*
Несмотря на усталость и ранения, Сириус так и не смог нормально поспать ночью. Он часто просыпался и крутился в постели, то от поднимающейся температуры, то из-за мыслей о Джине. С рассветом брюнет оставил попытки уснуть и спустился на кухню, где столкнулся с таким же помятым Римусом. Мужчины сидели в полной тишине, собираясь с мыслями перед предстоящим походом в больницу. Люпин сделал другу крепкий чай и угостил шоколадом, ведь нормально поесть Блэк отказывался. Сириус беспокойно тряс ногой и кусал нижнюю губу, стараясь подавить растущее чувство тошноты. До открытия посещений оставалось несколько часов, и ему нужно было чем-то себя занять. Он вспомнил о Гарри. Им так и не сказали, в каком состоянии дети попали в школу, и как вообще прошла встреча с безносым ублюдком, потому решил спросить у крестника сам. Сириус стал писать письмо, в мягкой форме говоря, что их решение было безрассудным, но не забывая утешить подростка и напомнить, что ни в чем его не винит. Он отдал конверт Римусу, чтобы они могли отправить его по пути в Мунго.*
Нетвердым шагом Люпин подходил к главному входу больницы, ведя на поводке Бродягу, который за последний год стал выглядеть намного опрятнее и крупнее. В холле их уже ждал взволнованный Мартин, всем видом показывая, как ему не нравится эта затея. Он провел мужчин на 5 этаж и подошел к одиночной палате. — Состояние Джины стабильное, но все равно тяжелое. — предупреждая, сказал он. — У вас будет 30 минут, потом я приду ее осматривать. Закройте дверь изнутри, если кто-то начнет дергать ручку, сразу превращайся обратно. — строго продолжил целитель, открывая комнату. — Тонкс лежит в общей рядом. Мужчина коротко кивнул на прощание и ушел по рабочим делам, а Люпин несмело шагнул в палату, но заметив, что собака за ним не идет, оглянулся. — Пошли, у нас мало времени. — тихо сказал шатен, дергая пса за поводок. Бродяга бесшумно зашел внутрь, замирая при виде больничной койки. Римус быстро закрыл за ними дверь и обратился к другу: — Я могу оставить вас одних, если хочешь. — робко сказал он, понимая, что Блэку, вероятно, будет неловко в его присутствии. Сириус принял свое обличие, не отрывая взгляд от брюнетки, и слегка кивнул другу. — Передавай Тонкс привет. — шутливо сказал он и, услышав, как захлопнулась дверь, наложил запирающее. Брюнет продолжал стоять в стороне, рассматривая бессознательную Джованну. Она выглядела умиротворенной — совсем не то, к чему он себя готовил. Ее раны были излечены, и только редкие синяки и ссадины позволяли понять, что ей пришлось вчера пережить. Однако как Блэк ни старался, он не видел, чтобы она дышала. Сириус с трудом заставил себя подойти ближе, ему казалось, что он вот-вот упадет. Брюнет неуклюже сел на один из стульев около кровати и осторожно взял ладонь Джины в свою. Он вздрогнул от холода ее рук. Они были, словно лед, лишь усиливая его мысли о худшем. Блэк бережно провел кончиками пальцев по ее запястью, стараясь нащупать пульс. Ему потребовалось время, но слабое биение под кожей все же коснулось его. — Джиа… Мужчина рвано выдохнул, сдерживая рыдания, но горячие слезы хлынули неукротимым потоком по его щекам. — П-пожалуйста, — закусив нижнюю губу, он ласково обхватил ее ладонь обеими руками, — пожалуйста, не уходи. Блэк мягко положил лоб на их переплетенные руки и, вдохнув столь родной аромат бергамота, позволил себе раствориться в водовороте собственных эмоций. Чувства, поглощающие его, соревновались за первенство, постоянно сменяя друг друга. Страх. Вина. Злость. Обида. Отрицание. Боль. Осознание собственной беспомощности и бесполезности. Все переживания словно двигались в безумном танце, не давая брюнету возможности принять их. Страх возглавлял этот бал, вот только Сириус сам не знал, чего боялся больше — что ее не будет в этом мире или, что он останется в мире, где нет ее?*
