***
— Душа моя, вы решили себя утопить? Мужчина ловко цепляется за чужую руку, спасая неудачно споткнувшегося США от болезненного падения в реку, — моя компания настолько стала вам в тягость? — Вовсе нет! — Штаты торопливо отстраняется, попровляя расшитый дамастом пиджак и отряхивая невидимую пыль с брюк, — Просто неудачно подвернул ногу. Темные глаза сверкнули снисходительностью и заботой. Длинные волосы, собранные синей шелковой лентой, сейчас выбились тонкими ниточками, покачиваясь на легком летнем ветерке. Хотелось подойти и заправить, но он никогда не позволял другим проявлять к нему заботу. Только любоваться. Штаты грустно усмехнулся. «Смотреть, но не трогать». — Душа моя, как насчет прогулки до замечательного заведения? Кофе там — неопесуемое наслаждение. — Почему нет? Идут неторопливо и болтают не о чем. Не затрагивают политику, РИ зовет его к себе, чтобы отдохнуть от суеты. Не думать о делах насущных. Но смотрят каждый в разные стороны. Он — уверенно-горделиво перед собой, сложив руки за спину, а Штаты — в землю, на мостовую, куда-угодно, не зная, куда деть руки. Переводит взгляд на него: на стать, на уверенную походку, на такие задумчивые черные угли в глазах. На вежливую улыбку, обращенную лишь ему одному. Хоть на какое-то время. РИ тоже переводит взгляд на него. Улыбается, мягко обхватывая сильной рукой чужие плечи, вгоняя Штаты в краску. Однако этим же жестом унося его куда-то в небеса. Место ничем не примечательное: высокие столики, красивая фарфоровая посуда, уставший мальчик-официант. Такие есть везде, но РИ всегда любил подобные средней паршивости местечки. Чтобы не смотрели безразлично на «очередную важную шишку», но и рты не разивали, на «барина, почтившего смердов своим присутствием». Приносят две чашки. И перед Штатами ставят блюдце с огромным кремовым «поленом». Жирный шоколадный крем и пропитанный сахарным сиропом бисквит. США не спрашивает, зачем он взял для него это сладкое безобразие. Он давно понял, что для Ивана удовольствие хотя бы его накормить. Поухаживать. Парень невольно любуется им, потягивающим кофе, задумчиво глядящим в окно. Он любит своего галантного императора и не любит, когда он делится этой своей маской с окружающими. Сейчас он в какой-то новой ипостаси. Не сильно расслабленный, но и не искусственно-улыбающийся. Он сосредоточен, он мысленно уже на очередной встрече с Государем, он с утра уже всех построил вокруг себя. Он привез его в Москву, где Штаты раньше не бывал, а он знает каждый уголок и чувствует себя хозяином положения, мужчиной. И США нравится такая расстановка сил.***
Штаты блуждающе оглядывает улицу, невольно цепляясь за знакомую широкоплечую фигуру. И вновь на секунду показалось, что это он. Наваждение быстро проходит, стоит Александру подойти ближе. Колокольчик звенит еще раз. — Ты куда пропал? Вот вот марафон начнется! Штаты брезгливо морщится, отодвигаясь. — Что ты за мной таскаешься, как пудель?! — голос опять срывается в шипение. — Ты — моя ответственность. — Слушай, будь хорошим цепным песиком и иди «на место». Как там звали твою коллегу? «Шет»? — Айшет. — Nevermind. Он делает еще глоток и брезгливо морщится. На дне осталась горечь. Штаты боковым зрением подмечает, как Сашка сжимает в бессильной злобе кулаки. Александр закусил губу, практически прокусив. Ну почему?! Почему он такой? Влюбился, на свою голову… в главную змеюку планеты. А он в тебе и личности не видит. — Я хотел тебя попросить отности мои нароботки ФРГ. Штаты удивленно вскинул брови. — Ты готов поделится ТАКОЙ базой? — ГДР тоже долго не проживет. Он зависит от отца и едва пошатнется он, пошатнется и Адлер. Они оба медленно умирают. — Тогда это нужно отдать всему социолистическому блоку. — Нет. Многие из