Когда растает лед

   Эта ночь показалась мне более долгой, чем обычно. Наверное, потому что я изводил себя всевозможными картинами бед, которые могли случиться с малышом по дороге. Начиная с подвернутой ноги, и заканчивая диким зверем. Но утро не принесло облегчения. В пещеру проникало все больше теплых солнечных лучей, а мальчик все не объявлялся. Все более страшные предположения стали сгущаться над моей головой. Если мальчик дошел до дому, его отсутствие может значить только одно: он заболел. Но это, если он дошел… то есть, это еще хороший расклад. При плохом раскладе он может нуждаться в помощи. Я тут же себе это живо представил. Например, малыш выходит из пещеры и спускается по крутой тропинке. Он сонный, поэтому совершенно не смотрит под ноги, тут ему и подворачивается злосчастный камень, из-за которого он спотыкается и летит кубарем вниз. Сломана нога. Птенчик плачет и зовет на помощь. Но сколько бы он не надрывался, никто не услышит. Ведь, как он и говорил, это место обходят стороной. И сколько он проведет там времени, пока его найдут. Сутки? Двое? Или еще хуже. На СынРи накинулась ядовитая змея и теперь его холодный труп лежит под каким-либо кустом. Или мальчик шел под расщепленной молнией ветвью, и она своевременно решила отломиться? В общем, я успел нагородить самых нелепых предположений. Только вымотав себе все нервы, я стал размышлять более трезво. Он не первый раз приходит в эту пещеру, значит, путь знает хорошо. Вариант, что он споткнулся и сломал себе ногу, тоже отметаем, потому что он ни разу не травмировался по пути, даже если нес с собой ведро полное воды. Быть загрызенным дикими зверями ему тоже не грозит, животный инстинкт заставляет их держаться поодаль от пещеры. Хотя змей это не касается. Место, отчего то, их не отталкивает. Да и не без поломанных грозой веток вокруг. Но, все-таки, это мало вероятно. Он скорее добрался до дому и его не пустили, потому что он болен. Надеюсь, это легкая простуда, которая пройдет без последствий. Убедив себя в этом, я как-то прожил до вечера. Лучи стали угасать, а вместе с ними я терял свою уверенность. Я почувствовал свою вину. Словно камень на сердце, она давила и не давала дышать. Из-за меня малыш несколько раз вымок до нитки. И даже чуть не утонул. Проводя все время в холодной пещере, он запросто мог заработать воспаление легких. Я не думал о нем, принимая все как должное, не задумываясь о последствиях. Приятно когда о тебе заботятся, не правда ли? А что я могу дать в ответ? Как выяснилось, я могу только забирать. Горькая усмешка исказила мое лицо. Я никчемен, не способен даже помочь другу. Мой взгляд скользнул вниз по льду, туда, где недвижно застыли руки, где соразмерно бьется сердце, словно не чувствуя моего горя. Собственная беспомощность никогда не угнетала так, как сейчас. Ехидный внутренний голос вновь раздался в голове. Всегда находишь себе оправдания, вот и сейчас есть одно, просто замечательное. Ведь ты не можешь шевельнуться. Опять будешь винить других? Я зажмурился и помотал головой, отгоняя озлобленную на самого себя часть сознания. Но голос не исчез, а только обрел видимую оболочку. Пред мной возникла сотканная из теней фигура. Существо казалось реальным, но в тоже время эфемерным, словно дым. Только дотронься до него, и он рассеется. Знакомое лицо, только уставшее, от того и казавшееся значительно старше. Небольшие морщинки залегли на лбу, словно у человека привыкшего хмуриться. Только глаза чужие и холодные, ничего не выражающие. Это был я, точнее он выглядел как я. Что я ожидал? Ведь это часть меня, та часть, которая больше всего пострадала, впитывая весь мрак, которым я себя насыщал. Призрачная копия меня наклонилась к лицу. Обдав ухо холодом, оно произнесло интимным полушепотом: “Могу даже сказать кого”. Я прекрасно понял, что под этим имелось в виду. Ведь в своем заточении винил только одного. Хоть сам и отодвинул обиду на второй план, но не забыл. Ангел отнял у меня пять веков жизни. От одного воспоминания о его надменном лице, я скрипел зубами от злости. Глюк облокотился спиной об лед, с жадностью