Блэк не знал, как долго просидел в таком положении, точно больше отведенного времени, но его это совсем не волновало. Однажды ему сказали — человек может справиться с самым страшным недугом, если есть, ради кого остаться, и брюнет продолжал держать ладонь Джины, надеясь, что она почувствует, что не одна. Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, положив щеку на ладони. Сириус не слышал, как открылась дверь, не слышал и шагов в палате, и только тихий плач привлек его внимание. Обернувшись на звук, он увидел плачущую Донну с Данте, который только ради сестры сдерживал собственные слезы. — Привет. — хрипло сказал парень, на что Блэк неловко кивнул, не зная, стоит ему остаться или уйти. — Я могу… — Останься. — мягко попросил его Данте, отводя сестру к свободному стулу. — Это м-моя в-вина. — всхлипнула девушка. — Если би я не отправила Бьянку… — она разразилась рыданиями, не в силах закончить фразу. — Доната, ты ни в чем не виновата. — ласково сказал Сириус, хотя его сердце болезненно сжималось от ее слов. Он понимал, какого это — винить себя за решение, которое должно было пойти во благо, но выходило ровно наоборот. — Мы бы все равно узнали, что Гарри попал в беду, а благодаря тебе, мы пришли раньше, и ребята остались целы. — Ми не думали, что мама пойдет. — шепотом сказал Данте, не в силах отвести взгляд от тела Джины. — У нас было мало людей, а ваша мама не оставила бы детей в беде, пусть и чужих. — Блэк встал со стула, уступая место сыну, и облокотился на ближайшую стену. — Вы знаете, как они вообще решили туда пойти? — Вечером после экзаменов мы с Донной гуляли на поляне возле леса и столкнулис с рьебятами. Он выглядели взволнованными, и я спросил, что случилос. — монотонно начал Данте. — Эрри сказал, что на экзамене у него было видение, что ты в заложниках в Министерстве. Сказал, что они питались связаться с тобой через камин, но им ответил Кикимер и сказал, что ты на задании. — На задании? Но я весь день занимался Клювокрылом. — растерянно ответил Блэк. — Видимо его подговорили. Домовики не обяьзаны говорит правду чужим людям, а Эрри пусть и твой крестник, но не хозяин эльфу. — парень поджал губы и взял сестру за руку. — Расскажи, что там произошло. — повернувшись к Сириусу, встревоженно попросил он. Блэк старался вспомнить, в какой последовательности все случилось. Ему удалось в общих чертах описать недавние события, но, чем ближе он подходил к моменту ранения Джины, тем сложнее ему было говорить об этом. — В общем, Лестрейндж достал ее, и она одним взмахом отсекла ему руку, в которой он держал палочку. И, черт возьми, это было эффектно. — растерянно сказал мужчина, а дети слегка усмехнулись описанной картине. — Я никогда не слышал это заклинание прежде, и даже не уверен, что это было законно... Беллатриса словно озверела и сделала вид, что целится в меня, но в последний момент ударила Джину. Мы не успели заблокировать атаку и… Дети кивнули, нахмурившись, понимая, что случилось потом. Они ничего не сказали Сириусу о битве, понимая, что не в праве судить никого, ведь сами там не были. — Данте, — неуверенно начал Блэк, — Белла знает о вас с Эдди, что вы от меня. — он облизал пересохшие от волнения губы. — Вам всем стоит быть осторожными. Я не знаю, как долго Джина пробудет в больнице, но, если ее не выпишут до того, как вы вернетесь из школы, было бы лучше, чтобы вы остались у меня. В переулке одним небезопасно. Парень внимательно слушал Сириуса, с легким прищуром глядя на него, обдумывая предложение. Он понимал, что Блэк прав — мало того, что это небезопасно, в этой стране им и пойти больше некуда, кроме как к новоявленному отцу. И пусть ему не очень хотелось так тесно с ним контактировать, Данте не мог позволить себе рисковать Донной. — Спасибо, Сирио. — он слегка улыбнулся ему, а в палату быстро вошел Мартин, чтобы провести осмотр. Попрощавшись с мамой и поцеловав ее в щеки, дети вышли из комнаты, а Блэк принял облик собаки и лег у двери в палате ожидая, когда его заберет Люпин.*
