***
Палатиум наполнился сладковатыми ароматами, они скользили между массивных колонн, обволакивали растерянного Лабеля, забивая его собственный запах. Цезарь отпустил плечи, вернулся к стулу. Во взгляде мелькнула неприкрытая усталость. Статная фигура снова стушевалась, будто передав венок, получилось избавиться от обязательств. Словно в сказанных словах заключалась какая-то, одному ему известная магия, после которой вся тяжесть времени вернулась. — Садитесь. Рикс сделал несколько шагов к стулу, опустился на него. Лабель остался стоять у зеркала не в силах сдвинуться. Слова пригвоздили его к мрамору, согнали с лица краску, оставив лишь бесцветную бледность, сливающуюся с залом. — И вот, ты здесь, — Цезарь говорил неопределённо, словно обращался к каждому из них по-отдельности, но не разделяя на личности. — Скажи, каким будет твой следующий ход? Цезарь потянулся к кувшину, тёмная, почти чёрная жидкость полилась в бокал. Хоть он и задал вопрос, кажется, не ждал на него ответа. С интересом учёного косился в сторону Лабеля. Рикс сделал один бесконечно долгий вдох, подбирая слова. — Что ты имел в виду? — Ты хочешь другого мира? Думаешь, меч способен исполнить мечту? Цезарь — не человек. И, вознамерившись убить меня, историю не исправить. Ты сам пришёл, чтобы её продолжить. — Я не собираюсь продолжать это всё! — Как думаешь, сколько тебе понадобится времени, чтобы, совместить опыт с делом отца и создать роботов? Сколько времени нужно Лабелю, чтобы добиться мастерства тактики? Думаешь, невозможно? Дай себе пять лет, и мир вернётся на круги своя. Таков был изначальный план. Рикс не хотел верить ни одному его слову. Ни одной капли не хотелось пропускать в разум. Но всё нутро кричало, что в этой игре у них изначально не было выбора, лишь безликое следование чужим планам. Почувствовав, что ответа не будет, Цезарь устало улыбнулся и продолжил: — Убей меня — и прежняя легенда исчезнет, убей его — и новая легенда падёт, но за ней последует ещё одна. И ещё. Да, у тебя будет время в несколько десятилетий, пока новый образ достигнет пика, а, может, не будет и его. Кто знает, что решат клирики? Иногда старый сточенный гладий ранит лучше нового. — Почему Лабель? — Ему с самого начала пророчилась такая судьба. Логично же, что сын занимает место отца, не так ли? Просто в один момент некий человек нарушил ход плана, воздвигнув личные обиды превыше всего. Смешно, но так рушатся империи. — Я не понимаю, — подал голос Лабель, подходя ближе. Цезарь спокойно посмотрел на него. До чего же поразительное сходство. Если подумать, а был ли Флавий отцом? Что-то подсказывало: правда куда глубже, чем можно представить. То, что многие годы лежало на поверхности оказалось ложью. — Видишь ли, человеку со временем свойственно меняться. И чем старше он становится, тем больше анализирует прошлое, тем сильнее ощущает тягость жизни. Что остаётся от личности в таком случае? Однажды мне сказали дельную мысль — бессмертие заключается вовсе не в вечной жизни. Оно заключается в сохранении образа. Что вы видите? Цезарь махнул рукой, привлекая внимание к лепнине на стене. На первый взгляд она казалась не больше, чем бессмысленным узором. Но стоило только присмотреться, как картинка складывалась в целое. Лабель ответил первым, завороженно вглядываясь в плавные линии: — Людей. — Верно, — Цезарь усмехнулся. — Людям нужен образ, а не человек. Незыблемая глыба, которой можно слепо поклоняться, не обращая внимания, кто за ней стоит. Это он о себе? Рикс отчётливо ощутил, что за простыми словами скрывалось нечто большее. Словно с ними не хотели говорить прямо. Но, несмотря на необъяснимое желание слушать, недоверие стирало многие слова. Ненадолго повисло молчание. Разорвал его неожиданно Лабель. — Незыблемый образ, чьими руками создадут новый мир… — Понял. Сообразительный приемник. И этот образ создали старательной работой генной инженерии. Но вот незадача: испорченный плохим воспитанием образ не соответствует оригиналу. Клирики останутся недовольны изменениями. Винный запах, заполонивший комнату, дурманил голову. Рикс едва держал себя в руках. Будто пил не Цезарь, а он сам. Но, в то же время, опьяняло и его спокойствие. Удивительно, насколько легко человек может принимать свою судьбу. — Ваш