них уже имеют в своих запасах необходимые реформы и просто ждут, когда «большой брат», перестанет следить за каждым их шагом. Еще глоток. Опять горчит. Пережарили что ли это кофе? — У твоего отца какой-то пунктик на контроле или это что-то из детских травм? Александр лишь пожал плечами. — Не имею ни малейшего понятия. Я знаю только то, что этого явно никто не исправит. Отец слишком упертый. Штаты криво усмехнулся. — Мой отец слишком высоко себя ценит, чтобы подчинятся кому-то. Не в его характере. — Гордец и дуболом? Оба посмеялись. — Выходит, что так. Помолчали. — И что нам теперь делать? — Нам? Ничего. Просто ждать и надеяться на чудо. — …Так за кого ты болеешь? — Где? — Ну… на марафоне мы уже пропустили старт. Есть еще спортивная ходьба. — Гадость какая. Лучше уж досмотреть марафон. Они там все равно бегают долго. До твоей квартиры добраться успеем? У тебя, вроде, был телевизор. — Должны успеть. За кого болеешь. — Из марафонцев я никого не знаю. Просто посмотрю.***
Союз неуверенно стучит еще раз. «Почему так тихо?» Тишина за дверью была такая давящая, что Союз уже начинал нервничать. Девушка у стойки сказала, что номера он своего не покидал. Может что-то случилось?! Очередной приступ или бедро опять расшалилось или… За дверью послышалось шуршание. Едва-едва различимое. Стук трости об пол, тоже едва слышимый. Прямо перед дубовой перегородкой. Артур явно нервничает. — Алексей… — голос хриплый и уставший, так бывает после приступа. Союза тут же как будто припечатывает к двери. — Артур, это я! Я пришел извиниться, я понимаю, что вел себя отвратительно, прости, я не должен был… — Как часто ты говорил это им? Советы удивленно замер. — Чт… Под дверь просунули пару листов. Он недоумевающе поднял их, вчитываясь. Сердце болезненно забилось о ребра в дичайшем ужасе. Артур вновь оттолкнет его? Прогонит и ничего Союз уже не сделает… потому что это будет заслуженно. Он вновь боязливо заскребся в дверь. Нет… нет, он не может… — Так, как часто ты говорил это им, Алексей? — Артур, прошу… — Я задал вопрос. В голосе зазвучала сталь и холод. Он буквально ощутил на себе дыхание ледовитого океана. Союз вздрогнул, тут же отпрянув от двери. Сердце ухало где-то в районе пяток, так сейчас было страшно. — Никода, я всегда считал это правильным и не считал нужным извиняться. Он не врал. И Артур это чувствовал. — Что же изменилось? — Я не готов терять тебя еще раз. Кожа бледная, по вискам стекают крупные капли пота. — А что они? Ты сломал столько жизней, Алексей… «Ты отнял у меня все. Ты разрушил мою жизнь… увидимся в аду, братец» «Леша, ну почему ты такой? Что я тебе сделала? Зачем ты рушишь все, что я так долго выстраивала?» «Милый, зачем ты так? Я ведь ничего не прошу…» «Я нормально жить хочу, Алеш!» «Да пошёл ты и все тебе подобные! Ты, ублюдок, вечно суёшь нос в мою жизнь! Что я тебе сделал, Союз что ты меня так ненавидишь?» — Я знаю… — голос сорвался. Он до скрипа сжал зубы, падая на колени перед дверью. По щеке медленно начала свой путь слеза. Больно. Больно осознавать то, что ты причинил людям. Это отвратное чувство, что ты так старался всех защитить. А в итоге защищать надо от тебя. — Так выглядит воплощение тоталитаризма, золотце, — Артур тоже медленно осел перед дверью с другой стороны, — режим может быть сколь угодно кровавым и бесчеловечным, но ты всегда будешь чувствовать, что все то, что ты делаешь — неправильно. В тебе борется режим и человеческое самосознание. Это лишь говорит о том, что твою страну населяют, в большинстве своем, хорошие и честные люди. — И… я ничего. не могу сделать? — Можешь. Но для этого придется отказаться от корня режима. От твоей идеологии. Не может быть диктатуры пролетариата, если сам пролетариат страдает от своей