***
Новое убежище существенно проигрывало дому на Истерн Паркуэй прежде всего тем, что не было жилым. Это был старый склад горюче-смазочных материалов, несколько обветшалый и не использующийся по прямому назначению лет пять как минимум, но пропитавшийся едкими запахами солярки и машинного масла до самого фундамента. Являясь, по сути, дырой, он не был лишен некоторого комфорта — на верхнем этаже имелось несколько комнат, приспособленных под ночлег, запылённых, неуютных, скудно обставленных, но вполне пригодных. Санузел тоже был, один-единственный, оснащённый всем необходимым, и выглядевший, как главный экспонат Музея городской канализации — настолько древней казалась установленная в нём сантехника. Всё это «богатство» рокотало, утробно урчало, порой кашляло, давилось, бурлило и дребезжало, при этом исправно функционировало, подтверждая распространенное суждение о том, что раньше вещи делали качественно и на века. Менделю здесь не нравилось. Склад чем-то походил на тюремный блок, что снаружи, что изнутри, даже запах дезинфицирующего средства, стойко витавший в коридоре, напоминал ему о десяти годах жизни, отнятых тюрьмой Райкерс. Но он благоразумно помалкивал, зная, что его мнение никому не интересно, и что не время сейчас испытывать судьбу и злить разъярённого Леброна Пэриша, глаза которого были налиты кровью, а на лбу отчётливо пульсировала вздувшаяся вена. Остальные члены банды тоже тонко чувствовали момент и ходили на цыпочках, стараясь лишний раз не попадаться главарю на глаза и без нужды не обращаться ни с какими вопросами — получить зуботычину, а то и пулю, не хотел никто. Ворча себе под нос, Мендель обустраивался на новом месте. В его распоряжение было отдано просторное помещение на первом этаже, всё еще хранившее на бетонном полу следы от стоявших здесь когда-то стеллажей. Пожалуй, это неуютное и запущенное помещение всё же имело некоторое преимущество перед прежним убежищем — в его стенах были окна. Расположенные под самым потолком, довольно узкие, прямоугольные, слеповатые — дневной свет с трудом пробивался сквозь пыльные стёкла, долгие годы не знавшие уборки, но выгодно отличавшие новое пространство от старого подвала. Кто бы что ни говорил, а постоянная работа в подземелье угнетала. Штромм и так был ограничен в свободе передвижений, вынужденное же пребывание в тёмном замкнутом пространстве, эдаком каменном мешке, где и стены, и потолок немилосердно давили со всех сторон, где источником освещения были лишь галогеновые лампы над рабочими столами, где свежесть воздуха напрямую зависила от исправности приточной вентиляции, всё это отнюдь не способствовало бодрости духа. Проводя по десять-двенадцать часов за работой, профессор ощущал, как медленно и неотвратимо проваливается в липкое болото депрессии. Так что вынужденный переезд имел и положительные стороны. Говорят же, что нужно искать хорошее даже в самых паршивых ситуациях. Мендель не верил в эту чушь, но не мог не признать — новое рабочее пространство устраивало его куда больше, чем тёмный подвал. Многое нужно было сделать. Ему пришлось заказывать новое оборудование для подключения к интернету, пришлось ждать, когда привезут рабочие столы, обживаться, обустраиваться, приспосабливаться… Проклятье, последние десять лет он только и делал, что приспосабливался, как какой-нибудь паразит! За тонкой перегородкой, отделявшей подсобное помещение склада от занятого Менделем помещения, находился импровизированный кухонный уголок с тарахтящим холодильником, колченогим столом, облитым в далёком прошлом какой-то липковатой субстанцией, оттереть которую не удавалось буквально ничем, устрашающе громоздкой электрической плитой, родом из шестидесятых, и, неожиданно, новенькой блестящей микроволновкой, которая смотрелась среди потрёпанного старья так же инородно, как городская модница на высоченных шпильках посреди пастбища в забытой богом техасской глубинке. Вытяжка на этой, с позволения сказать, кухне, работала кое-как, и стоило кому-то из парней начать варить кофе или разогревать еду, запахи неизбежно просачивались в помещение Штромма, неимоверно раздражая его. С этим тоже приходилось мириться. Настраивая оборудование, профессор с горечью вспоминал слова Мозеса, который обещал ему безбедную и сытую жизнь под крылышком младшего брата Леброна. Реальность же оказалась совсем не такой, как живописал ему старший Пэриш. Да, у Штромма была крыша над головой и защита, даже деньги были, Леброн аккуратно переводил на его счёт долю с каждой проданной партии оружия, но свободы как таковой у него так и не появилось. Он, по сути, пересел из одной тюрьмы в другую, находясь под неусыпным контролем членов банды и не имея возможности разорвать этот порочный круг, чтобы уехать куда-нибудь, где тепло, безопасно, а главное — нет желающих разрядить в него обойму. Да, именно так. Покинуть ставший постылым Нью-Йорк, променять его промозглые зимы на что-то шикарное, вроде калифорнийских пляжей или вообще рвануть в Канкун, где жизнь весела и легка для человека при деньгах. Реализовать бы план мести, насладиться плодами своих неправедных трудов, и можно ехать. Менделю хватит мозгов замести следы так, что его никто не найдёт, не зря же в Райкерсе он три года провёл в блоке с латиносами и длинными бессонными ночами слушал разговоры сокамерников о том, как лучше пересечь границу Штатов, где можно достать фальшивые документы, неотличимые от подлинных, как грамотно залечь в Мексике на дно на первое время, и многое другое. Всё же, была польза от беглого испанского, который Штромм успешно освоил ещё в школьные годы и практиковал всю жизнь, общаясь со студентами и с коллегами-учёными из Южной Америки и Европы. Знали бы те коллеги, как и при каких обстоятельствах пригодилось Менделю его знание языка… Он тряхнул головой, прогоняя горькие мысли. Что толку сожалеть о том, что нельзя вернуть? Гораздо правильнее сосредоточиться на текущих делах и успешной реализации его зловещего замысла. А вот здесь всё складывалось весьма неплохо: Гарри Озборн его не подвёл, оказавшись тем ещё легковерным дурачком, обвести которого вокруг пальца не составило большого труда. Сопляк ловил каждое слово, ежедневно звонил, справляясь о делах и здоровье, никогда не отказывался от встреч, и всё смотрел, смотрел на него щенячьими глазами, отчаянно нуждаясь в одобрении и принятии. Штромм вошёл во вкус, разыгрывая старого доброго близкого друга семьи, всерьёз озабоченного душевным состоянием юного Озборна. И слушая непрекращающийся поток жалоб на отца, он отчётливо понимал, каким же незрелым болваном в вопросах воспитания собственного ребёнка оказался Норман. Он умудрился проворонить все критические моменты взросления сына, отгораживался от него то своим горем, то работой, потом командировками или другими важными делами, в упор не замечая, каким безумно одиноким растёт Гарри. Как он хочет привлечь отцовское внимание, и как не знает иного способа гарантированно получить его, кроме саморазрушения. Возможно, Мендель даже пожалел бы Гарри, если бы не убедил себя в том, что именно тот стал причиной смерти Эмили. Кто знает, аргументировал сам себе профессор, не жди она ребёнка и почувствуй недомогание, возможно, врачи могли бы диагностировать рак гораздо раньше и сделать хоть что-нибудь… С упорством маньяка Мендель твердил себе, что именно беременность помешала вовремя распознать болезнь, что только рождение Гарри стало причиной безвременной кончины Эмили, и он настолько уверовал в этот абсурд, что по-настоящему возненавидел Гарри, перестав видеть в юноше черты любимой женщины. Он с огромным удовольствием всучил Гарри ложь о том, что Норман винит его в смерти матери. Это было враньё, от первого до последнего слова, уж если Озборн кого и винил в трагедии, то лишь себя: что был тотально занят развивающимся бизнесом, что не доглядел, не заставил Эмили вовремя обратиться к врачу, что был легкомысленным и не предавал серьёзного значения её плохому самочувствию, списывая всё на обыкновенный токсикоз… Менделю было прекрасно известно, как долго Норману пришлось жить с этим кошмарным чувством всепожирающей