***
Джим Макинрой как-то плохо выглядел с самого полудня. К часу ночи он вдруг побледнел, словно простыня, и тяжело осел на пол цеха. Рабочие вызвали скорую, главного инженера «Озкорпа» увезли в больницу с подозрением на гипертонический криз. Утром следующего дня, когда Норман смог до него дозвониться, Макинрой признался, что не спал двое суток и больше четырнадцати часов провёл на ногах. Озборн скрипнул зубами и велел ему долечиваться. Без Джима будет, конечно, сложно, но он всего лишь обычный человек, не все здесь подверглись мутации и могут вкалывать без сна и отдыха на высоких оборотах. Он и сам начал выдыхаться, третьи сутки бодрствования подходили к концу. Изменённый сывороткой организм функционировал и довольно эффективно, но подавитель сильно ограничивал его ресурсы, и всё чаще Норман замечал за собой, что срывается по мелочам, рявкая на обращающихся к нему людей по поводу и без. Ему тоже был нужен перерыв и хотя бы два часа сна. Оставив за главного начальника участка, он ушёл в отель. Поднялся в президентский номер, который забронировал не из приверженности к гедонизму, а сугубо из практических соображений — здесь была большая комната для совещаний и длинный стол, который они с Макинроем успешно завалили документами, Норман вошёл в спальню, повесил на ручку двери табличку «Не беспокоить!», запер дверь, содрал с себя одежду и рухнул в кровать, не забыв поставить таймер в телефоне на два часа. Едва он закрыл глаза, как провалился даже не в сон, а в кошмар, липкий и душный. Собственные крики звенели в его ушах, он отбил кулаки об дверь, пытаясь достучаться, плакал, просил прощения, умолял выпустить его — бесполезно. Некоторое время отец стоял снаружи, читая ему нотации о необходимости экономить электричество, о том, что Норману уже семь лет, он совсем большой, что спать с ночником — малодушно и позорно, и что ему следует научиться смотреть в глаза своим страхам. Полные ужаса крики запертого в кромешной темноте сына его не трогали. Его вообще мало что трогало, если это нельзя было выпить и получить такое желанное опьянение. Поэтому он ушёл. Просто ушёл, оставив Нормана в левом крыле дома, нежилом, запертом, обесточенном, с заколоченными ставнями на окнах, неотапливаемом и жутком. Норман боялся не темноты. Он боялся того, что жило в темноте. Этот иррациональный ужас пришёл к нему внезапно, года два назад. Той ночью он проснулся из-за скандала: внизу отец орал на мать, швырял что-то на пол, грязно ругался, не выбирая выражений. Норману было очень страшно, так страшно, что он не придумал ничего лучше, чем спрятаться под кровать. И там, в кромешной темноте, в тесном и замкнутом пространстве, что-то коснулось его. Что-то жуткое и леденящее, какая-то смутная тень с пугающими глазами, горящими тусклым жёлтым светом. Он отчаянно завопил, выбираясь из убежища, ставшего ловушкой, бросился к двери, но споткнулся о прикроватный коврик и рухнул на пол, так сильно ударившись об пол лицом, что расквасил нос. На шум пришли родители, но сочувствия он не получил. Отец отругал его за то, что не спит и пообещал наказать утром. И нужно понимать, что Амберсон Озборн всегда выполнял свои обещания. Кричать и умолять было бессмысленно. Загнанно оглядевшись по сторонам, он заметил узкий прямоугольник света на полу — старый ставень отвалился, а уличный фонарь был недалеко от окна, и его яркое сияние беспрепятственно проникало в мрачную комнату. Трясясь от ужаса, он ринулся к этому прямоугольнику, как к единственному спасению. Сел в самый центр, обхватив колени руками, съёжившись в комок, всей душой надеясь, что этой ночью чудовище не явится за ним. Не встанет за спиной чёрной тенью, не будет зловеще смеяться в самое ухо, когда он, беспомощный, безуспешно пытается спрятаться. Норман посмотрел на свои ступни, беспокоясь, что ноги остались в тени, что монстр сможет схватить за них, и опешил. Он видел ноги взрослого мужчины, нелепо торчащие из линялых пижамных штанов с медвежатами. Уставился на свои руки — они тоже больше не принадлежали ребёнку. Тень от фигуры, вставшей за его спиной, перекрыла источник света. Он знал, отлично знал кто это, и оцепенел от ужаса. — Норман, Норман, Норман, — от знакомого до последнего обертона хрипловатого голоса перехватило дыхание, — Думаешь, затолкал меня в ящик и всё?! Можно жить в своё удовольствие? — бронированная зелёная перчатка тяжело упала на плечо. Озборн уткнулся лбом в колени, не в силах обернуться и посмотреть своему кошмару в глаза. Гоблин презрительно хмыкнул, обходя его по кругу. — Как ты жалок… Трясёшься, словно червь, хотя мог бы править этим жалким городом, да что там городом — страной! Посмотри на себя, позорище, ты даже со Штроммом не можешь справиться. Тебя уделал дряхлеющий человечишка, твоя компания пошатнулась, твой бизнес опять под угрозой. И вместо того, чтобы размазать мерзавца ты делаешь… что? Ни-че-го! — Отвали от меня… — выдохнул Норман сквозь зубы, зажмурившись что было мочи, — Это всё переутомление, я приму подавитель и ты исчезнешь! Тебя не должно быть, тебе нет места в моей жизни! — Вот как? Мне, значит, нет, а Питеру Паркеру — есть? Норман поднял голову, преодолевая животный ужас. Гоблин стоял над ним в расслабленной позе, отведя назад плечи и немного склонив на бок голову, самоуверенный и наглый. С собственного лица на Озборна презрительно смотрели глаза, тускло светящиеся жёлтым, как у бенгальского тигра. — Не смей касаться его имени своим грязным языком! — Оу, как мы заговорили! Имени нельзя, а чего можно? У меня есть пара идей, куда можно пристроить наш язык! — издевательски оскалился он, присаживаясь перед Норманом на корточки, — А мне вот интересно, как быстро сбежит от тебя пирожочек Пит, когда узнает о наших весёлых приключениях в другом Нью-Йорке, м? О том, как мы прикончили тётку тамошнего Паркера, или едва не убили его самого? Или о том, как вонзили клинок твоему драгоценному голубоглазому Паучку прямо под рёбра, пока этот дурак пытался тебя заслонить? Нормана захлестнула ярость. Чёртово порождение его больного разума опять смеет угрожать Питеру, стремясь разрушить всё, что он по крупицам пытался собрать последние месяцы! — А какого дьявола ты здесь делаешь? Подавитель прекрасно справляется, я полностью тебя контролирую и очень надеюсь, что со временем смогу уничтожить… — Контролируешь?! — Гоблин злобно прищурился, хватая Нормана бронированной рукой за волосы и запрокидывая его голову назад, — Да что ты контролируешь? Я — часть тебя, нравится тебе это или нет. Лучшая часть! Я пришёл к тебе, пятилетнему сопляку, в самый страшный, самый тёмный период твоей ничтожной жизни, и только благодаря мне ты смог всё преодолеть! Смог достичь всего, что имеешь! Это я дал тебе упорство и силы, это благодаря мне у тебя