визит был неожиданным, но не могу сказать, что удивительным. Что же вас привело сюда? Желание закончить игру? Изменить мир? Найти своё место? Каким бы ни был ответ, вы уже проиграли. — Я не палач, — возразил Рикс, — и до поражения ещё далеко. — Вот как, — Цезарь внимательно посмотрел в глаза Лабелю, словно уже всё прекрасно знал. — У тебя многоуровневый план, не так ли? Неужто я — не главная цель? Многоступенчатая тактика, ты действительно стоишь своей роли. Доводилось видеть такое на войне. — Я просто хочу закончить это безумие, — Лабель отвёл взгляд. Цезарь поднялся, подошёл к окну. В его взгляде сквозила усталость, не поддающаяся объяснению. Время и возраст всё же брали над ним верх, от прежней легенды осталась лишь оболочка, судя по всему, лишённая даже права власти. Всё, что здесь происходило, одобрено только Понтификом. Но он никогда не стремился избавиться от героя. Наоборот, ему хотелось взрастить идеальный образ для людей. Вот почему Лабель. Если бы он не оказался в руках ланисты, его судьба была бы куда печальнее. — Твои родители, юный Рикс, нашли, как исполнить мечту. Порой лучше просто уехать как можно дальше, на край обитаемого космоса в надежде получить спасение хотя бы на несколько десятилетий. Твой отец, Лабель, тоже нашёл, как вести безбедную жизнь, не взаимодействуя напрямую со мной. Они были гениями своего времени. Вы решили пойти другим путём. — К чему вы клоните? — Лабель неуверенно подошёл ближе, но всё ещё держался возле Рикса. — Можно уничтожить Цезаря, но ему быстро найдут замену, а мир не изменится. Можно уничтожить Понтифика, но на его место станет другой. Можно уничтожить всех клириков, но тогда не останется обитаемых планет. Стоит ли мнимое благополучие миллионов жертв? Стоит ли бездействие миллионов жертв? Тут вам решать. Пожалуй, вам следует обдумать этот вопрос. Идите, встретимся завтра. Я буду ждать вашего ответа. Цезарь подошёл к двери, медленно прикоснулся к ней, механизм начал открываться. В голове лишь пустота, которой не было места. Ни одной подходящей мысли. В проёме виднелась длинная и узкая комната. — Заходите. Я позволю вам остаться здесь на ночь, Легенда и… Цезарь. Всего несколько слов, а сколько в них облегчения. Словно он сбросил с себя груз ответственности одними лишь словами, отдал свою ношу другому человеку. Сейчас, в полутёмном Палатиуме, он действительно казался тем, кто наконец-то дождался расплаты и даже готов к небольшому промедлению. — Постойте, — тихо сказал Лабель, — а что бы вы сделали? — Ты просишь у меня совет? — в голосе Цезаря читалось удивление. — Впрочем, естественная вещь для сыновей. Хм… По лицу Лабеля было видно, что ему хотелось возразить, но получилось сдержать порыв. На несколько мгновений повисло давящее молчание. В его мучительном томлении отчётливо трещал камин. Тонкий звук, едва долетающий до ушей, утонул в металлическом голосе: — Подумай, Лабель, что для тебя страшнее: потерять жизнь, или потерять себя? Когда сможешь без колебаний ответить на этот вопрос, сам поймёшь, какое решение принять. Стук обуви о мраморный пол. Шуршание красного плаща. Разговор окончен. Рикс сжал запястье, потянул Лабеля за собой в комнату. У них осталось так мало времени, чтобы собраться с мыслями и сделать выводы. До того, как повстречался Цезарь, всё было предельно ясно. Сейчас же они лишились последней надежды на лучшее. Венцом существования стал лишь один вопрос. Лабель опёрся ладонями о стол, вглядываясь в мерцающие от слабых помех синие строки. Даже с другого конца длинной комнаты Рикс видел, как много в этом взгляде было неуверенности. Что-то внутри подсказывало, что стоит подойти, поговорить. Чёрт, да хотя бы прокомментировать как-то. Только вот собрать собственные мысли в кучу не особо получалось: слишком много откровений для одного дня. — Я не понимаю, — наконец-то послышался полный растерянности голос. — Ничего не понимаю. — Может, отложишь до завтра? — Нет. Я не хочу оставлять незаконченных дел. Тем более, когда… Лабель не договорил, но даже так его оборванные слова в голове звучали полностью: «… непонятно, будет ли это завтра». Здесь, во власти роскоши и опасности, не было гарантий. Здесь ничего не было. Даже веры в самих себя. Абсолютная пустота. Лабель вздохнул, повернулся к