***
Преступление. Губы Питера — это преступление. Сущий грех, сладкий, тающий на языке, уносящий последние барьеры, срывающий стоп-кран холодной сдержанности к чертям собачьим, стоило только почувствовать, как отзывчиво и пылко раскрываются они навстречу его губам, вовлекая в головокружительный поцелуй. Как давно у Нормана кружилась голова от поцелуя? Как давно он чувствовал себя пьяным от простого влажного прикосновения чужих губ и языка, как преступно давно он терял голову, проваливаясь в мучительную истому? Очень давно. Непозволительно давно. А после пришло осознание, что Питер не просто целует его в ответ, что он зеркалит движения самого Нормана, и делает он так потому, что именно Норман его научил, что он, Норман Озборн, а не молоденькая рыжеволосая дурочка, именно он был первым и единственным, кто так коснулся этих умопомрачительных губ. Забрал себе его невинность, не сомневаясь, не колеблясь, сделал своим, и случись истории повториться, он поступил бы так снова. Пальцы заскользили в волосах. Почему-то это стало традицией: стоит им начать целоваться, Питер первым делом принимался уничтожать безупречную укладку Нормана, приводя густые каштановые пряди в полнейший беспорядок, словно не желая мириться с дневной маской. Пусть его. Это такая малость за возможность снова сжимать в руках гибкое тело, чувствовать загнанный пульс и частое дыхание, и его запах, и по-юношески нежную кожу… Сгорая от желания прикоснуться, Норман запустил обе руки под худи, скользнул ладонями по спине к лопаткам и не смог сдержать стон разочарования. Под плотным трикотажем его руки встретили шершавую поверхность спандекса, опять его мальчик затянут в паучий костюм, как в стрейч-плёнку, и как, скажите на милость, его теперь трогать?! Он прервал поцелуй, скользнув губами вдоль линии челюсти и ниже по шее, чтобы впиться зубами в нежную кожу прямо над кромкой воротника. Иррациональное желание пометить территорию оказалось сильнее здравого смысла. Питер зашипел, содрогнулся в его руках от внезапной боли, но не оттолкнул, а крепче схватился за плечи. Сила его хватки вышла из-под контроля, нервные окончания Нормана взвыли, посылая в одурманенный страстью мозг сигналы, что дельтовидная мышца правого плеча сейчас превратиться в измочаленную верёвку, сдавленная стальными пальцами его Паучка. Норман с сожалением разжал зубы. На белой шее наливался багровым кровоподтёк, набухала алая капля крови, не сдержавшись, он слизал её, снова и снова целуя раненое местечко. Плечо отчётливо ныло, как после удара тяжёлым и твёрдым предметом, судя по ощущениям, там уже образовался здоровенный синяк, а Норману и дела не было. — Стой… стой, — первым сдался Питер, упираясь ему в грудь ладонями и отодвигая от себя на полдюйма, — Мы же поговорить хотели, статья, взятки, помнишь? Может, хватит меня есть? Обещал ужин, а сам… Конечно, он помнил. Очень хорошо помнил то, что предпочёл бы забыть. Выбрал бы и дальше смотреть на вот такого Питера: встрёпанного, с покрасневшими влажными губами, горячечным блеском в глазах, со зрачками расширенными, как от действия белладонны, с безжалостно-вампирским багровым засосом на белой шее. Боль в плече немного отрезвляла, но не настолько, чтобы разжать руки и выпустить мальчишку из объятий. — Норман, — ладонь Питера легла на его щёку, лаская, — Я ведь никуда не денусь… Он зажмурился до алых пятен, прижался лбом к его лбу, медленно покачал головой, давая понять, что иллюзий относительно сегодняшнего вечера у него нет, что Питер уйдёт, и он не станет его удерживать. — А Джей Джей берёт меня в штат «Бьюгл», — ляпнул невпопад Питер, окончательно разрушая щемящую атмосферу внезапного порыва, толкнувшего их друг к другу, стоило только захлопнуться входной двери. Они до сих пор стояли в тёмной прихожей, так и не сняв верхней одежды, слишком поглощенные друг другом и поцелуями. — Этот день вообще закончится? — глухо сказал Норман, опуская голову ему на плечо, — Новости одна поганее другой. Новости о Джеймсоне окончательно выбесили его, вот ведь стервятник от журналистики… Норман почти жалел, что Гоблин не вышвырнул проходимца в окно, когда была такая возможность, вот было бы здорово увидеть издателя продажной газетёнки размазанным по асфальту. Теперь этот хлыщ хочет сманить к себе Паркера, слыхано ли! — Я ещё не ответил на его предложение, — терпеливо пояснил Питер, — Сказал, что мне нужно время, чтобы подумать, и взял тайм-аут до конца месяца. Норману тоже был нужен тайм-аут, после упоминания Джеймсона его вполне однозначный настрой улетучился. Было сложно представить себе что-то менее возбуждающее. — Пойдём, хватит топтаться на пороге. Поговорим. Позднее, на собственной кухне, глядя, как Питер в паучьем костюме сидит на стуле, подвернув под себя ногу, и уничтожает прямо из контейнера приготовленный Бернардом ужин, орудуя одной только вилкой, напрочь позабыв про нож, Норман не ощущал привычного раздражения, которое всегда будили в нём чужие дурные манеры. В конце концов, это же Питер. Он бы позволил ему есть чипсы в постели, наверное… Хотя… пожалуй, всё-таки нет. Чипсы — это перебор. — Ты точно не хочешь? Это так вкусно, даже не знаю с чем