не воля, а стальной капкан… — И очень свободное представление о морали, — пробормотал Норман, на то Гоблин возмущённо фыркнул: — Кому нужна мораль в современном мире? Как же ты меня раздражаешь своим нытьём! Ты, который сначала дал мне возможность воплощаться физически, а потом затолкал в тёмные глубины своего подсознания, туда же, где пылятся все самые отвратительные воспоминания из твоего убогого детства: тот первый раз, когда отец избил тебя ремнём. Или тот, когда впервые ударил по лицу в присутствии одноклассников, помнишь? А, ещё тут целый ворох живописных унизительных ругательств, которыми он «награждал» тебя. И огромная куча эпизодов, когда твоя мать пренебрегала тобой, даже не пытаясь защитить от насилия. Вот куда ты меня засунул, Норман! А сны — это самый короткий путь к подсознанию, если ты не знал. И я решил напомнить о себе, раз уж тебе так привольно живётся! — Чего ты хочешь? — устало спросил Норман. Разворошённая куча почти забытой мерзости поднялась из памяти зловонной жижей, — Что тебе от меня нужно? — Я хочу обратно, — безапелляционно заявил Гоблин, отпуская его волосы, — Мне надоело гнить в забвении, хочу драйва. Я даже готов обсудить некоторые условия моего возвращения, если ты бросишь колоть себе каждый день ту дрянь, что запирает меня на замок. Выпусти меня, Норман! — Этого не будет, — отрезал Озборн, — И с тобой невозможно договориться, ты пожрёшь меня, как только у тебя появится такая возможность. А это не входит в мои планы, знаешь ли! Гоблин выпрямился во весь рост, расправив плечи. Норман уже и забыл, каким мощным он выглядел в лётной броне: шесть футов четыре дюйма неукротимой ярости грузоподъемностью до пяти тонн. И полное отсутствие сдерживающих факторов в виде морали. — Мне глубоко безразличны твои планы, — процедил Гоблин, — Всё равно я выберусь, помяни моё слово! Выберусь и уничтожу твоего ненаглядного Паука. И в самый последний миг, перед тем, как вырвать его маленькое отважное сердечко, я отпущу тебя для того, чтобы ты из первого ряда мог сполна насладиться этим убийством. Говоришь, что хочешь избавиться от меня? А для чего тогда ты починил броню и глайдер? Зачем ты продолжаешь хранить их в своём доме, как и арсенал оружия? Норман молчал. Гоблин торжествующе смотрел на него, уверенный в собственной правоте. — Ты можешь попытаться обмануть кого угодно, но ты не сможешь лгать самому себе. Подумай об этом, хорошенько подумай! Писк таймера ворвался в кошмар, выдернув Нормана из липких объятий мучительного сна. Он в ужасе распахнул глаза, прислушиваясь — в ушах всё ещё звучал голос Гоблина. Сел на разворошённой постели, провёл рукой по покрытому испариной лицу. Выпутавшись из перекрученного одеяла, он ушёл в ванную, плеснул себе в лицо холодной водой, а потом и вовсе сунул голову под кран. Несессер с запасом подавителя лежал тут же, на столешнице. Норман вытащил один из шприцев и безжалостно воткнул себе в яремную вену. — Никогда, никогда ты не вернёшься. Я не допущу этого, — цедил он сквозь сжатые зубы, глядя в своё отражение в зеркале, ища малейшие признаки присутствия Гоблина в своём лице, в своих глазах, но не видел горящей желтизны, только привычную серо-голубую радужку, — Я найду способ избавиться от тебя! Дурацкий кошмар выбил его из колеи. Всё же, нельзя так надрываться на работе, это всегда дурно заканчивается. Извращённый пришествием Гоблина эпизод из далёкого и грустного детства Нормана, когда нетрезвый отец решил применить к испуганному ребенку весьма оригинальные воспитательные меры, перевернул всё внутри. Вспомнилось ощущение собственной беспомощности и кромешного ужаса, и то, как он потом заболел двусторонним воспаление лёгких, проведя всю ночь на холодном полу в тонкой пижаме и босиком. Жестокий урок заставил его приспосабливаться и искать выход самостоятельно — раз он не может победить приходящее из темноты чудовище, нужно попробовать с ним договориться. И у него получилось. Гоблин поселился в его сознании, перестав пугать до обморока, питаясь крохотными кусочками личности Нормана, постепенно набирая силу и ожидая удобного момента для того, чтобы вырваться. Уже в зрелом возрасте Норман обратился к психиатру и получил диагноз — аффективное биполярное расстройство. Доктор разъяснил, что никакого чудовища на самом деле нет и никогда не было, а злобная субличность — порождение перепуганного детского разума, пытающегося таким образом защититься от жестокости родителей. Но Гоблин всегда был слишком реален, и Норман так до конца и не верил в правильность поставленного диагноза. А уж когда интенсификатор выпустил субличность на волю… Он опёрся о столешницу, опустив голову. Пока всё хорошо, ситуация под контролем. Подавитель работает исправно, но следует быть осторожнее, физические и ментальные перегрузки могут спровоцировать такие вот «прорывы». С другой стороны, теперь он знает о планах своего альтер эго, а значит, будет настороже. Норман вздохнул поглубже, окончательно беря себя в руки, и потянулся за пеной для бритья. Следует привести себя в порядок и вернуться на завод.***
Проторчав три ночи к ряду на крышах домов, соседствующих со злосчастным автосервисом, Человек-Паук проникся сочувствием и пониманием по отношению к полицейским детективам. Бедолаги то и дело сидят в засадах и делают это гораздо дольше и чаще, чем он. Было не совсем понятно, как они справляются с такой нудной работой, потому что неподвижно находиться на одном месте и пялиться на один и тот же фасад, было решительно невыносимо. А если ты к тому же супер-герой с обострённой жаждой справедливости — ещё и безответственно. Пауку становилось дурно от одной мысли о том, сколько преступлений и несчастных случаев он мог бы предотвратить, если б не зависал на очередной грязной крыше, в миллионный раз разглядывая унылые стены автосервиса, знакомые теперь до последней трещины на каждом поганом кирпичике. Бандиты осторожничали. Они безусловно, были очень плохими людьми, но крайне предусмотрительными. Сервис работал строго в дневные часы, местные жители то и дело заезжали сменить масло или выполнить какой-то мелкий ремонт, а ровно в шесть часов после полудня работники демонстративно выходили на улицу, запирали ворота и расходились по домам. Они действительно шли к своим семьям, Паук проследил за каждым и знал это доподлинно. Ночью в «Автоклинике Кембы» было тихо, темно и безлюдно, это он тоже проверял. Неужели он ошибся? Но он же собственными ушами слышал, как тот мужчина говорил с Леброном Пэришем! Или… с кем-то по имени Леброн? Мало ли Лебронов в Браунсвилле? Где-то на окраине квартала завыли полицейские сирены. Бездействовать и оставаться в стороне Паук больше не мог, в последний раз он глянул на проклятый автосервис и сиганул на соседнюю крышу, спеша на звук