Со мною вот что происходит... Воспоминания

Еще на подъезде к ИВС – изолятору временного содержание, который в народе так и не сменил название и остался КПЗ, Илья Игоревич Челышев с горечью понял народную мудрость «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Отец часто употреблял эту поговорку, когда вечерами рассказывал матери, как очередной мелкий чиновник спалился на антисоветчине или оказался не очень осторожен с кругом знакомств. Для маленького Ильи эти знакомые слова вроде бы и были понятны, но за ними практически ничего не стояло, хоть рассказы отца и были довольно красочными. Сейчас же вся мудрость этих слов будто влетела в Челышева, заполнила собой все его тело, что спрятаться от нее никак не получалось. Он стоически вынес унизительный процесс раздевания перед охранником, когда его заставили снять и перчатки, и повязку с глаза. Его тело, так сопротивляющееся всем инфекциям на воле, в какие-то доли секунды стало не таким уж и брезгливым, каким было каких-то десяток километров назад. Он просто не мог, не способен был думать о вещах, которые занимали его раньше, до того момента, пока уазик, в который погрузили их с Пироговым перед казино, не въехал в массивные ворота. Все его мысли теперь были сосредоточены на том, насколько же правильно устроена жизнь. На том, что не может быть преступления без наказания, прав был Достоевский, его просто нужно было вовремя и верно понять. Он не мог, не смел сетовать на судьбу за то, что оказался в этом месте: грязном, с обшарпанными стенами, с казенными тонкими матрасами и скрипучими пролёжанными двухъярусными кроватями. Он прекрасно теперь понимал, что это все правильно, именно так и должно было случиться, и никак по-другому. «Чикаго» загорелось не просто так, этому явно поспособствовали – не зря же пламя полыхало у каждого выхода, отрезая возможность для эвакуации людей. Но это был вопрос второго порядка. Глебов не стал бы поджигать казино, если бы он – Челышев – не решил бы поддаться на уговоры Никиты и не стал бы заказывать киллеру Глебова. То, что стрелок промахнулся и убил мальчишку, разумеется, чистая случайность. Которая запустила маховик и привела к гибели еще пяти человек. Пяти ни в чем не повинных людей. И ответственность за эти шесть смертей лежала не на Александре Михайловиче Глебове. Не на Никите Пирогове, который отчаянно желал отомстить Голубеву за смерть брата. А только на нем. Юный математик мог сколько угодно приводить доводы и втолковывать Илье Игоревичу расклады, по которым выходило, что война с Глебовым все же необходима. Решение о начале войны принимал все же он сам. Его чувство вины было настолько всеобъемлющим, что зайдя после очередного допроса в одну на двоих с Пироговым камеру, Илья не выдержал и просто начал перечислять тех, кто погиб в огне. Ему нужно было поделиться хотя бы самым краешком этой ноши, хоть немного переложить ее груз на чужие плечи, потому что его одного она придавливала к земле каждую секунду, и, как Челышев точно знал, в скором времени придавит окончательно. - Это не ты поджог казино, - уверенно заявил Никита, кажется, совершенно не понимающий своим стройным аналитическим умом, в каких тонких материях сейчас было сконцентрировано все существо Челышева. – Сам говорил, это жестокий бизнес. - Не надо меня лечить! – он буквально выплюнул эту фразу, не веря, что один простой математик, суть вчерашний аспирант может настолько быть глух к чужой боли. Не его, не Ильи, но к тем, кто погиб, а у них же семьи остались, родители... – Бизнес – это когда взрослые мужики между собой разбираются. А куски обгоревшего мяса в пакетах, оплавленное платье, мальчишка с дыркой в башке... Он не видел ничего из перечисленного сам, следователь показывал фотографии на допросе, чтобы он хотя бы понимал, из-за чего был задержан. Но теперь все эти картины проходили перед его сознанием, как живые, будто подтверждая, нет, обвиняя своей натуральностью – это все ты, это все из-за тебя! - Ты идиот? – Вадим смотрел на него с осуждением и явным непониманием. Челышев отворачивался, понимая, что смалодушничал. - Да нормально все. Посидеть в СИЗО и не попытаться повеситься – это все равно, что пойти в вонючую чебуречную и не выпить водки. Мысль о том, что он просто не выдержит больше видеть ни на секунду не уходящих и все время меняющихся образов по его вине погибших людей, пришла под утро. Если бы он хотя бы смог заснуть, но сон и подступиться к нему не смел, на страже, передавая друг другу вахту, стояли шестеро покойников. Челышев встал, бесшумно соскользнул со второго яруса кровати, прислушался к ровному дыханию Пирогова внизу, стянул со своей койки простынь и, как смог в полутьме, смастерил удавку. То ли фигово он ее смастерил, то ли времени прошло слишком мало, а, быть может, ему все же не хватило духу довести все до конца самому, но из петли его, пусть и едва, но все же дышащего, вытащил Никита. А теперь и Писаренко смотрел на него так, будто впервые видел, как будто сам не знает, что с людьми могут эти казематы сделать. Илья не мог ответить себе на вопрос, который почему-то стал мучить его именно сейчас - убивался бы он так же, если бы оставался на воле, в своей модной московской квартире с окнами от пола до потолка, или это небо в клеточку фундаментально меняет сознание? Именно там, на том самом свидании, Пирогов и придумал комбинацию с чиновником, который смог бы и Глебова закрыть в местах не столь отдаленных, и им крышу организовать. Естественно, за свой процент в бизнесе. Игорный бизнес давно уже был горячей темой в верхах. Но, имея у кормушки своего человека, можно было балансировать между тем, чтобы и бизнес восстановить, когда их отсюда выпустят, и под горячую чиновничью руку не попадаться. «Не подмажешь, не поедет», - кажется, так еще любил говорить отец. Права, видно, народная мудрость, и спорить с ней – себе дороже.