вины, прежде чем он смог свыкнуться с утратой и принять истину — люди, порой, болеют и умирают. И происходит это не по вине родных, не в наказание за какие-то прегрешения, а просто потому, что таков ход жизни. Подобное случается каждый день, и как горько бы ни было родным и близким, это нужно принять через боль, через скорбь, принять, чтобы жить дальше. Мендель достаточно хорошо изучил Нормана за годы их тесного общения. Озборн повзрослел на его глазах, и профессору было известно, насколько глубоко тот привык прятать свои эмоции, как хорошо он умеет самоустраняться от болезненных тем и воспоминаний, да господи, у этого человека была не воля, а стальной капкан, иначе как бы ему удалось добиться столь многого? Но при всей своей внешней собранности и железобетонной непоколебимости, Норман, всё же, оставался человеком. А значит, был уязвим, как любой человек. И Штромм не видел места в его несокрушимой круговой обороне слабее, чем Гарри. Да, у них натянутые отношения, и балбес, переросший собственного отца почти на голову, уже ничем не напоминает того очаровательного розовощёкого младенца с золотисто-русыми кудряшками, но Гарри — сын Нормана. Его плоть и кровь. Его наследник, в которого вложено очень многое, включая определённые ожидания. А ещё Мендель знал, какой Норман собственник. И как болезненно ударит по нему осознание того, что единственный сын от него отвернулся. А уж Штромм приложит максимум усилий, чтобы это случилось как можно скорее. Гарри уже несколько дней не общался с отцом, игнорировал его звонки, не выходил на связь сам, попросту, бегал от него. Это выглядело по-детски, конечно, но Мендель и не ожидал многого от бестолкового парня. Одно было плохо — программа-шпион, которую он планировал внедрить в смартфон Нормана через гаджет Гарри, так и не заработала. Похоже, всерьёз разобидевшись, Гарри так ничего и не отправил Норману, кроме нескольких коротких текстовых сообщений. Этого было недостаточно, для активации программы была необходима отправка файла, любого, даже самого завалящего, а этого никак не происходило. Мендель изнывал, его подмывало подтолкнуть сопляка, чтобы он сделал, что требуется, но он сам себя одёргивал, опасаясь всё испортить. — Терпение — это добродетель, — сказал профессор крысаку Руби, клетка с которым заняла законное место рядом с кухонной перегородкой. Зверюга сыто щурилась, почёсывая округлившийся бок розовой лапкой — недавно на складе ошивался Майкл, скормивший своему любимцу полпакета мелких морковок, — Подожду совсем немного, пару дней, буквально. А если ничего не произойдёт, подтолкну эту бестолочь. Мне крайне интересно узнать, есть ли у Нормана Озборна парочка грязных секретов. А тебе, м? Боже… я схожу с ума. Я разговариваю с крысой! Майкл дурно на меня влияет… Крысак чихнул, сморщив розовый нос, и внимательно уставился на Штромма. Ему не было никакого дела до забот этого двуногого. Кормил бы вовремя и менял воду в поилке, а ещё не мешал приходить тому, другому, который приносит вкусные орешки и осторожно гладит вдоль хребта.***
— У меня что-то на лице? — недовольно буркнул Питер, на секунду оторвавшись от микроскопа. Норман откровенно пялился на него уже пару минут как, ничуть не скрываясь. — Сказал бы, что пара прекрасных глаз, но ты взбесишься, — небрежно ответил тот, выбрасывая ставший ненужным ватный тампон в утилизатор и опуская рукав сорочки, — А что? — Ничего, — огрызнулся Питер, возвращаясь к микроскопу. Он всё-таки пришёл сегодня. Взвинченный чуть сильнее обычного, дёрганый, даже, пожалуй, злющий. Норман легко мог представить гудящее наэлектризованное поле вокруг Паучка, в котором то и дело проскакивали искры, но несмотря на дурной настрой, он пришёл. Сам, в назначенное время, а это чего-то да стоило. Что же до настроения — бывает. Питер не обязан всякий раз источать лучи добра, к тому же неделя выдалась препаршивая, любой бы злился. Питер тихонько чертыхнулся, настраивая изображение. То, что он видел на предметном стекле совершенно его не радовало. Разрушенных клеток стало больше, а сыворотка Штромма визуализировалась почти в таком же количестве, что и интенсификатор. Если так будет продолжаться… — Что там? — нетерпеливо спросил Норман, — Выведи на экран. Питер щёлкнул мышью. — Что сказать… — произнёс Озборн после паузы, внимательно изучив изображение, — Дело — дрянь. Его спокойный, даже деловитый тон стал той последней соломинкой, что сломала спину верблюда. А может, Питер слишком долго сдерживался, кто знает. Так или иначе, он опомнился от звона стекла. Норман опасливо выглянул из-за края стола, за которым укрылся в ту секунду, когда у Паука сорвало тормоз, и он что было мочи швырнул в стену подставку с десятком пустых пробирок. Стекло разлетелось вдребезги, а металлическая подставка вошла в гипсокартон, которым были обшиты стены лаборатории, как горячий нож в масло. Паук смотрел абсолютно дикими глазами, стиснув кулаки с такой силой, что костяшки побелели… чёрт. — Прежде чем ты примешься за более дорогостоящее оборудование, — осторожно сказал Норман, каждое мгновение помня о том, что перед ним не только чувствительный юноша с тонкой душевной организацией, но и очень сильный мутант, — давай попробуем начать с конструктивного диалога. — С диалога?! — севшим голосом повторил Питер, — А ты вообще планировал говорить со мной?! Рассказать что-нибудь, нет? Нечто важное? Например: «Знаешь, Питер, совершенно случайным образом в моём доме расположена тайная мастерская, битком набитая гоблинскими бомбами, не хочешь посмотреть сразу после ужина?», а?! — Разумеется, мы бы поговорили об этом и я всё тебе бы рассказал… со временем, — отозвался Норман, бесстрашно встречая гневный взгляд, — Я тянул потому, что предвидел твою бурную реакцию. — То есть, я виноват?! — окончательно рассвирепел Паук. — Нет же! Питер, ты далеко не дурак. Помнишь ту ночь, когда я вытащил тебя из эпицентра взрыва? Конечно помнишь! Ты ведь ещё тогда понял, что я храню глайдер и броню где-то в доме, не так ли? Будь ты в лучшей форме, возможно, я бы показал мастерскую ещё тогда, но не сложилось. Я предполагал, что ты будешь шокирован, даже расстроен, потому откладывал неизбежное. Но я не собирался бесконечно долго морочить тебе голову, нет! Не знаю, что наговорил Гоблин… — Он очень много чего наговорил, — сердито сказал Питер, — В основном, упирал на то, что ты хранишь его барахло потому, что планируешь торжественное возвращение этого… маньяка. — Самая нелепая ложь, которую мне доводилось слышать, — категорично заявил Озборн. — Если бы… если бы я своими собственными глазами не видел Гоблина, если бы я не говорил с ним, не слушал весь тот безумный и опасный бред, что он нёс, я никогда бы не поверил тебе, — признался Питер, немного остывая, — Это странно, неестественно, но вы с ним действительно абсолютно разные. Я хочу сказать… то есть… как бы дико это не звучало, ты вёл себя так, словно был одержим каким-то злобным демоном! Я смотрел в твои глаза и не видел тебя, твой голос, движения, даже мимика, всё было чужим. Это был не ты! Каждый грёбаный раз это был не ты! Ещё моё чутьё — его нельзя обмануть, оно реагирует только на Гоблина, но не на тебя. Ты мог бы лгать мне снова и снова, но чутьё, его не обманешь! — Мне жаль, что тебе пришлось снова столкнуться с Гоблином, — искренне сказал Норман, — но одновременно я рад, по-настоящему рад, что ты смог убедиться в правдивости моих слов: я действительно не осознаю себя и свои действия, когда он завладевает контролем. Питер, я не святой, у меня хватает недостатков, я делал вещи, которыми не горжусь, но… ты ведь никогда не думал, что я способен убить кого-нибудь собственными руками? Повисла пауза. Паркер смотрел настороженно, крепко стиснув челюсти, отчего показался Норману очень взрослым. — Я так не думаю, — медленно ответил он наконец, — Теперь — нет. Ты можешь быть каким угодно: нетерпимым, вспыльчивым, слишком резким, жёстким, но ты бы никогда не причинил вред Гарри. Даже грозить бы этим не стал, ни при каких обстоятельствах. Норман замер, осознавая услышанное. — Он… что он хотел сделать с моим сыном? — ледяным тоном спросил