амортенция со вкусом шоколадной лягушки

Корешки древних фолиантов скрипят под пальцами. Запах старой бумаги въедается в мантию, перья царапают бумагу, пропитывая насквозь чернилами. Рядом с учебником по Защите от темных сил и стопкой пергамента лежит конверт с надломленной серебристой печатью: «Род Хан». «Джисону, Моему единственному сыну. Однажды в детстве ты спросил меня, почему я и твой отец вместе, когда от любви не осталось ни единого следа. Наша семья — огромное пятно в «Ежедневном Пророке», полное ничтожной лжи и бессмысленной репутации, которая не стоит ни единого сикля. И мне искренне жаль, что мы провели тебя через бесчувственное детство, полное роскоши… и пустоты в груди. Письмо Мэттью Эванса повергло меня в искренний шок. Не потому что оно «разоблачающее», а потому что… этот юноша не дал тебе выбора самому рассказать об ориентации. Два последних года я наблюдала, как на каникулах ты водил в свою комнату разных волшебниц и волшебников, но никогда не спрашивала тебя о них, как и о твоей сексуальной ориентации, потому что это не мое дело. На затворках сознания всегда была мысль — мой сын справится в жизни гораздо лучше меня, и если ему комфортно с человеком, то я буду спокойна. Я очень холодна по отношению к тебе, Джисон, но это не означает, что я не люблю тебя. Я люблю тебя насколько позволяет мне мое ментально измученное сердце. И я никогда не перестану говорить, как мне жаль за мой избегающий тип привязанности. Я приняла решение отговорить твоего отца от сватаний к представительницам чистокровных семей, наш род и так пережил много страданий, связанных с бессмысленными фиктивными браками. Я не рассказала Сону о твоей ориентации и об отношениях с юношей семьи Ли — оставила выбор за тобой. Пожалуйста, не поступай так, как поступила я и твой отец. Желать счастья своему ребенку — это не о привязывании к семейным традициям, лишая права на собственную жизнь. Ты заслуживаешь чего-то большего, чем фиктивный брак с вечными изменами и убивающим изо дня в день алкоголизмом. Я уже не помню, сколько бутылок вина выпила вчера. В Министерстве Магии разослали совами объявление, что студентам седьмого курса Хогвартса разрешена встреча с родителями на Рождественском балу. Я постараюсь приехать, но только если ты этого хочешь. Твоя мама, Хан Сохен». Слезы раздражают кожу, солью вызывая зуд. Хочется расчесать влажные дорожки, продавить ногтями и содрать с себя кожу. Какое же я ничтожество. Ничтожествоничтожествоничтожество. Самый отвратительный человек на земле. Над ухом раздается теплый неразборчивый голос. Чужие руки обнимают плечи, гладят по голове и притягивают к крепкой груди. Родной запах мажет обонятельные рецепторы, и Джисон зарывается носом в слизеринский свитер, сдерживая всхлипы. — Ты нагружаешь себя учебой, чтобы избежать боли, — Минхо осторожно покачивается из стороны в сторону, — но так чувства никуда не исчезнут. Они накапливаются в твоих легких до точки кипения и сжигают тебя изнутри, вырываясь наружу вместе с тревогой, паникой, слезами и желанием кричать во все горло. Джисон задыхается до ярких всполохов перед глазами. Слезы крупным потоком умывают щеки и остаются мокрыми пятнышками темно-зеленого свитера. — Что же я натворил?.. Мерлин, что я наделал? Насколько я был беспечен, бесконтролен и аморален в своих действиях, что причинил боль людям своим выбором секса на одну ночь? — Ты хотел заглушить свою боль и чувство одиночества, — Минхо гладит по голове, перебирая пальцами мягкие волосы, — боялся обязательств, боялся тяжести в вероятных отношениях, боялся прийти к отношениям, как у твоих родителей… — В итоге я и стал чистой копией отца, — парень зажмуривает глаза до режущей боли, — я ужасен, Минхо… Мэттью сказал, что я разрушу отношения с тобой, потому что… люди не меняются. — Он сказал это под состоянием аффекта. Милый, посмотри на