Decide who you are and do it on purpose/Реши, кто ты, и сделай это нарочно

      Эндрю снова был расстроен. Точнее, он был в смятении.       На некоторое время все наладилось, боль, которую Абрам чувствовал от Эндрю, практически исчезла, если не считать случайных царапин и синяков, которые, скорее всего, были невинными, и иногда болящих мышц от физических упражнений, Эндрю был в полном порядке.       Помимо всего прочего, Эндрю был счастлив…       Ярко-синий цвет на его теле радовал и печалил Абрама, когда он знал, что Эндрю в безопасности и что он никогда не сможет разделить это счастье.       Его мать с каждым днем становилась все более склонной к паранойе, и ее настроению не способствовало ничего из того, что делал Абрам. Они были легкомысленными и ненадежными, и часто он только ухудшал ситуацию. Он постоянно задавался вопросом, почему она так старается сохранить ему жизнь. Было ясно, что какая-то часть ее ненавидит его. Может быть, она ненавидела его целиком. Он не мог притвориться, что понимает эти материнские инстинкты.       Он полагал, что это происходит по одной главной причине: он был слишком похож на отца — порочная улыбка, пронзительные глаза, рыжие кудри. Он не мог сказать, что его это сильно волнует, хотя часть его беспокоило, что у него нет никого в мире, кроме матери.       С каждым днем на его теле появлялось все больше шрамов, и с каждым новым шрамом Абрам не мог не считать себя нежелательным. Однажды мать ударила его за это:       — Кого ты пытаешься впечатлить? Ты никому не можешь доверять, Абрам!       Она ударила его, как будто это могло вбить в него суть. Так оно и было.       Никто не был в безопасности: либо его отец использует это против них, либо его мать забьет на желание отношений, платонических или иных.       Боже, ему действительно досталась дерьмовая жизнь.       И теперь Эндрю снова был расстроен. Все началось с драк, синяки на костяшках пальцев и воспаленная челюсть, живот и голова были признаками драки. Эти драки были намного хуже тех, в которые Эндрю ввязывался раньше. Эти драки были злыми и провокационными.       Эндрю как будто жаждал их, искал удовлетворения и адреналина, которые получал в таких конфликтах.       Почему?       Абраму было трудно понять, зачем кому-то искать неприятности, если он столько лет провел, избегая их.       Иногда он почти чувствовал запах крови на руках Эндрю, медный и липкий, пачкающий все, к чему он прикасался. Ему было интересно, может ли Эндрю так ясно представлять себе это со своей стороны.       Возможно, дело было в том, что Абрам был так хорошо знаком с этой средой, что практически чувствовал ее вкус. Он задавался вопросом, влилось ли насилие, в котором он родился, в душу Эндрю, подобно жидким отметинам, запятнавшим его кожу.       Либо Эндрю был таким же плохим, как Абрам, во всех отношениях, таким же поганым и заслуживающим Абрама в результате его собственной гнусной души.       Либо…       Либо Абрам погубил его, Абрам не мог отделаться от мысли, что Эндрю должен был стать своего рода спасителем от насилия, которое ползало и ползало под кожей Абрама, постоянно скребясь и царапаясь в попытке вырваться на свободу. Эндрю был послан как его спаситель, а вместо этого Абрам омрачил его, развратил так, как может развратить только душа Веснински.       Он верил в последнее. Никто не заслуживал того, через что прошел Эндрю, и никто не заслуживал Абрама в качестве родственной души…       Вот почему он не был так удивлен, как следовало бы, когда по его коже начали расползаться многочисленные порезы.       В первый раз это могло быть ошибкой, во второй — разовым явлением, но третий стал привычкой, и Абрам точно знал, что происходит.       Это не кто-то причинял боль Эндрю. Это Эндрю причинял боль самому себе.       В его груди разрывалась боль иного рода. Эту боль заслуживал Абрам и только Абрам. Не Эндрю. Не Эндрю, которого Абрам разрушил своим существованием.       Он понимал.       Он понимал, почему Эндрю так зол на него, и не мог этого вынести.       Порезы следовали один за другим, особенно сильные на правой руке.       Он понимал.       Он понимал, почему Эндрю так отчаянно хотел стереть имя Абрама, даже если формально оно уже не принадлежало ему.       Он понимал каждое действие Эндрю против собственного тела, и красная метка на его теле была напоминанием о той ненависти, которую он испытывал к Абраму.       Это было давно ожидаемо и, конечно, заслуженно, но Абрам не мог не задаться вопросом: почему именно сейчас?       Ситуация для Эндрю начала улучшаться, цвет его кожи чаще был ярко-синим, чем горько-фиолетовым или огненно-красным.       Абрам почувствовал огромное облегчение от того, что Эндрю счастлив, потому что, по его мнению, со всем тем, через что пришлось пройти Эндрю, он заслуживал только счастья, но, конечно, даже это небольшое утешение было отнято у Эндрю.       Было намного хуже, чем когда-либо, и разноцветные линии на его руках не исчезали. Он чувствовал себя эгоистом, беспокоясь о таких вещах, когда Эндрю, очевидно, испытывал такую боль. Никогда еще он не ненавидел себя так сильно.       Абрам не верил в Бога, но, тем не менее, он заставил себя молиться. Это последняя надежда, говорил он себе. Это не помогло.       Но все равно он повторял про себя:       — Прости меня… — шептал он и умолял, но никто его не слушал, конечно, не слушал, и прощение ничего не могло сделать для спасения Эндрю. Но это все, что у него было. Это все, что он мог предложить.       Тихое, разбитое, бессмысленное «прости».