он, чувствуя отвратительную пустоту внутри. — Искалечить его. Говорил, что компанией можно управлять и из инвалидного кресла… можно я не буду пересказывать все подробности? До сих пор тошно… Всё-таки Норман потрясающе владел собой, но, похоже, и у железного самообладания был предел — на его лице проступила такая ярость, какую Питер видел только в пылу схватки со своим злейшим врагом, и от этого ему стало не по себе. — Какого чёрта ты молчал об этом?! — резко сказал он Питеру, — Гарри… ты давно его видел? — Пару дней назад, — ответил Питер, — У нашей подруги дебют в театре, он приходил ко мне в университет, принёс билеты на премьеру. — К чёрту театр, — отмахнулся Норман, — С ним всё было нормально? — Более или менее, возможно, был немного на взводе, но вполне адекватный и трезвый. Или… я чего-то не знаю? — изнутри царапнуло беспокойство, как и в тот день, когда Гарри говорил с ним в университете. — Он… он уже несколько дней не отвечает на мои звонки, избегает, отказался от совместного обеда, — вдруг разоткровенничался Норман, чего раньше с ним никогда не происходило, — Мог я сделать что-то такое, что обидело его? Но что?! Я голову сломал, пытаясь вспомнить, чем мог так его задеть. Или Гарри придумал новый хитрый способ изводить меня? Если это правда, то у него неплохо получается! Питер совершенно не выносил ситуации, когда приходилось вставать между двумя дорогими ему людьми, ослепшими и оглохшими настолько, что ни один из них не понимал очевидных вещей и не желал сделать первый шаг к примирению. Он понимал, что все вопросы, заданные Норманом, были, скорее, риторическими, он точно не ждал никакого ответа от Питера, обращаясь больше к самому себе, чем к лучшему другу сына. — Кому-то из вас придётся сделать первый шаг, — осторожно сказал Питер. — И этот «кто-то», без сомнения, я? — хмыкнул Норман. — У меня не спрашивай! Когда я рос и сталкивался с какими-то проблемами, со мной говорил дядя Бен, у него всегда находились нужные слова и время для разговора. До определенного возраста я и понятия не имел, что бывает по-другому, думал, у всех так. Даже не представлял, что родные люди могут жить в одном доме и сводить общение к сухому: «Привет, как дела? Всё отлично, увидимся позже». В общем… я не лучший советчик в этой сфере. Но раз Гарри считает, что ты чем-то его обидел, не будет ли верным решением выяснить причину непосредственно у него? Определённо, в словах Питера было рациональное зерно, и Норман отдавал себе отчёт, что этот невнятный конфликт с Гарри ему придётся решать самому, делать первый шаг, выяснять, в чём причина его молчания, на что так обиделся сын и как так получилось, что даже настырный Фрэнсис сегодня не смог дозвониться до упрямого отпрыска. Эта ситуация, полная неизвестности, угнетала. Питер же не мог решить, правильно ли он сейчас поступает. Гарри прозрачно намекнул ему в разговоре, что узнал что-то о Нормане, нечто, шокировавшее его достаточно сильно для того, чтобы избегать общения с отцом. Без сомнений, информация была важной, но имел ли Питер право поделиться ей с Норманом? Друг доверился ему и явно не рассчитывал, что разговор дойдет до ушей Нормана, так не будет ли своего рода предательством, если он сейчас всё расскажет? Или ему следует промолчать? Боже, как же сложно! Норман решил его метания, сказав: — Ты прав, Питер, как всегда прав. Я поговорю с Гарри, съезжу к нему, возможно, застану дома и мне удастся всё выяснить. Это изводит. Ты будешь смеяться, но я никогда толком не знал, как мне вести себя с ним. У меня… был не лучший опыт общения с собственным отцом, знаешь ли, и меньше всего я бы хотел повторить его ошибки со своим сыном… Ирония же состоит в том, что пытаясь избежать ошибок старого мерзавца, я сделал множество собственных… это какой-то порочный круг! — Я знаю точно одно, Норман, Гарри очень любит тебя, — сказал Питер со всей серьёзностью, на которую только был способен, — Ты самый главный человек в его жизни, уверен, он только и ждёт, чтобы ты сделал первый шаг. — Что ж, будем надеяться, — вздохнул Озборн, возвращаясь к монитору и главной проблеме на сегодняшний день — яд в его крови продолжал своё разрушительное действие, а создание нового подавителя продвигалось слишком медленно. Питер тоже посмотрел на монитор, увеличил изображение до максимума. Хлопья разрушившихся эритроцитов среди клеток, искажённых мутировавшим белком, являли собой удручающее зрелище. — Нужно проверить основу подавителя, — сказал он, снова погружаясь в работу, — Если реплицированных клеток достаточно, можем сделать пробу и посмотреть, какая будет реакция при попадании нового вещества в твою кровь. — Жаль расходовать такой ценный материал на пробы, — отозвался Норман, — Не лучше ли сразу опробовать его на мне? Питер посмотрел на него с осуждением. — Тебе было мало экспериментов с интенсификатором? Может, не стоит вливать в себя буквально всё, что можно синтезировать в лаборатории, обычно это плохо заканчивается, помнишь? Опять же, без контрольной пробы нам не установить, какая доза подавителя станет оптимальной, нужен подробный анализ взаимодействия веществ с кровью, чтобы рассчитать наиболее эффективный объём и концентрацию. Это муторно, но необходимо. Понимаю, ситуация не самая благополучная, но у нас есть небольшой запас времени… — Прежде чем моя кровь окончательно превратиться в канализационный сток, — поморщился Норман. — У нас получится, — твёрдо сказал Питер, вставая из-за стола, — Загружу центрифугу и пойдём проверять биореактор. Как тебе такой план? — Отличный план, — кивнул Норман. Он зря надеялся, что они быстро управятся с делами. Питер оказался ещё более дотошным, чем сам Норман, он проверял и перепроверял каждое своё действие, скрупулёзно ведя протокол. От импульсивного супергероя не осталось и следа, перед Норманом был истово увлечённый наукой юноша, сосредоточенный и собранный. И он по-настоящему любовался им, искренне восхищаясь незаурядным умом и способностью неординарно мыслить. С удовольствием примерив роль ассистента, Норман предоставил Питеру полную свободу действий, а тот вдохновенно творил, забыв о времени. Антитела, с таким трудом выделенные из месива, что нынче заменяло Норману кровь, успешно реплицировали. Воспользовавшись манипуляторами, Питер поместил внутрь реактора пробирку со свежей кровью Нормана и установил её в держателе. — Попробуем? — он оторвался от монитора и смотрел на Озборна сияющими глазами, сгорая от нетерпения. — Не тяни, кровь свернётся, — Норману тоже хотелось скорее узнать, получилось у них или нет. — Может, хочешь сам? — он немного подвинулся, уступая ему место у пульта управления манипуляторами. — Как иронично, — Норман уверенно взялся за прорезиненную рукоятку, — я сам превратил себя в чудовище, и сам собираюсь это исправить… Задержав дыхание, они следили за тем, как с носика стеклянной пипетки сорвалась янтарная капля и упала в пробирку. — Предметное стекло! — скомандовал Норман, и Питер моментально среагировал, подставив требуемое при помощи другого манипулятора. Капля крови из пробирки, капля физраствора, прижать сверху вторым стеклом, поместить препарат в микроскоп и вывести изображение на экран. Они справились меньше, чем за минуту, Питер торопливо защёлкал мышью, настраивая картинку. — Температура внутри какая? — забеспокоился Норман. — Девяносто семь целых восемьдесят восемь сотых, ты серьёзно?! — возмутился Питер, — Это было первое, что я проверил! — Не ругайся, я просто нервничаю, увеличь ещё немного, да, вот так. И… ты это видишь?! — Боже… — прошептал Питер, не веря своим глазам. Структура крови изменилась. Разрушенные клетки не визуализировались, эритроциты, атакованные сывороткой Штромма и те, что находились под воздействием интенсификатора, больше не конфликтовали. Каждую из них прошили тончайшие янтарные нити нового подавителя, связав воедино. — Невероятно, — тихо сказал Норман, — это похоже на мой интенсификатор, только межклеточные связи построены иным образом… Время взаимодействия? — Сорок секунд, — отозвался Питер. — Прекрасный результат и структура продолжает оставаться стабильной, несмотря на внешние