Данте обнимал Донату за плечи и шептал утешающие слова, ведя ее по коридору, но вдруг резко остановился при виде человека, которого уже не ждал здесь встретить. — Привет. — робко сказала Эдди, глядя на брата с сестрой. — К-как мама? Эдвидже нервно покусывала губу и переминалась с ноги на ногу, пока Данте с Донной оценивающе смотрели на нее. — О, тьепер она тебя интересует? — язвительно спросила Донна, гневно глядя на брюнетку. — Разве это не то, чего ты хотьела? — Я н-не понимаю... — Скажи, Эдди, какого знат, что твои последние слова маме были пожеланием смерти? — перебила ее Доната, а близнецы вздрогнули от ее слов. Донатэлла была самой спокойной и понимающей из всех троих, и столь резкая смена отношения была для них большим ударом. — Я-я не… — Что ти не? Разве не ты сказала, что лучше бил бы жив папа? Эдди перевела ошарашенный взгляд с сестры на брата, ведь считала, что они не знают, насколько сильно она перешла черту. — Я не это имела ввиду... Я просто разозли... — Я не хочу слушат твои жалкие оправдания. — отрезала младшая, сбрасывая с плеч руку Данте, который прижимал ее к себе, будто это могло ее успокоить. — Мама всегда была к тебе тьерпелива. Больше, чем ты этого заслуживала! Многие из твоих виходок были на грани дозволенного, но мама прощала тебе все и поддерживала, как могла, а ты? Ты больше месяца не общалас с ней из-за того, что вы двое, оказывается, родилис от другого мужчины. С каждым словом Доната подходила ближе к сестре, которая смотрела на нее со слезами на глазах, не в силах что-либо сказать в свою защиту, но девушку это не волновало, и даже Данте не пытался ее остановить. Донна понимала, что местами перегибает, но хотела, чтобы Эдди почувствовала на собственном опыте, какого это, когда с тобой говорят, не переживая, насколько сильно могут при этом ранить. — Как будто она могла это контролироват! Никто, повторюсь, никто из нас троих никак не страдает из-за того, что у нас разные отцы! Но тьебе жизненно важно строит из себя самую несчастную и злиться на маму за то, что она могла исправит лишь прервав беременност! Ее слова были хуже ножа, и она это знала. Проходя мимо Эдди, младшая намеренно толкнула ее плечом и направилась к выходу, не дожидаясь брата. Парень лишь бросил на Эдвидже укоризненный взгляд, и молча прошел мимо, расстроенно помотав головой. — Если тебе правда интьересно, как мама себя чувствует, перестан быть сукой — зайди и посмотри. — резко сказал Данте сестре напоследок, даже не обернувшись. Эдди стояла одна в коридоре напротив двери в оглушающей тишине и хватала ртом воздух, пока горькие слезы омывали ее лицо. Она прикрыла рот ладонью, подавляя собственный крик, сотрясаясь в рыданиях, ощущая, как горит все внутри, разрываясь от боли на части. От боли, которую всем причинила. От боли, которая к ней вернулась. От боли, которую заслужила. А по ту сторону двери все так же лежала собака, тихонько поскуливая из-за ситуации, свидетелем которой невольно стала.*
