромкой моменты: «Мирись, мирись, мирись» После этого обряда, Антон нехотя отпустил чужой мизинец первым, и отвел взгляд от явившегося, яростного смущения. Ему резко захотелось окунуться с головой в сугроб от того, что он совершил подобное действие, совсем с ума сошёл. — Наконец-то это закончилось, — фыркнул Ромка, убирая руку в карман отцовского пальто. Он даже не поморщился от отвращения, не сделал вид, будто его передернуло от того, что ему противно прикасаться к Антону, — а то уж думал, подхвачу от тебя заразу эту. — Какую ещё заразу? — недоуменно спросил Антон, не понимая, о чем вообще говорит Ромка, — я не болен ничем. — Как это, не болен? — Ромка округлил глаза словно в искреннем удивлении, — Обосрыш, ты на кладбище приперся ради разговора о мире во всем мире, и ты ещё мне втираешь, что не болен? — он хмыкнул, продолжая ехидничать, — Ну это вообще пиздеж полнейший. — Да хватит уже! — воскликнул Антон, чувствуя, как сильно горят щеки. Он готов был провалиться сквозь землю, а Ромка только больше этому способствовал. Любит же он шутить в такие моменты. Ромка щёлкнул языком, и проговорил с напускным раздражением в голосе: — Так мир, или не мир? — губы его изогнулись в полуулыбке, — Мы для чего мизинцами мерились? Антон взглянул на него взглядом проникновенным, и произнёс шепотом: — Мир, — вторил словно мантру, все ещё с неверием, закивав, — мир… Неужели это действительно произошло, и теперь Антону больше нечего бояться? Неужели он сможет стать с Ромкой если не друзьями, то хотя бы хорошими одноклассниками? Неужели его мирок, такой хрупкий и маленький станет больше и крепче? Ромино лицо вдруг приняло серьёзность. Он вздохнул, сжав в руке подснежники, которые стоило бы отнести в то место, где им и было предназначено быть. — Так ты теперь скажешь мне реальную причину, почему ты здесь? Скажет. Антон за это время успел придумать эту причину, чтобы не возникло каких-то сложностей, потому что произошедшее совершенно необъяснимо. Он не думал, что встретится с Ромкой здесь, он лишь хотел убедиться в том, что дяди Миши и правда не стало, и как же не вовремя Ромка заявился сюда и поймал Антона с поличным. Благо, он уже уходил, поэтому было неясно, по какой причине он здесь и к кому пришёл, а то вопросов не удалось бы избежать. — Моя Бабушка тоже похоронена здесь, — выдохнул Антон уверенно, стараясь казаться убедительным, хотя он и не врал, — пришёл навестить, и с тобой вот столкнулся, вот поговорить и захотелось, — он неловко провел рукой по волосам, щеки наливались румянцем, — странно получилось… Ромка взглянул на него непроницаемым взглядом, сощурив глаза, словно стараясь увидеть нечто ещё, скрытое от его глаз, и озвучил тихое: — Вот как… — Казалось, что он поверил Антону, ну или сделал вид, что поверил. Он помялся на секунду, — а откуда ты знаешь о моих… — запнулся, — родителях? Антон сглотнул, все ещё метавшись от одного выбора к другому, и все-таки решился признаться, но умолчать про недавнюю стычку с Иваном: — От Бяши. — он потёр переносицу, — он за тебя вступался на эмоциях, и мне прилетело за то, что я сказал кое-что не очень хорошее, и возникло недопонимание, — Антон грустно хмыкнул, — Он очень дорожит тобой. — Ясно, — Ромка поменялся в лице и вмиг расслабил свое напряжённое тело, словно ураган негатива наконец прекратился. Уголки губ приподнялись. Ему явно было приятно слышать подобное. Факт того, что лучший друг за него заступился - многого стоит, — вот ведь, язык без костей, — он вроде как ругался на него, но тон его был совершенно беззлобный, противоречащий этой реплике, — и много