диктатуры. В мозгу протестующе щелкнуло, Советы схватился за голову, болезненно сжимая ее. Как можно отказаться от чего-то, что вообще делало его личностью? Он — Союз Советских Социалистических Республик! Это его уникальность, его незыблемое правило. Это основа основ! Это не статус империи, это что-то намного более священное! Убери «королевство» из «Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии» — будет тоже самое! Это будет уже другая страна! — Это невозможно, Артур! Невозможно, слышишь?! — Страна не может базировать свое существование на какой-то определенной идеалогии. Страна может придерживаться, чего-то в идеологическом ключе, но она должна уметь подстраиваться под нужды граждан. Если слепо следовать определенным постулатам, то в нужный момент ничего хорошего это государству не сделает, — Британия еще плотнее прислонился к двери, словно пытаясь донести эту уверенность до Союза, находящегося на грани истерики, — Ты сменишь имя. Возможно сменишь флаг. Но это все еще будешь ты. Возможно даже, ты сможешь остаться социалистическим государством. Но диктатура точно должна быть уничтожена. Алексей, пойми меня, только так тебя перестанут рвать на части противоречия. Молчание. Советы вцепился мертвой хваткой в собственную шапку, тяжело дыша. Ему страшно. Это поганое чувство, что он испытывал последний раз столь остро и ярко в кабинете отца. Когда тонкие пальцы словно веревка опутывали его шею, стремясь заставить его шагнуть в неизвестность. Дать посмотреть в глаза смерти. Дверь чуть скрипнула и приоткрылась, заставив Союза неуклюже ввалился внутрь номера. Британия помог ему подняться, тут же захлопнув дверь. Его сейчас переполняла жалость. Было ужасно жалко этого напуганного и разбитого мальчика. Ему второй раз в его жизни придется взять ответственность за самого себя. Холодные губы мягко коснулись острой скулы. Еще раз. И еще. Руки параллельно стирали чужие горькие слезы. Британии даже пришлось встать на носки, чтобы дотянуться до него. Он чувствовал, как с каждым касанием его золотце расслабляется, перестает вздрагивать. Как сильные ладони все уверенней обнимают его талию. А затем Советы целует свое сокровище в обнадёживающе-послушные губы и крепко, до удушья сжимая в объятиях, чтобы, не дай бог, не утёк. Стащив с Британии пиджак, и подхватив под бёдра, позволяя обвить себя ногами, Союз, пробираясь под тонкую ткань рубашки, с жадным наслаждением впитывал хлад его гладкой кожи, идя в комнату. Не отрываясь от губ Империи, и не давая тому опомниться, опустил британца на взъерошенную недавним летним чтением постель. Наверное, никогда ещё он не хотел Британию так, как сейчас — податливого и нежно-алчущего, ускользающего, словно тень, и от этого до остервенения, до боли желанного. Постепенно освобождая его от одежды, Союз покрывал поцелуями каждый сантиметр любимого тела: губы, живот, грудь, соски, ключицы, плечи, шею, вновь возвращался к губам… Он не хотел никуда спешить, он хотел впитать от Артура как можно больше, вобрать его всего и сохранить в себе навсегда. Он готов был пойти на всё, на любые условия, лишь бы оставаться рядом с ним как можно дольше. Ему безумно нравилось то, что мужчина больше не был таким пассивным, как раньше: Советы чувствовал его ответное желание и то, с каким удовольствием он целует и принимает поцелуи, оглаживает и сжимает его плоть в своих руках, растворяясь в пронзительном взаимном тепле. И это возбуждало сильнее, чем все те разы, когда приходилось открывать на него настоящую охоту, чтобы хотя бы на пару минут ощутить прикосновение тонких губ и вдохнуть пряный аромат его холодной, пропитанной морскими флюидами кожи. Переплетая пальцы британца со своими и зарываясь носом в мягкие волосы на