Исповедь рейдера

      Всё вокруг было белым. Песок, по которому я ходила, дующий с востока ветер, палящее солнце пустошей. Оно всё было… Бесцветным. Пустым. Лишённым красок. Я пыталась идти, но чувствовала, что мои ноги словно тонули в этом песке, и каждое движение лишь глубже затягивало меня в пучину зыбучей пыли. — Посмотрите-ка, какая жалкая. — Сказала я, но другая. Та Урза была с белым ирокезом и широко ухмылялась, сидя на корточках неподалёку. Закинув на своё плечо окровавленную биту, она словно хищник смотрела, как я опускалась на дно. — Совсем одна, как и всегда. — Иди к чёрту! — выругалась я, но другая Урза лишь усмехнулась. — Если бы ты не пыталась быть выше, чем ты есть, всё было бы иначе.       Злобно рыча, я руками пыталась хвататься за любой камень в попытках выйти из ловушки, ощущая, что мои колени погружаются всё глубже в землю. Это была ловушка, ловушка моего собственного, извращённого сознания. — Я могла бы помочь тебе… Если бы ты перестала строить из себя героиню. — Я не героиня, я просто хочу… — Ну, чего же ты хочешь? Быть счастливой? — заливалась хохотом «рейдерская» версия меня, поднимаясь. — Вернись на свою нишу в пищевой цепи. Ты рейдер. Ты думаешь, хоть кто-то тебя примет? — П-Пасадж и Хелен! — почти кричала я, в отчаянии руками пытаясь разгрести песок. — О, точно… Один тот, что хотел убить тебя, а другая считает грязью пустошей.       Я уже чувствовала изнеможение, но продолжаться дергаться в провальных попытках освободиться из пустынного омута, что поглощал меня всё больше, уже дойдя до моего пояса. — Ты рейдер. Ничто этого не изменит. Ничто не изменит отношения к тебе. — Я могу выбирать! — Кажется, ты помнишь, что я уже спасала тебе жизнь. Лишь я могу быть рядом, всегда. — Ты лжёшь! — когда песок уже обволакивал мою шею, я чувствовала, что уже не могу дышать. Словно глотку сдавили, а затем, когда пыль полностью поглотила меня, была тьма…       Тьма и запах дыма. Воспоминания снова возвращались ко мне. И вот я бегу по узким коридорам, стирая со лба пот от жара. Впереди с верхнего этажа падает старая горящая мебель, и я резко сворачиваю в другой коридор, почти задыхаясь.       Мне больно. Мне так жарко. Мне страшно…       Каждый новый поворот кажется очередной ловушкой, и нигде не виднеется ни дверь, ни окно. Лишь, наконец, показывается отверстие крупной промышленной вентиляции. В настоящем отчаянии я влезаю туда, молясь всему сущему, чтобы не умереть мумией в тесных шахтах.       Дым всё больше душит мои лёгкие, царапая их, как настоящие когти зверя, и я тяжело кашляю, когда, наконец, почти закрывая глаза, в прищуре вижу пробивающиеся лучи света.       Трагедия никогда не отпускает жертв, это чертовски верно. Тот день запомнился мне навсегда, и снился часто, не отпуская, как дикий койот не отпускает сопротивляющуюся у него в зубах жертву. Напротив, личные драмы лишь сильнее вгрызались в плоть, сжимали её почти до крови и стремились выдавить последние соки.       У каждого была личная трагедия на пустоши, и каждый молчал о ней, позволяя боли стать своей постоянной спутницей. И будь то потеря семьи, голод, бедность или страх — каждому на пустошах было плохо.       И тот огонь, опаляющий тело, сжигающий лёгкие и мешающий думать, растущий от любой возможной подпитки, тоже не отпускал меня. Видя его жадные языки, я словно слышала всё то, что слышала и в тот день.       Вопли и крики.

***

— Нет, серьезно, Мэш, я видел у Кротов ебучего Яо-Гая в клетке! Они что, бросят его терзать рабов на арене? Охренеть!       Я угрюмо сидела в углу комнаты, готовя свою винтовку, пока Кэш о чем-то увлеченно разговаривал с сестрой. Меня всё больше напрягал тот факт, что она никогда ему не отвечала, да даже не смотрела на него… Всегда сидела, дергалась, уставившись в одну точку. — А она, типа, всегда так? — осторожно спросила я, пытаясь избавиться от дрянных мыслей то о хреновом сне, то о ещё более хреновой ночи. — Рейдерская чума. — Пожал плечами Кэш. — Что-что? — Ну, так её называют всякие поселенцы и караванщики. — Рейдер хмыкнул, прижав сестру к себе, не обращая внимание на её смутно различимое, нервное бормотание. — Когда мозг превращается в кашу. — Фу… А не проще её, ну…? — За такие слова я и язык отрезать могу. — Плюнул Кэш, недовольно хмурясь. — Она, блять, моя сестра, в один день родились, в один день и сдохнем, ясно? — Ладно-ладно, полегче. — я усмехнулась, протирая ствол винтовки найденным куском ткани, чтобы привести малышку в людской вид, — И… Отчего эта чума появляется? — А хер её знает. Иногда от мешанины наркоты, иногда от алкашки… Иногда от каннибализма. — Вы чё, ели чужие мозги? — в шутку спросила я, но не услышав отклика, немного напряглась. Конечно, учитывая условия пустошей, а особенно Вайомингских, зачастую есть было совершенно нечего, потому я не особо удивлялась подобному… Но это же, блять, стрёмно! — У всех есть тёмные делишки из-за тёмных времён. — Кэш ухмыльнулся, после чего в комнату вошёл Чейнз, докуривая сигарету. — Хабар наклёвывается у старой автозаправки. — Сухо сказал тот, — Урза, Кэш и Кроты — идёте вместе, там неплохой караванчик.       Мы с Кэшем переглянулись. Похоже, наконец бесконечной скуке приходит конец, и начинается веселье! Конечно, я хотела бы прибрать что-нибудь ценное к рукам, но вот убивать мирных торговцев… На самом деле, меня от этого воротило. Я определённо больше не была такой, какой была пару лет назад. У меня появилась… Совесть, что ли? — Всю механику сдаёте в убежище, остальное ваше. — Заключил Чейнз, после чего вышел из хибары. Я нервно сглотнула, глянув на свою винтовку.       Может, жизнь в убежище меня разбаловала, а может, Хелен и Пасадж так повлияли, но теперь убийство для меня уже не выглядело как что-то обыденное. Лишь чтобы не испытывать угрызения всё той же навязчивой совести, я приняла это. Приняла убийство, как необходимое, каждодневное зло, которым не пренебрегал каждый, кто жил на поверхности.       Главным было выживание.