ты знаешь? — Нет, — отрезал Антон, неловко продолжая, — только про отца. Как же тяжело было произнести это. И действительно Антон мало что знал про его маму, и возможно, Ромке бы не понравилось, если бы Бяша поделился ещё и этим, слишком личным, сокровенным, явно не для посторонних. И снова молчание. Больше никто не пытался вставить ни слова. Да и они были бы лишними в этот момент. Ромино выражение стало заметно грустным, измученным и уставшим. Его взгляд, преисполненный скорбью был направлен куда-то вдаль, и Антон в тот же момент понял, за что зацепилось его внимание. Могила дяди Миши. Ромка хотел подойти к нему, поздороваться с отцом, поговорить и оставить цветы. Навестить его, сказать о том, что действительно скучает. В его глазах точно бы скопились слёзы, если бы не Петров, который увидел бы эту его слабую сторону, а Ромка явно отказывался предстать перед ним ещё и в таком виде. И Антон, восхитившись его стойкостью, вновь убедился в том, что Ромка очень сильный, раз у него получается стерпеть даже в такие болезненные моменты. У Антона сжалось сердце, и он шепнул очень, очень тихо: — Иди. Рома взглянул на него взглядом ясным, с капелькой просветления, и уже кивнув ему, собрался двинуться в сторону могилы. Как Петров вдруг почувствовал внезапную слабость. У него резко закружилась голова, напряжённое тело обмякло, в висках запульсировало, и тошнота подступила безжалостно, сильно. Его начало изрядно колошматить, а ноги стали ватными, уже не в силах удерживать его. Антон сморгнул пару раз, чувствуя, как тело его раскачивается, в глазах начало темнеть, и он понял, что это все. Нет-нет, пожалуйста, только не сейчас. Но к сожалению он все-таки потерял равновесие и подался вперёд, собираясь рухнуть на землю, как вдруг… …Его внезапно подхватили знакомые, очень сильные, тёплые руки. Он уткнулся лицом в чужую грудь, точно не осознавая, что сейчас происходит. Запах табака ударил в нос, просачиваясь в легкие. Тело охватил тремор, зубы застучали, а руки, словно покрытые изморозью, окоченели совсем. Цветы глухо упали в сугроб, и несколько лепестков рассыпались по снегу. — Что с тобой? — голос Ромки звучал очень четко, находясь на близком расстоянии, — Эй, возьми себя в руки, ты опять? — Голова кружится… — еле выдавил из себя Антон упавшим голосом. Он не понимал, что вообще сейчас произошло, но спустя секунду, когда мозг начал более-менее работать, явилось шокирующее осознание. Сердце сделало кульбит. Он упал в объятия Ромки. В панике, чувствуя яростное смущение, Антон отпрянул от него как ошпаренный, отступив дрожащими ногами, стараясь удержать равновесие, как Ромка резко схватил его за запястье и рывком притянул обратно к себе. — Хватит болтыхаться, как рыба полудохлая. Если уж не можешь стоять, засунь в жопу свою гордость, и принимай помощь, — взбесился Ромка. Антон снова оказался в его объятиях, сердце забилось так бешено, что невозможно было пропустить это мимо ушей. Возможно Пятифан слышит этот заведённый стук, и от этой мысли Антон сейчас точно сойдёт с ума. Ромка зашёлся в яростной тираде, точно осуждая Антона, — Ты ведь блять… Тебе и вчера было хуево, так какого хера делаешь вид, что все заебись?! Я тебе говорил в зеркало посмотреть? Говорил! — Антон вздрогнул, и Рома немного смягчился, — Тебе никто за это вот все спасибо не скажет. Антон шумно сглотнул, в горле стало сухо. — Мне просто страшно. — очень тихо ответил Антон, стараясь не смотреть Ромке в глаза, он и так находился слишком близко. Все это время то, что он держал в себе, не рассказывая никому, вылилось в ту же секунду, и с