факторы. Ты ведь включил запись? — Да. — Рано делать глобальные выводы, конечно, но, Питер… похоже, эта сыворотка не просто остановит разрушение клеток крови, она запустит новый синтез белка, который позволит мне вернуть физические показатели на прежний уровень! — торжествующий Норман повернулся к Питеру, но его встретил хмурый взгляд, полный скепсиса. — Меня больше волнует твоё ментальное здоровье, — засомневался он, — Вдруг я в чём-то ошибся? — Нет же! — Озборн нетерпеливо ткнул пальцем в экран, — посмотри, как новый белок встроился в клетку, поражённую интенсификатором: он буквально запечатал её, это без преувеличения ключ к моему спасению! Поразительно, потрясающая устойчивость клеточных связей, и это всего лишь препарат на предметном стекле! Только вообрази, что произойдёт при попадании вещества в организм… — Это меня и беспокоит, — проворчал Питер, — нужно всё тщательно рассчитать, права на ошибку у нас нет, сомневаюсь, что случись Гоблину вырваться на фоне нового подавителя, старый сможет упрятать его обратно… где бы он не находился. — Завтра суббота, у меня нет никаких серьёзных планов, кроме утренней встречи с адвокатом, — ответил Норман, — Займусь расчётами, определю нужную дозировку и концентрацию подавителя, для этого не нужна лаборатория. Примешь участие? — Я бы с радостью, но завтра у меня зачёт по органической химии, а потом работа, — вздохнул Питер, искренне сожалея, что не сможет прийти. — Ладно, — Норман взглянул на монитор и снова повернулся к Питеру, — всё, кровь сворачивается, останови запись. Питер, это — прорыв. Твоя идея создать сыворотку на основе моих собственных антител по-настоящему гениальна. Ты понимаешь, что я обязан тебе жизнью? И как, скажи на милость, мне вернуть этот долг? Паук смотрел внимательно, даже пристально, уже без злобы и недоверия, тая намёк на улыбку в уголках губ. — Для начала, прими старый подавитель, время подходит. И не думай, что я как обычно напялю образ монаха-францисканца и скажу, что мне от тебя ничего не нужно. — А вот это интересно! Чего же ты хочешь? Было так интригующе, так неожиданно, Норман никак не ожидал, что человек, претендующий на победу в номинации «Бескорыстие года», станет требовать чего-то. — Обещание, нет, не так, клятву, — Питер придвинулся близко-близко, едва не касаясь его носа кончиком своего, — Клянись мне, что больше ничего не утаишь от меня. Не станешь врать и недоговаривать, юлить, подсовывать мне не всю правду, словом, использовать те трюки, которыми ты так виртуозно владеешь. Тогда, возможно, я перестану злиться и не буду ломать твоё оборудование, бросая им в стены. А если ты обманешь меня, Норман… это будет конец. Понимаешь? Между нами всё будет кончено, — он немного отстранился и прыснул со смеху, что абсолютно не вязалось с серьёзным заявлением, — Видел бы ты сейчас своё лицо! Ты думал я потребую — что? Акции «Озкорпа»? Банковский счёт? О чём таком ты подумал? Норман поймал его за подбородок и нежно поцеловал в улыбающийся рот. — Я клянусь, что никогда не предам твоего доверия, Питер. Даю моё слово, если оно имеет для тебя хоть какой-нибудь вес. Этого будет достаточно? — Скажи: «Провалиться мне на этом месте, если совру», — серьёзно потребовал Паркер, потянувшись за новым поцелуем. — Провалиться… — Норман снова коснулся его губ своими, — мне… на… этом… месте… Целоваться между словами было увлекательно, но Питер, мельком глянув на часы, висевшие на стене за спиной Нормана, спохватился: — Время! Почти полночь, опасно пропускать инъекцию. А мне пора уходить, — немного виновато добавил он, накрывая своей рукой ладонь Нормана, лежащую на его щеке. Норман улыбнулся: — Ты как Золушка, сбегаешь до полуночи. Скажи мне, что тебя нигде не ждёт кучер-Крыса, не то я стану ревновать! Или… ты просто боишься превратиться в тыкву? Питер ехидно усмехнулся, мастерски отбивая «подачу»: — Именно этого я и боюсь, как ты угадал? Ведь стоит мне стать тыквой, ты мгновенно сделаешь из меня бомбу и пристроишь куда-нибудь на стеклянную полочку, во второй ряд. — Уел, — легко признал своё поражение Норман, — Больше не злишься на меня? — Злюсь, — Питер обжёг его светлым взглядом, — но я с этим справлюсь, — он отодвинул руку Нормана от своего лица и снова подался ближе, почти касаясь его губ своими, — Я могу справиться с чем и с кем угодно, знаешь? Роботы, чокнутые учёные, альтер эго с наклонностями маньяка — мне всё под силу. Есть только одно, что я пока не могу одолеть… — Что же это? — в тон ему спросил Норман, пытаясь поцеловать его. — Уличная преступность, — широко улыбнулся юный провокатор, уклоняясь от его губ, — Поэтому сейчас я пойду на улицы и надеру пару задниц, не желающих жить по закону. Прими, пожалуйста, подавитель, Норман, и постарайся не обзавестись парой новых секретов из-за которых мне пришлось бы переживать, ладно? — Я ведь поклялся, тебе не о чем беспокоиться. — Чудно, — Питер легко коснулся его скулы, очертил кончиками пальцев подбородок, замер на мгновение у самых губ, и отстранился. Норман нахмурился. Что ж, уличная преступность не горит желанием заковать себя в наручники и централизовано сдаться властям, неприятность какая… значит, опять придётся делить Паучка с каким-то сбродом, за которым тот будет гоняться остаток ночи, вместо того, чтобы уделить это время ему, Норману… Ощущение несправедливости происходящего раздражало, но Питер, к сожалению, шёл в комплекте со всеми супергеройскими приложениями, и с этим приходилось считаться, если он рассчитывал на дальнейшее развитие их отношений. Если Норман что-то и понял из всей той путаницы, в которую они провалились, так это то, что Паука нельзя ограничивать и пытаться как-то удержать. Только обладая неограниченной свободой, он остаётся рядом. Это было странно, непривычно, но необходимо. И, похоже, у Нормана начинало понемногу получаться. Наблюдая, как Питер наводит порядок на рабочем месте перед уходом, Норман думал, что мог бы очень долго, пожалуй, до конца своих дней смотреть на него, слушать его, говорить с ним. Засыпать и просыпаться вместе, делать тысячи мелких рутинных дел, обсуждать погоду и спорить о прочитанной научной статье, раздражаться из-за хромающих манер Питера, но тут же умиляться каким-нибудь забавным привычкам. Дышать одним воздухом. Делить невзгоды и радости. Быть с ним. — Мне неловко, когда ты так смотришь, — признался Питер, снимая лабораторный халат и убирая его в шкаф. — Не обращай внимание, я просто задумался… Да, забыл сказать. В понедельник меня и мисс Гринберг пригласили на интервью о работе благотворительного фонда. Если хочешь, можешь посмотреть. Включи ЭйБиСи, в половину восьмого утра, — сказал Норман. Было бы приятно знать, что Питер смотрит. — Постараюсь не пропустить, — серьёзно кивнул он, — А сейчас… мне действительно пора, я позвоню. — Позвони или приходи, если захочешь, меня довольно просто найти. Ну же, ступай, герой, — с сожалением сказал Норман, — Если не уйдёшь прямо сейчас, не думаю, что получится отпустить тебя.***