сирен. Там что-то происходит, наверняка нужна его помощь, а сервис, ну что — сервис, как стоял так и будет стоять. Он вернётся сюда позже, как только разберётся с происшествием. Выходы со станции Рокуэй-Авеню на одноимённую улицу и на Фултон-стрит были оцеплены полицией. Человек-Паук скользнул вниз по стене жилого дома, возле которого скучились патрульные машины. Из открытого окна полицейского форда доносился голос диспетчера, звучащий из динамика рации: — …Повторяю, всем постам. В поезде номер четыре, пребывающем к первой платформе станции Рокуэй-Авеню в четверть второго, неизвестный открыл огонь из автоматического оружия. Данных о пострадавших нет. В вагоне сильное задымление. Предположительно — угроза взрыва. Повторяю… Паук бросил взгляд на уличные часы над входом в подземку. До прибытия поезда оставались считанные минуты, медлить было нельзя. Копы эвакуировали с платформы гражданских и персонал станции, группа захвата уже заняла свои позиции, когда мимо них смазанным пятном пронеслась красно-синяя фигура. — Это Паук! — крикнул один из полицейских, показывая ему в след зажатой в руке рацией. Распластавшись по своду тоннеля, Человек-Паук прижался к шершавому бетону перекрытия и замер. Поток воздуха, выталкиваемый приближающимся поездом, становился всё сильнее. Он забрался бы глубже, но резкое сужение тоннеля не оставляло места для манёвра. Едва поезд, уже сбрасывающий скорость перед станцией, поравнялся с ним, Паук прыгнул на крышу и пробрался внутрь вагона через открытую фрамугу. Плотный сизый дым заполнял всё внутреннее пространство поезда, люди отчаянно кашляли, пытаясь пробраться ближе к голове состава, подальше от его середины, где задымление было особенно сильным. Тут и там виднелись следы крови. Кто-то кричал, но в дыму было решительно невозможно что-либо рассмотреть. Паук не стал рисковать. Преступник мог заметить его и открыть огонь, раня пассажиров, поэтому он прыгнул на потолок и шустро двинулся в центр состава, туда, где абсолютно ничего не было видно из-за плотной дымовой завесы. Он зажмурился. Дым ел глаза даже через маску, дышать приходилось неглубоко и поверхностно. Вот тут и пригодилось паучье чутьё, безошибочно определив цель даже вслепую: коренастого мужчину в противогазе, вооруженного двумя глоками. Негодяй выкрикивал какую-то националистскую чушь, заглушённую фильтром дыхательного аппарата, а под ногами у него дымились две армейские шашки. Обострённое сенсорное восприятие отчётливо обрисовало Пауку силуэты трёх человек, неподвижно лежащих на полу вагона рядом с преступником, похоже, их он ранил первыми. Поезд замедлил свой ход, останавливаясь у платформы. По-прежнему незамеченный, Паук скользнул за спину мерзавца и бросился на него, сбив сильным ударом обеих ног. Преступник, неожиданно, извернулся, успел выстрелить, прежде чем получил паутиной в противогаз. Рывок, и злодей остался без дыхательного аппарата. От неожиданности он глубоко вдохнул дымный воздух, тут же зайдясь в приступе кашля, безуспешно попытался прицелиться. Паук не стал с ним церемониться. Точными ударами выбил пистолеты из рук, завалил на пол и стал вязать паутиной. Зашипели пневмоприводы, открывая двери в голове и хвосте поезда, группа захвата вошла в состав с двух сторон, дым прорезали лучи тактических фонариков, а по груди и спине героя запрыгали красные точки оптических прицелов винтовок. — Руки! — сквозь фильтр противогаза приказал один из бойцов, останавливаясь в нескольких футах от Паука и держа его на прицеле, — Подними руки, чтобы я их видел! На полу хрипло заорал, задёргался преступник, пытаясь сбросить с себя Паука. Общего секундного замешательства герою хватило на то, чтобы прыгнуть на потолок вагона, а оттуда — ногами вперёд в окно поезда, выбивая стекло. Извернувшись в прыжке, он взлетел на крышу состава, побежал к кабине машиниста, юркнул в тоннель, а из него — в вентиляционную шахту. Лишь только выбравшись наружу и вскарабкавшись на крышу ближайшей многоэтажки, Паук смог перевести дух. — Чуть не попался, — пробормотал Питер, стаскивая с головы маску, укрывшись за машинным помещением здешнего лифта, — Когда же они перестанут меня ловить? Ловите, блин, злодеев! Было обидно. Он же сделал всё за них, обезвредил негодяя, а они тычат в лицо своими винтовками, пытаются скрутить… Вот интересно, есть хоть какой-нибудь завалящий шанс спасти его порядком подмоченную репутацию? Или стараниями Джей Джоны Джеймсона и его поганых статеек он навсегда останется вне закона? Питер осторожно выглянул из-за ограждения, его всё ещё потряхивало — оказаться под прицелом опытных бойцов спецназа было жутковато. Возле станции суетились парамедики, вынося и выводя пострадавших людей. Сложно было судить, но, похоже, обошлось без убитых. Преступника выволокли в первую очередь, затолкали в полицейский фургон и увезли куда-то. Питеру тоже было пора убираться прочь, пока кто-то из патрульных не решил проверить окрестные крыши.***
Новый день принёс солнечную и ветреную погоду. Налазившись ночью по холодным крышам и, как водится, не выспавшись, Питер клевал носом на первой паре, радуясь, что это профессор Гудман, а не Коннорс, и что лекция по биологии, а не по физике. Он даже пытался что-то писать, но строчки плыли перед глазами, монотонный голос Гудмана убаюкивал получше любой колыбельной. Профессор что-то увлечённо говорил про нейронные связи и нервные импульсы, а Питер плавно уплывал куда-то в дивный мир сновидений, засыпая на первом ряду с открытыми глазами. Его голова постепенно тяжелела, левая рука, которой он подпирал щёку, соскользнула, и Питер шарахнулся бровью об стол. По аудитории прокатился смешок. Профессор Гудман оторвался от слайда презентации и уставился на Питера, смущённо потирающего ушибленную голову. — Рад, что вы снова с нами, мистер Паркер, — сдержанно сказал он, — А ещё мне чрезвычайно приятно, что моя лекция настолько увлекательная. Надеюсь, на семинаре вы проявите такую же заинтересованность в предмете. — Простите, сэр, — выдавил Питер, краснея. За спиной похохатывали одногруппники, отпуская ехидные комментарии, а вся ситуация оказалась идентичной тем поганым дням, которые регулярно случались с Питером в школе, благодаря живому участию Флэша Томпсона и его дружка по футбольной команде Терри Макмиллана. Профессор обвёл студентов грозным взглядом. — Не понимаю причины вашего веселья. Своим поведением вы сейчас иллюстрируете психологический эксперимент профессора Дэвидсона тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Кто-нибудь знает о чём идёт речь? — группа молчала, а вспыхнувшее было злое веселье постепенно стихло, — Тогда в двух словах поясню. Профессор собрал группу молодых людей примерно вашего возраста. Там были юноши и девушки, разной расовой