***

      Выстрелы, крики, предсмертные завывания браминов, запах гари и пороха, быстро колотящееся в эйфории сердце… Да, это определённо то, чем рейдеры жили. Когда целыми днями тебя насилуют, избивают или что хуже, хочется сбросить этот груз с души… Только вот мой, похоже, был таким липким, что уже ничего не помогало разобраться в себе.       Группа почти из двадцати рейдеров собралась здесь, явно надеясь повеселиться. Тут были и мы с Кэшем, и какие-то странные бандиты из банды Кротов, что носили шлемы из кожи кротокрысов. Наверное, неплохая защита и от палящего летнего солнца, и от снежных буранов.       Смотря в прицел на торговца, что судорожно перезаряжался, пока к нему бежал очередной рейдер с тесаком, я не могла решиться на это. На пустошах грани чёрного и белого стёрлись ещё две сотни лет назад, но, как я узнала, было одно хитрое правило — если в тебя стреляют, убивай, если нет, не трогай. Мы напали на мирных караванщиков, и вновь когти смерти заскребли на израненной душе, крича о том, как неправильно всё это было. Может, из-за этого рейда очередное вайомингское поселение вымрет от голода или болезни…?       Было слишком поздно. Когда я очнулась от своих размышлений, лицо торговца превратилось в кровавое мессиво, а тот рейдер всё продолжал рубить его на куски, почти пуская слюни от удовольствия. Всем нравилось видеть смерть, когда это была чужая смерть, а не твоя.       Чтобы не вызывать подозрения, я также стала стрелять, но пули попадали то в воющих браминов, что уже лежали на земле, истекая кровью, то по земле, ведь моя винтовка якобы давала осечку. Я совсем не в настроении убивать.       Всё закончилось также быстро, как началось. Уже через пару минут нападавшие стали копаться в карманах трупов и обыскивать сумки, разбирать ружья и примерять одежду взамен своей старой, изорванной. Подобное никогда не обходилось без кровопролития — два рейдера быстро начали перестрелку за новенькие ботинки, а одна рейдерша нашла целую сумку с химикатами.       Я укрылась в безопасное место, за стену заправки, пока, наконец, балаган не прекратился. Вот только выглянув, я увидела вместо двух десятков рейдеров около семи… Да, похоже, чем дольше не пускаешь зверя на охоту, тем более жесток он становится.       Победители быстро сгребали всё найденное в свои сумки, загружая разные провода, разбитые терминалы и прочее техническое барахло в тележку из супермаркета, безразлично обходя трупы.       Моё же внимание привлекла рейдерша, что билась в истерике, сидя на коленях. Она рыдала словно ночной койот, склонившись над изувеченным бронебойными пулями трупом мальчика… Наверное, ему было около восьми лет.       Каждый день на пустоши — трагедия, и никто не обращал внимания на чужую боль. И всё же, я не смогла пересилить себя, и подошла к ней, сев рядом. Я просто положила руку ей на плечо, пытаясь дать хоть немного поддержки. — Это б-был его первый рейд… Гильза… Мой Гильза… — хрипела красноволосая рейдерша, прижимая к себе сына с пустыми, мёртвыми глазами. Самое большее, что я смогла сделать для матери, лишившейся самого главного в жизни — посидеть с ней там, когда все остальные уже вернулись к убежищному городу. Наконец, в отчаянии, мать стала рыть могилу.       Кэш, что до этого копался в карманах других рейдеров, вскоре подошёл к нам. На его лице было то ли смятение, то ли жалость… У нас вообще не принято никакое милосердие или сострадание, но, похоже, его тронула вся эта картина. Он остался с нами, сев рядом, и лишь закрыл малышу глаза пальцами, тяжело вздохнув. Может, ему было знакомо чувство потери… Его сестра была жива, но и отчасти была словно мёртвая… Что он ощущал к ней? Жалость? Любовь? Желание защитить? Или она была тяжким бременем, которое он просто пообещал нести, на самом деле каждый день желая смерти и себе, и ей?       Знаете, заботливая мама-рейдерша звучит почти нереально, но… Всякое бывает, да? Иногда и у нас бывают семьи, крепкие семьи… Может, поэтому рейдеры обычно их не заводят — слишком больно кого-то терять.       К чёрту одежду, патроны и лекарства… К чёрту весь мир. Мы были там втроём, мы не знали имён ни матери, ни её сына, но самого вечера мы все руками копали небольшую яму, не щадя ни ногтей, ни сил.       Лишь выкопав импровизированную могилу, и предав земле ребёнка, мы вместе отправились в город, ни говоря друг другу ни слова. Завтра должен был быть очередной день, трудный день. День, полный потерь, лишений и жертв, потому что иначе на пустошах не бывает.       Иначе для рейдеров не бывает.