Суббота, наполненная запланированными делами, пролетела, как пара часов. Норман осознал, что стемнело, только услышав, как недовольно звенит ключами охранник, совершающий вечерний обход верхних этажей. Зато он закончил с расчетами, и теперь от контроля над Гоблином и избавления от медленно губящего организм яда, его отделяло время, необходимое для создания новой сыворотки. Это обнадёживало, но одновременно лишало надежды — с теми темпами, которые им доступны в данный период для реплицирования микроскопического количества антител, что получалось выделить из его крови, им потребуется от трёх до четырёх недель, чтобы получить нужный объём сыворотки. Норман не был уверен, есть ли у него столько времени. Исцеляющий фактор пока справлялся, позволяя ему не чувствовать боли и других неприятных последствий, но как долго он продержится? Как обычно, вопросов было больше, чем ответов. Несмотря на полное погружение в расчёты, он нашёл время несколько раз позвонить сыну, но Гарри по-прежнему игнорировал вызовы, ни разу не потрудившись ответить. Подавив глухое раздражение, Норман преисполнился решимости не пускать ситуацию на самотёк и завтра навестить сына лично. Не родился ещё такой человек, который сможет безнаказанно бегать от Нормана Озборна! Гарри что-то заигрался в независимость, возможно, стоило бы подумать об этом раньше и просто прикрутить финансовый кран, глядишь, объявился бы сам, как только банковский счёт опустеет. Стоп! Питер говорил о другом: не давить на сына, а попытаться выслушать его, сделав первый шаг навстречу. Хорошо, он попробует. В любом случае, Гарри слишком избалован и настолько привык к своему уровню жизни, что стоит ему лишь намекнуть на возможное ухудшение финансового положения, сын моментально снизит уровень пафоса и… чёрт. Опять его заносит в террор и репрессии, всё же, стоит проявить немного терпения. Норман почти уговорил себя быть сдержаннее и мудрее, но весь его настрой полетел в помойку за какие-то пару секунд. Воскресным утром Чарльз привёз его к дому Гарри. Норман собрался выйти из салона, даже за ручку двери взялся, но водитель сказал: — Там Гарри, сэр. Норман посмотрел в сторону, куда указывал Чарльз, и передумал покидать машину. Его сын прямо посреди улицы самозабвенно целовал какую-то девушку, невысокую стройную шатенку. Девица висла на шее рослого Гарри, картинно отставив ножку, а он гладил её по спине и по волосам, страстно целуя. Норман разозлился. Он места себе не находит, гадает, чем же так обидел сына, что он даже на паршивый звонок ответить не в состоянии, а этот безответственный юнец весело проводит время с новой подружкой, и никакого дела ему нет до собственного отца! Возле предающейся публичной страсти парочки притормозило такси. Гарри нехотя разжал руки, выпуская девицу из жадных объятий, галантно открыл ей дверь машины и усадил на заднее сидение. Они очень мило прощались через открытое окно, снова целуясь, Гарри лучезарно улыбался своей пассии и выглядел неприлично счастливым. Не обиженным, не грустным, не удручённым, а вполне довольным жизнью. Он, наконец, отлип от окна и пухлых губ прекрасной незнакомки, сказал ей что-то, сделав узнаваемый жест, мол, позвони мне, детка, передал водителю сложенную пополам купюру и вернулся на тротуар. Машина тронулась, увозя девицу прочь, а наследник многомиллионного состояния поднял руку, чтобы помахать вслед удаляющемуся такси. Чарльз хранил гробовое молчание, не шевелясь, даже дышал беззвучно, стараясь слиться с обивкой водительского сидения, и Норман был ему чрезвычайно благодарен за проявленный такт. — Припаркуйте машину, Чарльз, — процедил он, распахнув дверь, вышел из автомобиля и рявкнул, — Гарри! Сын заметно вздрогнул. Резко опустил руку, развернулся на голос Нормана, хмурый, напряжённый, словно и не улыбался пару секунд назад, рассыпая солнечные зайчики мимолётного счастья. — Какого чёрта, Гарри! Ты бегаешь от меня, не берёшь трубку, не звонишь и не приходишь, я не знаю, что думать, беспокоюсь, а ты, оказывается, весело проводишь время с какой-то девицей… — Мэдисон, — угрюмо перебил его сын. — Что? — осёкся Норман. — У девушки есть имя, её зовут Мэдисон Райс. Не девица, не подружка, не особа — Мэдисон, — отчеканил Гарри, воинственно сдвинув брови, — потрудись запомнить! Это что сейчас было? Бунт?! — Ты встречаешься с девушкой и ничего не сказал мне, — упрекнул его Норман, пока решив спустить эту дерзость на тормозах, всё же, он пришел сюда поговорить, а не отчитывать, — Кто она? Давно у вас отношения? Сколько ей лет? Мне показалось, она старше тебя, Гарри. Почему я не в курсе, это что, какая-то тайна? — О, ты начал интересоваться моей жизнью, неужели, — в голосе Гарри сквозила неприкрытая горечь, — Что ж, никаких тайн. Познакомились мы в ночном клубе, месяц назад. Мэдисон двадцать три, она фотомодель, снимается для каталогов нижнего белья. Да, папа, это такая работа. Работа, не хуже прочих, она не связана ни с какими пошлостями, о которых ты сейчас подумал. И нет, мы не в тех отношениях, когда девушку знакомят с родителями, нам нравится проводить время вместе, только и всего. Её агентство ведёт переговоры с японской компанией, возможно, скоро Мэдисон получит контракт и уедет за границу на два или три года. Я удовлетворил твоё любопытство? — Это не праздный интерес, Гарри, это называется забота — беспокоиться, чем живёт твой сын. Поднимемся в квартиру, я не хочу, чтобы вся улица слушала, как ты мне хамишь, — сказал Норман, направляясь к подъезду, Гарри нехотя потащился следом. Они молчали, пока ехали в лифте, напряжённая тишина висела между ними почти осязаемым серым комком, свитым из колючей обиды и холодного недопонимания, и в который раз Норман осознал, что совершенно не понимает, как и о чём ему сейчас предстоит говорить с сыном. Квартира встретила его лёгким бардаком, который неизбежно возникает вокруг парочек, больше занятых друг другом, нежели такими мелочами, как мытьё посуды или вынос мусора. Заметив суровый отцовский взгляд, Гарри смутился, попытался затолкать мусорное ведро, переполненное пустыми коробками из-под тайской еды, поглубже под стол, чуть не смёл при этом со столешницы кружки с остатками кофе, споткнулся о спортивную сумку с вещами Мэдисон, стоявшую на полу между кухней и гостиной. Норман следил за его суетливыми перемещениями с плохо скрываемым неудовольствием на лице, но от комментариев воздержался. — Может, кофе? — неловко предложил Гарри, пытаясь понять, есть ли у него чистая посуда или они с Мэдисон ухитрились перепачкать все имеющиеся чашки. — Нет, — Норман огляделся. Диван был наполовину погребён под одеждой и скомканными пледами, на журнальном столике громоздились три коробки от пицц, на столе теснились открытый ноутбук и несколько пустых банок из-под газировки. Ладно, допустим. Ему девятнадцать, он рос в доме с прислугой и вполне может устраивать из квартиры хлев, навыки наведения и поддержания порядка у Гарри отсутствовали, хотя Норман не мог припомнить, чтобы сын также захламлял свою комнату в пентхаусе. В любом случае, придираться к беспорядку он не собирался. Норман отодвинул стул и сел, стараясь контролировать эмоции. Не ругаться. Не кричать на него. Выслушать максимально спокойно, попытаться понять, что происходит. Чёткий и понятный план. Дьявольщина, так сложно ему не было даже на встрече с министром обороны! — Присядь, Гарри, давай поговорим, — предложил он нейтральным тоном. Этот упрямец скрестил руки на груди и остался стоять на месте, прислонившись к столешнице. — Хорошо, будь там, если тебе так удобно. Я ведь не ругаться пришёл, Гарри, я действительно беспокоился о тебе. Можешь внятно объяснить — в чём причина твоего поведения? — А что не так с моим поведением? — ощетинился Гарри. — Отвечать вопросом на вопрос крайне невежливо, — напомнил ему Норман, — скажу ещё раз — ты игнорируешь меня больше недели, сын. Что случилось? Глаза Гарри потемнели, он смотрел враждебно и сердито. — Возможно, я просто захотел, чтобы ты хоть раз почувствовал себя в моей шкуре. Неприятно, правда? Ищешь общения, а получаешь ровным счётом ничего. Или, быть может, я перерос дурацкий формат наших отношений, где я постоянно ищу твоего внимания, а ты отговариваешься работой и другими важными делами, что значат для тебя в миллионы раз больше, чем единственный сын. Либо я… — Гарри сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить, — либо я больше не нуждаюсь в твоём внимании. Норман удивился настолько, что даже злиться перестал. — Вот как, в самом деле? И как же, мистер Самостоятельность, вы планируете своё дальнейшее существование в этом жестоком мире? Ты не нуждаешься во мне, но не в моих деньгах, я правильно понял? Интересно получается, Гарри, хочешь жить самостоятельно и независимо, но за мой счёт, не находишь это странным? Тебя ничего не смущает? Похоже, о такой малости, как финансы, этот юный борец за собственную независимость абсолютно не подумал. — Я плачу за твоё образование, — сухо напомнил ему Норман, — Регулярно пополняю банковский счёт и снимаю эту квартиру, где ты весело проводишь время с хорошенькими девицами, на мой взгляд, вполне достаточно для того, чтобы получать взамен если не благодарность, то, хотя бы, уважение. Ты же ведёшь себя, как обиженный шестилетний