принадлежности, с разными увлечениями, из разных социальных слоёв и разного достатка. Объединяло их лишь одно — профессор был для них непререкаемым авторитетом. В ходе эксперимента каждый день профессор в максимально корректной форме делал замечания одному из членов группы — молодому человеку. Не оскорблял, не допускал грубостей, но делал это систематически и при максимальной концентрации внимания на таких эпизодах других участников. Остальные же члены группы также систематически получали похвалу и поощрения от лидера. Спустя пять дней юноша стал настоящим изгоем. А все, я прошу вас обратить внимание, абсолютно все члены группы третировали его в той или иной форме. Словно им дали разрешение, индульгенцию на этот омерзительный буллинг. На пятый день эксперимент был принудительно прекращён из-за угрозы применения прямого насилия к тому юноше. Испытуемым были продемонстрированы видеозаписи их поведения и разъяснена суть исследования. Взглянув со стороны на собственные действия, они были шокированы. Им казалось, что своим агрессивным поведением они поддерживают недовольство лидера конкретным членом сообщества, чувствовали своё превосходство над ним, ощущали себя особенными, на деле же их просто использовали. Вам это ничего не напоминает? События, происходившие в прошлом веке в Европе, там ещё фигурировал такой харизматичный мужчина с усиками, ну? Студенты молчали. Питер незаметно огляделся по сторонам. Одногруппники сидели опустив глаза, некоторые покраснели. Выдержав паузу, профессор вернулся к своему столу. — Теперь вы понимаете, что наш разум — не только источник гениальных идей, но и бездна, порождающая чудовищ. Задумайтесь об этом в следующий раз, когда соберётесь самоутвердиться за счёт другого человека. Не позволяйте манипулировать своим сознанием, а для этого — думайте. Анализируйте. Развивайте привычку критически мыслить. Лекция окончена, все свободны. Заскрипели отодвигаемые стулья. Студенты расходились притихшие и пристыженные. И в течение того дня каждый нашёл время подойти к Паркеру и извиниться.***
Питер вышел из университета в очень странном настроении. Столько всего произошло за короткое время, его буквально распирало от необходимости выговориться. Таксофон напротив университетского входа был свободен. Он нашарил в кармане четвертак, думая позвонить Гарри, но так и замер с монетой в руке. Он не мог. Не мог рассказать другу, как ночью его чуть было не расстрелял спецназ. Что жизнь его порой висит на тонком волоске, что каждый день он видит столько жестокости и насилия, что становится тошно, а ложась спать боится закрыть глаза, ведь всё это может ему присниться. Потому что Гарри не знает, кто он такой на самом деле. Потому что никто не знает. Никто, кроме… кроме… Четвертак с металлическим шорохом ухнул в монетоприёмник. Указательный палец безошибочно набрал десять цифр, которые до сих пор горели в памяти Питера, как неновая вывеска. Первый гудок, второй, третий… — Да, — голос в трубке звучал отрывисто и устало. — Это я. Норман чуть слышно выдохнул и спросил: — Можешь приехать? — как будто он только и ждал его звонка, чтобы вот так позвать к себе. Питер оторопел. — Куда? — Ко мне домой. Я вернулся сегодня утром, моё пребывание в Нью-Джерси несколько затянулось. Как раз закончил с кое-какими делами в офисе, еду к себе. Через полчаса буду на месте, — он сделал небольшую паузу, — Так что? Питер зажмурился на секунду и решился, как на свой первый прыжок с многоэтажки. — Хорошо, я скоро буду. — До встречи. Скажи консьержу… — Я лучше по-старинке, через террасу, — усмехнулся Питер. Норман вздохнул. — Хорошо. Сейчас позвоню Бернарду, скажу, что на сегодня он свободен. До встречи. — Увидимся. Питер повесил трубку на рычаг. И что же это он такое делает..?***
Норман давно не спешил так, как сегодня. Подгонял Чарльза, торопя объехать пробки и быстрее добраться до дома. Нервничал в лифте и отпирая дверь. Влетел в гостиную, даже не сняв пальто, и вовремя — дверь на террасу распахнулась, впуская в комнату Питера. Сразу бросилось в глаза, какой он бледный, как вымученно улыбается, пряча настороженный взгляд. — Ты так и не починил окно, — смущённо сказал Питер, закрывая за собой створку. Норман столько хотел сказать ему, но слова казались незначительными пустыми колебаниями воздуха, бессмысленными звуками, не имеющими никакого веса. А Питер вдруг шагнул вперёд, уничтожая оставшееся между ними расстояние, и уткнулся лицом в плечо. Пробормотав что-то вроде: «Ох, милый…», Норман обнял его поверх тёплой куртки, скользнув руками за спину под рюкзаком. Его мальчик затих, почти не дыша, стоял тихо и неподвижно. И Норман знал, что стало тому причиной. — Я смотрел новости. Ты же там был, в подземке, — Питер на это только судорожно кивнул, — Этот негодяй стрелял в тебя? — Пальнул не глядя и промазал, — смог ответить он, справившись с эмоциями, — Меня взял на мушку целый отряд спецназовцев. Очень неприятное ощущение… Копы и плохие парни раньше стреляли, бывало, а тут огромная толпа здоровенных мужиков со штурмовыми винтовками… — Испугался? — в голосе Нормана было только понимание. — Не успел. Надо было бежать, пока меня не арестовали, потом уже стало не по себе… сильно не по себе, — он отстранился, опустив глаза, устыдившись собственной слабости. Отодвинулся, хоть и не хотел этого. Норман погладил его по щеке и сказал со всей серьёзностью, на какую только был способен: — Ты себя загонишь, и добром это не кончится. Может, всё же предоставишь правоохранителям шанс и займёшься чем-то менее опасным? Карманники, например, мелкие жулики. Те, кто не размахивают оружием и не пытаются наделать в людях дырок. Питер грустно усмехнулся. — Один карманник чуть не зарезал меня полтора года назад, когда отбивался. Не такие уж они и безвредные. Норман помрачнел. Он открыто не одобрял героическую деятельность Питера и не видел причин скрывать это. — Как дела в Джерси? — решил перевести тему Питер. — Было сложно, — честно ответил Норман, — Мой главный инженер попал в больницу, но всё обошлось. Макинрой поправляется, цех работает, сроки исполнения контракта не будут сорваны, а значит всё не зря, мы справились. — Отличные новости, — улыбнулся Питер. Ему по-прежнему было неловко за свою слабость, — Я, наверное, помешал, наверняка у тебя были другие планы… — Нет, это не так, — заверил его Озборн, — Очень хорошо, что ты позвонил именно сегодня, я очень хотел увидеться. Столько всего произошло… — Да, столько произошло, — эхом откликнулся Питер. Норман стоял совсем рядом. Так близко, что чувствовалось тепло его тела, аромат парфюма, даже средства для укладки волос. Глядя на этого безупречного мужчину, Питер думал, что стал слишком жадным. И вообще, не такой уж он хороший человек, раз притащился сюда с намерением выговориться, а сам только и делает, что пялится на губы Нормана. И что меньше всего сейчас ему хочется говорить. И, должно быть, выглядит он довольно жалко. А дурацкое сердце колотится так, словно пытается проломить рёбра и выпрыгнуть куда-то в окно. И последняя рациональная часть его разума уже охрипла, вопя о том, что Питеру не следует быть здесь, что это очень, очень плохая идея, что ничего путного не получится, что нужно найти благовидный предлог и смыться, но… Но. Он не хотел уходить. Он хотел немного тепла и нежности от другого человека, это что — преступление?! Разум возопил: «Но это же плохой парень!!!»