Огонь и сажа птичьих перьев

Тускловатый свет бережно вычерчивает углем и дымом отражение в зеркале, хочет обвить нежную кожу и мягкие изгибы полунагого тела — но только срезается о них, рвется об острые углы и колется о высокую и узкую, как иголка, фигурку. Из зеркальной глубины глядит не женщина, не девушка даже — совсем маленькая девчонка с чуть впалыми щеками, бледной кожей и черными волосами — мягкими, чистыми, спадающими по худой голой спине. — У любой уважающей себя девушки должны быть ухоженные волосы и нежная кожа. Так говорит мама. Что ж, у девочки есть и то, и другое. Жаль только, отец никогда ничего не говорит — отца никогда и нет. Он как тень, невероятная, внушительная, достойная подражания…. Достойная сожаления ошибка, достойная порицания случайность, достойное забвения наваждение. Ее мать красива — Он никогда не разменивается на красоту, не замечал ее. Не замечает никого. У него прекрасная княжна — молодая, черноглазая и красивая. Мама говорит, все потому, что она хорошо ухаживает за собой. Худощавая девчонка с умными, цепкими глазами, разглядывающая в зеркале свои снова сбитые коленки, знает — это потому, что княжна счастлива и любима. Ее мать никогда не была любима. Хотя любят ее многие. У ее матери, несмотря на то, что любят ее многие, всегда чистая кожа. Или как раз для этого. Девчонка в зеркале ничуть не похожа на мать, хотя изо всех сил старается. Черты ее лица — острые росчерки, особенно в темноте, когда под скулами и подбородком ложатся резкие тени. Волосы, не волнистые, а прямые, как пакля, особенно если она снова пачкает их на улице, — контрастными тенями падают на светлую кожу. Черные, как у отца… Шаги по ступеням — гулкие, отдающиеся почему-то в голове и над головой, а не под ногами. Может, так передает звуки двухэтажный небогатый домик, где из ценностей только мамины украшения и большое, в полный рост зеркало — незаменимая вещь в маминой профессии. Она глядится в зеркало… — Эрика! — голос матери ввинчивается в уши — она необычайно легко выходит из себя, когда дочь выкидывает очередное неженское коленце. Пресветлые Боги, пусть — только бы в ее уши не вцепилось что поматериальнее!.. Таким мама тоже никогда не гнушается. — Что ты сделала с волосами?! Как только посмела?! Цепкие, лощёные пальчики мажут у самого уха, цепляют черную прядь, до выступивших слез больно дергают… Ребенок, похожий на уличного мальчишку-оборванца, уворачивается, и неровно остриженная прядь выскальзывает из чужих рук. Портняжные ножницы, задетые чьей-то ногой, со звяканьем отлетают под стол. — Эрик, — глаза девчонки, пытавшейся сломать голос под мальчишку, холодно блестят сталью. — Меня зовут Эрик. — Эрик… — хриплым откликается на его слова пустой зал. Голос скользит змеей вдоль черных плит пола и увязает крупицами, как сахар в холодной воде, в красной луже. Вишневый сироп остается на пальцах… Вишневый сироп?! Кровь. Лужа становится все шире, шире… Слишком быстро, наяву так не бывает. — Эрик… — тянет осипшее эхо, а фигура на полу тянет руку… Зовущий его голос меняется. — Вино сладкое, как кровь… Хруст — раз. Два. Три. Три поворота в сердце. Кем надо быть, чтобы с такой легкостью совершить подобное?.. — Всего лишь мои игрушки... Сыграем, Твое Темнейшество? Эрик рванулся и резко сел на постели, отбрасывая сбившееся одеяло и вместе с ним — сон, сползающий обрывками, лоскутами исчезающий из памяти, заодно унося четкость и всякую разборчивость. Начинать день с холодной воды входило в привычку. Кисель, в котором плавали воспоминания, она смыла, но сами обрывки сна превратились с подачи кристальной влажной свежести в осколки, больно царапающие разум. Эрик встряхнул головой, запустил пальцы в мягкие пряди. За последнее время он привык спать плохо или не спать