плеч словно упала огромная каменная глыба, а узел на шее ослаб, давая живительному кислороду просачиваться в легкие. Откровенность. — А вдруг я заявлюсь в больницу, и там мне скажут, что я не вылечусь? — голос предательски дрогнул, словно он сейчас не выдержав, разрыдается. Ему нужно было хотя бы кому-нибудь выговориться, сказать, что ему страшно, что он устал и хочет отдохнуть, — Что ситуация плачевная? Я просто… — он рвано выдохнул, — Боюсь правды. Ромка помолчал несколько секунд, точно обдумывая, что сказать, и Антон, трактовавший это по-своему, уже было подумал, что не стоило вот так вот выплескивать свои искренние эмоции, как какой-то нюник, тем более Пятифану, как прозвучало над ухом спокойное и вкрадчивое: — Слушай, а по-твоему лучше жить в неведении и ждать, когда ты реально подохнешь? — он мягко отстранил его от себя, удерживая за плечи и вглядываясь в его лицо, спросил осторожно, — Ты вообще думаешь головой? Антон бы ответил что-нибудь, но тошнота пробралась неожиданно, и он, согнувшись, зажал себе рот ладонью, грубым движением руки оттолкнув от себя Ромку. Он, еле отдышавшись, озвучил простуженным голосом: — Помоги мне отсюда уйти, пожалуйста… — лоб покрылся холодным потом, — последнее, чего мне хочется - это блевать на кладбище. — Сука, — возмутился Ромка, поправив съехавшую в сторону, шапку, — ты всегда такой невъебенно упрямый? — Возможно. — болезненно улыбнулся Антон, — Обычно мне говорят, что я умный и здравомыслящий. Ромка не нашёлся сначала с ответом, лишь тяжко вздохнул, подошёл к нему, взял его руку, перекинув через шею, сжал предплечье и смотря куда-то перед собой, произнёс: — Открою тебе тайну - тебе пиздят. Антону бы произнести слова благодарности за очередную помощь, но язык словно к небу прижало, и в глазах снова начало темнеть. Что же это такое? Он просто терялся в пространстве, стоило ему лишиться зрения. Пока они медленно шли до ворот он потерял равновесие, споткнувшись о какой-то камень, и согнувшись он подался вперёд, как Ромка снова его подхватил, распрямив одним движением руки. — Тихо! Обосрыш, не торопись так, — голос Ромки звучал взволнованно, с капелькой испуга в пару с облегчением, — ты матери сказал? Антон приоткрыл иссохшие губы и еле выдавил из себя: — Нет… Ромка вздохнул обречённо. — Да ты ебнутый на голову. Он взглянул на Антона тем самым взглядом, преисполненным жалости, и Петрову вновь захотелось исчезнуть, до того ему стало противно от себя такого. Слабого, жалкого, даже родителям не смог сказать о себе, потому что трус. Потому что боялся услышать правду. Все просто отвращало до тошноты. Ему хотелось сбежать куда-нибудь далеко-далеко, где его не найдут и больше никто не посмеет посмотреть на него так. Он сместил свой вектор внимания куда-то в сторону, и произнёс тихим, дребезжащим голосом: — Слушай, не смотри на меня так… Ромка не понял, выгнув домиком бровь. — Как? Антону не хотелось говорить об этом, но он все-таки сказал, потому что это уже было невыносимо терпеть. Внутренности просто жгло от обиды, а не озвученные чувства только усугубляли положение. — Так, словно я сейчас сломаюсь. — он стиснул зубы, словно добиваясь того, чтобы они раскрошились, — Не надо меня жалеть. Ромка захлопал глазами, затем нахмурился. — Не знаю, с чего ты взял, что я смотрю на тебя так, но обосрыш, — Антон не хотел слушать, но терпеливо молчал, стараясь не выкинуть лишнего, — иногда стоит позволять себя пожалеть, ты ведь не железный. — и добавил тихо, — И думаю, сейчас самое время. Антон отвел от него взгляд и прикусил губу. Позволять себя жалеть? Разве такое