мальчик, дуешься на меня, избегаешь и не можешь назвать причину своего демарша. Гарри, повзрослей! Сколько можно… — Мне ничего не нужно от тебя! — почти крикнул ему сын, едва сдерживая вскипевшую обиду, — Если проблема в деньгах — отлично, я сегодня же съеду, можешь заблокировать мой счёт и не платить за университет, подумаешь! Считаешь, я ни на что не годен? Мне некому помочь? Ошибаешься, папа! В этом городе ещё остались люди для которых я — не пустое место, люди, готовые принять меня, выслушать меня, посочувствовать! — Вот как ты заговорил… ничего от меня не нужно… — повторил Норман, — Я понял, предположим. Припозднившийся кризис самоопределения, ты имеешь на него право. Но мне так и не ясна причина поведения в целом, будь любезен, объяснись. Гарри мученически закатил глаза. — Ты сам знаешь причину, — выдал он, наконец, решившись, — Надо же, столько лет терпел меня рядом, как удивительно! Мог бы сдать куда-нибудь, даже странно, что в пансион я попал только в двенадцать. Что, Норман?! Должно быть, невыносимо было жить под одной крышей с чудовищем, из-за которого умерла твоя жена?! Это дикое нелепое заявление выстроило между ними не просто стену, оно воздвигло ледник, схожий с теми, что безжалостно утюжили земную поверхность на заре времён, меняя ландшафты и стирая в пыль горные массивы. — Что ты, чёрт возьми, несёшь! — едва не срываясь на рычание процедил Норман. В голове не укладывалось, что напридумывал себе этот сопляк, да как он мог! — Скажешь, я не прав?! — почти крикнул Гарри, — Ты ведь всю мою жизнь винишь меня в смерти мамы!!! Норман резко поднялся, отшвырнул ногой стул, стремительно пересёк комнату, схватил бредящего отпрыска за плечи и встряхнул. — Никогда, слышишь? Никогда я не винил тебя в этом! Ты был младенцем, беспомощным ребёнком, как бы ты мог бы навредить?! Кто вложил подобный бред в твой разум, Гарри? Отвечай немедленно! — Отпусти меня, — он вырывался, силясь отстраниться от разъярённого отца, вцепившегося в него бульдожьей хваткой, — Это не бред, всё так и есть, это правда! Признай уже и выкини меня из своей жизни, хватит мучить и меня и себя, хватит… — Вот именно, хватит! Твоя мама умерла не потому, что родила тебя, она болела, тяжело и неизлечимо, Гарри, посмотри на меня! Посмотри, говорю! — Норман поймал его лицо в ладони, заглядывая в глаза. Вот ведь поганец, вырос таким высоким, что приходится смотреть на него снизу вверх, — Я никогда не винил тебя в смерти Эмили! Единственный, кого я считал виновным в трагедии — я сам, но не ты, Гарри. Только не ты! Мы мечтали о тебе, мы с ней хотели тебя и ждали. Я никогда не говорил тебе, но я с нетерпением ждал тот день, когда возьму на руки своего сына, о котором буду заботиться, которому дам лучшую жизнь и настоящую семью. То, чего не было у меня в детстве. Я хотел, чтобы ты был в безопасности, рос в атмосфере любви и понимания, но… я не справился. И я виноват, я так виноват перед тобой. В то время я был совершенно разбит горем, без преувеличения уничтожен морально, и… я не смог. Я был слаб, сынок. И сделал непоправимое — замкнулся в своём горе, оттолкнув тебя, невинного ребёнка, который так нуждался в моей заботе и внимании! Гарри хлопал мокрыми ресницами, едва сдерживая навернувшиеся слёзы. Отец никогда не говорил с ним так откровенно, искренне, а уж обнимал последний раз слишком давно, тем странным вечером, когда он окончательно порвал с Эм Джей и пришёл к нему, ища сочувствия. — Ты… это правда? Ты в самом деле не винишь меня? — спросил он нерешительно, и Норман тут же ответил: — Не виню. Никогда не винил. Ты мне веришь? Ему очень хотелось верить. В шаткой и временами пугающей реальности Гарри Озборна была одна единственная постоянная, эдакий столп, на котором держалась вся его жизнь — безусловная, даже слепая любовь к отцу. И эту нерушимую константу упустил из виду Мендель Штромм, когда плёл свои интриги вокруг Озборнов, стараясь вбить клин в отношения отца и сына. Ведь никто и никогда не был для Гарри значим настолько, насколько был важен Норман. Он простил бы ему абсолютно всё, без исключения, лишь бы тот был рядом и продолжать считать его своим сыном. — Гарри? — голос Нормана звучал мягче, с затаённой нежностью он провёл рукой по волосам сына, — Скажи хоть что-нибудь. Гарри зажмурился, загоняя внутрь подступившие слёзы. Он взрослый, он не будет реветь и позориться перед отцом, как малолетка! — Почему ты никогда не говорил так со мной раньше? — едва выдавил он срывающимся голосом. — Потому что я самый настоящий болван, — Норман крепко обнял его, чего не делал слишком давно, — Я люблю тебя, сынок. Гарри раскис окончательно, уткнувшись в отцовское плечо, едва дыша от схватившего горло спазма, зажмурившись до алых кругов перед глазами. От переполнявших чувств хотелось кричать. Здесь было и облегчение от того, что Штромм сказал неправду, и острая вина перед отцом, что вёл себя как последняя истеричка и наговорил всякого, и радость от долгожданных слов, которые он мечтал услышать долгие годы, и счастье от того, что Норман не оттолкнул его, как бывало раньше, а докопался до истинных причин жгучей обиды, так мучившей Гарри на протяжении последних дней, развеяв все его страхи и опасения. — И я люблю тебя, папа… — сумел выговорить он спустя короткое время, немного уняв бурю эмоций, — Прости, что ранил тебя такими ужасными словами… Мне действительно тяжело. Мы никогда не говорили о маме, у меня ведь почти ничего от неё не осталось: ни воспоминаний, ни вещей. Только альбом с фотографиями и её любимая заколка для волос… Норман мягко отстранился. — Заколка? Быть не может, — категорично заявил он, уверенный на сотню процентов — эта вещь никак не могла очутиться у сына, ни при каких обстоятельствах. — Тем не менее, она у меня, — Гарри шмыгнул носом, — Хочешь посмотреть? — Сделай милость, покажи, — попросил Норман, провожая поднимающегося по лестнице сына напряженным взглядом. Нет, не может быть, сюрреализм какой-то… Гарри вернулся спустя минуту. — Вот, — сказал он, отдавая вещицу Норману, — Разве ты её не помнишь? Она у мамы в волосах почти на всех фотографиях. Озборн медленно поворачивал в пальцах серебристый венок, украшенный голубыми стеклянными цветочками, и молчал. — Пап… что-то не так? — забеспокоился Гарри, заглядывая ему в лицо. — Вот что, сын, тебя кто-то дурачит. Эта вещь никогда не принадлежала твоей маме. — Неправда, — заспорил упрямец, — я сам видел фото! Столько лет прошло, ты вполне мог забыть! Норман поднял на него глаза. — Вот тебе три агрумента, наивный недотёпа: первый — я помню заколку Эмили в мельчайших подробностях потому, что это был мой первый ей подарок на значимую для нас дату — прошёл месяц, как мы стали встречаться. Я откладывал каждый заработанный цент, чтобы купить её, из чего следует второй аргумент: заколка была серебряной. Эта же безделушка сделана из какого-то дешевого сплава на основе латуни, говорю тебе как специалист по металлам. Кроме того, цветы были выполнены из топазов. Не весть какие камни, но в то время для меня это было целое состояние. Я бы никогда не подарил Эмили хлам, сделанный за железки и битого стекла. В целом, заколка отдалённо похожа на ту, настоящую, но лишь приблизительно. — А третий аргумент? — спросил Гарри, всё ещё скептически настроенный. — Третий… — Норман вернул безделушку Гарри, не желая более прикасаться к ней, — Ту заколку я своими руками положил в гроб Эмили в день её похорон. Гарри застыл, ошеломлённый, переваривая услышанное. — Повторяю, тебя обманули, Гарри. Кто бы не поступил таким образом — это очень злая шутка. Поэтому скажи мне, кто дал тебе эту вещь? Кто осведомлён о нашей жизни настолько, что решил сыграть на твоих чувствах и памяти моей покойной жены? — и тут Норман с кристальной ясностью осознал, кто в действительности стоит за мерзким розыгрышем, — Сын… ты общаешься с Менделем Штроммом? Видимо, что-то такое было в голосе Нормана, что заставило Гарри отшатнуться и отступить на шаг назад, смутившись. — Нет, я… — Не лги мне! Этот человек смертельно опасен, поджог на моём заводе его рук дело, ты вообще соображаешь, с кем связался?! — Папа, но я… Я