***
Джию решает оттолкнуть её, потому что это кажется правильным. Юхён милая, даже несмотря на историю с Юбин, и Ким не хочет причинить её боль, разрушить жизнь. Она перетерпит, поплачет в подушку пару вечеров, поненавидит себя, разобьёт руки об стену и пойдёт дальше, продолжит играть в баскетбол и думать о смерти. А у Юхён будет семья, о которой та мечтала, муж и дети, собака с каким-нибудь милым именем и большой дом. Так, как у остальных. Разве не этого она хочет? Того, чем Минджи не сможет ей дать. – Минджи. Юхён сзади. Стоит, цепляя ногтями пуговицу на рукаве рубашки, и кусает губы. Такая красивая… – Да? – Я… надо поговорить. – Не о чем, – отрезает Джию, заставляя себя улыбнуться. – Но… в магазине… – Ты купилась? Это неправильно и чертовски больно, но Минджи не видит другого выхода. Иначе Юхён продолжит надеяться, а она по опыту знает, что это хуже всего. Когда надеешься, часами сидишь у окна, ожидая, что знакомая машина наконец остановится у дома, дверь откроется, и мама выйдет и побежит, чтобы обнять. И тогда окажется, что она не бросала, а просто уехала, чтобы заработать денег, и теперь они всегда будут вместе. Но, – страшный спойлер, – так не бывает. Матери не возвращаются, а надежда сдыхает вместе с бабочками в животе. Грустная правда жизни. Принимай её или проваливай. – Что? – Слушай, – Минджи прячет руки в карманы, чтобы скрыть дрожь в пальцах, подходит ближе, скользя взглядом по губам. Поцеловать бы её, прижать к себе, зарыться пальцами в светлые волосы, но нельзя, неправильно. – Я поспорила кое с кем, что смогу сделать так, чтобы ты меня поцеловала. Я сделала. Всё. – Нет… Видеть, как в ней что-то ломается, ещё больнее, но Минджи стоит. Лучше это, чем терапия, ссора с семьёй и ушаты дерьма со стороны тех, кого считал друзьями. Злость поможет ей выжить, вырасти и принять себя. Да, Юхён будет её ненавидеть, но, по крайней мере, обойдётся без жутких исправительных лагерей и репарации. Это единственное хорошее, что Джию может сделать. – Мне жаль, – в тоне никакой жалости, хотя сердце бьётся на части. – Или нет. Я выиграла пять сотен, так что… не знаю. – Ты не могла так сделать. Скажи, что врёшь… пожалуйста, – голос дрожит, и Минджи почти готова сломаться, но… В голове возникают рассказы тех, кто пережил конверсионную терапию, история Алана Тьюринга и сотни других людей, движение «бывших геев». Эти люди были так несчастны… Юхён не должна через такое проходить. – Это правда. Удар обжигает щёку. Минджи не злится, она бы не ограничилась пощёчиной, а повалила бы на пол, отпинала до сломанных рёбер. Но Юхён выше этого. Она выше даже того, чтобы ударить во второй раз. Её рука замирает в паре сантиметров от лица, сжимается в кулак и бессильно падает. Слёзы проступают на уголках прекрасных глаз. – Эй! – Донги подбегает к ним, переводя взгляд с одной на другую. – Какого хера ты делаешь?! Минджи только оттягивает её за плечо. – Моя вина, Дон, всё нормально, заслужила. Пойдём. – Но… – Пойдём, Донги. – Ладно, но… а, к чёрту эту сучку!***
– Она действительно ударила тебя? – Шипит Бора, осторожно приподнимая голову Минджи за подбородок, чтобы лучше рассмотреть покраснение на щеке. – Чёрт… выглядит дерьмово. – В некотором роде я первый человек, которого она ударила, – пытается отшутиться. – Буду всем хвастаться, что её первое. – Это серьёзно. – Это всё моя вина. Я сказала кое-что, что не должна была, а она уже так устала от меня, что не выдержала. Забей. – Но… не знаю, странно это. – Забудь, Бора, – тянет Джию, чуть морщась от холода заживляющей мази на коже. Они сидят на лестнице у пустых кабинетов, деля на двоих красный «Мальборо» и белый «Монстр», и ждут, когда остальные закончат занятия. Они единственные, кто почти ничем не занимается. У Минджи есть баскетбол, у Боры танцы, но, кроме этого, ничего. Может, это ещё одна из причин, по которой они так хорошо сочетаются? Приятно осознавать, что есть кто-то такой же гедонистичный (или просто ленивый), как ты. – Ты что-то от меня скрываешь, Минджи. – Что, например? – Может, ты всё-таки трахнула эту святошу, а теперь бегаешь, потому что боишься ответственности? – Это в