вообще. Иногда было даже проще изматывать себя, чтобы, упав на кровать в измождении, не видеть снов вообще, не думать лишний раз… Это ведь была его ошибка. Он заплатил, и заплатил сполна — за свою самоуверенность, за желание переиграть всех самостоятельно. За детские — ох, взрослые, но до чего далекие от рассудочности!.. — порывы и недостаточную решительность заплатил жизнью и смертью, клинком, трижды повернутым в чужой грудной клетке и слишком отчетливо ощущающимся в своей. Покидая покои, Эрик в своих траурных одеждах был особенно мрачен. *** — Будет невероятно грустно, если мои гончие перепутают тебя с галкой, — судя по тону рыжего, странно бодрого для завтракающего в такое время, грусть была последней эмоцией, которую он бы в таком случае испытал. Привычный издевательский тон был успешно взят. — На тебя смотреть жалко. На Светлость точно не тянешь. Эрик буквально замер, точно в ожидании удара. И верно. Бледная кожа, заострившиеся черты лица, взлохмаченные волосы и худощавая жилистая фигура в неизменно черном костюме для верховой езды и дорожном плаще. Если размышлять в таком ключе, можно прийти к... «Темнейшество». Принц развивать мысль не стал. Вдох. Выдох. Он покончил с тем, кто так его называл. Если бы только с такой же легкостью можно было заставить исчезнуть кошмары... — Разве не мою недееспособность ты собрался демонстрировать двору, Высочество? — Эрик легко приподнял брови, с нескрываемой иронией разглядывая берет с пышным пером, оттеняющий рыжие волосы принца. По мнению ворона, не было абсолютно ничего удивительного в том, что Райан даже в этом не выглядел глупо. Высокомерие, написанное на лице, трудно было чем-то перебить. — Доброе утро, господа. С некоторыми из подтягивающихся в залу дворян Эрик поздоровался отдельно, отметив в числе любителей охоты и графа, с которым недавно обсуждал кочевые племена. Впрочем, беседы ни с кем так и не завел, с отстраненным видом разбираясь со своим завтраком. *** — Хороший пес, да-а, хороший, — энергично почесывая лоснящуюся шею и висячее ухо золотисто-рыжего гончего, отчего шкура ходила ходуном и сбивалась в складки, приговаривал принц. Пес приоткрыл плотно сходящиеся губы и шумно дышал, иногда щуря глаза. — Вер-рный… Я надеюсь на тебя, понял? Ты меня не подведешь, правда? Пра-авда, я знаю. Ну, готовься! Последнее он выкрикнул, мгновенно снова обретая высокомерное и властное выражение, напрочь исчезнувшее, пока он проходил от несомненного фаворита через стаю породистых собак с идеально прямыми спинами и нервно ловящими воздух черными влажными носами, трепля кого за ухом, кого под челюстью. Райан взлетел в седло — Эрик с отстраненной вдумчивостью разглядывал его, размышляя одновременно над тем, что именно общество людей портит принца, и над тем, что берет с пером абсолютно точно чем-то крепится к рыжим прядям. Иначе давно бы попран был копытами каракового жеребца. Последний и Норгват явно не поделили место под солнцем, и Эрик, под откровенно ироническим взглядом с непоколебимой уверенностью присоединившийся к принцу, вынужден был постоянно одергивать жеребца неразличимым полушепотом, переодически, когда это не срабатывало, добавляя шенкелем. Проходили эти выкрутасы лишь потому, что Фостер был уверен: стоит ситуации стать действительно серьезной, вороной эльфийский жеребец идеальных статей не помедлит ни секунды, исполняя его волю. К тому же где-то на подсознательном уровне ему доставляло удовольствие видеть, как Райан тягает каракового за повод и трогает шпорами, заставляя нервно гарцевать под рукой, когда жеребцы начинали особенно ожесточенную грызню. Было что-то в том, как куда более хрупкий на вид будущий князь прикладывал куда меньше усилий, чтобы урезонить коня. Или, вернее, не прикладывал их почти