видел его пару раз, мы просто беседовали… — оправдывался Гарри, окончательно сбитый с толку. Он не мог даже вообразить, что старый добрый друг семьи, тихий и интеллигентный Мендель, такой внимательный, участливый к его проблемам, являет собой смертельную угрозу. Что пожар, в котором едва не погиб Норман, устроил Штромм! — Беседовали?! И много вы набеседовали? Это ведь он внушил тебе ужасную мысль, будто я виню тебя в маминой смерти, так? — продолжал напирать Норман, желая немедленно получить правдивые ответы. — Он так сказал, — растерянно кивнул Гарри, — может, ошибся? — Да, Гарри. Он ошибся, что связался со мной, — мрачно сказал Озборн, — Вот что, юноша. Собирай всё самое необходимое, переедешь в пентхаус. Это временная мера, до тех пор, пока я не упрячу психа обратно в тюрьму, где ему самое место. Мне будет спокойнее, если ты поживёшь дома и какое-то время побудешь у меня на глазах. Гарри отчаянно замотал головой, отказываясь. — Нет-нет, я не могу! Мэдисон вернётся сюда со съёмок, я предложил ей пожить пока у меня, она не может уехать к себе, понимаешь? — Если честно, то не очень, — Норман действительно не мог уразуметь, какое ему должно быть дело до проблем незнакомой девицы. — Папа, это будет очень грубо — сначала предложить ей кров, а потом выставить на улицу. И здесь её вещи, как она без них? — продолжал настаивать Гарри. Норман смотрел на него, обдумывая услышанное. Если он сейчас увезёт сына домой, фактически силой, они снова разругаются. Хрупкое перемирие, установившееся между ними, было необходимо сохранить, и, по возможности, упрочить. Он ведь даже подумать не мог, что враг попытается добраться до него через сына! Каков подлец, настраивать против него Гарри! Да как он посмел! — Хорошо, — сказал Норман, наконец, — Ты не говорил Штромму, где живёшь? — Нет, — уверенно ответил Гарри, — он никогда не переступал порог этой квартиры, клянусь. — Поступим следующим образом: дождись свою подругу, объясни ей всё. Если хочет, пусть живёт здесь какое-то время, оставь ей ключи, но ты должен вечером приехать домой! — Утром, — заторговался неуёмный отпрыск, — У меня занятия с полудня, я перееду утром, договорились? Пап, мы же будем вдвоём, в дом не попасть без кода или ключа, это тихий район, который постоянно патрулируют копы. Мне ничего не грозит, ты зря волнуешься. Прошу, можно мне приехать утром? — Ты ведь знаешь, что на меня не действуют эти твои уловки, вроде мягкого тона и бровей «домиком», — проворчал Норман. — Пожалуйста-пожалуйста! — умоляюще произнёс Гарри, — Ничего не случится, клянусь! — Чёрт… Хорошо! Чтобы в девять утра был на месте и отчитался мне по телефону! Я не смогу встретить тебя — еду с мисс Гринберг на интервью к половине восьмого утра, потом в офис, — сдался Норман, — И, Гарри… я всё понимаю, но прибери этот свинарник, комната выглядит, как ночлежка. — Сейчас же займусь! — радостно просиял он, довольный, что добился своего, — По какому каналу тебя смотреть? — ЭйБиСи. Чтобы был дома в девять утра, не забудь! Попрошу Бернарда проконтролировать… Всё, Гарри, увидимся. И не открывай незнакомцам, понял? — Как скажешь, — заверил его сын, провожая к двери, — До завтра. Норман спустился вниз, вышел из подъезда. На улице разливалось весеннее солнце, согревая выстывший за ночь гранит облицовки золотистыми лучами, спешили по своим делам прохожие, проезжали автомобили. Всё вокруг выглядело обыденным и безопасным, но предчувствие чего-то плохого накрепко поселилось в душе Нормана, не позволяя расслабиться ни на мгновение. Мендель Штромм покусился на Гарри. Хитрый старый ворюга решил, что ему позволено творить всё, что вздумается… Что ж, Норман снова станет тем, кто популярно объяснит проходимцу, кого в этом городе можно трогать, а кого — категорически нельзя. И отправит гада за решётку, на этот раз — навсегда.***
Прижавшись плечом к проёму балконной двери в спальне, что занимал раньше Питер, Гарри следил за отцом. Норман постоял немного перед домом, внимательно оглядываясь по сторонам, вероятно, оценивал безопасность улицы, потом отправился в сторону автомобильной парковки, сел в свой роллс-ройс и уехал. Гарри взялся за телефон, его снедала обида. Зачем профессор поступил с ним так? Зачем обманул? Они ведь прекрасно общались, Мендель замечательно к нему относился, почему же он солгал? За недолгое время их знакомства Гарри успел искренне привязаться к Штромму, он просто не мог оставить ситуацию такой, как она есть, ему были нужны объяснения! Профессор ответил почти сразу, приветливо сказав: — Доброе утро, Гарри! Абсолютно спокойный, доброжелательный тон. Он всегда рад слышать Гарри, когда бы тот не позвонил, неужели он в самом деле так жестоко солгал? — Доброе утро, Мендель… — Гарри замялся, что не ушло от внимания Штромма. — Что-то случилось? У тебя странный голос, — забеспокоился он. — Нет… то есть, да. Мендель, я хотел спросить… не подумайте, что я пытаюсь обвинить вас в чём-то, мне важно знать правду… Помните ту заколку, что вы отдали мне не так давно, сказав, что она принадлежала маме? — Конечно, — подтвердил Штромм, насторожившись, — Что-то произошло? — Да. Я узнал… в общем, я узнал, что вы меня в некоторой степени обманули, и эта вещь никак не могла быть у неё. Чёрт!!! Мендель убрал телефон от уха, плотно закрыл динамик ладонью и выругался так, что из-за кухонной перегородки выглянул изумлённый Майкл. — Гарри, дорогой, — елейным голосом сказал Штромм в телефон, — По-видимому, произошло какое-то недоразумение. Давай встретимся в городе через… скажем, через час, и поговорим. Я пришлю тебе адрес. — Даже не знаю… — засомневался Гарри, слова Нормана о поджоге всё ещё звучали в его ушах, — а сейчас нельзя поговорить? — Дружочек, я не могу в данный момент, здесь слишком много посторонних ушей, — Штромм показал Майку кулак, тот сделал страшные глаза и исчез за перегородкой, — Кроме того, мне нужно передать тебе нечто очень важное. Так что? Ты приедешь? — М… хорошо. Присылайте адрес, я буду. До встречи, — Гарри отключился. Он должен всё выяснить, пусть Мендель оправдается лично, может, всё не так страшно, как говорил отец, и просто возникло недоразумение? Пиликнул телефон, принимая входящее сообщение. — «Восточная Авеню, 1546, буду ждать тебя возле здания шестьдесят пятого полицейского участка»… — прочитал Гарри, — Где это, интересно? Нужно взять такси, чтобы было быстрее. Он вышел из квартиры, запер дверь и спустился на улицу. Такси удалось поймать сразу же, водитель, пожилой мексиканец, скептически хмыкнул, услышав адрес. — Это Браунсвилл, сэр, — объяснил он Гарри, — если накинете к счётчику двадцатку, отвезу без пробок, хоть я и не люблю бывать в том районе. Так что? Едем? — Конечно едем, я заплачу, — пообещал Гарри, садясь в машину. Он совсем не беспокоился, что может случиться? Мендель назначил встречу возле полицейского участка, где может быть безопаснее?***
— Док, а скажи ещё раз, — изводил Менделя Майкл, одним глазом следя за дорогой, — Ты так сочно сматерился, а я даже запомнить не успел. — Нет, — отрезал Штромм. Он не любил ругаться, считал это признаком глупости, но в критических ситуациях иногда не мог сдержаться. Всё же, десять лет в тюрьме не могли не сказаться на нём, ведь нельзя зайти в сточную яму и выйти из неё, благоухая розами. — Эх… Предупреждай в следующий раз, лады? Я запомню. — Отстань, Майкл. Долго ещё ехать? — Да на месте мы, гляди. Вот он, шестьдесят пятый участок. Заброшенное трёхэтажное здание из охристого кирпича, с фасадом, частично облицованным серыми плитами, смотрелось уныло и неприкаянно. Центральный вход закрывали металлические жалюзи, окна были заколочены, чтобы торчки и прочий сброд не лазили внутрь, вдоль забора валялся мусор. — Отгони машину за угол, — попросил Майкла Мендель, — нам нужно попасть на задний двор. — Да не вопрос, — Янг свернул в переулок и припарковал Тахо у обочины. Штромм вышел из салона, забрал с пассажирского сидения черную сумку и решительно направился к воротам, обмотанным внушительной цепью и запертым на висячий замок. — Типа заперто, док, — озвучил очевидное Майкл, взвесив на ладони увесистый замок. — Не