сравнить… — он улыбнулся немного смущённо, неправильно истолковав пристальный взгляд Озборна. Норман отрицательно качнул головой, аппетита не было, а прекрасно приготовленная телятина с овощами вызывала лишь отвращение. — А то мне неудобно, — продолжал он, — Как не приду к тебе, веду себя, как саранча. Эх, иногда жалею, что паучьей способности долгое время обходиться без еды мне не досталось… — Это всё твой бешеный метаболизм. Суперспособности расходуют колоссальный объем энергии, ты нуждаешься в полноценном белковом рационе, если хочешь нормально функционировать. Ты слабеешь, если голоден, и можешь куда больше при условии, что добираешь необходимые калории. Я не поручусь, конечно, но полагаю, что природа твоих сил схожа с действием интенсификатора, тот же синтез белка… Да не смотри на меня так, я не собираюсь тебя изучать! Глупости какие! — Норман нахмурился. — Ладно, — Питер отодвинул опустевший контейнер, — Так что там по взятке? И Озборн рассказал, не утаив ни единого факта, включая информацию, полученную от Деборы Милз. Не стал упоминать, правда, что встречался с давней любовницей, нейтрально назвав её «своим контактом из прокуратуры». — Систематизируем? — предложил Питер, — Первая и основная наша проблема — яд в твоей крови. Решение мы почти нашли, осталось реализовать. Вторая беда — чокнутый Штромм и его маленькие друзья, я имею ввиду банду из Браунсвилла. Пока эти ребята ушли на дно и от них ничего не слышно, что меня сильно беспокоит. Как показывает практика, такое затишье ничем хорошим не заканчивается. И третья проблема — неизвестный «доброжелатель», который пытается испортить твою деловую репутацию и обрушить бизнес. Как-то так… — Ничего нового, — небрежно пожал плечами Норман, — моя обычная жизнь, изо дня в день такое. Питер встал со своего места и в два шага оказался возле него. — Давай-ка, — он бесцеремонно шлёпнул его по колену, заставляя снять ногу с ноги, и уселся верхом, — Ты какой-то странный, — пытливый светлый взгляд заскользил по лицу почти осязаемым прикосновением. — В чём же странность? — спросил Норман, чуть откинув голову. — Хотя бы в том, что я сижу на тебе, а ты меня даже за задницу не потрогал, — Питер выразительно поёрзал на его коленях, — Плохо спишь? Вот откуда столько проницательности в таком нежном возрасте? Норман со вздохом обнял его за талию, притягивая ближе. Знакомая тяжесть тёплого тела ощущалась очень правильно, пожалуй, стоило сохранить это приятное ощущение в памяти, как своеобразный якорь стабильности. — Не хотел нагружать тебя ещё и этим, но наш зелёный приятель хочет договориться со мной о возможности выйти из-под контроля подавителя, — признался он после небольшой заминки, — Снился, вот, прошлой ночью, ворошил всякую мерзость в глубинах памяти… — Угрожал? — Питер прижался к его груди, обнимая за шею. — Само собой, — Норман бездумно гладил его по спине вверх и вниз. Это успокаивало. Как и пальцы, перебирающие волосы на затылке. Как тёплое дыхание возле щеки. Сидеть бы так всю ночь… — Помнишь, ты рассказывал про домик на озере Хопатконг? — вибрация от голоса Питера отдавалась в грудь. — Зачем ты вспомнил то место? — вздохнул Норман, — Оно меня раздражает. Похоже на мышеловку… — Это потому, что там нет пентхауса? — съехидничал он, улыбаясь, — А я бы выбрался туда на пару дней, с тобой. Я последний раз был за городом лет эдак… в одиннадцать? Давай съездим, как разберёмся со всеми проблемами? — Питер сел ровно, положив обе ладони Норману на грудь. — С тобой хоть в Китай, милый, — Озборн улыбнулся ему, только улыбка вышла грустной. Похоже, он исчерпал свой лимит на хорошую мину при плохой игре. Игра… Это не игра даже, это возня в грязи на чужом поле, где нет ни судей, ни правил, а сам он раз за разом получает красные карточки. Что за долбаная жизнь… Самый прекрасный человек на Земле сидит у него на коленях, обнимает, ластится в поисках тепла и взаимности, а у Нормана дыра вместо сердца и такая тоска в душе, хоть кричи… Это и значит — чувствовать? Это и значит — снова разрешить себе быть живым? Почему никто не предупредил, что вместе с любовью приходит то, от чего годами прятался: беспокойство, волнение, страх потери, что приходится брать всё оптом — и плохое и хорошее? Было бы куда проще оставаться в давней циничной маске, да только поздно. Он оторвал её на живую, вместе с кусками собственной плоти, чтобы оказаться беззащитным перед лицом неизвестности, чтобы опять не контролировать свою чёртову жизнь от и до, чтобы поверить услышанному «Мы справимся!»… Питер склонился к его губам, поцеловал, едва касаясь, и шепнул: — Я правда должен уйти… не злись. — Я не злюсь, — сказал Норман, крепче обнимая его, — как я могу злиться на тебя. Всё же, он так молод. Ему не хватает элементарного жизненного опыта, чтобы отличить чужую досаду от настоящей тоски… Может, это к лучшему. Если они оба поддадутся моменту и начнут рефлексировать, добром это точно не кончится. Толика оптимизма и веры во всё хорошее ведь никому ещё не вредила, так? Норман не был в этом уверен на все сто процентов, но ему хотелось бы… Он проводил Питера до террасы. Небо хмурилось низкими облаками, то и дело роняя редкие капли холодного мартовского дождя вперемешку с подтаявшими снежинками, новый циклон с Атлантики пришёл в город, неся с собой ветер и непогоду. Питер поёжился, опустил маску на лицо, поправил рюкзак за спиной. Повернулся, стоя на каменных перилах — стройная фигурка, подсвеченная снизу уличным освещением, махнул рукой, прежде чем позёрски ухнуть вперёд спиной с высоты, такой бесстрашный, отчаянный… Норман смотрел некоторое время вслед, храня фантомное ощущение тепла его тела в своих руках. Плотно закрыл окно. Ночь сегодня будет ветреной, определённо.***