… А кто — хороший?! Похоже, Озборн что-то такое разглядел в его лице. Взгляд его изменился, потемнел, он сделал последние полшага, окончательно вторгаясь в личное пространство Питера, которого внезапно затопил извращённый восторг от осознания: перед ним идеальный хищник. Он не знал, какой такой радар даровала сыворотка Норману Озборну, и каким образом это работает, но он всегда безупречно точно чуял настрой Питера. И никогда не мог устоять, зная, что творится в русоволосой паучьей голове. — Сколько ты ещё будешь бегать от меня? — севшим голосом спросил Норман, — Сколько, Питер? Питер не знал, что ответить. Он, вроде, не бегал, даже в мыслях не было. А ещё ему страшно надоела неопределённость, поэтому Питер просто приподнялся на носочках и чмокнул его в губы, коротко и звонко. Норман оторопел, не ожидая, его замешательство длилось не дольше пары мгновений. Он сгрёб Питера в объятья, скрещивая руки за его спиной, вдавливая в себя, вплавляя в своё тело, как идеально подходящий кусочек головоломки, недостающий элемент целостной картины, давно утраченный, но каким-то чудом вновь обретённый, и яростно вернул поцелуй. Всего было слишком много — лихорадочной хватки, неистового напора губ и языка, от которого перехватывало дыхание, биения чужого сердца прямо в грудь, жадных пальцев, заскользивших вдоль спины, и ниже, гладящих, сжимающих, словно в погоне за полузабытыми ощущениями. Питер всхлипнул, борясь за глоток воздуха. Истолковав этот звук по-своему, Норман нечеловеческим усилием заставил себя притормозить, отстранившись ровно на полдюйма, но так и не разжав рук. — Что? — спросил он, тревожась. — Нормально, — Питер закинул руки ему на плечи, снова потянувшись к губам, — Забыл как дышать. — Носом, — шепнул он, снова проваливаясь в поцелуй. Питера несло, как во время прыжка с небоскрёба Крайслера, ощущения были точно такие же. Хотелось ещё сильнее, ещё больше тактильности, больше голой кожи под ладонями. Его собственная повседневная одежда и паучий костюм под ней казались удушающими путами, стесняя, сковывая, не давая толком вдохнуть, рюкзак, всё ещё болтающийся на плечах, тянул, как каменный жёрнов. Похоже, Нормана одолевали те же мысли, он начал выпутываться из своего пальто и пиджака, яростно дёргая рукава, не имея возможности оторваться от Питера ни на секунду даже для того, чтобы нормально раздеться. Питер потянул его на себя, отступая, вспомнив, что сзади в каких-то двух шагах диван. Норман сделал шаг, другой, избавляясь от верхней одежды, одним движением расстегнул куртку Питера и стянул её с плеч вместе с рюкзаком. Глухо рыкнул, подхватил его под ягодицы и поднял на руки, вынудив обвить себя ногами. — В спальню, — коротко бросил он, уверенно направляясь к лестнице. Питер, наконец, нашёл в себе силы перестать вылизывать чужой рот. Он повис на Озборне, уткнувшись носом в его шею, растрёпанный, взъерошенный, возбуждённый, как подросток, впервые увидевший фильм для взрослых. В голове царила блаженная звенящая пустота, слабый голос разума молчал, будто его и не было вовсе, уступив место чистому желанию. Он не хотел думать. Он хотел, чтобы Норман сделал с ним что-нибудь. Что угодно, лишь бы хоть немного унять этот жар, волнами перекатывающийся под кожей. А когда открылась и захлопнулась дверь спальни, когда щёлкнул замок, отрезав их от внешнего мира, когда Норман осторожно опустил его на свою постель, нависнув сверху, Питер чуть не до крови прикусил нижнюю губу, борясь со спонтанным желанием удрать отсюда подальше. На щеку легла горячая ладонь, длинные пальцы ласково коснулись губ, погладили, уговаривая прекратить кусать самого себя. — Не делай так, — прошептал Норман, — Ты поранишься. Как я буду тебя целовать? Питер расслабился, прикрыв глаза и чуть откинув назад голову. Под ласковыми прикосновениями внезапный приступ паники таял, как морская пена на песке. — Если хочешь уйти — сейчас самое время, — от его шёпота по спине щекотно разбегались мурашки. — Нет, — полумрак комнаты нисколько не мешал Питеру, но Озборн зачем-то потянулся к изголовью и включил лампу. Мягкий желтый свет интимно растёкся по матовой ткани покрывала, вытесняя синеватый сумрак, заставив почувствовать себя неуютно, — Для чего свет? Мы оба видим в темноте. — Я немного хуже, чем ты, — ответил он, гладя грудь Питера через рубашку, — Хочу видеть тебя, можно? Если совсем невмоготу, я выключу. — Фиг с ним, оставь, — выдохнул Питер. Поздновато играть скромника и ломаться, момент не тот. Норман снова склонился к его губам, жарко целуя, одновременно расправляясь с самой верхней пуговицей воротника рубашки Питера. — Знал бы ты, как меня заводит эта твоя привычка упаковываться в одежду, как в доспехи, натягивать рукава до самых костяшек, прятать свою дивную кожу… словно ты строишь вокруг себя неприступную стену, — сладко шептал он в розовеющее ухо, а Питер жмурился от того, как колючая волна прокатывалась по нервным окончаниям до самого крестца так, что на ногах поджимались пальцы. Следующая пуговица поддалась быстрее, за ней ещё одна. Он словно разворачивал подарок, вылущивая из серой крафтовой бумаги нечто бесценное, даже пальцы подрагивали от нетерпения. Норман уже было потянулся к шее Питера, желая поцеловать открывающуюся впадинку между ключиц, как вдруг замер, изумлённо выдохнув. — Это же… ты… на тебе паучий костюм? — с невыразимым благоговением в голосе спросил он, заглядывая Питеру в глаза. — Боже, — простонал тот, закрывая лицо руками, — Да, он на мне… дай мне минуту, я сниму… — Нет, — решительно сказал он, беря Питера за запястья и укладывая его руки на кровать, — Я сам. — У вас странные фетиши, мистер Озборн, — пробормотал Питер, пытаясь скрыть неловкость за колкостью. — Всегда были, — ухмыльнулся Норман, садясь на бёдра Питера верхом и возвращаясь к его одежде. Расстегнув рубашку, он потянул за ткань, вытаскивая полы из-под ремня джинсов, помог Питеру приподняться и стянул плотную вельветовую ткань с его плеч. — Потрясающе, — он провёл рукой по обтянутой спандексом груди, по напряжённому животу, одним движением пальца подцепил ремень и расстегнул его. Звякнула металлическая