меня, — слизеринец присаживается на соседний стул и кладет ладони на мокрые щеки, — ты не твой отец. Ты не такой же, как господин Хан. Ты ничем не похож на родителей, кроме общих внешних черт и кровного родства. Ты совершал ошибки, подобные твоему отцу, что не делает тебя его копией ни на единый процент. Люди меняются постоянно, буквально каждый день, ничто в мире не стоит на месте. А как и сколько продлятся наши отношения — только наше дело, а не Мэттью. Джисон трясущимися руками тянется к конверту, влажными от слез пальцами достает пергамент, пропитанный духами и табачным дымом, и протягивает Минхо. Молодой человек хмурится, бегая напряженным взглядом по аккуратно выведенным строчкам. «Я хочу видеть тебя страдающим, страдающим, страдающим, » — голос Мэттью заезженной пластинкой звенит в сознании, насквозь разъедая нервные клетки. — Какую бы боль ты ни причинил, он не имел права сообщать о твоей ориентации, — голос подрагивает от раздражения, — и я… рад неожиданной заботе госпожи Хан. — Я также непредсказуемо хочу поговорить с ней, — Джисон кладет голову на чужое плечо, — посмотрю, получится ли сохранить семейную связь с мамой, потому что после выпуска я ни единого дня не намерен провести в поместье Хан. — Я горжусь тобой и твоей силой, — мягкая улыбка мажет спокойствием встревоженное сердце, — невероятный мой. Джисон чувствует, как сердце пропускает удар. Пульс отбивает в ушах, блокируя посторонние звуки. Горячие губы опускаются на кончик носа, на щеки и ловят рваный выдох Джисона. Минхо целует осторожно, заботливо придерживает любимого человека за голову и перебирает пальцами густые волосы на затылке. — С вами полиция нравов, — голос Сынмина выбивает из колеи, — для поцелуев есть другое место, сладкие. — Правда что ли? — смешок Чонина заставляет улыбнуться в чужие губы и разорвать поцелуй, — Сынминни, знаешь, какое лучшее место для… На стол с грохотом опускается тяжелая школьная сумка. Кристофер бросает на Чонина притворно осуждающий взгляд, достает учебник по Защите от сил зла и стопку билетов выпускного экзамена. — Группа поддержки из меня, гриффиндорца и лже-когтевранца, которого по ошибке вселенной не отправили в Слизерин, — стулья со скрипом отодвигаются, и друзья присаживаются рядом, — чем лучше мы сдадим экзамены, тем меньше шансов, что профессор Макгонаголл превратит нас в мух и скормит паукам.

***

Множество растений, вьющихся, стелющихся и растущих прямо к солнцу, рассажены по территории главной теплицы Хогвартса. Профессор Лонгботтом , близкий друг мистера Гарри Поттера и преподаватель Травологии, задает Хенджину повторить использование чар воспламенения на определенных ростках и запомнить разницу в функционировании «Инсендио». Хенджин достает очередное бревнышко, промокшее насквозь, оживляет подожженные растения и вновь направляет палочку. — Инсендио. Влага отрубленного дерева испаряется до возгорания древесины. Кончик палочки прочерчивает линию в воздухе, и огонь тушится, едва появившись. — Инсендио. Куст Ядовитой Тентакулы, потянувший свои ветви к Хенджину, замирает и словно расслабляется — вместо возгорания растение оглушается, как человек под действием «Петрификус Тоталус». Вокруг Колючки Обыкновенной снимаются защитные чары. Одно неверное движение, и растение запустит шипы в кожу Хенджина, глубоко, пока не встретится с тонкими костями. Сфокусируйся, Хенджин. Почувствуй, как твой внутренний огонь возгорается, проходит по сосудам правой руки и оживляет пламенными всполохами палочку. Внутренний огонь. Влажные горячие губы, сбившееся дыхание после первого поцелуя. Тихое «еще», маленькие, но невероятно крепкие ладони притягивают к себе, невольно заставляя колени дрожать. — Хенджин? Черт возьми. Слизеринец замечает Феликса, незаметно прошедшего в теплицу. Колючка Обыкновенная скрипит, собираясь выпустить шипы, но Хенджин опережает ее, направляя