У Майкла Янга было много недостатков, а самым главном являлась болтливость. Он не затыкался ни на секунду, вываливая на Менделя горы ненужной информации, последние сплетни района и собственные домыслы на счёт всего, что Янг где-то видел, слышал или придумал. Ещё его безумно занимала контрольная крыса, и стоило неугомонному гангстеру появиться в подвале, он тут же со всем возможным комфортом устраивался возле грызуна, доставал его из клетки, угощал кусочками моркови или яблока, иногда приносил орех или подсушенную корочку хлеба. Довольный крысак усаживался у Майкла на плече, свесив длинный розовый хвост за спину, и принимался за угощение, щурясь от удовольствия. Оба в тот момент были счастливы до неприличия, а Штромм посмеивался, глядя, как две неприкаянные души обрели друг друга. Но забрать животинку насовсем не разрешал, опасаясь, что с полудурочного Янга станется таскаться везде и всюду с грызуном, а Леброн за это спустит со всех троих шкуры. Младший Пэриш на дух не переносил крыс, мышей, белок, хомяков и тому подобную меховую мелочь, считая их источниками проблем и разносчиками заразы. Штромм настолько привык к постоянному шумовому фону, создаваемому Майклом, что почти не вслушивался в смысл слов, которых в какой-то момент становилось слишком много даже в просторном пространстве подвала. Профессор был очень занят. Несколько вылазок на блошиные рынки в соседние районы принесли свои плоды: ему удалось добыть винтажную заколку для волос, очень похожую на ту, что частенько носила Эмили Озборн, будучи ещё студенткой. Удивительно, столько лет прошло, а его память бережно хранила подобные мелочи. Казалось, он мог посекундно восстановить тот день, когда он впервые увидел её, входящую в аудиторию, такую юную, такую прекрасную… С маниакальным упорством он помнил каждую мелочь: то, как были уложены её волосы, что на запястье левой руки она носила тонкий серебряный браслет, что указательный палец правой частенько был испачкан чернилами шариковой ручки, сотни, тысячи незначительных деталей, сливавшихся в эфемерный образ женщины, которую он любил всю свою жизнь, и которую потерял, так и не решившись сказать ей о своих чувствах… Абстрагироваться от грустных мыслей и не раскиснуть профессору помогали простые и понятные задачи: вмонтировать в заколку, представляющую собой стилизованный венок из незабудок, сделанный из латуни и кусочков стекла, особое устройство, его новую разработку — крошечного бота, единственной задачей которого было добраться до телефона Гарри Озборна и установить в гаджет одну занятную программу. А дальше — дело техники. Стоит Гарри отправить своему отцу какой-нибудь файл, Мендель в ту же секунду получит полный доступ к личной переписке, контактам и телефонным разговорам Нормана Озборна, и уж тогда ему непременно удастся нарыть какого-нибудь стоящего дерьма на своего злейшего врага. И утопить его в этом же дерьме. Было бы прекрасно. Работа была закончена, заколка тщательно упакована в коробочку. Мендель посмотрел на часы. — Майкл, — прервал он поток сознания гангстера, вдохновенно несущего очередную пургу про каких-то неизвестных профессору людей, замешанных в сложной многоходовой афере с поддельными кредитками, — Отвезёшь меня в Сохо? Янг с умилением глядел на крысу, осторожно поглаживая её пальцем вдоль хребта. Сытый крысак самозабвенно умывался, сидя на обтянутой кожаными штанами коленке Янга. — Прям сейчас? Руби ещё не закончил, пусть умоется. Руби… Он назвал лабораторную крысу Руби… Доводы Штромма, что не стоит привязываться к подопытным животным и тем более давать им имена, были восприняты Майком в штыки, они чуть не поругались. — Майкл, мне действительно нужно на Манхэттен, у меня встреча, — снова сказал Штромм. Его терпение заканчивалось, как и время, нельзя было опаздывать, — Будь добр, посади крысу в клетку. Янг разворчался, но послушался. В машине он снова начал тарахтеть про своих аферистов, Мендель честно выдержал двадцать минут мучений, прежде чем попросил его включить новости, чтобы остаток дороги провести в относительном спокойствии. Как назло, зазвонил телефон Майкла, ему пришлось врубить громкую связь, маневрируя в плотном потоке машин — движение стало оживлённым, впереди показались Бруклинский мост и огни Манхэттена. — Йоу! — бодро ответил Янг, принимая вызов. В динамике что-то трещало, скрежетало, словно телефон звонившего возили экраном вниз по какой-то твёрдой поверхности, потом послышался шлепок, шум борьбы, придушенный женский вскрик. — Кэсси? — нахмурился Майкл, — Детка, ты в порядке? Кэсс, ответь! — …Майк! — испуганный голос Кэсси