Падение лазоревой звезды

      Алхимик сошёл на поврежденный жестокими метелями мост, неустойчиво качнулся и взялся за верёвку. Доски скрипят, не желают больше нести свою службу в этих ужасных условиях и норовят обрушиться в костяное ущелье. Альбедо посмотрел себе под ноги и вздохнул — сегодня этот мост ещё послужит, должен. Ему нужно в свой лагерь, забрать мольберт для картины в синих тонах и отправиться выше, туда, где неделю назад вознеслось неведомое сооружение.              В туманных облаках колонна привлекала взгляды людей из города и он не был исключением, связывая недавние события лишь с одним…              Закончить картину лучше всего будет именно там, где все и началось. Там, где синие краски смешаются с белым, серебром и золотом дополнят детали, и все вместе станет его тайным шедевром. Воспоминанием, наконец собравшимся воедино до мелочей, и, быть может, тогда ему немного полегчает. Ведь этот смутный образ не отпускает его с того дня; чувство, что случилось вчера, а оказывается — прошёл уже месяц.              Он отчетливо помнит лишь этот искрящийся снег, чужие сияющие глаза и темноту, которой можно захлебнуться. Она была другой, отличающейся от него и тем более людей. Ответы о мире, которые скрывал за собой ее пронзительный взгляд, давали не то чтобы надежду, что-то странное, манящее и испытывающее. Насколько его догадки верны, насколько он прав и сможет ли узнать больше. Понять. Хотя бы себя: почему ему так не по себе, когда он вспоминает тот поцелуй.              Ветер в тонких трещинах и ветвях пел будоражащие, мистические песни. Казалось, он что-то шептал скалам, безмолвному снегу, кричал людям уходить прочь. Но парень не слышал его, даже не чувствовал как доски под ногами скрипят, умоляют уйти, ведь они не удержат его дольше и смерть будет такой глупой, сорвись он. Все вокруг подталкивало его вперёд, но Альбедо посмотрел на кости древнего дракона.              И замер.              Ветрам в этих суровых, отвергающих людей, землях нет дела, когда выть. Ночью или днём, но этим утром в своём маленьком мире они сделали исключение, когда белая фигура одиноко стояла на одном из рёбер. Остановилась на дуге и почти дошла до острого конца. И ветра любили ее — нежнее касались белых одежд, боялись столкнуть и затихали. Только с ней, совсем рядом сбивая перепуганных птиц в полёте.              Белая дева тоскливо смотрела куда-то вдаль — туда, где земля никогда не касается неба, но застревает в бесконечных попытках и вечном «почти». Почти — иногда достаточно для того, чтобы успокоиться; чтобы оправдать результат, который не такой, какой должен был быть, но душа довольствуется и этим.              Образ светлый напоминал наваждение для парня; ее присутствие застыло в этом почти, но моргнёшь — она исчезнет, словно и не было ее здесь никогда.              Картина в дымке снега и утреннего света в воображении рисовалась пастелью, но будто желая добавить свой штрих — дева обернулась и капнула чернилами. Еще одна пометка, еще один штрих в портрете девушки смешанной эмоциональной окраски.              Она смотрит на сохранённую жизнь и одновременно ненавидит за пережитый кошмар, благодарна за катализатор к принятию, без которого ей не стало бы легче. Что-то на грани мягкости, с примесью сдержанности и осадком безразличия. Альбедо чувствовал этот взгляд так ясно резонансом сущности, что даже расстояние меж ними не было преградой. Осознание этого опаздывало, задерживаясь на чужих глазах, но чем дольше, тем больше кажется, что это все — испытание для его рассудка. Рассудка раскачивающего меж катастрофой и апофеозом.              Но она закрывает глаза.              — Постой..! — Хватаясь за верёвку выкрикивает Альбедо, не дотягиваясь, — слишком далеко, — до синей вспышки и мерцания звёзд, в которых не против был бы утонуть снова. Захлебнуться и точно ощутить, что это не мираж.              Она ведь была здесь? Правда? Ведь картина пастелью — не просто искушение его скверного рассудка в поисках светлого. В вечных соблазнах и играх со слишком высокой ставкой — жизнью.              Но она будто смеётся над его попытками поймать себя, пока сама не разрешит, трещиной проходя по кости родственного создания. В месте, где стояла девушка, надломилось крепкое ребро, — выдерживая века ненастий, сломалось так легко, как мел. Чуть сильнее надави и мел крошится, но сможет ли мел не поддаться своей дьявольской сущности, доказав, что ее милосердие не было ошибкой.              Массивное ребро так медленно падало для Альбедо, словно вес его — перо, а может, картина в чём-то задела создание, напоминая отчетливым эхом гулкого удара, что такое же будет и с ним. Сейчас она ломает чужие рёбра, а не доски под его ногами или кости.       

***

      Пожары в стране начались с того дня, когда синяя метка осталась на его шее. Когда послужила толчком разменять сотню или тысячу грешных жизней за одну. Месяц бурных обсуждений в рыцарском ордене бил по ушам алхимика, что ни разу не высказал своё мнение. Стоял в стороне, будто все это — трата сил попусту с самой первой вспышки пламени чуть выше долины ветров, прямо под храмом тысячи. Нервно потирал метку на шее, спешил исследовать ее, а не грядущие изменения в порядке. И все-таки начать картину, преследовавшую его во снах.              Но вот уже почти неделю он не берет в руки краски — пустой мольберт красовался посреди кабинета, как напоминание о всех тревогах и вопросах. А вид на склоны за городом удручает холодной, синей палитрой. Он не знает из чего сделать краски, чтобы передать эту едкую лазурь, только в ступке по спирали толчёт тёплое звёздное серебро.              А когда пожары стихли, прошла ещё неделя, как колонна из его воспоминаний сияет таинственно в небе, рвётся выше, к родному. И кажется, он понимает, как написать эту картину.