в глазах впитывая мой гнев. “Ты как всегда ошибся, - рассмеялся он, - Насколько надо быть жалким, чтобы не видеть очевидное?” Раздражает. Почему вновь его слышу? Плод больной фантазии, убивающий мои нервные клетки. Проведя века в одиночестве сложно не свихнуться. Это небольшая плата за мою жалкую жизнь. А “совесть” все не умолкает. “Ты сам виноват, ангел лишь отгородил чудовище от мира. Ты не заслуживаешь жалости. Можешь сколько угодно обманывать ребенка, но ты сам это должен понимать…” Но не успел закончить, потому что его пронзили множество прядей, ставших прочными, словно стальные прутья. Тень замерла с распахнутыми глазами. К его горлу подступила призрачная кровь, и он закашлялся, прикрывая рот рукой. Отстранив запачканную ладонь, призрак, не веря своим глазам, смотрел, как по ней стекает прозрачная струйка. Обретшая облик часть души подняла на меня глаза полные бешеного блеска и ликования. “Вот ты и показал свою истинную натуру!” - прохрипел визитер, тая в предрассветной дымке. Я смотрел на первые лучи солнца, лениво рассеивающие тьму в пещере. Морок исчез, но легче не становилось. Я понял, что он прав. Не из-за его слов, но по тому, что увидел в его глазах смутное отражение монстра напротив, только внешне напоминающего человека.

***

   Прошла почти неделя. А кажется, что я не видел лицо мальчишки несколько лет. Хотя есть разница, если б я не видел его лица несколько лет, то оно непременно стерлось бы из памяти, а оно даже не поблекло. Ребенок повсюду оставил свои следы. Этот камень возле льда, на котором СынРи предпочитал сидеть, изображение на скале и разбросанные полу-истертые мелки. Невольно мысленно возвращаюсь в тот день, когда он в последний раз был со мной. Вот он сидит на коленях у стены и рисует наши портреты. Я спросил, зачем он это рисует. “Чтобы ты не думал, что ты один. Тебе не будет страшно, даже если меня не будет рядом.” - просто ответили мне. Конечно, он при этом сильно картавил, что звучало смешно и неубедительно. Зато СынРи честно верил в то, что говорил. Жаль, что не помогает. Мне все равно страшно и одиноко. Больнее, чем было раньше. Когда нечего было терять, я не боялся. А теперь страх прочно поселился в моем сердце. Страшно даже думать, что я больше не увижу эту пузатую мелочь. Не услышу звонкий голос с неправильным произношением. Страшно думать, что я виноват в этом. Страшно предполагать, что я его убийца. Страшно терять самого себя под грузом вины. Боюсь сойти с ума, а я чувствовал, что близок к этому. Пытаясь ухватиться за приобретенные крохи человечности, я сознательно наносил своей душе кровавые раны. Не давая ей зажить, забыть и заледенеть. Не собираюсь терять и это. Не позволю себе забыть и секунды проведенной с СынРи. За эти несколько дней я пережил и осознал гораздо больше, чем за века проведенные наедине с самим собой. Я многое узнал о себе. Когда умерла сестра, я думал, что умер вместе с ней. Позволил себе собственными руками задушить слабого, доброго Джи Ёна. Превратился в чудовище, жаждующее только крови. Много крови. Мне нравилось слышать крики боли и видеть страх в глазах тех, кого презирал всей душой. Я похоронил все остальные чувства, только боль, обида и ненависть заполнили мое существо. Когда я остался один в этом проклятом месте, стал пожирать сам себя изнутри, из-за невозможности выплеснуть свои эмоции. Тогда у меня и случилось это раздвоение. Меня словно стало двое. Они никак не могли ужиться, доводя меня до безумия. Одна половинка меня хотела уничтожить весь человеческий род, другая злилась на самого себя. Замкнутый круг: ненавижу все вокруг, поэтому ненавижу себя. Казалось, я стал калекой, не способным восстановить собственную душу. Мне представлялось, что славный Джи Ён, каким я был для сестры, безвозвратно стерт всеми моими преступлениями. Я ошибался. Заточенный дракон настолько устал от ненависти, что потянулся к первой протянутой руке. Хоть это и оказалась всего-навсего маленькая и слабая ладошка, я ухватился за нее как утопающий. Протянувшее мне руку существо оказалось человеком. Странный парадокс, но я не