Decide who you are and do it on purpose/Реши, кто ты, и сделай это нарочно

      Он не мог сказать Касс. Он не мог сказать Касс. Не мог.       Пройдет около года, прежде чем Касс сможет усыновить его, и Эндрю сможет выдержать это время, он сможет.       Дрейк собирался пробыть здесь всего чуть больше месяца, и если это означало, что он сможет остаться с Касс, то он сможет это сделать.       Вот только он не мог. Потому что Дрейк отказался уезжать, когда узнал, что Касс собирается усыновить Эндрю.       Он просто решил остаться на лето и провести время со своим младшим братом. Эндрю знал, что это значит, и Дрейк выполнил свое обещание «продолжать попытки», пока имя не изменится.       И оно изменилось, только не на Дрейка.       Он становился все нетерпеливее, и его визиты участились, особенно когда он понял, что Эндрю не собирается рисковать и рассказывать Касс, опасаясь, что она может бросить его, как все остальные.       Имя менялось снова и снова, и единственное повторяющееся — Абрам.       Именно когда имя снова было Абрам, Эндрю понял, лежа на полу в истерике от боли, которую он никогда не испытывал, что в Абрама стреляли.       В Эндрю стреляли.       На уроке истории он стал задыхаться и метаться. За него хваталось столько рук, он хотел оттолкнуть их, его кожа зудела и горела, если бы он не был полностью парализован агонией, он бы вцепился ногтями в свою раскаленную кожу.       В него стреляли.       В него стреляли.       В него, блядь, стреляли.       Почему? Кто? Кто обидел Абрама? Почему они это делают, чем Эндрю заслужил такое?       Было больно.       Было больно.       Было больно.       Никогда в жизни Эндрю так сильно не хотел увидеть Абрама, или Натаниэля, или Криса, или кого бы то ни было. Где он был? Почему он был так чертовски неуклюж? Почему он причинял Эндрю боль?       Конечно, это была не его вина, но он должен был знать. Он должен был знать. Знать, что это причиняет Эндрю боль. Почему он хотел сделать Эндрю больно?       Эндрю бился в истерике, прекрасно понимая, что это бессмысленно.       Он умирал, Эндрю чувствовал, что умирает, но ему было все равно, может, так было бы даже лучше. Касс, возможно, будет по нему скучать какое-то время, ему не хотелось бы видеть ее грустной…       Почему он так думал? Он ведь не хотел умирать? Он пережил слишком многое, чтобы уйти таким глупым способом. Если бы Абрам умер, умер ли бы Эндрю? Формально он знал, что нет, но боль была настолько сильной, что часть его души этого только и желала.       Впоследствии этого — неделя постельного режима. Неделя Дрейка.       В течение нескольких месяцев он проверял этот цветной шрам, но он нисколько не поблек. По словам доктора, это был его первый постоянный шрам, особенно травматичный для обеих сторон.       Отдаленно он понимал, что не так сильно переживал из-за нового шрама, как думал, ведь заслужил его.       Это было недолговечно, Эндрю знал это, он не был настолько глуп, чтобы рассматривать это как реально действующий механизм преодоления, но это работало. С трудом. Но работало.       Он мог выжить, потому что впервые в жизни он и только он контролировал боль, которую чувствовал.       Вначале она была периодической, но потом быстро нарастала.       Натаниэль Веснински       Алекс Маллен       Крис Вест       Стефан Хьюз       Люк Пирс       Абрам.       И многие другие…       По порезу за каждое забытое богом имя.       «Я ненавижу тебя».       — Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! — шептал Эндрю хриплым от рыданий голосом. С каждым повторением фразы над именем на его руке появлялся очередной порез. Он больше не хотел этого. Он больше не хотел иметь родственную душу. Он должен был избавиться от него. Он ненавидел его, он ненавидел его, он ненавидел его.       Это была его вина. Это была вина гребаного Натаниэля, Люка, Алекса или как там его звали.       «Почему? Почему ты не здесь? Почему не спасаешь меня? Почему делаешь только хуже?»       «Ты должен был быть моей половинкой, а не причинять мне боль. Почему? Почему? Почему?»       «Пожалуйста, Абрам. Пожалуйста».       