прорвался сквозь треск и помехи, — …моги! Этот прид… …як! Маньяк, слышишь?! Что-то громыхнуло, раздался грубый мужской голос: — … что у тебя?! Телефон?! Ах ты… Вызов прервался. В салоне автомобиля повисла напряжённая тишина. Майкл резко хлопнул по рулю обеими руками и заковыристо выругался. — Мне придётся тебя высадить, док, возьмёшь такси до Сохо? Кэсс, похоже, попала в заварушку, мне срочно нужно в Гарлем. Помнишь Кэсси? Разумеется, Мендель помнил Кэсси, девушку, которую Янг привёл ему в первый день после освобождения из тюрьмы. — Случилось что-то плохое? — Хрен знает, — раздражённо буркнул Янг, — Новый клиент, с виду приличный дядька, на тебя чем-то похож, а смотри как всё пошло… Так, здесь тебя высажу — сможешь вызвать такси, и мне есть где развернуться. Леброну не говори ничего, лады? — Ты тоже, — машина притормозила у обочины, Мендель отстегнул ремень безопасности и взялся за ручку двери, — Он не слишком одобряет мои вылазки в город, хоть и разрешил покидать пределы дома. — Замётано, бро, — белозубо улыбнулся ему Янг, — Я тебе наберу позже, может, отвезу домой, если срастётся. — Удачи, Майкл, — Штромм захлопнул дверь машины, и белый Шевроле Тахо, скрылся в вечернем потоке автомобилей.***
Погода портилась, холодный порывистый ветер разгонял припозднившихся прохожих по домам, казалось, в такой ненастный вечер даже преступники не решатся выйти на свой тёмный промысел. Круг по району ничего не дал. Паук решил оставить благополучный Мидтаун и пройтись с патрулём по более злачным районам, живущим насыщенной ночной жизнью. Здесь всегда было полно любителей поприставать к подгулявшим завсегдатаям баров и облегчить их карманы на сотню-другую долларов, а то и почесать кулаки о чужие зубы. На окраине Верхнего Ист-Сайда он ухватил обрывок сообщения, донёсшегося по рации из открытого окна патрульной машины, диспетчер сообщал о жалобах соседей на шум и драку в многоквартирном доме. Судя по адресу, это происходило на границе с Восточным Гарлемом, патрульные переглянулись и перенаправили вызов соседнему полицейскому участку. Никто не хотел связываться с грёбаным домашним насилием. Никто, кроме Человека-Паука. Нужная многоэтажка отыскалась легко, недалеко от пересечения Сто девятой восточной улицы и Второй авеню. Взобравшись на крышу, Паук прислушался, пытаясь понять, где именно вершится произвол. В мешанине обычных городских звуков он сперва ничего не разобрал, шумовой фон ничем не отличался от любого другого района. Ко всему, в угловой квартире на последнем этаже кто-то завёл старую джазовую пластинку, и пронзительный плач трубы ввинчивался в паучий мозг, мешая адекватно оценивать реальность. Выдержав акустическую пытку несколько мучительных минут, он хотел, было, перебраться на другую крышу, решив, что ошибся адресом, но тут слух уловил короткий тонкий вскрик и глухой удар, с каким обычно человеческое тело врезается в твёрдую поверхность, вроде комнатной перегородки. Паук перебрался на стену, шустро переползая от окна к окну, и уже на третьем ему улыбнулась удача. Пыльная цветастая занавеска была оборвана и свисала с карниза унылой тряпкой. В комнате творился сущий бардак, обстановка просто кричала о том, что здесь произошла самая настоящая драка. Возле разорённого дивана, лишившегося половины подушек, прямо на грязном полу, на видавшем виды сбившемся паласе, лысоватый мужчина в очках и респектабельном деловом костюме сосредоточенно душил худенькую черноволосую девушку, навалившись на неё всем своим весом. Бедняжка из последних сил цеплялась за его жилистые запястья, судорожно скребла по полу тонкими ножками, обтянутыми черными джинсовыми легинсами, но вырваться из смертельной хватки уже не могла. Времени на раздумья не было, Человек-Паук вломился в комнату через окно, высадив старую деревянную раму, перекатился по полу и яростно вцепился в убийцу, отшвырнув его от несчастной жертвы. Мерзавец впечатался в ближайшую стену и рухнул на пол, жалко вскрикнув. Девушка с хриплым стонов втянула воздух, хватаясь за истерзанное горло, ползком отодвигаясь подальше от маньяка, и забилась в угол между боковиной дивана и стеной, пока разъярённый Паук паковал её обидчика в паутину, не забыв хорошенько заклеить его поганый рот. Оглушённый внезапным нападением, связанный по рукам и ногам, немой и обездвиженный, негодяй валялся недалеко от разбитого окна, потеряв очки в дорогой оправе, и слабо извивался в липких путах. Дрожа от ярости, Человек-Паук стоял над ним, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Он едва сдерживался, чтобы не вышвырнуть мерзавца в окно, соблазн расправиться с негодяем был не просто велик, он был огромен. Всхлип несчастной жертвы вывел его из оцепенения. Он оглянулся, увидел её перепуганные глаза, казавшиеся совершенно черными из-за размазавшейся косметики, и только сейчас заметил, как бедняжка прикрывает дрожащими руками обнажённую грудь. Похоже, этот урод пытался надругаться над ней, но не сумел справиться с тесными штанами, пришёл в ярость, начал душить… мерзость! Паук подобрал с пола кожаную куртку и её подал девушке. — Вот, ваша куртка, мисс… Она всхлипнула, вцепилась трясущимися пальцами в свою вещь и