Будто в одной лодке мыслей и взглядов с монахиней, совсем не родившейся на эту роль девушкой. С тихими разговорами на скамьях собора после заката, пока охранники не скажут удалиться, все никак не привыкнув к парочке. Вздыхая будто одновременно, оказываются на крыше и их союз продлится до утра. Без шума, без песен. В молчании, в своей тихой молитве, где не нужны слова.
Лишь иногда святая учит ее оружию, зная каждый клинок. Ведь сама является воплощением
оружия, грациозно ступая меж размашистыми взмахами копья на неустойчивой черепице церкви. Кто-то наблюдал за этим вдали и думал — не танец ли это? Легкость и грация поразительна. И парочка расходится даже не прощаясь: в свете следующей луны встретятся вновь две похожие души.
Бард думал — быть может, она проще станет относиться к своему бремени, познай взгляды монахини?
В свете дня она теряет искренность, заходя вальяжно в гильдию, будто врата Селестии принимают домом, где нет места эмоциям. Ей все равно на заинтересованных людей: в центре внимания находится в большом помещении с кучей столов и огромной доской заданий, но не присутствует мыслями в этом мире.
Красота и светлость могли пленить каждого, порождая в творческих представителях гильдии желания посвятить пару куплетов. Режущих уши и слишком напыщенных. Тысячелетний дух гордился своим мастерством, сейчас эгоистично желая всех попросить замолчать, дабы показать «как надо»! Но не доставал свою лиру, взглядом и ветрами провожая святую вместе с каким-то юнцом за городскими стенами.
Но даже днём, она бывает искренна. С добротой на перевес долгу «лишить его
скверны», которую разбивает спустя два десятка, вдыхая в юную жизнь новое дыхание. Она меняла судьбы несчастных душ, которые могли обрести спасение. Оправдывала свою сущность, светом наполняя чужие глаза.
Какое же спасение может быть для сгустка ветра, что тянется к этому свету, сам не понимая зачем? Ему знакомо разрушительное таинство Селестии для этого мира и где-то внутри Венти осознаёт, что боится. Того, как холодно она исполняет свой долг перед Небом, убивая нацию Затмения, дабы люди не пострадали. Как легко Селестия может уничтожить Мондштат. Разбавляет страх красками лирики, выливая в песни на радость публике. И чувствует себя удивительно живым, даже не касаясь.
Он давно понял, что может довериться
этой душе, даже в кандалах места, что ему чуждо и неприятно. Но почему-то не мог подойти, лишь наблюдал ветрами со стороны.
***
Песнь о пламени, что не обожжет кожу, лишь поцелует невесомо. Подарит улыбку на лице и растворится в ветрах.
Лира разносилась по площади: мелодия нетороплива, а от того сердце может заколоть, дрожит, растроганное. Струны повинуются тонким пальцам, сливаясь с голосом в единое целое, вызывают у публики слёзы. Но не на божественном лице. Глаза прожигают синевой, но и правда — не больно. Тяжело понять о чем думает святая, когда слышит о себе со стороны.
Молчит и не подходит, боится спугнуть Архонта, неловко порвать тонкую нить меж ними. Но, ведомая долгом, она будет ждать его, даже если он снова ее оттолкнёт. Как и ждала все время верно в городе.
Он так далёк от неё, что пропасть зияет перед глазами. Но о чем именно эта песня? Почему ей кажется, будто он приглашал ее и вкладывал тайные желания в строки?
Кроцелл смотрела на него тоскливо и, может быть, публика ждала ещё пару песен, но лира спешно убирается из рук.
И подгоняемая ветрами толпа теряет интерес, расходясь по площади, под статуей Архонта остаются двое.
— Знаешь, мы можем поговорить о том, что ты хотела. Но попозже. Согласна? — Венти говорит глухо куда-то в пол, с смущенным дрожанием в голосе. Бард не уверен, что первым говорить должен он. Но в памяти всплывает ее обескураженное лицо, когда он сбегает, будто осаждая за собственное малодушие.
— …Да.
— Хотя… Нет, об этом поговорим сейчас. Но ты уйдёшь сразу… — У неё нет дел к нему, кроме долга за Порядок.
— Если вам есть, что мне сказать, я буду ждать, — чопорно наклонила голову перед одним из Небесного престола девушка. Сейчас ее ничего не выбьет из эмоций и она должна вести себя достойно.
— Ах…
Стыдливым уколом в сердце за причинённые ей неудобства и задетые чувства, Венти поджал губу. Она выглядела такой бесстрастной и отчужденной, хотя в глазах читает он элегию. Видимо, она насильно принуждает себя быть такой, когда ее искренность с другими неподдельна.
— В общем, я расскажу, что могу… Но ночью хотел бы увидеться
с тобой, — обращается он к настоящей ней, чуть улыбаясь. — Пусть небо будет свидетелем твоего долга. Скажешь своё имя, небесная посланница?
— Кроцелл Лазоревая Инферно. Кроцелл для вас, Инферно для людей, — мерно разбирает она тонкости, за длинными ресницами пряча глаза.
— Кроцелл, — Обращается он к ней и оборачивается к собору, где все и прошло. Лира в его руках должна была скрасить чужое настроение. — Мой рассказ не будет длинным…
