Падение лазоревой звезды

      Ноги вяло переступали, каждый шаг Кроцелл ощущала тяжёлым откликом. Он приходил по ее трескающемуся сознанию, рассыпающемуся на землю, а под ней — выжженные пустоши, где отдаленно воют божественные сущности, утратившие себя. Бренно она шла по улице от собора, бог знает каким путём, будто восстала полчаса назад из могилы и боится вернуться обратно. Она должна, обязана вернуться, но пустота потрясения обнажает страх, а в душе ломается весь мир.              Идти, идти, пока люди обходят стороной, пока чужой шум так далеко, так нереален. Все померкло и фантомно, она ощущала запах после сна — горечи, гнили и соли, а если остановится — утонет.              Сон ещё поглощал ее, даже если на коже больше нет порезов. Она понимала слишком хорошо, что скверна перекручивает спиралью, зеркалит личность сестры и каждое сказанное — неправда. Но проще понимать, а не столкнуться и осознать глаза в глаза. Кристаллическое чужое сердце страдало, вечным циклом сжигая божественную сущность. И Кроцелл чувствовала эту боль, как на себе, нарастающей эмоциональностью, остолбенело смотрела на Венти перед собой.              Она представитель Селестии, воин, пыльное оружие Небес; никакая не «иная», она давно не та изначальная «Кроцелл». И сон ей напомнил беспощадно почему.              Но она смотрит столь потерянно и напугано, что не может пошевелиться.               В глазах ее — падения нескольких цивилизаций, крики нерожденных детей и распятые тела навечно проклятых, что ее преследуют. Не хлебнув войны с горла, она пропитана ее обратной стороной. Последствиями, отчаянием своего страха и бессилия, когда белый мрамор дворца перепачкан черной кровью близких. Когда лишь миг назад улыбающиеся и уверенные лица искажаются в агонии на полу, с единственной просьбой — окончить муки. Прекратить осквернение, не позволить стать чудовищем во плоти, захлебнувшись хонкаем. Но отвратительное милосердие и мысли «можно же спасти всех?» в робком сердце берут вверх, ломая судьбы хуже, чем пустота, кубически сжимающая сердце казнью.              Кроцелл молчит, и чувство вины мешает ей глотнуть слюну, больно скользящую по сухому горлу как наждачка.              Этим ядом вины сочится она вся и полностью, из нее состоит. Будто если ткнуть пальцем куда-нибудь в кожу, она слезет и тело обернется скелетом, завернутым в полотно из полного отсутствия себя. Как себя, а не того, кем проживает год за годом.              Венти вздыхает — и ветра вздыхают вместе с ним. Он мягко одувает потерянную, будто напоминая, что она жива до сих пор, хоть и не желает уже давно.              И он думает — Кроцелл не идет война, в которую она хочет заковать себя, не зная иного способа оправдаться. Кроцелл не идут перепачканные черной грязью белые наряды и порезы на лице. Ей идёт мягкий лунный свет, из которого она создана, ветер, что не открывает раны, а нежно целует щеки. Когда Венти думает об этом, на пару минут становится легче — будто они избавляют ее от оков в его воображении, которые она усердно цепляет себе на руки. Как будто это все, что ждёт ее в жизни, а не небольшая остановка на бесконечном пути по долгу кровавого Небесного порядка.              — Сходим в таверну? — Говорит Венти, когда Кроцелл скрывает пустоту глаз за длинными ресницами. — Хочешь?              — Нет. — Сухо выплевывает ответ девушка, будто вязкую слюну. И вместе с этим надевает родную маску бесстрастности, защищается от других, а, может, от самой себя.              — Ну почему со своей подругой ходишь, а со мной не хочешь? — Не наседая уговаривает ее бард. Он подбирает идеи, которые ему кажутся спасительными. Но впервые не понимает, что именно сказать своей святой.              — Она не моя «подруга».              — Я бы так не сказал.              — Я не могу «дружить» с людьми, — не поднимая век, она отводит в сторону лицо, показывая профиль.              — У неё спросить? — Венти был знаком с монахиней как раз из таверны. Проводя вечера там, девушка не поддерживала многие диалоги и сдержанно сторонилась всех. Были исключения, но поведение той Розарии и Розарии с белой девой отличались. Будто бы шипы становились мягче.              — Я не могу заводить «друзей» и подобное в этом мире, — даже сама мысль казалась какой-то глупой. Нелепой от своей обыденности для людей. Но не для небожительницы, которая не хотела вообще оставаться для кого-то слишком значимой в этом мире. Не могла.              — Но ты это делаешь. — Утверждает Венти, и в его улыбке есть что-то смирившееся. — Для этой девушки. Для парня из гильдии. Они считают тебя своим другом.              Кроцелл сдержанно молчала. Медленно, почти нехотя приподняла веки, уставившись в неброскую стену соседнего дома. Словно холодный камень имел на себе заветы Селестии и важнее какого-то Архонта. Розария помогла ей найти Барбатоса, — оправдывала все прошедшие события в голове Кроцелл, — а юношу она спасла, потому что он был отмечен. Чуть сильнее положенного захотела очистить своего первого человека со стигматой; сбавить в тысяче одну единицу до своего спасения. Ничего большего, ничего важного. Они все, — вырезала ножом на кровоточащем от этих мыслей сердце селестийка, — люди. Простые, смертные люди. С которыми она не может дружить, любить особенного и слишком долго быть рядом.              