тут же натянула её на плечи, застегнув молнию до самого горла. — Ты… ты Паук… — всё ещё всхлипывая сказала она утвердительно. — Да, — не стал отпираться он, это было бы бессмысленно, — если хотите, можно позвонить кому-нибудь, кто вас заберёт, и… Цепляясь за подлокотник дивана и за стенку, девушка нетвёрдо встала на ноги. Обуви на ней не было, должно быть, потеряла в драке. Человек-Паук увидел черные гематомы на её хрупкой шее — следы от пальцев душителя, и со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы. — Этот… — она указала на связанного маньяка острым подбородком, — надёжно связан? — В ближайшие два часа точно не выберется, — заверил её Паук. — Отлично! Девушка стремительно подошла с скрученному убийце, неловко лежащему на боку, размахнулась и со всей силы ударила его босой ногой в живот. — Урод! — крикнула она срывающимся голосом, — Кусок дерьма! Гандон драный! Мудак! Конченый!!! Каждое новое оскорбление сопровождалось ударом, она метила в живот и в пах, вкладывая в отчаянные движения всю силу, на которую только было способно её хрупкое тело. — Мисс, мисс! — Паук встал между девушкой и хнычущим маньяком, — Не пачкайтесь об этого отброса, пусть полиция им занимается! При упоминании полиции она вздрогнула, обхватила себя руками и съёжилась, опускаясь на корточки. — Мне нельзя… нельзя полицию. Я… вроде как… в розыске. — Но ведь этот урод пытался… — Я знаю! — почти выкрикнула она, размазывая по лицу слёзы, чёрные от потёкшей туши, — Как думаешь, чем я тут занималась с этим… этим… Всё ж нормально было, вызов, как вызов, клиент, как клиент… ну, со странностями, а кто без них… Да я и подумать не могла, что этот урод начнёт швырять меня по всей комнате и душить! Паук опешил. Ему было жаль девушку, никто, кем бы он ни был и чем бы не занимался не заслуживает того, чтобы над ним издевались, били или убивали. Отпускать мерзавца на все четыре стороны было бы большой ошибкой. Вдруг, он почувствует свою безнаказанность и решит напасть на кого-нибудь ещё? Нет, его обязательно нужно сдать полицейским, пусть получит по заслугам и окажется в тюрьме, где ему самое место! Обыскав внутренние и внешние карманы одежды связанного маньяка, Человек-Паук нашёл портмоне с банковскими картами и… водительскими правами. — Первый раз вижу убийцу, который берёт на дело документы! — хмыкнул он, разглядывая пластиковую карточку с данными негодяя, — Вот что, спрячу-ка я это где-нибудь… — Паук закрутил головой, в поисках подходящего места, — Здесь! Он указал на вентиляционную решетку под самым потолком комнаты. Забраться на стену, отогнуть металлическую заслонку и затолкать портмоне в вентиляционный канал было делом пары секунд. — Копы будут вынуждены проверить его по базам, если при нём не окажется документов, а раз наш общий знакомый такой озорник и обожает бить женщин, я уверен, что-нибудь да выплывет. Отпечатки, ДНК, мало ли! Услышав слова Паука, связанный преступник задёргался и протестующе замычал, замотал головой, лишь подтверждая догадки героя. — И мне не придётся общаться с полицией? — недоверчиво спросила девушка. — Нет, мисс. Раз вы того не хотите… — Да какая я мисс, — отмахнулась она, — Я Кэсси. Спасибо тебе, Паучок, ты хороший парень, раз впрягся за меня… Обычно, никому нет дела, мимо пройдут и не заметят, даже если я буду на улице подыхать… Если я могу как-то отблагодарить тебя, только скажи! — Да не надо мне ничего, — смутился Паук, — Пообещай не попадать больше в такие неприятности, этого будет достаточно. — Проще сказать, чем сделать, — грустно улыбнулась она, — Я… мне надо было быть осторожнее, было же плохое предчувствие. А этот урод мне пыль в глаза пустил, поначалу был такой… ну, знаешь… весь из себя. Я и купилась. Этот хрен ещё и похож на одного человека, который… Хлипкая входная дверь квартиры затряслась от ударов. Кто-то колотил в створку снаружи, Кэсси испуганно втянула голову в плечи, а Паук круто развернулся, готовясь дать отпор. — Кэсси, детка! — раздался снаружи мужской голос, — Ты там живая?! — Это Майкл, — прошептала она, обращаясь к Пауку, — не надо ему тебя видеть… А этого куда девать?! Майк — горячий парень, он пристрелит этот мешок с дерьмом, как пить дать пристрелит! У девушки дрожали губы. — Кэсси, ответь! Кэсс, я вынесу эту дверь нахуй, если ты не ответишь! Детка! — тонкая как картонка дверь проявляла чудеса стойкости, выдерживая напор рвущегося внутрь сутенёра, но надо было срочно что-то решать, пока драка не превратилась в убийство первой степени. — Я здесь, Майк, я в порядке, сейчас открою! — крикнула Кэсси, и добавила шёпотом, обращаясь к Пауку, — Спрячься за окном и этого с собой прихвати, скорее! А если ты его случайно уронишь — я не расстроюсь. Ну же! Паука не нужно было просить дважды. Легко подхватив связанного маньяка, он ретировался за окно, и Кэсси открыла, наконец, входную дверь. — Где это уёбище?! — в комнатушку вломился разъярённый Майк, готовый стереть в порошок тупого клиента, который не понимает значения простых слов: «Детку не обижать!». — Он ушёл, ушёл! — зачастила Кэсси, хватая его за пиджак, — Потрепал меня немного и бросил, хорошо, что ты деньги взял вперёд, а то остались бы