Он надеялся, что Абрам это чувствует, это было невероятно жестоко с его стороны, но его душа никогда особенно не беспокоилась о том, как его действия влияют на Эндрю, так почему он должен это делать?       Либо он сойдет с ума, либо сделает что-то необратимое, а он не мог этого сделать после того, как пережил столько всего. И какая-то эгоистичная часть его души хотела, чтобы Абрам знал. Знал, что Эндрю ненавидит его, что Эндрю не хочет его.       Порезы на его руках, которые он постоянно наносил на имя, заживали без малейшего следа.       Эндрю сделал это снова, и снова, и снова. Каждый раз все заживало без всякого труда, а кожа под ними становилась мягче, чем у младенца.       Касс не задавалась вопросом о том, почему Эндрю носил одежду с длинными рукавами, а просто предположила, что Эндрю не хотел видеть имя на своем запястье. Касс считала, что Эндрю расстраивает то, что его вторая половинка страдает. Когда-то давно это было так, но не теперь. Эндрю больше не испытывал к мальчику ничего, кроме обиды.       Любые драки, в которые ввязывался Эндрю, обычно были полностью его виной, ему нужно было увидеть, что нужно сделать, чтобы Касс отказалась от него, он не мог мириться с Дрейком, если в итоге она возненавидит его за что-то другое. Он также надеялся, что Абрам получил сообщение: «Я ненавижу тебя», — подумал он, глядя на свои разбитые костяшки. «Я потерян и надеюсь, что это причинит тебе боль».       Годы назад он скорее отрезал бы себе левую ногу, чем причинил бы боль человеку, которого считал своей родственной душой, но он был зол, зол на Абрама за то, что он всегда все усложнял, зол на Касс за то, что она не замечала, несмотря на очевидные признаки, зол на Дрейка по очевидным причинам, зол на ту шлюху, которая принесла его в этот мир.       Но больше всего он злился на себя: что в нем было такого, что каждый мог причинить ему боль? Неужели он настолько нелюбим? Часть его ненавидела себя за то, что он так саморазрушался, причиняя боль Абраму. Он был не лучше тех людей, которые причиняли им боль в прошлом.       Его несколько раз арестовывали, но, учитывая его неудачное воспитание, никаких обвинений не предъявляли, и большинство преступлений были незначительными.       Сколько бы раз его ни приводил домой Кабан Хиггинс, Касс не кричала, не била и не выгоняла его. Она была терпеливой, и Эндрю ненавидел ее за это.       «Просто отпусти меня, просто откажись от меня, потому что я не могу сам отказаться от тебя», — думал он про себя. Он подозревал, что причина, по которой ни одно из его преступлений, от кражи до незаконного проникновения, никогда не рассматривалось всерьез, заключалась в том, что Дрейк случайно оказался «лучшим другом» Кабана Хиггинса.       Еще одна вещь, которую Дрейк держал над его головой.       Когда Кабан Хиггинс появился у его двери, он был в замешательстве. Он не перестал совершать проступки, но стал лучше, его уже давно не ловили. Эндрю не хотел с ним разговаривать и захлопнул дверь, но Касс, как всегда доброжелательная, извинилась и открыла дверь, заявив, что Эндрю сейчас тринадцать лет, и он просто «на стадии угрюмого подростка».       Хиггинс только рассмеялся и сел на диван, пока Касс готовила ему кофе.       — Так чем мы можем вам помочь? — спросила Касс, ставя чашку перед Хиггинсом.       Это был знак Эндрю сбежать в свою комнату, но прежде чем он успел это сделать, Кабан окликнул его.       — Эндрю, не мог бы ты подождать минутку, это касается тебя.       Эндрю пришлось сдерживаться, чтобы не закатить глаза, но он все равно остался.       — Я был на карнавале за городом и столкнулся с тобой…       Похоже, Хиггинс совсем потерял рассудок, ведь Эндрю никогда не был на карнавале, о чем он и сообщает Хиггинсу строгим тоном: — Вы, очевидно, не могли этого сделать, я никогда не был на карнавале.       — Вот именно, я думал, что это ты, но он сказал, что его зовут Аарон Миньярд, я поговорил с его матерью и, Эндрю…       Эндрю не понимал, что происходит, он не мог понять, куда клонит Хиггинс, но то, что он сказал, было последним, что Эндрю когда-либо хотел услышать…       — Эндрю, у тебя есть идентичный брат-близнец.