моём стиле, – кивает Джию. – Но нет. Если бы я её трахнула, то точно рассказала. О таком стоит хвастаться. – Минджи… не мне говорить такое, но… ты хороший человек. Люди хотят быть с тобой, и ты не причиняешь никому боли. Я знаю, что ты так думаешь, потому что в моих мыслях то же самое. Мне кажется, что ты единственная, кто может меня понять, но это же значит, что я могу понять тебя. Ты не монстр, ты подросток, которому не повезло. – Многим не везёт, но не все они режут вены в собственных ванных. – В какой-то момент всегда всего оказывается слишком много. Это просто нужно пережить. Завтра будет лучше. – А если нет? – Тогда послезавтра. После чёрной полосы всегда идёт белая, даже если кажется, что до неё далеко. Нет, всё будет хорошо. Когда-нибудь. – Не у меня, – улыбается Минджи. – У тебя – да, потому что ты сильная, а я тот ещё слабак, так что давай просто смиримся с этим. Я умру. Не сейчас, а лет через десять. Если не сама, то от алкоголя. – Я тебе не дам. – Тогда я выберу дверь покрепче. Джию поворачивает голову, разглядывая стены и яркие афиши конверсионного лагеря. Бора срывает их каждый раз, когда проходит мимо, но новые появляются почти через каждый час, и Минджи просто пытается понять, когда у неё закончатся силы. Драться с гомофобами то же самое, что бежать на ветряные мельницы, – только устанешь и сдашься. К чёрту это! К чёрту всё! – Можешь в это поверить? – Хмыкает Бора, срывая очередную бумажку. – Они начинают набор в начале марта, через неделю. – В это время у нас каникулы. Как планируешь их провести? – Надеюсь, с алкоголем, травкой и парой горячих девушек. Ты? – С твоей сестрой. – Эй! – Минджи пытается звучать грозно, но почти сразу срывается в хихиканье. – Чёрт, я так бесполезна в этом. Но ты всё равно должна позаботиться о Шиёни! – Конечно. Она мне нравится. Мне никто так не нравился. – Ты милая, но… – Джию наклоняется ниже, глядя прямо в глаза. – Я слежу за тобой. – Тогда приготовься смотреть на то, как я раздеваюсь, извращенка. – Уже мечтаю увидеть.***
Мысли тянутся в голове Минджи бесконечными рекламными щитами. Юхён везде, – в коридорах и классах, на парковке, у спортзала, в любом магазине, в который они заходят. Джию кажется, будто ещё мгновение, и она начнёт видеть её в окнах домов. Это будет признаком шизофрении? Она надеется, что да, потому что тогда наконец появится повод выдать гордое «я же говорила». Разум и сердце снова дерутся, но у Ким получается сдержать чувства. Она не собирается влюбляться в Ким Юхён. Она не собирается давать ей надежду. Она не собирается целовать её и держать за руки, как бы сильно ни хотела. Нет, она просто забудет о ней. Всего пара дней, вычитая прошедшую неделю, и Юхён станет для Минджи не больше, чем лицо в толпе других учеников. Они никогда не будут вместе. Если на то пошло, они даже разговаривать были не должны, но… как там говорят верующие? «Пути Господни неисповедимы»? Тут примерно такой же случай. Получилось так, что они поговорили, и Юхён не смогла сдержаться. Грустно, но Минджи не испортит ей жизнь. Только не ей. – Привет, – Донги опускается на стул рядом, перерывая разговор остальных. – Вы не поверите, что только что случилось. – Удиви меня, – хмыкает Бора. – Юхён призналась, что ей нравится девушка. Минджи едва не падает со стула, задыхаясь в кашле. Что?! Нет… нет, это не должно было работать так! Юхён должна была найти в себе силы сбежать от отца и зажить счастливой жизнью, а не говорить ему о своей ориентации! – Воу… нет… ты врёшь! – Я, блять, серьёзно! Мы с матерью вчера были в церкви, и её отец сказал, что собирается отправить её в лагерь. – Да ладно… – Бора заливается смеха. – Я знала, что эта девчонка не так проста. Грешная сучка… – Подожди, – Минджи вздрагивает, вскакивая со стула. – Отъезд же сегодня? – Да, через полчаса. Ты в порядке? – Юбин, дай мне ключи от машины! – Что? Зачем? – Просто дай! – Но… – Всё потом! Когда ключи оказываются в руках, Минджи срывается с места, едва не врезаясь в стеклянную дверь кафе. – Заберёшь у церкви! – Кричит она напоследок. – Передайте Шиён, что я позвоню, когда смогу! – Куда ты? – В конверсионный лагерь!