***
Она увидела его тогда на крыше, не выдержав, поднялась на нее впервые. Он плохо спал, ютясь на холодной и совсем не похожей на постель черепице, и сдавленные вдохи срывались с его губ, измученно. Душа без покоя металась, в то же время скованная, запертая в своём кошмаре. Он глухо зарычал и сжался у ног стоявшей рядом. Так близко, присядь она — невольно коснётся; но все, что чувствовала Кроцелл — пропасть одного шага. Протяни она руку, кончиками пальцев, почти нереально, проведи она по щеке — не дотянется. В ее руках оседает не касание чужой кожи, а чёрная вуаль, спиралью текучая к ней, как мотылёк к свету. И святая чувствует, как каждый взмах этого мотылька режет крыльями ее кожу, какой ядовитый флёр остаётся от пыльцы. Но это все, конечно, нереально. На ее коже нет порезов от лезвий и темный яд не проникает по ее венам: исчезает в начале пути, сталкиваясь с природой божественного создания. Девушка смотрит на свою руку в темной дымке и не может представить чужую боль, того, кто соткан из тысячи ядовитых бабочек. Стоя так близко, она может рассмотреть его лицо даже за этим темным коконом. Он никогда не подпускал ее близко, своеобразно оберегал именно от этого. Но она смотрит на него, не касаемая проклятием и со сдавленным горлом от одного томящего на языке слова. Несправедливо — то, что Кроцелл чувствует и ощущает; то, что разгорается чем-то жгучим и болезненным внутри. В этой несправедливости боли для тех, кто старается во благо, есть для неё что-то знакомое. Как черно-лиловые разводы на белом мраморе, как хриплый шёпот под ногами, как тлеющий хвост звезды. Она думает, что каждый защитник в этом мире несёт ужасное бремя. Валькирии сгорают заживо. А этот зверь гниет изнутри. И сердце святой почти что плачет от этих чувств, истинное сердце не может смириться, что прекрасные души страдают. Оно требует, твердит ей защищать их, встряхнув за плечи и показывая, что в этом проклятом мире есть еще что-то хорошее; даже если селестийка, совершив свое чудо, оставит их, она уйдет со спокойным сердцем, выполнив не только долг обещанный Небу с поиском Архонтов. Она видит его у своих ног. Видит создание, закованное в кандалы своего долга, несущее бремя, в котором он не виноват. Проклят Мораксом за рождение в этом мире, подарившим ему эту судьбу. Видит того, кто приходит на постоялый двор после вечной войны и туже перематывает раны, а порой надеется, что отколотое ребро заживет само как-то. Кто скрывается от чужих глаз, от ее голубых, чтобы не пугать этим людей, чтобы не казаться слабым. Она видит парня, на человека похожего и оным не являющегося, прямо как она. И каждый раз, когда зеленый в волосах адепта перестает быть знаком цветения и становится цветом гниения, правда, всем сердцем желает лишить страданий: не ради тысячи и обещания, не из-за сказанных Сеиром слов. Кроцелл смахивает прочь фантомных бабочек от парня; дарит в конце неведомого ей праздника благословенный синевой сон, где в пространстве души на эту ночь царит покой. «Он милый, когда спит… Наверное, потому что молчит?» — Не рычит на неё, и Кроцелл остаётся до утра в этот праздник с ним на крыше рядом.***
Но это все — лишь воспоминания, краткий миг, за который девушка ухватилась. Этот ураган безжалостно отрывает ветки деревьев, а далекие смерчи копают под собой могилы. Она встречает, как вырытую ураганом, пропасть его непонимания и отчужденности. Потому что он смотрит на нее, почти сердито. Его забота не такая, к какой привыкла девушка в любящем Мондштате; она неказистая, колючая, непонятная. Кроцелл не понимает те жесты, чуть более человеческие; ветер воет, будто Венти смеётся над их тугодумием. Они не первый день вместе и примиряются друг с другом, мелкими шажками привыкая к сосуществованию на одной площади балкона. Но сущности, не знающие так много о взаимоотношениях, пусть и живущие тысячи лет, напоминают двух глупых юнцов. — Я снова тебе мешаю? Уйти? — Непроницаемо смотрит она на него, игнорируя бушующий ветер. — Дождь. Будто каждое слово для него последнее и больше он сказать не может. Девушка смотрит через плечо на него, и отворачивается. — Мне все равно. — Как знаешь. — Говорит он тише и будто… Терпимее? Может, это просто ветер заглушает. — Похоже, меня проверяют на стойкость… — Она заправила челку за ушко, мирясь с ударившим ей по лицу дождем. Сказала ворчливо, больше сама себе, чем ему, — Моракс сведёт меня в могилу, мне каж… НЕТ—! Сильный ветер с болью сорвал ленты из русых волос и унес за постоялый двор. Кроцелл схватилась за перила, пытаясь за метр дотянуться до улетевшей за двадцать вещи. И в ужасе замерла, теряя из поля зрения белый клочок ткани. — Нет… Нет, нет, нет… — …Это просто вещь, — Сорвалось небрежно с губ парня. — Это важная мне вещь! Девушка пробегает мимо и срывается по лестнице. И он впервые видит, что её