вовсе, пока принц готов был испепелить всех троих — человека и двух коней — взглядом. Равно как и просека на чьей-то совершенно ненужной карте, беседа шла пунктиром, прерываемая то увиденным следом, то выкриком кого-то из охотников, то снова взыгравшей буйной кровью одного из жеребцов. Эрик, слегка откинувшись в дорогом седле,  ограничивался привычными дозами тщательно завуалированной язвительности в ответ на высокомерие принца. Несколько раз они срывались на звонкий, как-то неуловимо для Райана различающийся лай, вынося вперед и неизменно заставляя свору отступать по первой команде властного голоса рыжего. Это было нерационально и жестоко. Впрочем, Эрику ли было говорить о жестокости? Он никогда не был добр, только рационален и справедлив. Впрочем, ему нравилось летать верхом — пусть и меньше, чем добиваться своего, но это дарило какое-то эфемерное ощущение свободы от любых обязательств, ощущение слишком непривычное для ворона, чтобы не быть каждый раз ошеломительным и особенным. Теперь же это еще и имело цель, и, пусть лицо черноволосого оставалось бесстрастным, но волосы и смольную гриву Норгват ерошил бьющий в лицо ветер, и Фостер не мог в глубине души не согласиться с принцем. Никогда юный князь не собирался признавать, что развлечения достойны траты драгоценного времени, но было в этом что-то... непривычное? Нет. Живое. Яркое. Стремительно-опьяняющее. Иначе и сильнее, чем алкоголь. Ворон не привык лгать самому себе. Ему это нравилось. А принц с каждым новым загнанным зверем становился невыносимее, но и... как-то понятнее и проще. И, как ни странно, даже его высокомерие все меньше мешало разговору. А ворон беззастенчиво пользовался этим, осторожно выводя на нужную тему, но обставляя дело так, будто собеседник съехал туда сам. — ... далеко не единственный раз. Скажем, следующим летом этим неудачникам и бастардам — ах, прости, дорогой друг! — придется корпеть над этой их дурацкой практикой... — неожиданно с лица Его Высочества будто рукой смахнуло пренебрежение и легкую издевку, и он замер в седле, не обращая внимания на очередную попытку каракового жеребца по меньшей мере вывихнуть ему плечо. — Это Верный! В следующий миг раскатившийся по лесу чистый и яростный, почти безумный лай услышали все. А Эрик даже почти не почувствовал разочарования от сорвавшейся темы. — Черт возьми, неужели!.. Держу пари! Медведь! — обрывисто воскликнул рыжеволосый, и его глаза буквально зажглись азартом. Жестко одернув повод и даже не замечая этого, он с шага выслал уже подобравшегося на звуки лая жеребца в карьер, и не думая дожидаться остальных. Возмущенный подобной наглостью до глубины лоснящейся, по-настоящему черной грудной клетки,  Норгват с полного одобрения хозяина сорвался с места осколком сумрачной тени, будто и не замечая перемежающейся с песком неровной земли просеки. Вырвавшегося вперед, точно ветер, принца они нагнали в рекордные сроки — и мимо них понесся лес, стегая подворачивающимися ветвями и новыми волнами непрекращающегося злого лая. Это к Верному присоединилась свора. Эрик нырнул вбок от очередной ветки, выхватывая притороченный к седлу арбалет. Лай приближался, а уловивший суть охоты Норгват стелил карьер над землей и высовывающимися из нее корнями, широко обнося каракового жеребца принца. Тот похрипывал и медленно покрывался мылом, но не отставал с каким-то самоубийственным упрямством. А Эрика все больше захватывала дикая скачка за невидимым, но с каждым темпом все более материальным злым, ревностным лаем. Пес впереди точно увидел самого непримиримого своего врага. Обгонять свиту входило в неприедавшуюся привычку — она ведь не была стражей, которую непременно нужно было ждать, хотя этот эскорт утомлял ничуть не меньше. Возможно, Эрик еще немного