пряжка, ловкие пальцы скользнули к болту и к молнии, Норман сместился в сторону для того, чтобы стянуть штаны с ног Питера и тут же уселся обратно. Вот так и сбываются мечты. Человек-Паук, распростёртый на его кровати. Блестящие глаза, влажные приоткрытые губы, припухшие от поцелуев, пара розовых пятен на белой шее, слева, под линией челюсти — это Норман не сдержался и прихватил нежную кожу зубами. И он собирался сделать это снова. И ещё много всего сделать с этим прекрасным юношей. — Ты же видел меня… таким, — Питер краснел под пристальным взглядом и ничего не мог этим поделать, — Что тут потрясающего… — Видел, — согласился Норман, оглаживая его плечи обеими руками, — но не при таких обстоятельствах. Это несопоставимо. Видеть тебя таким, касаться тебя вот так, — его ладони двинулись вниз, очертили грудь, задели соски, плавно спустились на бока, обняли талию, погладили бёдра, потом правая сжала колом стоящий член Питера, отчетливо выделяющийся под синей тканью, а левая скользнула между ног, и пальцы аккуратно обхватили яички, — Вот это — потрясающе. Питер не смог сдержать короткий стон, от неторопливых и уверенных прикосновений ему хотелось выть в голос. — А маска и перчатки? — спросил Норман, продолжая откровенно ласкать его в самых интимных местах через костюм, — Где они? — В рюк… заке, — выдохнул Питер, прогибаясь в пояснице и цепляясь за покрывало, — Я сейчас кончу прямо в штаны… боже… — Тшшш, мы же только начали, — Норман убрал руки от изнывающего от ласк члена и навис над Питером, опираясь ладонями о матрас по обе стороны от его головы, — Ты собирался в патруль сегодня ночью? — Да. У меня не было умысла провоцировать тебя. — Меня не нужно провоцировать, — он нежно коснулся его губ своими, целуя неглубоко и бережно, — я едва сдерживаюсь. Новый поцелуй лёг на щёку, на линию нижней челюсти, во впадинку под левым ухом. Питер обнял Нормана за плечи, притираясь к нему, вжимаясь распалённым телом, всё ещё заточённым в плотный спандекс, пытаясь получить больше такого желанного трения, и Норман не видел причины, чтобы не дать ему этого. — Сними его с меня, пожалуйста, — смущённо и горячо прошептал он, крепче сжимая объятья. Норман рывком сел, потянув за собой Паркера, зашарил по его спине, безуспешно ища застёжку. — Молния, посередине, — подсказал ему Питер, утыкаясь лицом в плечо. Придерживая ворот костюма левой рукой, правой он потянул за язычок потайной молнии, расстёгивая её до самого пояса. — Как ты сам одеваешься? Это же неудобно без посторонней помощи! — удивился Норман, стягивая ткань с плеч Питера. — Я гибкий, — просто ответил он, помогая снять с рук узкие рукава, — да и привык уже. Озборн остановился, перестав раздевать его, с выражением крайней заинтересованности на лице. — Точно, гибкий, — повторил он, явно что-то замышляя. — О нет, о, господи, я знаю этот взгляд… Ты, блин, что придумал?! — всполошился Питер, начиная было отползать к середине кровати, но был пойман за ногу и водворён на место, — Норман! — затараторил он, — Погоди, я тут подумал, я же не готов совсем, ну, ты понимаешь, о чём я говорю… мне бы в ванную… — Не дёргайся, — улыбнулся он, аккуратно опрокидывая Питера на спину, — сексом вполне можно заняться и без проникновения. Одна только мысль о том, что тебя нужно выпустить куда-то из постели сводит меня с ума. Приподними-ка бёдра, — он окончательно стянул паучью шмотку с Питера и, не глядя, бросил её за спину. Питер нервно хохотнул: — Это же был твой фетиш… — Ты — мой фетиш, — безапелляционно заявил Норман, обводя его жадным взором, — От кончиков волос, до кончиков пальцев на ногах, ты — мой фетиш. То, как ты говоришь, двигаешься, смотришь на меня, улыбаешься мне, как сердишься или злишься, как ешь или пьёшь, как читаешь, как споришь со мной, смеешься или пугаешься, то, какой ты, когда весел, когда грустишь или сосредоточен, само твоё существование — вот мой фетиш. Питер замер под его руками, смотрел почти испуганно. Норман снова улыбнулся и сказал, уже шутливо: — А ещё ты для меня — загадка. Настоящая головоломка, ключ к которой я никак не могу подобрать. Вот скажи, например, как ты умудряешься втиснуть нижнее бельё под такие узкие штаны? — он нарочито медленно, с нажимом, огладил Питера между ног, губами поймав его прерывистый выдох. — Двойной слой спандекса, — ответил тот, — Без белья невозможно, ткань шершавая. Видишь, никаких секретов. Я весь, как на ладони, - он сел, потянувшись к галстуку Нормана, — А ещё, я чувствую себя уязвимым. Ведь на мне лишь трусы, а ты полностью одет, только пиджак где-то бросил… — Плевать на пиджак, — Норман стал помогать ему, расстёгивая ремень на своих брюках, — Нужно уравнять наши позиции. Он избавился от своей одежды и вернулся к Питеру. — Я… я тоже хотел спросить… — сказал он между поцелуями. Норман с трудом оторвался от его губ: — Что? — Ты такой горячий, особенно руки… Почему? — Побочный эффект интенсификатора, — пояснил Норман, кладя ладонь ему на живот, — Проявился сразу после введения сыворотки в кровь, даже подавитель толком не повлиял на эту особенность. Но, похоже, сейчас я недостаточно стараюсь, раз ты можешь думать обо всякой ерунде. Бесстыжие пальцы уже скользнули за резинку трусов и ниже, поглаживая и сжимая. Тонкий хлопок последнего предмета одежды, оставшегося на нём, раздражал, как мешковина, над головкой на ткани расплывалось влажное пятно, Питер вздрагивал всем телом, пока кулак Нормана уверенно скользил вверх и вниз по стволу, а губы и язык по подрагивающему животу. Наконец, опостылевшее бельё поползло вниз, Питер приподнял задницу, помогая стянуть с себя трусы. Норман сел на пятки между его ног, не в силах отвести глаз от прекрасного вида. Тело Питера — изысканная палитра белых и розовых оттенков: вздымающаяся грудь с затвердевшими сосками, бешено бьющаяся жилка на шее, растрепавшиеся пряди волос, тёмные ресницы, красивый, ровный член, прижатый к животу, оставляющий влажные следы смазки на нежной коже, стройные ноги, согнутые в коленях, руки, отчаянно цепляющиеся за покрывало — восхитительное зрелище. Огладив подрагивающие колени, Норман скользнул ладонями по внутренней поверхности бёдер и попросил: — Покажи, как ты можешь. Питер прекрасно его понял. Вспыхнул, залившись румянцем чуть ли не до корней волос, прикрыл нижнюю половину лица тыльной стороной правой руки, и, глядя Норману в глаза, медленно развёл колени в стороны до тех пор, пока они не коснулись матраса. — Ох, детка… — прошептал Норман восхищённо, осторожно оглаживая тонкую кожу его паха, чувствуя под пальцами натянутые сухожилья, — Какой же ты… Он склонился, целуя своего мальчика в грудь, под левым соском, туда, где чувствовалось биение сердца. Такой открытый, такой прекрасный… — Нор… — он попытался что-то сказать, но Озборн