на корни «Инсендио». Растение увядает на глазах, обращаясь в труху. — Прости, я не хотел отвлекать тебя… — Феликс нервно заламывает пальцы и наблюдает за Хваном, усердно вымывающим руки в старинной раковине. — Все… в порядке, — Хенджин растерянно улыбается, насухо вытирая ладони, — ты же не знал, чем я занимаюсь. Феликс подходит ближе, пока кончики носов не касаются друг друга в поспешном столкновении. — On est comme deux comètes, — звонко смеется когтевранец, заключая Хенджина в теплые объятия, — Tu m'as vraiment manquée… В груди разливается спокойствие. Чувство комфорта распускается в сердце, позволяя тревожным легким правильно дышать. Я дома. Я по-настоящему дома. — Хочешь… поговорить? Последние дни ты напряженный и отстраненный… Я хочу поддержать тебя. Мерлин. Хенджин зажмуривается до звездочек под веками, возрождая в голове череду переживаний. — Прости, пожалуйста, я не хотел обидеть тебя, — Хван осторожно выбирается из объятий и кладет ладони на щеки Феликса, — я чувствую себя потерянным и запутавшимся после всего, что произошло. — Не извиняйся, прошу тебя, все в порядке… Хенджин чувствует, как чужие пальцы гладят спину, и вспыхнувшая тревога вновь заземляется. Ноябрьский дождь отстукивает каплями по стеклянному покрытию теплицы, небо чернеет, предвещая грозу. Волшебники верят: природа своими погодными явлениями очищает землю от грязи, созданной проклятиями мелких душ. — Чары доверия, которые Мэттью наложил на меня… Он был уверен, что я ничего не чувствую к тебе. Пытался привязать меня к себе и наблюдать, как я страдаю от ложной любви к нему. Ему было очень больно, и мне действительно жаль, что я… — Мэттью делит мир на черное и белое, а людей — на правильных и неправильных. Но не существует ничего столь идеального или полностью испорченного. Ты не плохой человек. Ты один из самых невероятных людей на свете. Горячее дыхание опаляет губы Хенджина. Время на мгновение останавливается, повисая в пространстве замершими молекулами воздуха. Феликс поднимается на носочки, сокращая и так маленькое расстояние. — Я… не хочу спешить, — Хенджин останавливает юношу и мысленно направляет на себя палочку, перечисляя поочередно проклятия, — не хочу сделать тебе больно. Не хочу навредить тебе, ты не заслуживаешь ни капли страданий. Холод мгновенно обрушивается на плечи. Пространство теряет краски и четкость, воздух спирает в трахее, тревогой сжимая бронхи. Слезы застилают глаза, Хенджин бежит изо всех сил, пока все накопившиеся чувства не исчезнут вместе с физическими силами. Белые перила мелькают перед глазами. Зачарованные лестницы меняют направление, но Хенджин не останавливается ни на миг, пока одышка не дает о себе знать на пороге восьмого этажа. Какой же я идиот. Самый отвратительный человек на земле. Спина касается высокой стены. Хенджин скатывается на пол, зарываясь пальцами в волосы. Крик разъедает горло и подавляется в острой коленке. Юноша кусает себя предплечье, болью заглушая бесконтрольный пожар в сердце. Больно-больно-больно-больно. Я не могу дышать… Как же горит в груди. Я причинил своими действиями столько страданий людям и не могу позволить себе навредить еще и Феликсу. Я так сильно люблю его. А что, если Мэттью прав? Что, если я действительно бесчувственное животное, способное только причинять боль? — Что, если я несу за собой только разрушения? — брошенное вслух сквозь сжатые зубы. Как же сильно горят легкие. — Однажды разрушение вошло в мою жизнь, — чужие вспотевшие ладони касаются подрагивающих плеч, — и я никогда так сильно не был благодарен вселенной, как за встречу с тобой, моим разрушением. Разрушением восприятия любви как постоянного физического насилия и манипулирования. Разрушением по имени Хван Хенджин. Стена меняет очертания, мрамор обращается в массивную дубовую дверь с медной ручкой. Феликс, последовавший за Хенджином, опускается