голографическому портрету. Одному из десятков, украшавших огромную комнату. Рикс и сам перевёл на него взгляд, с таким же удивлением, как первый раз, цепляя из пестрящих линий знакомые черты. Где-то глубоко в груди предательски зашевелилось отвращение. Оно так и льнуло к сердцу. Глубокий вдох. Пришлось сжать руки так сильно, чтобы отросшие ногти впились в ладонь. Болезненные ощущения хоть на несколько мгновений позволили отвлечься от портрета. Но стоило Риксу всего немного повернуть голову, как перед глазами оказалась внушительная статуя. Дань Старой Земле?.. Старому Миру?.. Ему?.. Ком в горле становится всё ощутимее. Он давил на кадык, вынуждая то и дело пытаться сглотнуть мешающие чувства, но те никуда не девались. О, нет. Словно жалкая песчанка в старой помутневшей банке, Рикс смотрел прямо в неживые серые глаза. И с каждой секундой в душе вспыхивала ненависть. Она плескалась так сильно, что грозила переполнить и без того расшатанное стрессами тело, и выплеснуться наружу лавиной. Этот человек… Именно он и никто другой создал этот безумный мир. Именно он в ответе за столько жизней. В голове что-то щёлкнуло, Рикс перевёл взгляд на высокое статное тело у портрета. Эти отточенные черты, растрёпанные волосы, блестящие серые глаза. Это всё он. — Скажи, — голос Лабеля казался чужим и громким, он разносился по комнате, эхом отскакивая от массивных колон, — кто я? Открыть рот не получилось. Даже просто заставить себя отвести полный безумия взгляд от парня. На дне плескалось желание едва ли не удушить его прямо здесь. Рикс сделал несколько шагов к Лабелю, вглядываясь в каждую, будто рукотворную черту. Мраморная статуя. Идеальное воплощение Старой Земли. В ноздри ударил знакомый аромат. Мягкий и свежий, как дуновение ветра. Туман в голове неожиданно наполнился просветами. Серые глаза напротив. Нет, даже не серые, скорее серебряные с россыпью тёмных вкраплений. Вкрадчивые и живые, совсем не такие, какие были у Цезаря. Рикс отчаянно ухватился за этот взгляд, пытаясь выбраться из собственного недоверия. И сейчас, стоя возле портрета, он как никогда ощущал ту колоссальную разницу, которая оставляла между копией и оригиналом глубокую пропасть. В Лабеле не было ни капли того величия, которое завоевал себе Цезарь. Оно было совершенно другим. Возвышенное, далёкое от интриг и сплетен величие, замурованное рамками милосердия. Их невозможно спутать. — Кого ты видишь перед собой? — словно уловив внутренние метания, бесцветно спросил Лабель. — Я вижу, — Рикс коснулся предплечья, — тебя. — И только? Кивок. Это не было ложью. В серебристых глазах столько всего намешано: и покорность, и испуг, и нежелание подчиняться обстоятельствам. Кто бы что ни говорил — это Лабель. Всё тот же мягкий, но решительный Лабель.Глава 3
19 июня 2022 г. в 11:04
— Я вложил в него уйму сил, применил все свои навыки, а ты в одно мгновение испортил весь план, думаешь, сможешь после такого уйти? — Верховный Понтифик опёрся о стену, с пренебрежением рассматривая Кассия.
— Зачем мне уходить? Ты выполнил свой план, я — свой. Игра близится к концу.
Повисло молчание. Но это была не та тишина, когда не оставалось больше слов, это была тишина, полная понимания и недосказанности. Каждый понимал, что впереди долгие часы, наполненные признаниями.
— И всё же я не ожидал, что именно ты забрал того ребёнка. Надо же, всё это время моё творение было под носом. Бессмертие никогда ещё не было настолько близко.
— Бессмертие? Неужто ты веришь в этот бред?
— Что есть бессмертие? Вечность образа, созданного в сердцах, — Верховный Понтифик вздохнул. — Сложно было собрать лучшие черты и поместить их в одного человека. А подарить ему поразительное сходство со статуей, и того сложнее.
— Какое мне до этого дело? Нет разницы, с каким он лицом, куда важнее, что у него внутри.
— Тошно от такой добродетели.
Флавий пожал плечами, сцепил пальцы. Он практически не слушал философствования. Прошли годы, а их содержание ни капли не изменилось. Поиски вечности начались очень давно, ещё во времена их юности. Но спустя столько лет порознь, между ними ни осталось ни капли сплочённости, ни грамма общих идей. Лишь пропасть. И сейчас, прокручивая в мыслях последние несколько лет сына, он понимал, что провал становился куда глубже.