Душа Ёнвана

***

В жизни за пределами водной толщи такого не случается, потому как, посадив семя, нужно обождать не меньше нескольких недель, прежде чем перед тобою явится стебелёк с листами. Сейчас же, залив водою семь цветов, Чимин наблюдает настоящее чудо. Не успевши впитать собою последнюю каплю воды, земля выпускает из своих недр семь ярко-зелёных ростков. Они увеличиваются на глазах, обрастая листвой за считанные мгновения. Пак не успевает больше трёх раз поражённо моргнуть, как образуются завязи, и растения покрываются бутонами. Три стебля с западной стороны света выпускают синие лепестки, три с восточной – жёлтые. Один единственный посередине дольше других набирает цвет, обращаясь покрывшими соцветия мелкими сиреневыми цветочками. Пак продолжает сидеть на коленях перед благоухающими теперь цветами, которые только что проросли вглубь корнями. Он вдыхает их чудесный аромат и слышит тихие шаги позади. За его спиной материализуется ёнгун-тэнсин Джихун, держа руки сомкнутыми сзади. Будто бы никуда и не уходил, он хмыкает и осматривает издали семь цветов перед Чимином. — Почему Вы выбрали число богатства? Вы что, корыстны в своих целях здесь? — имуги с ним строг, потому Паку мыслится, что холодная кровь и голова характерны для сего чина. — Я выбрал столько, сколько велело мне сердце, не отождествляя се с богатством, — и рыбак не лжёт. — Почему Вы выбрали три зерна живокости и три зерна животела, но живодух лишь один? — Я не знаю, хочется ли кому-то здесь слышать то, что мне действительно семена показались одинаковыми? Их истинно выбрало моё сердце и по числу и по виду, — Чимин с колен поднимается и делает это весьма зря, поскольку голова начинает кружиться. — Среди тех семян, что остались, Вам следует исключить одно. Возьмите его и положите под язык. Это поможет при перемещении к Богу Моря, — ёнгун кажет на оставшиеся бусины ладонью и отходит в сторону. — Нужно сделать это как можно быстрее. Цветочное задание почти завершено. Чимин внимает словам и склоняется пред листом лопуха, вглядываясь в совершенно одинаковые блестящие сферы. Его тень мешает увидеть истину, но когда человека немного качает в сторону из-за ослабленных ног, в лучах золотого солнечного света одна из бусин будто бы сияет перламутром. Чимин видит это и под одобрительный вздох замершего рядом имуги хватает дрожащими руками именно её. Пальцы Чимина всё ещё испачканы землёй, поэтому вместе с семенем на язык попадает вкус почвы. Он отчаянно торопится, чтобы не передумать и не сорваться на розыски ёнгуна Мина. Чимин не хочет к Богу Моря больше, но долг перед скорбящим братом утяжеляет чашу внутреннего мерила. Он не знает, к чему это делает. Просьба драконьего служащего весьма странная, и нет веры в её прок, однако Чимин всецело повинуется. Как только бусина оказывается у него под языком, юношу клонит в сон прямо на поляне западных земель перед дворцом. И вновь он рушится вниз, будто с рыбацкой лодки, но взметая вверх вместо всплесков водных капель цветочные лепестки. — Ни одного аконита, — поражается Хосок, глядящий в центральное окно своих покоев на тельце, утопшее в цветах. — Было ли такое раньше видано? Он посадил только возрождающие цветы и положил под язык семя цветка рождения. Тэхён рядом с ним млеет от поучительного тона своего возлюбленного, совершенно не заботясь о том, что за пределами дворцовых стен на земле лежит истинный человек Бога Моря, а историю о цветочном испытании он слышит от Хосока в который уже раз. Однако этот, разумеется, особенный. Чимин пробуждается вновь на тяжёлую голову. Есть некоторая закономерность в том, что с количеством испытаний возрастает и длительность его тяжелого состояния после падения в забытье. Он мирится с собой и своим роком, который определил себе собственным поступком после сбора прибрежных рыболовных сетей. Пак изо всех сил пытается смириться с чудотворством в водных просторах и принять всё, что с ним случается. Он приподнимается, но в этот раз уже не с собственного ложа. Он находит себя и своё учащённое дыхание в тронной зале. Перед ним напротив пустующий престол на высоких ступенях громоздится у ширмы солнца, луны и пяти пиков. И вновь разомкнув очи после тихой мысли наедине с темнотой, юноша видит безмолвно подходящего к монаршему сидению мужчину, естественно обращённого к нему спиной. Однако в теле его непроизвольно узнаётся то изящное и отрешённое благородие, коим обладает лишь один из всех известных Чимину до надводного горизонта. Чимину кажется, что он продолжает сходить с ума. События мутны, как воды в шторм у берега, вздымающие пески. К трону ступает, очевидно, ёнгун Мин и это не тот исход событий, к которому Пак готовился. Рыбак издает звук полнейшего бессилия в попытке сесть на холодном гладком полу, что невольно заставляет Юнги обернуться и посмотреть на него. И нет, это не ёнгун Белого Дракона. Это намного более сильное существо. Разница в энергии, исходящей от мульквисина прежде и сейчас, просто ошеломляет едва привставшего Чимина. Он пытается выпрямиться, хаотично ища несуществующую вокруг опору, и покачивается вновь, как на цветочной поляне. Служитель Бога Моря, облачённый в чёрные шелка, оказывается внезапно слишком близко, дабы всё же удержать сплохевшего юношу в равновесии. Грудь Чимину холодит непривычно скользящее по ней нечто. Не предпринимая попыток глядеть куда-то помимо глаз столь желанного рядом господина, рыбак видит до неприличия серьёзное лицо, но ощущение лишнего предмета на шее всё же отвлекает. Пак в нерезком жесте прикасается между ключицами подушечками пальцев, нащупывая сферический кулон, а потом опасливо глядит на него, оказавшегося чёрной жемчужиной на тонкой прозрачной нити. Подвеска не тяготит разум, покуда Чимина не смущают прикосновения к его рукам обеспокоенного Юнги. Его взор – тихий омут очарования, притягивающий всех: от ангела до чёрта. Мин столь силён, как и многовековые праведные духи. Может быть и намного их могущественнее. Даже от ёнвана не исходила такая аура величия и власти. Чимин по разуму трезвеет. — Мне обещалось оказаться у Бога Моря, и что же? — голос его тих, да своеобразно дерзок. — Что же? — вторит, да ничуть не дразнится Юнги, отклоняясь за отсутствием потребности придерживать нашедшего ногами твердь человека. — Мой путь столь долог, но где же он, в конце концов? Желаю видеть, — юнец себе противоречит, горечь сглатывая и принимая явное как есть. Он должен и обязан претерпеть. — Да здесь он, не примечаешь, али как? — мульквисин звучит как будто с издёвкой над обронившим душу. Чимин глупит, а истина ясна, как небо поутру в заре.