ещё и без бабок! Янг внимательно посмотрел на неё, на размазанный макияж, потёки слёз на щеках, всклокоченные волосы, взял за подбородок, приподнимая голову и открывая вид на черные гематомы от жестокой хватки на тонкой бледной шее, и медленно сказал, зверея: — Убью мудака. — Всё хорошо, — пискнула Кэсси, — Уже всё хорошо. — Да где хорошо?! Этот урод чуть тебе шею не сломал, как ты будешь работать с эдакими синячищами? Ну? Чего ты ревёшь? — Я испугалась… — всхлипнула девушка. — Ещё бы ты не испугалась! — взвился Майкл, — Он едва башку тебе не открутил! Это удача, что ты смогла мне позвонить, я бросил дока Штромма на половине дороги и рванул к тебе. Ты понимаешь, что будет, если об этом узнает Леброн?! Он строго настрого запретил выпускать его в город без присмотра. Человек-Паук, затаившийся на стене под окном, забыл, как дышать, услышав знакомое имя. Штромм! Этот парень говорит о Штромме! — Ты тоже это слышал? — шёпотом спросил он у маньяка, который висел в цепкой паучьей хватке на высоте восьмого этажа в полуобморочном и, похоже, предынфарктном состоянии. Ответить на вопрос Человека-Паука он, конечно же, не мог, заклеенный паутиной рот мало располагал к общению, но выразительно задвигал бровями, умоляюще заморгал и жалобно застонал, с ужасом косясь вниз. — А ну, тихо! — шикнул на него Паук, сосредотачиваясь на происходящем в комнате. — И что мне было делать? — захныкала Кэсси, — Было так страшно, Майк… пойдём отсюда, а? Меня ломает, да и копы, наверное, сейчас приедут, соседи должны были вызвать легавых, мы тут шумели, дрались, орали… — Валим, — кивнул Янг, только полиции ему сейчас не хватало, — Забирай своё барахло, не оставляй здесь ничего. Вот же уродище, пусть только попадётся мне, утоплю в заливе… всё взяла? — недалеко от многоэтажки завыла сирена патрульной машины. Майкл ругнулся, подгоняя Кэсси, прижимающую к груди найденные в куче разбросанных вещей свои сапожки и порванный топ, вытолкал её в коридор, — Да не туда, дурочка, на чёрную лестницу давай, скорее! Их быстрые шаги стихли, удаляясь. Человек-Паук перевалил слабо трепыхающегося маньяка через подоконник, грубовато втолкнул в комнату, не слишком беспокоясь о том, что мерзавец приземлился аккурат на свою лысую башку. Он влез следом, отыскал на полу среди разбросанных вещей порванный бюстгальтер Кэсси и затолкал его во внутренний карман пиджака извращенца. — Надеюсь, полиции хватит этого, чтобы заинтересоваться тобой, озабоченный кусок дерьма, — зло сказал Паук, близко-близко придвинувшись к хнычущему преступнику, — А если тебя вдруг выпустят, мистер Эллиот Джонатан Гилберт, Батгейт авеню, 991, я сам тебя найду, понял?! И мало тебе не покажется! Он как следует встряхнул связанного негодяя, добиваясь ответа в виде жалкого мычания и судорожных кивков. За дверью уже слышались шаги приближающихся патрульных, Человек-Паук не стал медлить и выбрался в окно. По стене здания он поднялся на крышу, перебежал на противоположную сторону и вовремя: на задний двор вышли Кэсси с Майклом. Забыв об осторожности, Паук смотрел на него во все глаза, узнавая того самого нагловатого парня в кичливой одежде, что приходил в пекарню вместе с Джейленом из автосервиса, и предлагал подзаработать деньжат, продавшись какому-нибудь богатому любителю молоденьких мальчиков. Он решил проследить за ними. Парочка обогнула дом. Они осторожничали, обходя улицу, где была припаркована патрульная машина, пробрались двором до соседнего переулка и сели в белый Шевроле Тахо. Тот самый Тахо, номер которого он пытался пробить через полицию! Машина тронулась с места, выруливая на шоссе, а Человек-Паук последовал за ней по крышам, стараясь не упустить из виду.***
Всю свою сознательную жизнь Гарри слышал от взрослых упрёки и претензии. Отец выражал своё недовольство так резко и безжалостно, что Гарри частенько ощущал себя не сыном Нормана, а его подчинённым. При этом он из кожи вон лез, чтобы привлечь к себе отцовское внимание, для чего совершал абсурдные, глупые, а порой и опасные поступки. Учителя в частных школах, толпа репетиторов и все те люди, которым Норман по привычке делегировал решение проблем, с которыми не мог разобраться самостоятельно, тоже не испытывали огромного восторга от общения с Гарри, считая его слишком непослушным, безответственным и ленивым. Неожиданным исключением стала муниципальная школа, ведь тамошние педагоги каких только детей не перевидали на своём веку, и очередной ученик с девиантным поведением не стал для них открытием. На фоне более активных одноклассников, вроде того же Флэша Томпсона, например, Гарри смотрелся не так уж плохо, ведь его протест был направлен на саморазрушение, а не на травлю учеников послабее. При всех своих напускных браваде и лоске, Гарри оставался недолюбленным ребёнком, отчаянно нуждающимся во внимании и в одобрении. Кому-то это было неочевидно, но только не Менделю Штромму. Он не всегда был таким проницательным, однако десять лет в заключении сделали своё дело — Штромм начал разбираться в людях. Неприкаянность Гарри он увидел сразу, в их первую встречу, стоило поговорить с сыном Нормана пятнадцать минут, как всё стало на свои места. Озборн не