прервал его, коснувшись губ подушечками пальцев. — Ни слова, сладкий, предоставь всё мне. И снова накрыл его член рукой, одновременно целуя под рёбрами. Питер вздрогнул всем телом, как от щекотки, шумно втянув носом воздух. Его кожа была такой гладкой, по-юношески нежной, и было так приятно, так хорошо вылизывать её, спускаясь всё ниже и ниже, пока губы не обхватили гладкую горячую головку члена. Мальчишку подбросило от неожиданности, Норман едва удержал его на спине, прижав бёдра к кровати и вобрал глубже, скользя по стволу языком, очерчивая выступающие венки. Слушая приглушённые стоны (рот он себе там зажимает, что ли?), энергично задвигал головой, наслаждаясь ощущениями безграничной власти и полным контролем над чужим удовольствием. Осторожно огладил поджавшиеся яички, не стесняясь, пустил побольше слюны по стволу, подхватывая её своими же пальцами и размазывая по мошонке, снова и снова лаская горячую бархатистую кожу, то и дело мягко надавливая на промежность, чутко прислушиваясь к звукам, которые не мог сдержать Питер, извивающийся под его руками. Он скользнул губами вверх по члену, с пошлым чмоканьем выпустил изо рта головку, обводя её языком. Не то чтобы Норман был профи в оральных ласках, у него никогда не хватало терпения на слишком долгие прелюдии, да и партнёры попадались, в основном, такие, с которыми не хотелось нежничать. Сейчас же всё было по-другому. Он хотел утопить Питера в ласках, довести его до исступления неторопливыми прикосновениями, чтобы весь мир вокруг схлопнулся до этой самой кровати, чтобы замолчал, наконец, назойливый голос паучьей совести, которая каждую ночь гнала его сокровище на улицы Нью-Йорка, подставляя под ножи и пули. С ним хотелось этого всего: томных объятий, долгих поцелуев, неспешных ласк, тягучих и грешных, как дикий мёд, стекающий с ветки. В тот момент, когда Норман вобрал член Питера в самое горло, опускаясь до основания, тот вскрикнул, не в силах сдерживаться, толкнулся глубже и бурно кончил ему прямо в рот. — Прос…ти, — едва выдохнул он, обхватывая лицо Нормана ладонями и притягивая к себе, — Не успел предупредить. И потянулся за поцелуем к его губам. Норман, который секунду назад мучился дилеммой — куда бы деть всё то, что волею природы и мужской физиологии оказалось у него во рту, сглотнул и ответил на поцелуй, поправ свой давний принцип: «Я не глотаю». Собственный член, зажатый теперь между их телами, напомнил, что неплохо бы уделить внимание и ему. Норман двинул бёдрами, потираясь о Питера, с сожалением думая, что зря не отпустил того в ванную комнату. Ему отчаянно хотелось снова ощутить тесноту и жар его тела, толкнуться в шелковистое нутро, мягко и плотно обволакивающее, затягивающее. Призвав на помощь остатки самообладания, он дотянулся до ящика прикроватного столика и нашарил тюбик лубриканта. — Поможешь мне с небольшой проблемой? — спросил он Питера, который с готовностью кивнул. — С небольшой? — хмыкнул он, подставляя ладони, — В наш первый раз я думал, что лопну. — Льстец, — ухмыльнулся Норман, целуя его в губы, — обхвати обеими руками и не отпускай. Конечно, это не могло сравниться в настоящим сексом, но лежать вот так, придавив Питера к матрасу всем телом и ритмично двигаться, скользя донельзя возбуждённым членом в его скользких от смазки, восхитительно жестких и крепких ладонях, было невероятно. Его мальчик раззадорился, жадно подаваясь навстречу, закинув ногу Норману на бедро, притирался в ответ так и не опавшим после оргазма членом, горячо отвечал на поцелуи, то и дело постанывая, смотрел блестящими глазами, загнанно дыша, всем своим видом вызывая примитивное животное желание — наплевать на гигиену, на предварительные договорённости, и засадить ему как следует, чтобы кричал в голос, сжимался и подмахивал. Догоняя свои грязные фантазии, Норман с глухим стоном провалился в оргазм, стиснув Питера в объятьях. Некоторое время они так и лежали, вцепившись друг в друга, не желая разжимать рук. — Я не могу остаться на ночь, — сказал Питер над самым ухом. Конечно. Кто бы сомневался. Сейчас натянет свои паучьи штанишки и рванёт в окно. Надо было отправить его в ванную, ох, надо! После третьего раунда он даже и думать бы не мог о побеге, какое там, лежал бы носом в подушку, смирненький и затраханный… — Но у меня есть ещё немного времени, — заговорщицки сообщил он, легко и непринуждённо поворачивая Нормана на спину и садясь на него верхом. Это открытое проявление его превосходящей силы затронуло в душе Озборна какие-то новые струны, заставив задуматься, что обстоятельства вполне могут сложиться совсем не так, как он мог бы себе представить, и кто из них будет смирненько лежать носом в подушку — тот ещё вопрос. Нашарив в складках сбитого покрывала лубрикант, Питер щёлкнул крышкой, выдавливая прозрачный гель себе на ладонь. — Что мне сделать? — спросил он, берясь за оба их члена, — Хочешь так? Или взять в рот? Норман расплылся в улыбке. — Мне нравится твоя дерзость и энтузиазм, — сказал он, накрывая руку Питера своей и направляя его движения, — У меня есть идея получше. Не возражаешь сменить позицию? Он сел и развернул Питера к себе спиной, несколько раз провёл ладонями по бокам, по груди, лаская, слегка подтолкнул. — Обопрись на руки, — тихо попросил он, целуя его плечо, — Я же сказал — без проникновения, не напрягайся. Или ты мне не доверяешь? — Доверяю, — Питер оглянулся, не совсем понимая, что сейчас будет, — Ай! — вырвалось у него, когда на ложбинку полился прохладный гель. — Холодно? — участливо поинтересовался Норман, устраивая свой окрепший член между ягодиц и сжимая соблазнительные полушария обеими руками, — Сейчас согреем. Прогнись в пояснице, будь любезен. Он двинул бёдрами, потираясь, и Питера непроизвольно выгнуло от остроты ощущений. Это было горячо. Норман постепенно наращивал темп, его член скользил без остановок верх и вниз, плавными слитными движениями, а когда головка проезжалась по анусу, с губ Питера непроизвольно срывался стон. Руки подгибались, поэтому он лёг грудью на матрас и принялся ласкать себя, потерявшись в удовольствии. — Какой же ты… — горячечно шептал Норман, наваливаясь на его спину и целуя где-то под лопатками, не прекращая при этом двигаться, — мой прекрасный, отважный мальчик… Не расставался бы с тобой ни на миг. Как же я соскучился по тебе, Питер, сладкий мой… Его правая рука скользнула между бёдер, нашла член Питера. Скользкие от смазки пальцы идеально огладили ствол и, достигнув головки, стали ласкать её выверенными невесомыми движениями, то и дело потирая чувствительное местечко под ней, снова и снова, пока Питер не забился в новом оргазме, выплёскиваясь на смятое покрывало. У него дрожали ноги. Норман уложил его на бок, шепнув: «Сожми посильнее бёдра, милый», продолжил