чувствовал отвращения. Поначалу я отнесся к мальчику настороженно, словно дикий зверь, который застыл в напряжении, готовый в любой момент кинуться обратно в лес. Просто привык видеть от людей только страх и желание меня уничтожить. Поэтому не ожидал ничего хорошего с его стороны. Но, не оправдав моих ожиданий, человеческое дитя стало заботиться обо мне. Забытые ощущения всколыхнулись где-то внутри. Даже и не представлял, что вновь захочу испытывать простые, но столь важные чувства. Захотелось смеяться, подтрунивать над своим собеседником, чтобы увидеть забавное выражение его лица, радоваться его успехам, видеть его улыбку. Даже голод я стал ощущать по-другому. К нему примешивалось ожидание того, что в проеме пещеры скоро появится СынРи с сияющей улыбкой и со своим: “Я кушать плинес!”. Больше всего я изголодался именно по общению. Не могу излить все накипевшее ребенку, но от одного его присутствия мне становилось легче. Впервые после трагедии я почувствовал, что кому-то нужен на этом свете. А теперь, когда только начал жить, потерял его. Словно отняли что-то важное, сравни кислороду. Мне нравилось быть не убийцей в его глазах, а волшебным персонажем сказок. Но суть от этого не меняется, я чудовище. Рядом с которым опасно находиться. Все, к кому я привязываюсь, умирают. Не прощу себе, если второе, не считая родителей и сестры, существо, которое я успел полюбить, умрет. Умрет из-за меня.    Сил не было, все силы из меня вытягивала совесть. От самого себя не избавиться. Не обмануть фальшивыми оправданиями. Ехидный голос постоянно возвращается, вытягивая по нитке душу. Хотел же, чтобы ребенок проводил все свое время с тобой? Поздравляю, идиот! Он непролазно торчал у тебя в пещере, из-за чего и заболел. Он считал тебя хорошим, поэтому верил твоим словам. Друзья? Хоть ты относился к СынРи искренне, этого не достаточно. Не пришел на помощь, хреновый, получается, друг. Это лишь слова, которые ты не способен оправдать. У тебя есть один выход, в который ты не хочешь верить. Который отметаешь, стараешься о нем не думать. Он лежит на поверхности и кажется невероятным, но ты слишком горд, чтобы просто попробовать. Эгоист до мозга костей. Из жалких, ничего не значащих убеждений ты готов предать того, кто заботился о тебе. Похоже, не так ты и переживаешь потерю, что стоишь на своем. Попроси! Умоляй, если понадобится! Призрачная часть меня напротив глядела в упор в глаза, проникая глубже, стремясь отыскать ту уродливую часть, которая не дает переступить через гордыню. “Слабак!”- презрительно бросили мне в лицо. Через секунду пещера пустовала. Опустошен и сломлен. Презираю самого себя за то, что не могу сказать слова, которые должен. Я обязан, но не могу открыть и рта, словно он онемел. Открываю рот в бессильном крике, как рыба выброшенная на сушу, но не слышу и звука. Больно, горло горит огнем, все сильнее заходится сердце, сложно дышать, но не могу выдавить и вскрика. Кажется это истерика, потому что я не могу успокоиться. Истерика без слез, лишь беззвучно вздрагиваю и судорожно пытаюсь вздохнуть. “Прости.” - это слово дается с трудом, по букве, слишком тихое, чтобы услышать, почти беззвучное. Осознание того, что я сделал это, придало мне сил. “Прости!”- кричу, срывая голос. “Я осознал. Прости, умоляю, прости! Не дай мальчишке умереть! Умоляю, только не он!”- хрипло кричал я, не жалея связок. “Пусть он будет жив, умоляю!”- без устали повторял я. От моего рыка птицы, загомонив, спорхнули с ближайших к пещере деревьев, но меня не волновало услышат меня люди либо звери, или нет. У меня более важная задача – достучаться до небес. Я не останавливался, пока не сорвал горло, и после этого, по инерции, продолжал шелестеть губами, тихо шепча эти слова. Пещера озарилась багряным светом заходящего солнца. Я услышал шелест за спиной и попытался обернуться. Но мне не дали повернуть голову, обхватив уши ладонями. Ладони показались раскаленным металлом, стало нестерпимо больно. Я не думал, что способен так кричать. Но чужие руки лишь сильнее сжались. В глазах потемнело от боли и сознание ускользнуло от меня.