сдувал пылинки со своего отпрыска. Повзрослевший Гарри раздражал отца ещё сильнее, чем в раннем детстве, когда он мог часами ныть на одной унылой ноте без видимых на то причин. Это было так просто, так соблазнительно, как отъём пресловутой конфеты у младенца: втереться в доверие к Гарри, дав ему то, что юноша отчаянно жаждал — внимания. Мендель понимал, что фигура отца для молодого человека незыблема, что он никогда не сможет даже приблизиться к этой недосягаемой высоте, да он и не пытался. Он незаметно создавал вокруг юного Озборна атмосферу понимания и сочувствия. Звонил ему, искренне интересовался его жизнью, то и дело вворачивал в беседу какое-нибудь воспоминание о матери, которую Гарри совершенно не помнил, и слушал. А это было самым тяжёлым — слушать бесконечное нытьё Гарри. Сомнения Менделя развеивались. Да, Гарри многое взял от матери, и профессор никак не мог отделаться от щемящей тоски, стоило только сопляку улыбнуться её улыбкой или по-особенному глянуть сквозь ресницы, точно так же, как это делала Эмили, но и только… Резкие отцовские черты прорастали сквозь нежную красоту его умершей любви, как шипы терновника сквозь хрупкие лепестки лилии. Доброго и кроткого нрава Эмили Гарри тоже не досталось. Будь Норман немного терпимее, он бы увидел — сын похож на него куда больше, чем он привык думать. А это развязывало профессору руки. Они сидели в ресторане в Сохо, и слушая длинный подробный рассказ Гарри о том, как Норман в очередной раз наплевал на договорённости и не явился на еженедельный совместный обед, Штромм, наконец, почувствовал в себе это — раздражение. Гарри начал его бесить. Профессор даже улыбнулся, запоздало маскируя облегчение под сочувствие. В своих глазах он не был негодяем, слепо идущим к цели, он просто хотел восстановить справедливость и наказать Нормана Озборна. Гарри как нельзя лучше подходил на роль орудия этой мести. И теперь, когда профессор, наконец, разучился видеть дорогую сердцу Эмили в каждом жесте её непутёвого сына, реализация зловещего плана стала возможной. — Не расстраивайся, — лживо улыбнулся Мендель Гарри, который перестал жаловаться на отца и просто сидел напротив, какой-то несчастный и потерянный, — Я так понимаю тебя, Гарри, тебе приходится слишком многим жертвовать ради него. — Да! — тут же поддакнул он, — Вы, должно быть, единственный человек, который понимает меня, Мендель. Все твердят, что у меня завышенные ожидания, что я слишком многого требую… но разве чуточка внимания — это много? — Конечно же нет, — Штромм полез во внутренний карман пиджака и вынул белую картонную коробочку, — Это тебе. Разбирал на днях кое-что, нашёл эту вещицу и сразу подумал о тебе. Возьми. Надеюсь, это немного поднимет твоё настроение. Гарри удивился, но сдержанно поблагодарил его и открыл подарок. — Это… мамино? — тихо спросил он, разглядывая заколку. В его голосе сквозила такая искренняя боль, что Штромму на мгновение стало стыдно. Но лишь на один миг, потому что Гарри стиснул зубы, чуть склонил голову и отцовские скулы настолько явно проступили на его лице, что Мендель невольно вздрогнул. — Да, эта вещь принадлежала Эмили, — уверенно солгал Штромм, справившись с собой. — Я помню, я видел… на фотографиях. Мендель, у меня же ничего нет от неё, только старый фотоальбом, и тот я еле выдрал у отца, когда мне было тринадцать… — Фотоальбом? — заинтересовался Мендель. Вся эта эпопея с приветами из прошлого была враньём от начала и до конца, у самого Штромма от прошлой дотюремной жизни осталась лишь пара личных вещей, ему не удалось сохранить ни единой фотографии. Поэтому услышав про фотоальбом он так оживился. — Да, альбом, — кивнул Гарри, — мамин, ещё со школы. Много старых фото с людьми, которых я не знаю. — Разве Норман не рассказывал тебе, кто все те люди? Вы с ним что? Ни разу не смотрели фотографии вместе? — профессор был искренне удивлён. Он догадывался о прохладных отношениях между Озборнами, но даже не предполагал, что их градус настолько стремится к абсолютному нулю. Гарри хватило лишь на то, чтобы отрицательно помотать головой и опустить взгляд. Давние обиды всколыхнулись в его душе, ему стоило больших трудов сдержать подступающие слёзы, не хватало ещё опозориться перед профессором и целым рестораном, расклеившись прямо за столиком… Мендель, изображающий в тот момент само понимание, едва не пожалел его, но вовремя задавил неуместное чувство. Он мстит, чёрт побери, его не разжалобить щенячьими глазками и хлопаньем мокрых ресниц, не на того напали! — Знаешь что, Гарри, у меня появилась отличная идея! Я знал практически всех, с кем общались твои родители, пока учились в университете и жили в Массачусетсе, приноси альбом на следующую встречу, и я расскажу тебе всё, что помню. А на память я никогда не жаловался, — он улыбнулся как можно более искренне. — Мендель, вы не представляете, сколько это значит для меня! — просиял легковерный юнец, — Вот только… только альбом, он в пентхаусе. Но я заберу! Обязательно зайду и заберу на днях, мы обязательно посмотрим его вместе. И спасибо за этот подарок, — он с нежностью посмотрел на заколку, погладил подушечкой большого пальца стеклянные цветочки, упаковал