на колени и притягивает любимого человека в объятия, крепко прижимая к себе. От чужого тепла и сдавления грудной клетки сердце медленно успокаивается, снимая пожар тревоги с легких. — Тебе не нужно выбирать за меня и принимать решения за меня, слышишь? — Феликс осторожно поднимается вместе с Хенджином на ноги, — Люди находятся рядом не потому что обязаны, а потому что любят друг друга. Ты заслуживаешь всего самого лучшего. Я не боюсь тебя. Слышишь, Хенджин? Я не боюсь тебя. Я хочу быть с тобой… Перед глазами ярко, настолько, что роговицу прожигает насквозь. Хенджин беспорядочно гладит спину Феликса, руки, очерчивает ключицы и, проскальзывая шею, берет драгоценное лицо в ладони. Веснушки выстраиваются в Большую Медведицу, Кассиопею и Андромеду. Внеземное воплощение искусства с глубокими глазами, переливающимися светом и истинной любовью. Горячие губы сталкиваются в поцелуе, и юноши замирают, желая прочувствовать друг друга. Надышаться друг другом. Хенджин проталкивает язык и сталкивается с чужим, столь проворным и желанным. Ручка двери автоматически щелкает, пропуская двух молодых людей в Выручай-комнату. Хенджин оглядывает помещение, замечая уже знакомую мебель, и чувствует аккуратные влажные поцелуи на линии нижней челюсти. — Моя комната во Франции, — Ли кладет ладони на крепкие плечи, — Bienvenue, mon amour. Хенджин облегченно выдыхает, улыбается до боли в щеках и поднимает на руки Феликса. Чужие бедра обхватывают талию, пальцы поднимаются к затылку и зарываются в отросшие волосы. Хенджин целует, кусает, лижет и все никак не может насытиться вкусом любимого человека. Феликс крепче цепляется бедрами за талию, одной рукой отстегивает мантию и снимает через голову рубашку, оторвав на ходу часть пуговиц с кусочками белой ткани. Хенджин валится на мягкие подушки, подминает Феликса под себя и возвращается к губам, кусая поочередно верхнюю и нижнюю. — А что, если мы шумом привлечем внимание призраков? — шутит Хван, целуя ямочки на веснушчатых щеках. — А мы тихонечко, — Феликс путается в чужих пуговицах, отчего получается оголить только плечи Хенджина, — помоги мне… твоя дизайнерская рубашка никак не поддается. Резкое клацанье раздается по Выручай-комнате, и белые пуговицы разлетаются по всему полу. Рубашка отправляется вместе с мантией Слизерина на край кровати, чтобы позже скатиться на ковер. — Вернись ко мне, — Феликс тянется к плечам Хенджина, — коснись меня, иначе мое сердце разорвется. Искры перед глазами. Хенджин целует шею, прикусывает кожу и зализывает, языком оставляя влажную дорожку до угла нижней челюсти. — Где ты хочешь, чтобы я тебя коснулся? — Хван скользит руками к груди, очерчивая ореолы, — Здесь? — задевает соски и поглаживает подушечками пальцев, — Или здесь? Феликс скулит и подается бедрами вперед, стоит Хенджину поцеловать в солнечное сплетение. Пальцы путаются в ремнях и стаскивают брюки, отправляя их следом за мантиями. Хенджин опускается ниже, толкается языком в пупок и наслаждается стоном, отскакивающим от высоких стен Выручай-комнаты. Феликс лезет рукой в прикроватный ящик, доставая баночку лубриканта и презервативы. Хенджин замечает красную надпись «использовать по назначению» и поднимает брови, переводя взгляд от упаковки на яркие глаза, светящиеся миллиардами звезд. — Слушайся инструкции, mon amour, — игриво улыбается и вновь подается бедрами вперед, потираясь о живот Хвана, — пожалуйста, я так сильно хочу почувствовать тебя. Хенджин не выдерживает, опускается к чужому плечу, ласкается, щекоча волосами чувствительную кожу, бодается носом в шею и шепчет признания в любви. — Почему ты такой потрясающий? — мягкие поцелуи в щеки, — Невероятный, самый волшебный во всем мире. Хенджин ловит губами чужое дыхание, терпко целуя пухлые губы. На пальцы выдавливается доброе количество смазки, Феликс шире разводит бедра, не отрываясь от Хвана