Кроцелл многое не признает. Человеческие ценности, потребность в еде и собственные желания, но о последнем говорить было сложно. Кроцелл в целом бессмысленно что-либо доказывать — она уже это знает, понимает, но не признает. В этом была и есть ее ужасная черта, что не давала Венти покоя.              — По Небесному порядку я не могу быть для людей присутствующей. Таков закон. — Безэмоционально, почти механически выдаёт селестийка на охвативший ее порыв ветра. Барбатос напоминал о своём присутствии, сколько бы девушка не смотрела иступлено в стену.              — Ты так боишься нарушить свои принципы? — Слушая клишированные фразы, в памяти, в разрез его открытий о истинной личности Кроцелл, все встало на места. Венти осознал кое-что, — Или это не твои принципы? — Особым акцентом на собственные ощущения девушки спросил он.              Но она не ответила.              Отведённый взгляд, немного раздражённый из-за затронутых чувств, которые девушка отрицала. И жуткое желание уйти от ответа, провалиться в разрыве пространства и не видеть барда сегодня и лучше несколько дней. А может, навсегда.              ⠀ «Или это не твои принципы?»              Как будто ей не больно и ее это никак не задевает. Кроцелл строит из себя то, чем не является, и все, что хочется Венти — сказать перестань. Но ему только остаётся мягко подступать к своей святой, почти уговаривая:              — Тогда сходим в наше место?.. А? Кроц?..              — У меня нет времени. Я должна исполнить долг, — подневольно выдаёт она и вновь отрекается от его присутствия, закрывая глаза.              Это обрушивается на Венти внезапным откровением — все его попытки оборачиваются пылью и пеплом, обреченными с самого начала. Пока ее душа сама зубами держит свои кандалы и злобно рычит на чужие старания освободить, подарить свободу, она не будет счастлива.              Венти чувствует, как хочется задохнуться — потому что Кроцелл на него даже не смотрит, полностью скованная в своём идеальном, бесстрастном образе. Вся она и полностью, — фальшивые убеждения, каждый ее сантиметр пропитан самоистязанием верности Небу.              — Я воин Селестии, я оружие, — Это кажется проще, чем принять то, что происходит или то, что только будет, то, что может быть; проще, чем принять будущее, любое и каждое из них, где она решает за себя. — Так… Правильнее.              — Для кого? Тебя? — Срывается слишком нервная усмешка с губ Венти и он тут час поджимает их. Его покоряла она, но теперь просто уничтожает на месте. Сердце, повидавшее вековые бури и снега прошлых эпох, почти рвётся от знакомого чувства. Он покорён ей, но сейчас тем, насколько душа может забить в себе желание быть свободной от оков, возводя неприступные стены.              — Да, — Кроцелл ответила спокойно, но в ее тоне различалось заканчивающееся терпение.              — Для той Кроцелл, что носится по улицам, будто собирает звезды? Для той, что оберегает потерянную душу?              — Прекрати…              — Для той, что радуется чужому счастью, лишая неудач? — Он честно не понимал, как от этого она может отречься, будучи такой настоящей в те моменты.              — ПРЕКРАТИ! Не навязывай мне свою свободу! Не говори мне, Селестии, как жить! — Резкий крик от задетых правдой чувств выбил двоих из колеи. Рефлекторно отступивший парень осознал поздно, что этим задел сорвавшуюся до эмоций святую, вздрогнувшую от ужаса в чужих глазах.              Синие искры неощутимо коснулись его щёк, будто иллюзия для этого мира. Венти беспомощно смотрел на буквально сбегающую от него в сиянии святую.              Свобода навязанная — не настоящая. Но почему-то ему было до крошащихся рёбер больно смотреть на ее напуганное и такое потерянное лицо. Руки дрожали и хотелось подбежать, помочь, утешить. Понять, что ее так разбило, почему она вернулась от монахини такой. Что ему сделать, чтобы эта душа была действительно свободной?              Может ли он помочь ей вообще?              Он может лишь наблюдать, больше не навязывая ей свою свободу.       

***

      Но идёт время и лира сопровождает чужую битву музыкой. Почти неслышной, далекой, поддерживающей страдающее сердце. Она так далеко, но в стране ветров пляшет шальное пламя.              Венти смотрит на нее, заляпанную в чужой крови и собственном отчаянии, и думает — как будто чем больше крови она на себя выльет — тем меньше будет виновата. Но проблема в том, что ей ни капли не легче.              Он играет несколько недель, не прекращая, пока не раздаётся измученный крик, а льды не загораются синим, вознося частичку ее родины в небо — и на Тейват опускается тишина.              Венти убирает лиру. Слушает тишину безветренную. Она похожа на настоящий реквием.