затылке, он вошёл, слыша, как с тихим стоном напрягся под ним Артур, прижимаясь спиной к его груди и животу. СССР замер, давая Британии время свыкнуться с ощущениями, после чего плавно подался вперёд, чувствуя, как рефлекторно сжимается тело под ним, раз за разом окатывая его импульсами тягучего блаженства. Лобзая напрягшуюся шею и целуя запрокинутое в экстазе лицо, Союз входил в него медленно и глубоко — так, чтобы чувствовать каждое мгновение контакта, каждое движение Британии и мышц его тела. Ему нравилось всё: влажная от выступившего пота кожа, сладострастно сминающие его пальцы руки мужчины, напрягшиеся на бледных плечах очерченные мышцы и прорезающие летние сумерки сдавленные стоны. Заканчивая и чувствуя расслабляющееся под ним тяжело дышащее тело, Советы думал, что Британия по обыкновению уснёт, и на этом их получасовой рай завершится. Но Артур снова удивил его: лёжа на животе и положив соблазнительно взъерошенную голову на руки, он поманил его пальцем, и когда Алексей лёг рядом, прижался к нему губами. — Хочу попросить тебя, кое о чем, золотце. Я давно хотел этого. — О чём же? — перевернув Британию на спину, он с наслаждением поцеловал его в чуть припухший от неосторожных покусываний рот. Разморённый и изящный, скрывший блеск глаз за тёмными ресницами, теперь Артур сводил его с ума своей красотой в разы сильнее. — Чего ты хочешь? Подумав ещё пару секунд и тем самым нешуточно распалив любопытство Союза, Империя приподнялся на локтях и шепнул, легко коснувшись губами его уха: — Побудь на моем месте. Союз недоумённо посмотрел в хитро сузившиеся сапфировые глаза. А после до него дошло. Британец весело ухмыльнулся, но Советы почувствовал, что тот нервничает. Впрочем, он и сам ощутил себя странно, но спустя пару минут это чувство ушло, сменившись опасливым интересом. Решаясь, он вновь поцеловал холодные губы, погладив его скулу и подбородок, скользя взглядом по возбуждённому, тонко очерченному лицу, после чего ответил встревоженному долгим молчанием. — Согласен, валяй, — Артур так просиял, что Союз аж фыркнул от смеха — до того нелепой в своей неловкости показалась ему эта ситуация. Почему-то он совсем не волновался, хотя, наверное, и стоило. У него ведь очень давно не было активных партнеров. — Я буду аккуратным, — пообещал тот. Советы подозрительно прищурился, когда Британия потянулся к тумбочке у кровати. Он что, планировал это все с самого начала? Вылив приличное количество смазки на ладонь, Империя с плохо скрываемым желанием окинул взглядом лежащего рядом с ним на животе Союза. Всё же, этот чертяка был до безобразия хорош — что в одежде, что без неё: остроглазый, мускулистый и подвижный, с золотой после летнего периода кожей, украшенной неописуемо большим колическтвом мелких и крупных шрамов и густой каштановой шевелюрой, он неизменно вызывал в Британии странную смесь страха и восхищения. То ли лев, то ли пума. И, при мысли о том, что он сейчас возьмёт этого шикарного парня, по коже продирала горячая волна возбуждения. — Лучше ляг на бок, — прошептал Артур, как загипнотизированный глядя на нежную тень изгиба поясницы Алексея, когда тот послушно перевернулся. — Видел бы ты себя со стороны, — проворчал Союз, косясь на него исподтишка, — Выглядишь, как маньяк. — Конечно, — хмыкнул Великобритания, ложась рядом, обвивая рукой СССР за плечи, — …Грех не восхищаться… Союз вздрогнул, ощутив холодное и скользкое прикосновение. — Всё нормально, расслабься… — прошептал британец ему на ухо, после чего, отвлекая его поцелуями, ввёл один палец, и, толкнувшись им несколько раз, добавил второй, слушая шумное, сбившееся дыхание. Его буквально опьяняло то, как туго мышцы Советов стискивали его пальцы, и не мог дождаться момента, когда же сможет