разобрался в характере принца. Они все неслись по лесу, безнадежно оставив позади возгласы охотников, почти настигая свору, от которой уже откололись пара загнанно дышащих гончих, когда самый чистый и яростный лай вдруг взвился до одной визгливой ноты и захлебнулся. Караковый каким-то отчаянным усилием догнал Норгват, и они понеслись ноздря в ноздрю, точно на скачках. Темп. Два. Три. Лес оборвался как-то постфактум, и разгоряченные жеребцы стрелой, притираясь боками и заставив всадников на миг со звоном сцепиться стременами, вылетели на широкую поляну и заржали почти синхронно, ставя уши и расширяя ноздри. Верный лежал с проломленным одним страшным ударом черепом, и бордовая, точно как во снах Эрика, кровь заливала золотисто-рыжую шерсть на все еще судорожно подрагивающих боках. Над ним скалился орк. Принц не успел, видимо, и подумать, с ничуть не менее страшным оскалом выпуская в него тяжелый арбалетный болт. Эрик успел. Он всегда думал прежде, чем сделать ход, даже если все вокруг менялось так стремительно, что деревья смазывались в каштаново-зелёную палевую полосу. Рваным движением он развернулся в седле, бедрами и кратким озвученным приказом разворачивая Норгват так резко, что вороной присел на крупе, и почти наугад спустил тетиву. Эльфом он не был совершенно точно, и болт только мазнул по пластине корявого доспеха на плече одного из порождений тьмы, раздраженно звякнув и отлетев в подлесок. Впрочем, каким-то чудом этого оказалось достаточно, чтобы тот отвлекся от натягивания кривого, но без труда способного прошибить Эрика насквозь лука. — Райан! — коротко и хрипло не то от бешеной скачки, не то от молотившего в грудную клетку изнутри адреналина выкрикнул Фостер. Впрочем, принц уже обернулся и сам. Истерически захрипел караковый. Эрик повторно взвел тетиву. Болт сердито зажужжал и вонзился одному из сидящих в засаде орков куда-то под подбородок. Их было ровно столько, чтобы лишить верховых возможности покинуть поляну, окружив их. К тому же кони при приближении порождений тьмы впали в неистовство. Принц стремительно побледнел, впрочем, рекорда рядом с Эриком не поставил. Но, к его чести, растерялся только на несколько мгновений, тут же бросив арбалет и в ускоренном темпе вычерчивая руками в воздухе странные символы. Этих мгновений оказалось достаточно, чтобы тяжелая стрела звучно вошла в круп караковому жеребцу. Тот попытался взвиться на дыбы — и тем самым случайно спас рыжего, подставив для второй стрелы основание шеи сбоку от яремного желоба. Громыхнуло за мгновение до того, как Райан оказался на земле, а черноволосый действительно птичьим движением слетел со спины Норгват. Приблизившихся на несколько шагов орков — их было то ли трое, то ли четверо, Эрик за спиной не успел разобрать, — отбросило назад и буквально вмяло раскалившиеся пластины доспехов им в широкие грудные клетки, оставив медленно дотлевать на земле. Между двумя из них и пронесся отпущенный Норгват. Арбалет Эрика, которым он задел седло, резко выпрямил дугу, но на этот раз не с подачи князя: лопнула тетива. Пока Райан пытался оклематься после выброса энергии, черноволосый судорожно подхватил его оружие, чудом не затоптанное конями, да так, с одного колена, и выстрелил. Слишком тугой. Ну и черт с ним. По крайней мере одним лучником стало меньше. Второй как-то подозрительно дернулся и затих, пованивая паленым мясом. Рыжий стоял с трудом, но упрямо тянул из ножен на бедре меч. Навстречу — ах, хотелось бы сказать, что своей смерти, но на деле всего лишь двум мальчишкам шагнули трое. Эрик отстранённо удивился. Кажется, оркам тоже не чужда была эволюция: по крайней мере раньше они не умели собираться в таких количествах без сторонней помощи. Тяжелый болт ударил куда-то под одну из