спектр эмоций включает в себя не только бесстрастность и редкие улыбки. Растерянность дрожащих рук, хватающих воздух над перилами балкона, но боится она не за жизнь, а за глупую вещь. А дождь не прекращается. Оказывается, она умеет много говорить. Он замечает это, когда идёт на кухню, а девушка умоляет ей помочь у стойки регистрации. Просто так сложилось, что ему туда нужно и им по пути приходится пересечься. Адепт хмурится, но слышит даже этажом ниже: — М-может хоть кто-то найдёт! Что мне сделать? Куда обращаются люди в таких случаях?! — Я обязательно попрошу своих людей поискать! Напиши на доску обязательно завтра, когда дождя не будет! Внизу находится, может кто откликнется, — Приятельница успокаивала прижавшую к виску руку девушку, — Даже не думала, что это так важно… — Это… Единственное, что у меня есть от дорого друга, я обязана её найти. Я пойду искать сама сейчас. — Сейчас?! В дождь!? Инфер… Инферно, да стой ты… — Верр вздыхает через стойку регистрации и это часто слышит вся гостиница, — Вот бессмертная… Этажом ниже некто флегматично слушает их разговор за столом и принимается за еду. Слышит доносимые ветром мольбы о помощи и срывается на свой долг: ураган и монстры взрастили плоды для его кармической трапезы. Рассекая ветра и дождь, адепт задержался в воздухе, заметив, что озеро под Ваншу светится изнутри лазурью, смешанной с илом. Это тревожит что-то в глубинах, а может в нём самом, но есть нечто более срочное. Ведь озеро — все еще сияет изнутри, когда он возвращается весь в крови, будто там, под водой, огонь. Всматриваясь в глубины этого явления, адепт сжимает оружие в руке крепче. Лазурь пленительна, как червоточина его мыслей. Внутри что-то так и шепчет едко — спрыгни. Парень тяжело, но почти бесшумно выдыхает, опуская взгляд на свои ноги. Дождь смывает кровь и невнятные разводы остаются на белом топе. Одинокий силуэт молчаливо ждал чего-то на краю моста в этот дождь. Не надеялся, просто ждал. Что из воды вылезет нечто, что что-то изменится, произойдёт, но происходило просто ничего. Как и он, подначиваемый осквернённым сознанием, не делал ничего. Стоя на краю моста, не видел, чтобы сияние текло по течению. Адепт решает — водоросли на дне не по сезону решили зацвети. Или живность моря. Что там светится на берегах Гуюнь по осени. Неважно. Но видит в грязи позади что-то белое. И поднимает. Чтобы ничего не предпринять до следующего утра, в ночи стоя на краю крыши. В руках он держал вещь, для кого-то слишком важную, а для него не вызывающую никаких эмоций. Рассматривал, но будто смотрел сквозь. А темная бездна внутри воет: у него ничего нет, что держит его здесь, на черепице, даже подобной вещи. Один шаг… И все мучения прекратятся. Но якша сражается не только с чудовищами, но и с этой тьмой. Делая шаг, но вниз, к лестнице, чтобы небрежно кинуть заколку на стол к хозяйке гостиницы и без слов уйти.***
Лучи почти становятся осязаемыми частичками солнца на белой одежде той, кто стоит на балконе этим утром. В её руках дорогая вещь, а на губах улыбка. Ее любовный взгляд на заколку совсем не похож на пустой якши в ночи. В ней цветёт надежда и даже блёклая тень в голубых глазах не скрывает это. Адепту незачем это всё замечать, но все-таки он смотрит на нее и чуть дольше, чем обычно. Хочется спросить, что эта вещь значит для нее. Может, она даст ему ответы? Ответит, расскажет, в его угасающем сознании пробудив что-то важное? Но якша осекается, возмущается этим мыслям, потому что это слишком по-человечески стремиться к эмоциям! Его метания замечает девушка и предательски задает вопрос, от которого адепт кривится: — Это ты принёс? Лучше бы он выбросил эту заколку, оставил на столах нижней террасы, избавился. А её такой ответ — молчание — устраивает, будто не замечая чужого недовольства, риторически размышляет белая дева: — Ни в воде, ни на дне. Где же ты её нашел?.. — С чего ты решила, что это я, — Отводит взгляд адепт, не выходя из дверного проёма. — Ммм… — Удивленно тянет она, думала, что промолчит. А тут даже вопрос! — Я чувствую и вижу, что принёс ее именно ты. Вот такая способность. И он промолчал. Хотя ей казалось, что скажет что-то вроде «бесполезная», раз сама не может тогда найти. Особенно, когда девушка всю ночь искала в воде свою вещь. Но её удивление сменяется нежной улыбкой. Может, она не понимает многих вещей, что делает адепт, но почему-то Кроцелл чувствует, что должна сказать. Даже если адепту не нужны ее слова, признание и благодарность, она мягко говорит: — Спасибо. — Меня незачем благодарить, — отворачивается он, готовый исчезнуть, но ее вопрос со спины заставляет осечься. — Хочешь, я уйду? Парень оборачивается и смотрит, молчит. И что-то неприятное щемит внутри. Он отвечает глухо: — Нет, — И не договаривает «не нужно». Потому что сам не может понять, зачем ему это.