ощутить это восхитительное давление уже на себе, — У тебя это впервые? — Нет, — судорожно выдохнул Советы, стискивая одеяло в кулаке, когда Британия, отвлёкшись на разговор, слишком резко двинул рукой, — Но это было давно и лишь раз, — его тело всё ещё боялось, непривычное к подобной процедуре, щёки покраснели, а, когда Империя добавил третий палец, Союз глубоко вздохнул и закрыл лицо ладонью. — Больно? — Н-нет, — запнувшись, пробормотал тот, — Но… странно… — А вот так? — изменив угол вхождения, Британия нащупал плотный бугорок. Союз охнул, — Что, хорошо? Оскалился. Вот же хитрый жук. — Н-неплохо… — выдавил Алексей, после чего британец вынул пальцы и обхватил его под коленом, разводя бёдра шире. — Расслабься, — посоветовал он, а в следующую секунду Советы громко матернулся, изо всех сил вцепляясь в одеяло и обнимающую его за плечи руку. Это было так чертовски больно, что ему показалось, будто ему в задницу с размаху вогнали кол. — Дыши глубже, я ещё даже до половины не вошёл, — хрипло донеслось сзади, и Союз понял, что этот мерзавец бессовестно ловит кайф, пока он пытается не умереть. Спустя пару минут Британия уже полностью был внутри, и Советы, окончательно сползший обратно на живот, чувствуя странную смесь боли и смутного возбуждения, отчаянно пытался расслабить категорично окаменевшее тело. Тем временем, Артур, запустив руку ему под живот, принялся ласкать и массировать погрустневшую после радикальных экспериментов плоть. Одновременно с этим, он сделал первый плавный толчок, и, слыша глухой болезненный стон, едва удержался от очередного немедленного движения. Он уже был до предела взбудоражен и ожидание приравнивалось к медленной смерти, но ему вовсе не хотелось делать его золотцу больно, поэтому он выждал несколько секунд, и только после вновь начал двигаться. Постепенно, дело пошло легче, и спустя десять минут он уже наслаждался тугим сопротивлением, распластав русского ничком, как некогда лежал сам, и, крепко пригвоздив его запястья к постели, целовал блестящую от пота спину и покрасневшую шею под растрепанными волосами. Низкие, бархатистые стоны заводили его сильнее с каждым мигом, и он уже не был уверен, что способен контролировать свой напор, впиваясь пальцами в твёрдые от напряжения бицепсы на плечах Союза и вжимаясь бёдрами в желанное тело с каждым разом всё резче. От особенно несдержанного толчка Советы с криком прогнулся, приподнимая бёдра, и Британия чертыхнувшись, излился, утыкаясь лбом в горячую спину и обмякая, чувствуя, как бешено колотится сердце, прислушиваясь к пляске беснующегося блаженства в теле и тяжёлому дыханию под собой. Он тоже кончил и теперь пытался прийти в себя. — My perfect sunshine — прошептал Брит, целуя Союза в шею и лениво утыкаясь носом в колышущееся от дыхания плечо, — Ты в порядке? — тот в ответ пробормотал что-то невразумительное, похоже, стремительно засыпая. Артур решил расценить это как положительный ответ и, набросив на себя и золотце одеяло, прилёг, с удовлетворением чувствуя притягивающие его в объятия горячие руки.***
Союз проснулся от легких касаний к своим волосам и расслабленному, чуть хрипловатому, но такому мелодичному пению.At the same time, I wanna hug you I wanna wrap my hands around your neck You're an asshole but I love you And you make me so mad I ask myself Why I'm still here, or where could I go You're the only love I've ever known But I hate you, really hate you, so much I think it must be True love
Он открыл глаза, Артур даже не запнулся. Лишь чуть сильнее улыбнулся, легонько заправив непослушную прядь чужих волос за ухо.No one else can break my heart like you
Союз мягко сплел их пальцы в замок, словил последнюю ноту в поцелуе. Он знает, что теперь делать дальше.