вообще возможно? Разве он может уткнуться в чужие объятия и пожаловаться на жизнь? Разве он может позволить себе быть иногда слабым? Это ведь такая роскошь. Ему не хотелось предстать перед кем-то таким. Никчемным. Ромкин голос, лёгкий как пух, эхом зазвучал в сознании: «— Иногда ты можешь позволять себе погрустить и принять чужую помощь, это совсем не значит, что ты слабый. Всем нам это иногда необходимо. —» И правда. Внезапно Антон почувствовал, как ему становится легче дышать, как тело его наполняется чем-то похожим, на гелиевый шарик, и все становилось таким лёгким, таким простым, не несущим в себе нечто плохое. Антон поджал губы. Он совсем забыл о том, что Ромка и сам поддерживал его в минуты грусти, когда он падал духом и не мог взять себя в руки. Ему нужна была поддержка, и Ромка эту поддержку давал без всяких осуждений. Он не смотрел на него с укором, не пытался пристыдить, и уж точно не называл его слабаком. Вечерело, температура упала, и пар изо рта стал ещё отчетливее, а конечности становились все более деревянными. Нужно было пойти домой, но судя по всему, Ромка совершенно не собирался проводить его до дома. Антон болезненно, криво улыбнулся, и произнёс: — У моей сестры день рождения сегодня. — Петров не знал, почему вообще заговорил об этом, — Я не хочу её расстраивать, я должен… Я обещал ей… — Твоей сестре ты нужен живым! — гаркнул Ромка, несильно встряхнув его за плечи, чтобы Петров прислушался к своему здравому смыслу, — Открой глаза! Вряд ли она обрадуется, если ты сдохнешь, — и осуждающе добавил, уколов побольнее, — Вот подарочек на день рождения будет. У Петрова не осталось слов и причин, по которым Ромка сжалится и отведёт его домой, он сделает все так, как хочет сам, по-своему. Он ведь упрямый, как баран, и если что-то решил - не отступит. Просто ужасная черта. И Ромка заговорил, словно зная, о чем так глубоко задумался Антон: — Здесь неподалёку есть больница, отведу тебя туда. Пешком минут пятнадцать займёт… — протянул он, призадумавшись, а затем снова напрягшись, нахмурился, — Блять, и на будущее - если ты опять отключишься, или у тебя крыша к хуям съедет и ты начнёшь устраивать цирк «Шапито» нахер, я тебе клянусь - выкину и оставлю на ближайшей обочине дороги! Антон горько хохотнул. И Ромка, вновь взяв его руку и перекинув через шею, крепко сжал предплечье. — Все, погнали. — и двинулись в сторону ворот. Ромка даже не пожаловался на то, что ему придется идти из-за Антона целых пятнадцать минут. Не жаловался и на то, что Антон тяжёлый и ему придётся его тащить на себе всю дорогу. Он сам этого хотел, сам хотел помочь, и Антону действительно было непонятно по какой причине он так сильно желал этого. То, что между ними зародился мир ведь не делает их друзьями, разве нет? Но Антон бы соврал, сказав, что ему подобное не нравится. Напротив, он был счастлив как никогда прежде, потому что человек, с которым он враждовал целый месяц пошёл ему навстречу, потому что опять же, сам захотел. Хотел поладить с Антоном. Антон улыбнулся. Подснежники так и остались лежать в снегу неподалёку от могилы дяди Миши. И Антон знал, что Ромка вернётся к нему чуть позже, как доведёт Антона до больницы. Сердце стучало птицей в клетке, а розовые щёки горели вместе с ушами. Близкое нахождение рядом с Ромкой воспринималось им слишком остро, и он готов был завыть мученически в собственные ладони от того факта, что им придётся плестись в таком положении целых пятнадцать минут. Но Антон готов был потерпеть, потому что это было чем-то воистину особенным. Это было началом чего-то действительно хорошего.