ни на секунду. — Говори мне о своих ощущениях, хорошо? — Хенджин взволнованно заглядывает в родные глаза, — Я не хочу причинить тебе боль. — Обещаю, mon amour, — Феликс запрокидывает голову, чувствуя, как палец проникает внутрь, раздвигая податливые стенки, — боже, мне так хорошо с тобой. К пальцу добавляется второй, как только Феликс дает понять, что ему комфортно. Хенджин осторожно растягивает вход, целует плечи и кусает острые ключицы. Расслабленный от легкой щекотки смех раздается над ухом, и Хван незаметно проникает третьим пальцем. Маленькая упаковка нетерпеливо разрывается зубами. Хенджин лихорадочными движениями раскатывает презерватив по члену и распределяет лубрикант. Феликс, тяжело дышащий и разбитый, вновь тянется к чужим плечам, приглашая в свои объятия. Хенджин обрушивается на него, покрывая поцелуями раскрасневшиеся щеки. Входит осторожно одной головкой и чувствует, как сжимается Феликс. — Я в порядке, правда, — уверяет, заглядывая во встревоженные глаза, — в случае дискомфорта я бы сразу сказал тебе. Хенджин кивает, но не двигается, давая привыкнуть. Феликс тяжело дышит, цепляется за спину и начинает покачиваться, насаживаясь самостоятельно. Ощущать Хенджина в себе — полноценное олицетворение желания слиться воедино с любимым человеком. Цветные всполохи ослепляют, лишая зрения. Феликс наугад поднимает голову, бодается носом в подбородок Хенджина и находит чужие губы своими. Сердце выскакивает из груди, избавляясь от оков прежней тревоги. Находиться внутри Феликса, чувствовать его в своих объятиях, ощущать доверие и любовь — истинное счастье. Если любовь способна приносить сильнейшее чувство радости — эйфорию — тогда зачем нужны были бесконечные связи с едва знакомыми людьми? Хенджин не тянулся к ним всем своим сознанием, не захлебывался от чувств. Счастье не найдется в беспорядке незнакомцев. Хенджин понял это, когда Феликс впервые обнял его, поинтересовавшись самочувствием. Беспокойство, забота, интерес и искреннее общение породили в груди новое, совершенно неизведанное ранее чувство, но такое очевидное. Очевидное до каждого нервного окончания, очевидное до самых дальних уголков сознания. Только истинная любовь способна подарить безопасность, эйфорию и желание жить вместо бессмысленного существования в метаниях от одного незнакомого лица к соседней бутылке заколдованного алкоголя. Хенджин обхватывает руками Феликса и при каждом толчке проходится губами по нежной коже шеи. Тяжелые дыхание периодически срывается на громкие стоны, эхом отдаваясь в стенах. Феликс чувствует, как внизу живота тяжелеет от постоянного трения члена о поджарый живот Хенджина. Картинка перед глазами постепенно расплывается, воздух спирает в горле. Феликс цепляется за чужую спину, как за спасательный круг, и с громким стоном изливается между разгоряченными телами. Хенджин скулит, ощущая, как вокруг него сжимаются. Феликс лихорадочно дышит и целует влажный лоб. Хван замирает в чужих объятиях и глушит стон в изгибе шеи, впервые в жизни кончая так ярко и чувственно. Дождь за окном прекращается, крупные капли ливня становятся едва заметными в атмосфере ночи. Вдали, за горами Шотландии, проскакивает последняя молния, освещая Выручай-комнату подобием дневного света. Хенджин осторожно выходит из Феликса и ложится рядом, разглядывая любимый профиль. Юноша поворачивается к Хвану и крепко обнимает, укладывая голову рядом с чужой, такой мокрой и взлохмаченной. — Я люблю тебя, — Хенджин перетягивает одеяло с другого конца кровати и накрывает себя и Феликса, — я никогда не чувствовал себя так хорошо, как с тобой. — Я тоже чувствую подобное впервые и счастлив прожить эмоции и ощущения с тобой, — Ли улыбается, уставшим и невероятно любящим взглядом рассматривает глаза слизеринца и чмокает в кончик носа, — Я люблю тебя. Сильнее, чем ранее представлял возможности своих чувств.