Заразный эгоизм

      Клятва свершилась. Сделка удалась.       Мицури стала активно восстанавливаться. Вернулся прежний аппетит, а за ним стал подгонять и вес. Кочо первое время с подозрением поглядывала, недоумевая, что такого случилось с девушкой, что та по новой перевернула своё мировоззрение. Столп Насекомого подговаривала прислужниц следить за больной, наблюдать куда и зачем та ходит. Но Канроджи быстро заподозрила что к чему и стала пропадать чаще по вечерам — девушки в то время отдыхали. Смирившись с тем, что подруга всё же поправилась и что в этом нет ничего удивительного, Шинобу отпустила её с духом, нарекая про распорядок дня и питание.       Долежав последние деньки отпуска, Канроджи по новой занялась охотой и миссиями. Всё так же, по-прежнему стали доходить сведения о новых убитых демонах и спасённых душах. Расцвела по новой? Возможно. Правду всё равно никто не узнает.       На совете она сидела всё так же с Томиокой. Пугливость медленно стала ускользать, но страх прикосновений возрос до велика. До девушки нельзя было лишний раз докаснуться, как она тут же с визгом подпрыгивала. Даже лишний раз пожать руку нельзя — та с неприязнью морщилась. Когда-то тактильная девица, раздающая всем свои нежные объятия, стала полностью отстраненной. Все скучали по той Мицури, но её уже не вернуть.       Последствия затяжной депрессии должны были проявиться, но не настолько неприятные для всех. Одна-единственная смерть, а сломала другую живую душу. Никто не корил за это Ренгоку, но все считали эту цепочку событий пагубной для Канроджи.       Потихоньку пытаясь разобраться в том, что всё же происходит с истребительницей, весь состав столпов, резко, стал частым гостем в местном кафе. Игуро был в их числе. И сегодня была его очередь.       Девушка стала, как и прежде, болтлива. Её язык развязался по новой, и, что удивительно, Обанай не был против этого. Споры вернули мечницу в прежний лад. Ведь споры и рассуждения с Канроджи — лучшее, что когда-то было у Обаная.       — Значит, ты считаешь, эгоизм — это хорошо? — приподнимает бровь юноша, поглаживая пальчиками горячую чашку чая.       Мицури, доедая любимое данго, имела горсть противоречий на этот счет. Выставив вперед палец в протест, та проглатывает пищу и открывает по новой рот, чтобы внести щепотку уточнений в слова парня.       — Не совсем, — облизывается та. — Я считаю не то что эгоизм — хорошо, я считаю, что эгоизм — естественно. Согласись, ведь каждый на ту или иную долю эгоист? — он вздергивается. — Вот смотри, что такого эгоистичного ты можешь в себе назвать?       Игуро не перестает бросать на девушку озадаченный взгляд, как бы стараясь отдалиться от неё. На её вопрос, он поворачивается ближе к столу, беря уже двумя руками чашку. Вопрос был неприятен и крайне запарный для него.       — Я не могу это объяснить, — может, но не ей. По крайней мере не так впритык в лицо. Собственничество. Он давно приметил в себе такой эгоизм. Каждый раз, когда видит, как другой на очереди столп отводит Мицури на обед, в жилах сразу вскипает горячая кровь. Как кто-то улыбнулся и помахал ей рукой. Даже к спасенным людям он начинает её ревновать. Ему думать об этом тяжело, зачем девушка так его мучает, задавая навязчивые вопросы? — Но да, я могу назвать это эгоизмом, — к своему же разочарованию, приходится признать Обанаю. Он слегка сгорбился, его волосы закрывали лицо. Настоящим проявлением эгоизма на земле, он назовет его проклятое семейство. Вот они — по-настоящему эгоистичные монстры. И их грехи он теперь обязан носить всю оставшуюся жизнь на своих губах. А желание иметь власть над возлюбленной — ничто по сравнению с ними. Это не эгоизм. — Частично. — уточняет юноша. — Я ненавижу себя за это, — глубокий вздох. Пора внести ясность в их разговор. — И ненавижу всех других эгоистов, Мицури, ты это знаешь. Для чего сейчас тебе нужен этот спор?       Истребительница продолжает сидеть, как ни в чем ни бывало. Для нее, весь этот говор, казался шуткой и разбавляющийся беседой.       — Любовь тоже, от части, эгоизм, — Игуро не согласен, но тут бессмысленно спросить со столпом Любви о любви, как тоже самое, что ему начнут рассказывать про змей. — Ведь ревность… — она запнулась. — Обанай-сама, вы же ревнуете? — ей не нужен ответа, она и сама знает что к чему. Столп от её слов краснеет и отворачивается, а та только победоносно хихикает. — Вот видите, а ведь ревность тоже эгоизм. Желание подчинить чужую волю себе, всегда будет эгоизмом. Так что же в этом плохого? Любовь тогда тоже эгоизм?       Обанай кашляет. Впервые Мицури зашла слишком далеко. Споры с ней всегда были пустячными и бестолковыми. Девушки любила спорить о вкусах в еде, о готовке, о нравственных позывах Кочо, но не о том, как эгоизм связан с любовью, и причем тут вообще это? Когда, такую лучезарную, девушку стали волновать темы нравственности?       Вспоминая Канроджи раньше, та всегда была против эгоистов, презирая и называя их трусами. А что сейчас? Она называет всех людей эгоистами! Значит ли это, что девушка недовольна всем человечеством? Нет, жизнерадостная и добрая Мицури так не может. Это не она.       — К чему ты клонишь, Мицури? — с придыханием спрашивает тот.       Девушка улыбается, закидывая косы за спину. Взгляд хитрый, слегка пугающий.       — Я пытаюсь убедить вас посмотреть на обыденные вещи немного под другим углом, — она наклоняется к нему. Так её глаза кажутся еще более горящими и загадочными. — Скажите, Обанай-сама, что такое любовь?       Игуро опешил. Для него любовь — это Канроджи Мицури. Для него любовь её розовые косы и задорны смех, её глупые шутки и выходки — всё это для него любовь.       — Разве не ты столп Любви, — тянет он, поднимая на неё с полузакрытых век глаза, прямо как мальчишка. — Ты должна сама мне поведать.       От таких выходок мечницы сердце так и трепещет. Он хотел бы сам признаться ей в любви, но, если это первой сделает она — Игуро не будет против.       Канроджи дует щеки, сдерживая смех. Она даже не покраснела. Ничуть.       — Любовь — это союз двух влюбленных людей. Как парная работа, понимаете? И если любовь — это эгоизм, а цель одна на двоих, то значит не всё так плохо?       Она находится настолько близко к нему, что их носы соприкасаются друг с другом. Теплое дыхание обдувает его лицо. Обанай и подумать не мог, что его скромная Мицури может быть такой смелой.       Парень закрывает глаза и соприкасается с ней лбами. В этот раз она победила.       — Может отчасти и не плохо…       Нежное дыхание тут исчезает с его лица, так же, как и близость с истребительницей. Становится резко пусто до изнеможения.       Игуро удивленно открывает глаза и видит, как девушка неожиданно начинает заливаться смехом. Таким звонким и громким. Обыденно для нее, но непривычно для парня.       — Такой болезнью я заболею для вас, Обанай-сама!       Столп мнётся. Можно ли это считать признанием в любви, или это просто очередная глупо выпущенная шутка? Ему бы хотелось, чтобы это было первое. Для себя он так и будет считать. А девушка пусть сама потом решит, что для неё ближе и важнее.       Они оба встают и уходят. Опять Игуро просеял пол своего кошелька в этой забегаловке. Но воспоминая дни, что остались позади, как приходилось насильно впихивать в девушку ложку горячего супа: такие траты кажутся пустячными.       На улице заметно стемнело. Да и пришли они на этот раз поздно — так вышло. Но до дома Кочо недалеко — они успеют дойти.       Обанай рад веселому настрою возлюбленной. Она исцелилась, это видно. Или, может, просто не показывает внутреннюю горечь, но это тоже не плохо. Хуже уже точно не будет. Мицури, и без того, достала до самого дна своей скорби. Значит ли это, что теперь они готовы к новому шагу?       — Мицури, — говорит не спеша он. В ответ ему хмыкают, не оборачиваясь. — Не хочешь ли ты пойти со мной на могилу к Ренгоку?       Девушка цепенеет. Природа вместе с ней. Шелест листьев заметно затих. Пальцы Канроджи нервно сгибаются и разгибаются. Она начинает подрагивать.       Игуро подпрыгивает к ней молниеносно, кладя руку на плечо, снова целясь в ее взгляд.       — Мицури?       Последняя точка опоры падает в лавину слёз. Тонкая струна уравновешенья полетела вместе с ней.       — Простите, Обанай-сама, — говорит она навзрыд. — Я тоже скучаю по нему. Мне так жаль! Простите!       Шелест листвы снова их окружил, тьма тоже стала сгущаться. Только фонари и парочка влюбленных.       Он стоит и прижимает её по новой. Закрывает глаза и вместе с ним, в унисон, гаснут фонари.