двигаться. Он кончил спустя несколько минут, беззвучно излился, прижимаясь к Питеру всем телом и целуя его в грудь. Отстранившись, Норман лёг за спиной Питера, обнял его поперёк живота, притянул к себе. Его рука заскользила по влажной от пота и семени коже, поглаживая. — Тебе точно нужно уходить? — лениво спросил он, зарываясь носом в мягкие волосы на макушке. — Угу, — с сожалением ответил Питер. Стоило прикрыть веки, как на него начала накатывать сонливость. — Ладно… — он вздохнул, приподнялся на локте, целуя его в висок, в щёку, в уголок рта, — значит, идём в душ, пока мы не слиплись. Питер повернул к нему голову и тихо сказал: — Я тоже соскучился. Мне… мне тебя не хватало. Норман склонился над ним, целуя в губы, едва касаясь своими, тягуче-медленно и нежно. — Ты не представляешь, как я рад это слышать. И, Питер, только не паникуй и не пытайся удрать, но… я бы хотел некоторой определённости между нами, уж такой я человек, — он сделал паузу, давая ему возможность осознать услышанное, — В каких мы отношениях? Я имею в виду, как ты видишь то, что происходит между нами? Я не давлю на тебя, не думай, просто… — Мы встречаемся, — перебил его Питер. — Что? — он не поверил тому, что услышал. — Мы встречаемся, — терпеливо повторил Питер, целуя его, — Мой член был у тебя во рту, после такого я, как порядочный человек, просто обязан… Норман сгрёб его в объятья, смеясь. В первые за долгое время ему было так легко на душе. Питер немного отстранился, без особенных усилий выпутываясь из крепкий объятий и серьёзно сказал: — Но я бы хотел попросить тебя кое о чём, Норман. — Сделаю всё, что в моих силах. — Пара доз подавителя. Пусть будут у меня, на всякий случай. Не то чтобы я не доверял тебе в этом вопросе, но, как показал наш неприятный опыт, всегда найдётся какой-нибудь гад, который решит, что возвращение Гоблина — это отличная идея. А мне бы не хотелось снова разгребать всё то, что неизбежно за этим последует, — Питер поднял на него светлый взор, — И ещё… всё-таки, скажи мне: куда ты дел глайдер? Норман продолжал улыбаться ему, но в глубине его глаз что-то промелькнуло, линия челюсти стала жестче, а улыбка из расслабленной превратилась в дежурную. — Я отдам тебе подавитель, без проблем. Особых условий хранения он не требует, хоть в кухонный шкаф положи, с ним ничего не случится. Следи только, чтобы кто-нибудь не нашёл и случайно не употребил, этот коктейль может выдержать только мой организм, обычный человек и пяти минут не проживёт. А глайдер… скажу так, глайдер в надёжном месте. Из соображений твоей безопасности я бы не стал раскрывать других подробностей, — вежливо отбрехался Норман, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Да уж, Питеру стоило бы поучиться у него держать лицо в самых щекотливых обстоятельствах. — Хорошо, — покладисто произнёс он, решив, что с гоблинским наследием обязательно разберётся немного позже. Его конечно расстроил тот факт, что Норман продолжает держаться за прошлое, но Питер не стал давить. Он присмотрит за Озборном и не позволит ему наделать глупостей, — В душ? — В душ, — кивнул Норман, вставая с кровати и подавая руку Питеру. Оглянувшись на уничтоженное покрывало, он смущённо сказал: — Мы испортили хорошую вещь… — Подумаешь, — Норман обнял его сзади за талию, прижимая к себе, — Для того и существуют химчистки. Мы же не краской его поливали. — В том то и дело, что не краской! — Хочешь, я сожгу эту тряпку? — интимно прошептал Норман ему в ухо. — Вот уж не надо! Пойдём, а то все бандиты разбегутся, за кем я буду следить? — он потянул Нормана в ванную комнату. Совместный душ только чудом не перешёл в продолжение того, чем они занимались в спальне — Норман отобрал у Питера мочалку и сам стал мыть его, уделяя преувеличенное внимание чувствительным местечкам. Питер не был железным, он был очень ответственным, поэтому в самый пикантный момент просто перекрыл горячую воду и врубил боковые форсунки. Упругие холодные струи, окатив их обоих, несколько остудили пыл. Домывались уже в спокойной атмосфере, под незлое ворчание Нормана о том, что необязательно было разливать их ледяной водой, как двух мартовских кошек, можно было прямо сказать, чтобы он отстал, на что Питер только посмеивался. Потом сушили волосы одним феном, толкаясь перед огромным зеркалом, хотя там с комфортом могли разместиться пятеро человек. Норман незаметно что-то такое делал с полотенцем Питера, которым тот обмотал бёдра: стоило ему поднять руки, проклятая тряпка сползала и падала на пол. Озборн довольно скалился, комментируя то и дело открывающийся ему вид на «лучшую задницу Нью-Йорка», при этом усиленно демонстрируя свою полную непричастность к полотенечной диверсии. А когда Питер одевался, запаковываясь в паучий костюм, он подошёл сзади и медленно застегнул молнию на его спине. Потом снова целовал, глубоко и страстно, держа его лицо в ладонях, не в силах разжать руки и отпустить своего мальчика куда-то в ночь. И хоть он и молчал, Питер прекрасно понимал, как сложно ему сейчас смириться, и был ему очень благодарен за это. Уже внизу, в тёмной гостиной, глядя, как Питер укладывает в рюкзак свои вещи и два шприца с подавителем в пластиковых футлярах, как надевает перчатки и достаёт маску, Норман спросил: — За кем ты следишь? Наверняка это опасно. — Я осторожен, — сказал Питер, застёгивая молнию на рюкзаке, — Если всё пойдёт по плану, я узнаю, где прячется Штромм и тогда… — Что?! — вскинулся Норман, хватая его за запястье, — Ты в своём уме? Питер, куда ты лезешь, это безумие! — Успокойся, пожалуйста, — он аккуратно высвободил руку, — Я не полезу туда, откуда не смогу выбраться. И я не могу спустить профессору с рук его злодеяния, сколько ещё людей должно пострадать, пока он угомонится? — Он не угомонится, — зло сказал Норман, — до тех самых пор, пока не отомстит мне. Мне, Питер! Весь этот кошмар происходит из-за меня! Я засадил его в тюрьму, я сломал его жизнь, он мстит только мне! — Попутно вредя другим людям, — кивнул Питер, забрасывая рюкзак за спину, — Я большой мальчик, помнишь? Я с ним справлюсь, сил мне хватит. — Ты даже не представляешь на что он способен. Мендель спятил, я точно тебе говорю, он крайне опасен! — Ну, это не первый псих с которым приходится иметь дело, — беспечно ляпнул Питер, поворачиваясь к окну и не замечая, как по лицу Озборна скользнула тень, — Я завтра позвоню, хорошо? Не злись на меня, пожалуйста. Он натянул на голову паучью маску, заправил её край под ворот костюма и открыл дверь на террасу. С места прыгнул на парапет, оглянулся, коротко глянув на стоящего в проёме Нормана, махнул ему рукой и сиганул спиной вперёд, не глядя выпуская паутину в сторону соседнего здания. Хмурясь, Норман смотрел ему вслед, пока яркая фигурка не скрылась из виду.