вещицу в коробку и спрятал в карман, — Я совсем не помню маму, вообще ничего, представляете? Ни голоса, ни лица, не помню, как она обнимала меня. Она ведь обнимала? — Постоянно, — кивнул Штромм, — Пока болезнь не отняла у неё силы, Эмили не спускала тебя с рук. Гарри смотрел в сторону, справляясь с эмоциями. — Почему он никогда не говорит со мной о маме? — с горечью спросил он. Мендель молчал, ведь вопрос был риторическим, — Может, так нам обоим было бы легче пережить эту утрату, может быть… — Гарри, — мягко прервал его Штромм, — Всё очень просто, Гарри. Твой отец винит тебя в смерти Эмили. И сказав это, Штромм был готов биться об заклад, что услышал, как вдребезги разбилось сердце Гарри Озборна. Красивое лицо юноши болезненно исказилось, он даже дышать перестал, как от хорошего удара под дых. Любуясь эффектом, которые произвели его жестокие слова, Мендель невозмутимо открыл меню, любезно поданное официантом. — Как мы с тобой сегодня прекрасно посидели, Гарри, чудный вечер. Хочешь кофе? Или, быть может, десерт? Определённо, я бы взял десерт. Выбери и ты что-нибудь, не стесняйся! В глазах Гарри стояли слёзы. — Простите… — выдавил он, вставая и бросая на стол салфетку, — я… мне нужно… мне срочно нужно уйти… Он захлопал себя по карманам в поисках кошелька, но Мендель великодушно сказал: — О, не беспокойся на этот счёт, я угощаю. И будь осторожен по пути домой. Обязательно созвонимся, хорошо? — Да… непременно… — он поспешил к выходу из ресторана, пряча лицо. Мендель с довольной улыбкой проводил его взглядом и вернулся к меню. Его план разыгрывался, как по нотам, это ли не повод для радости! И, главное, как всё просто. Никаких тупых бандитов, никаких роботов, стрельбы и прочей суеты, воистину, слово ранит куда сильнее меча!***
Гарри почти не помнил, как добрался до дома. Он еле отпер дверь, несколько раз уронив ключи. Прошёл в тёмную гостиную, не снимая пальто, сел на диван и замер, закрыв лицо руками. Он не плакал, нет, внутри всё словно обледенело. Мысли вспыхивали в голове, как взрывы салютов. Конечно, теперь всё стало на свои места. Вот почему отец так к нему относится, вот почему он едва его терпит, вот в чём причина его холодности и безразличия — он винит Гарри в смерти матери! Всегда винил. Каждый день он видел в нём… убийцу. Зачем они позволили ему родиться?! Ведь не будь Гарри, возможно, Эмили была бы жива, и жили бы они с Норманом долго и счастливо, и… и… Гарри не был самым спокойным и уравновешенным человеком на свете, он был незрелым, доверчивым, недолюбленным и очень одиноким юношей, к тому же, плохо умеющим противостоять своим слабостям и зависимостям. Он встал с дивана, распахнул шкаф, на нижней полке которого у него была припрятана заначка — бутылка бурбона. Пальцы привычно сжали прохладное стекло, но Гарри медлил и не сворачивал крышку, слепо глядя в темноту пустой комнаты. Трель телефонного звонка заставила его вздрогнуть. Он поставил бутылку обратно на полку, вытащил из кармана телефон. На экране отобразился номер отца. Гарри так сдавил корпус смартфона, что руке стало больно. Нет. Он не будет отвечать. Не сегодня. Не сейчас. Ему нужно немного времени, чтобы подумать. Чтобы решить, как теперь жить с той кошмарной правдой, которую открыл ему профессор Штромм. Телефон звонил и звонил, это было странно, так непохоже на Нормана, который терял терпение после четвертого гудка и сбрасывал вызов, но Гарри не отвечал. Он передумал напиваться. Закрыл шкаф, да так и стоял возле него в темноте, глядя на светящийся прямоугольник экрана в своей ладони.***
— Как же ты меня загонял! — цедил сквозь зубы Паук, едва поспевая за белым Тахо. Дело было не в скорости, он прилагал массу усилий, чтобы гангстер его не заметил, а это оказалось довольно сложной задачей на открытом шоссе. Майкл мотался между районами города, обстряпывая какие-то свои делишки, трындел по телефону по громкой связи, курил за рулём, опустив окно, в полный голос подпевал радио, в общем, развлекался, покуда с Человека-Паука сходило семь потов в попытках сохранить в тайне своё преследование. На светофоре он забрался на тент грузовика, едущего параллельно Тахо, чтобы перевести дух. Майкл, воспользовавшись остановкой, набирал чей-то номер. — Йоу, док! — весело гаркнул он на весь салон. Водительское окно Шевроле было опущено, Пауку даже его сверхтонкий слух не понадобился, он всё прекрасно слышал, — Ты там как? Закончил? — О, да, — донельзя довольный голос Штромма зазвучал в динамике. Паук вздрогнул, живо вспомнив эти интонации, слышанные им не так давно во время заточения в контейнере, что должен был стать их с Норманом могилой, — Заберёшь меня из Сохо? Я освободился. — Слышу, ты счастлив, как лиса в курятнике, а? — оскалился Майк, — Признавайся, старый ты жук, сделал какую-то подлянку? — Как ты проницателен, мой юный друг, — ответил Мендель, — Не представляешь, насколько я собой доволен. — Ух ты, поделишься? — О, нет. Позволь мне сохранить некоторую интригу и не раскрывать все карты сразу. — Святое дерьмище! — восторженно протянул гангстер, — Это даже интереснее, чем воскресное шоу, жду не дождусь, когда ты мне расскажешь. Я еду, док, скоро буду.