проблема, — отозвался Штромм. Он достал из сумки здоровенные пневматические ножницы по металлу и довольно быстро перекусил звено прочной цепи. — Вот и всё, открывай ворота, — скомандовал Штромм, — Пошире, Майкл, не стесняйся. А теперь загони во двор машину и посиди тихонько за рулём, договорились? Я скажу, что нужно сделать, но чуть позже. Понял меня? — Лады, — пожал плечами Янг, не слишком хорошо понимая, что задумал Штромм, — Я посижу. Музон хоть можно врубить? — Сделай милость, не надо, — Штромм смотрел очень серьёзно, даже мрачно, — Просто посиди в салоне. Янг воздохнул и полез за руль, ворча себе под нос. Кипучую энергичную натуру Майкла было сложно удержать на одном месте дольше четверти часа, он начинал подпрыгивать, как упругий мячик, искать себе развлечения и совать нос туда, куда не следовало, такой уж это был человек. Штромм порылся в своей сумке и извлёк пластиковую коробку. Небольшую, размером с две стандартные сигаретные пачки, лежащие рядом. Под крышкой, в мягком гнёздышке из поролона, уютно устроился миниатюрный дрон, похожий на москита. В полупрозрачном «брюшке» стального насекомого угадывалась толстая ампула с какой-то жидкостью. Мендель аккуратно поставил коробку на асфальт, достал планшет и активировал программу управления дроном. Москит ожил. Затрепетали прозрачные крылья, зашевелились механические ножки, рукотворное насекомое завозилось и поползло по краю коробки. Крылья вибрировали всё быстрее, отрывая лёгкое тельце от опоры, москит взмыл в воздух, сделал круг над головой Штромма и поднялся выше. Зазвонил телефон. — Ты приехал, Гарри? — с деланой радостью сказал в динамик Мендель, следя за москитом, — Обойди здание справа, я во дворе. Да можно, можно, оно выставлено на продажу, я, вот, прицениваюсь, подойдёт ли такое помещение для моей новой лаборатории. Да, жду. Гарри Озборн появился из-за угла спустя пару минут. Озираясь по сторонам, он подошёл к Штромму, сказав: — Очень странное место для встречи, Мендель. Я-то думал, здесь в самом деле участок, а тут развалина… И почему Браунсвилл? Не самый спокойный район, меня даже таксист не хотел сюда везти. — Низкая арендная плата, — пожал плечами Мендель, — Так о чём ты хотел поговорить? Гарри достал из кармана треклятую заколку и протянул её Штромму. — Она не принадлежала маме, Мендель. Зачем вы мне солгали? Я не понимаю, если это шутка, то она слишком жестокая, или… может, вы не знали, то это не её вещь? Ну… перепутали в силу возраста, я пойму, вы просто скажите! Штромм злобно прищурился. — О, нет, Гарри, дорогой, я всегда знал, что эта финтифлюшка не имела никакого отношения к Эмили. Я действительно лгал тебе. — Но… — Гарри опешил, он ожидал чего угодно, только не такого жесткого признания, — зачем?! — Затем, что я хочу отомстить Норману. А ты, мелкий глупый зануда, станешь моим орудием мести! И прежде чем Гарри успел что-то сказать, Мендель коснулся экрана планшета, активируя атакующий режим дрона. Москит, зависший над Гарри, сложил крылышки и камнем ринулся вниз, с лёту вонзил острое жало в основание шеи юноши и впрыснул яд, запечатанный внутри своего «брюшка». Гарри машинально схватился рукой за шею, пошатнулся, ноги его подкосились, и он рухнул на пыльный асфальт. Злорадствуя, Штромм склонился над обездвиженным юношей, тщетно силящимся пошевелиться. — Не старайся, мелкий Озборн, в основе яда, который сейчас бежит по твоим жилам, нейротоксин. В течение ближайших двенадцати часов ты не сможешь двигаться, да что там, шевелиться, говорить, стонать, даже шептать, ты не сможешь сделать ни-че-го! За это время я надеюсь заманить твоего папашу в какое-нибудь уединённое место и разделаться с ним. О, не расстраивайся, ты сможешь полюбоваться прекрасным шоу, ведь ты приглашён, как главный гость! А потом… кто знает. Ты надоел мне настолько, что, быть может, я расправлюсь и с тобой, несчастный ты доставала, вечно ноющий, жалующийся сопляк! — Штромм вытащил из сумки чёрный мешок из плотной ткани и без лишних слов напялил его Гарри на голову, — Майкл! — гаркнул он, — Тащи сюда свой зад! Янг его не слышал. Сидя на водительском месте, он энергично пританцовывал, наслаждаясь музыкой в наушниках. Менделю пришлось подойти к Тахо и рывком распахнуть дверь. — Йоу, мужик! — воскликнул не ожидавший увидеть его Янг, — Я чуть заикой не стал, нельзя так подкрадываться! — Хватит болтать, — прошипел Штромм, — Помоги мне! Гангстер вылез из салона, обошёл Шевроле, следуя за Менделем, и завопил: — Бля, ты спятил?! Кого ты мочканул, пока я сидел в тачке, меня ж не было минут десять, не больше! Ах ты, кусок белого дерьма, что ж делать теперь, куда мы денем труп?! — Заткни пасть, он живой, — вызверился на него Мендель, — Подгони машину, нужно затолкать ублюдка в багажник, пока никто не видит. Шевелись, Майкл, какая же ты ленивая задница! — Бля… апокалипсис наступил, пастор Джордж был прав… очкастые умники кидаются на людей, мутанты бегают по городу белым днём, что дальше? Из канализации полезут здоровенные говорящие ящеры и попытаются поработить нас или превратить в себе подобных? — бормотал Янг, подгоняя Тахо ближе, как и велел Штромм. — Хватит болтать, бери его под руки и поднимай, — скомандовал Мендель, хватая своего пленника за ноги. Пока Янг перегонял машину, он успел сковать руки Гарри за спиной наручниками, а ноги связать толстой пластиковой стяжкой. Яд, конечно, обездвижил мальчишку, но кто бы знал, как быстро молодой здоровый организм справится с его действием, возможно, эффект ослабнет уже спустя несколько часов, а Штромм не хотел ошибиться и допустить, чтобы с трудом добытый заложник сбежал. Они затащили Гарри в багажник, Майкл прикрыл неподвижного парня ковриком для пикника, который всегда возил с собой на всякий случай, и захлопнул заднюю дверь машины. — Поехали, — приказал Штромм. Взвинченный и злой профессор совсем не походил на того добряка-умника к которому так привык Янг. Он стал… пугающим. — И куда теперь? — осторожно поинтересовался Майкл, возвращаясь за руль Тахо. — На Манхэттен, — распорядился Мендель, — Амстердам-авеню, район Морнингсайд-Хайтс, знаешь, где это? — Погоди, док, ты не про заброшенный собор Сент-Джонс толкуешь? — уточнил Майкл, аккуратно выезжая из двора заколоченного полицейского участка. — Ты прав, друг мой, — подтвердил профессор, устраиваясь поудобнее. — Там же стройка, — сказал Янг, набирая скорость, — толпа рабочих и всё подобное дерьмо. — А вот и нет, новости надо смотреть. Рабочие бастуют после несчастного случая с обрушением лесов: двое каменщиков сорвались с высоты и пострадали, профсоюз подал иск к городскому Департаменту строительства и обещает натянуть задницу мэра на барабан, если он не отреагирует на вопиющие нарушения техники безопасности на строительной площадке. Там никого нет и не будет в ближайшие пару недель, а мне не нужна такая прорва времени. Заманю в здание Нормана и прикончу его, просто и без изысков, как вы все мне советовали. Хватит, наигрался, хочу спокойной жизни. На море хочу! Мне осточертел этот холодный город, Леброн со своим оружием, все вы вместе взятые! Я не для того гнил десять лет за решеткой, чтобы ходить на коротком поводке у кучки каких-то придурков, возомнивших себя хозяевами целого городского района! — выпалил Штромм и уставился в окно машины, тихо кипя от злости. — Ладно, ладно, чё ты… — миролюбиво произнёс Майкл, искоса поглядывая на профессора, — моё дело маленькое, отвезу тебя, куда скажешь. Ты, главное, не психуй… — Ещё одно слово, Янг, — процедил Штромм, — и ты тоже получишь дозу моего яда. Усёк?! Майкл был очень понятливым малым. Он согласно кивнул и уставился на дорогу, лихорадочно соображая: как бы незаметно сообщить Леброну, что у дока окончательно протекла крыша и он взялся творить бесчинства белым днём, не спросив разрешения главаря, не боясь ни чёрта, ни бога, ни гнева младшего Пэриша. «Это всё от большого ума», думал Янг, «Мозг дока слишком здоровенный, а череп — твёрдый и маленький, вот он ему и жмёт нещадно. Но Леброн знает, что делать в таких случаях. Всегда знал. Мне бы только улучить минутку, чтобы звякнуть ему! Всего-то одну единственную минутку!»