В растерянных чувствах Люпин вышел из палаты, где лежала Тонкс. Сперва он даже не узнал ее без привычных ярко-розовых волос и аккуратной стрижки, но больше всего тревожило другое — девушка была подавлена и винила себя в том, что подвела остальных. Римус пытался убедить ее в обратном, но Дора не особо стремилась его слушать. Единственное, что успокаивало мужчину — проклятие не принесло ей вреда, и она быстро шла на поправку. Он нескладно извинился перед ней за свое прежнее поведение, и, наколдовав небольшой букет кустовых роз, ушел забирать Бродягу. — Эдди? — обеспокоенно обратился шатен к рыдающей девушке. — Что… что случилось? Брюнетка перевела на него затуманенный взгляд и молча покачала головой. Она попыталась подойти к дивану, стоящему в коридоре, но ее ноги подкосились. Римус подхватил девушку, приобнимая ее за плечи, чтобы она могла опереться на него. — Не спеши. — прошептал Люпин, осторожно подводя Эдвидже к дивану. Он помог ей сесть, присаживаясь рядом, и взял ее за руки. — Ты уже была в палате? — шатен боялся, что реакция девушки связана с осложнением состояния ее мамы, но она развеяла его предположения, всхлипнув и отрицательно помотав головой. — Хочешь, я побуду там с тобой? Казалось, она не слышала ничего вокруг, но через несколько мгновений слегка кивнула, крепко сжимая мужскую ладонь, будто боялась, что он исчезнет, если отпустит его. Дождавшись, когда Эдди наберется сил встать, Римус медленно провел ее в комнату, где их встретил Мартин и встревоженный Бродяга. Джейкобс, заметив, что девушка находится на грани срыва, передал ей флакон с успокаивающим зельем и оставил компанию, предупредив, что мужчинам лучше не задерживаться. После лекарства брюнетке стало лучше, но, подойдя ближе к постели матери, ее снова начало трясти от рыданий. Сириус вернулся в свое обличие и посадил Эдди на стул, присаживаясь возле нее на колени. — Ш-ш-ш, все будет хорошо. — смотря дочери в глаза, сказал брюнет, аккуратно поглаживая ее по спине. Оба понимали, что его слова пусты, но та уверенность, с которой он их произносил, успокаивала. — Ч-что, если она не вернется? — дрожащим голосом спросила Эдвидже. — Я-я так и не извинилась перед ней… Всхлипнув, она уткнулась лицом в ладони и вновь заплакала, а Сириус взволновано переглянулся с Римусом, словно искал поддержки. — Я не буду лгать о том, что ей не было обидно или больно от твоих слов, — продолжая поглаживать девушку по спине, прошептал Блэк, — но Джиа не злилась на тебя. Сердце матери — бездна, в глубине которой всегда найдётся прощение, и она уже простила. Брюнет ласково улыбнулся и, поднявшись, на прощание легко поцеловал Эдди в висок. — Ты можешь поговорить с ней сейчас — она все слышит. Конечно, он не знал этого наверняка, но не мог оставить дочь без тени надежды, ведь и сам хотел в это верить. Вернувшись в облик Бродяги, Сириус подошел к Люпину, который мигом наколдовал на нем ошейник с поводком. Римус ласково улыбнулся девушке и вышел с псом из палаты, сказав напоследок «ты знаешь, где нас найти». Брюнетка слабо улыбнулась, смотря вслед мужчинам, но, оставшись одна, ощутила, словно вся тяжесть мира лежит на ее плечах. Она несмело коснулась ладони матери, вздрагивая от того, насколько ледяной та была. Вспоминая привычное тепло маминых рук, Эдвидже крепче сжала ее ладонь и уткнулась в нее лбом, позволяя колючим слезам беспрерывно стекать по лицу. Ей в нос ударил до боли знакомый аромат бергамота, и это стало последней каплей, отделявшей девушку от истерики. Эдди понимала, что заигралась со своей обидой, которая довольно скоро сменилась на стыд и страх признать собственную неправоту. А теперь все, что ей оставалось — рыдать над бездвижным телом матери в надежде, что она ее действительно услышит. Девушка не сомневалась, что Джованна простила ее. Вопрос лишь в том, сможет ли она когда-нибудь простить себя сама?