пластин на груди, только чудом не задевая их. Взвести тугой механизм еще раз у Эрика не хватало ни времени, ни сил. Орк прошел еще несколько шагов. За спиной послышался смачный металлический хруст. Эрик надеялся, что ничего металлического в костях принца не было, и не повезло его противнику. Хорошо бы — смертельно. — Задержи его! — выкрикнул Райан автоматически, только потом понимая, кому это приказал. Худощавый мальчишка если и мог как-то задержать здоровенного орка, то разве только пока последний будет вытаскивать застрявшую между его наверняка выпирающих ребер секиру. А Эрик дождался, пока секира кровожадно блеснет прямо над ним, ловко, почти танцевальным шагом рванулся в сторону и в полуразвороте скользнул мимо опустившегося плеча, оказываясь за спиной орка. Тот с кривым оскалом развернулся вслед за ним — и Райан, не задумываясь, отпустил с пальцев небольшой боевой пульсар. Уже приготовившемуся снова отскакивать ворону оставалось только смотреть, как небольшой яркий шарик с шипением и жутким запахом прожигает широкую грудную клетку нападающего насквозь. Не успев толком отойти от впечатляющего зрелища, ворон метнулся в сторону от следующего удара. Проблема заключалась в том, что Райану нужно было время для плетения заклинаний, а работа с мечом была несколько менее эффективна — тогда как сам Эрик в ближнем бою против орков наглядно повторял известную притчу о медведе и щенке. Понапрасну он не рисковал, просчитывая комбинации, как в шахматном поединке. Азартным или напуганным не выглядел — только серьезным и настороженным, стараясь сохранить голову холодной. Два коротких гномьих кинжала, выхваченные крест-накрест, скорее доставляя противникам неудобства, чем создавая реальную угрозу их извращенным подобиям жизни. Впрочем, уворачивался Эрик виртуозно, слишком слабый и владевший слишком короткими клинками, чтобы причинить реальный вред, но и слишком легкий, чтобы вред успели причинить ему. Въевшаяся порывистость движений играла ворону только на руку. По большей части он только заставлял орков подставляться под удары рыжего, пользуясь тем, что умом темные твари не блистали… Впрочем, Райан ожидал даже худшего. Удачно извернувшись в очередной раз, Эрик все же умудрился оказаться за широкой спиной, и, понимая, что на этот раз вполне успевает, коротко и изо всех сил пырнул очередного противника в поясницу, где от наклона вперед грубые пластины доспеха на несколько секунд разошлись. Орк неестественно надломился, увлекая за собой клинок. Принц как раз припал на правую ногу, позволяя удару страшного, едва не в половину его тела шириной фальшиона скользнуть по лезвию вниз, чтобы самому контратаковать нисходящим ударом — и вдруг от сообщенной ударом энергии его нога медленно, неотвратимо поехала по раскисшему от вчерашней грозы глинистому участку земли. Он неловко взмахнул руками, и фальшион, слишком разогнавшись в падении, разрезал штанину на его бедре. Выглядело это движение обманчиво-легким, но ткань сейчас же широко обагрилась кровью, а рыжеволосый сквозь зубы застонал, уже точно не способный удержаться на ногах. Не мудрствуя лукаво, Эрик резко выбросил левую руку вперед. Бросок вышел далеко не мастерским, но лезвие, будто по собственному желанию требуя крови, сбило полет о доспех, метнулось чуть вверх и вправо и все-таки вонзилось в массивное плечо. Чужой удар задохнулся. А в следующий миг оставшиеся трое как-то чересчур синхронно развернулись и тяжело побежали — на поляну в суматохе влетела как-то слишком значительно отставшая часть охоты. Забывая про оставленные в отвратительных телах кинжалы, черноволосый побледнел еще сильнее, буквально сравнявшись цветом с чьими-то промелькнувшими перед острым лицом манжетами, и попросту рухнул недалеко от рыжего принца.