Разговоры из пары фраз, безмятежное молчание на одной площади балкона, недосказанность — это все, что может меж ними быть; что неизменно уже второй месяц. Кроцелл порой хочется после очередного обидного «смертная» возмутиться; отчитать, что это такое же неуважение к ней, как то, которым давится адепт ежедневно. Но девушка молчит, наблюдая как он устало сутулится, опираясь на перила балкона, смотрит куда-то вдаль, и вздыхает.
Ей не хочется портить то робкое, что есть меж ними, когда Кроцелл прекрасно понимает — меж ними ничего нет. Солнечный свет, пронизывающий воздух вокруг, пятнами-бликами на коже, и такое едва ощутимое, щекочущее тепло: есть что-то в том, чтобы быть здесь и сейчас, просто наслаждаться тем, как кислород горячит гортань. И тем, что парень — перед ней, пока целый и воедино собранный, а не разобранный по частям где-то в горах Ли Юэ.
Потому что закат теряет свою яркость и просыпаются первые звезды, а вместе с ними — кандалы долга звенят для адепта и он исчезает.
Контракты, возносимые в Ли Юэ, для Кроцелл не были пустым звуком. Воспитанная на Небесных законах это понимала, знала как важно их исполнять. Обещание защиты людям, личное или врожденное, приводит девушку к берегам тростниковых озер. Она незаметно для всех оберегает хрупкие жизни, втаптывает монстров в землю и смотрит на перепачканную одежду отстранённо.
Когда Небесная правительница запрещала ей спускаться, держала подле себя, белые одеяния святой
всегда были чисты. Мнимая чистота жизни селестийки — белый цвет ткани. Лишь в тот злополучный день на ногах остались чёрные отпечатки рук сестры. И, спустившись в этот мир, Кроцелл чувствует, что вся она в этой крови, въедающейся не в одежду, а саму кожу. Незримо впитывающую в себя даже алый, кровь человеческую.
Девушка стоит в поле дымящихся существ, что когда-то были людьми тоже. Но их убивать — успокаивать в себе бурлящую ненависть к нации без Богов. Исполнять долг нескольких веков, как предначертано; не вершить собственное правосудие, а просто подчиняться кому-то свыше. Так проще. Спокойнее. Потому что она малодушно закрывает лицо руками, не хочет убирать и смотреть себе под ноги. Где чужая изувеченная голова расколотой маской искажает ее восприятие — она видит лицо Аякса.
Этот человек не покидает ее на поле боя; его лицо за мгновение, когда святая обессилено закроет глаза, всплывает каждый раз, когда она видит снежную гору. Его непонятная божеству смесь эмоций, страха и восторга на грани отчаяния. Испытывать нечто такое мог только тот человек. Удовольствие от смерти в битве. Но Кроцелл от этого не легче, она думает, что от него не осталось и костей.
И она видит раскиданных некогда «людей» в округе, стягивая ладони по щекам. Разорванных ее руками, при том буквально. Что-то свербит в носу, но без запаха, Кроцелл кривится от этой картины.
Селестийка знает, что ее контракт перед Селестией — ее закон, до самого последнего вздоха, до корней Древа воображения. И предвестник был таким же. Но будет ли хоть кто-то оплакивать инфернальную валькирию стираемую из памяти, как плачет где-то в суровых землях его мать? Кроцелл не знает. Возможно, Венти пронесет Песнь о пламени через века единственный.
Возможно, пока она не умрет или пока все проклятые не обратятся в пепел синее пламя будет гореть.
Она устало смахивает грязь с одежды и оборачивается на оставшихся монстров.
Но когда-то же ее долг закончится тоже, как догорает пламя?
Хотя бы этот, бессмысленный от начала и до конца. Цепляющий ее к этому миру, как единственный аргумент уйти: все во славу Небесной владычицы, все для нее. Дождаться Архонта в надежде на
судьбу…
Кроцелл вспоминает слова о той самой Судьбе ныне с иронией.
***
— Судьба? — Мужчина посмотрел на девушку удивленно. Его глаза, как кровавый аметист, заставили ее неуютно посмотреть вбок. — Ааа… Давно я этого не слышал.
— Архитектор неба решил поиздеваться? — Флаурос улыбнулась уголками губ, как бы напоминая.
— Ах, ты о другой «судьбе»? — Глянул на сестёр Сеир, а младшая кивнула. — Я то думал, о той, что маленькая и крохотная, неуловимая фея. Слабая.
— Судьба не может быть слабой, — не соглашается старшая, — Она в сердцах выжигает большой огонь. И дает надежду.
***
И Кроцелл понимает, что надежда — это не про адепта. Благосклонная и добрая судьба — не про него. Он от рождения не жил в белых одеждах; насквозь пропитанный кровью, столь долгий век сражений заставил ее гнить на его коже. Он не знает иной жизни и не надеется. А девушка, миг по меркам Селестии, окунувшаяся в кровь, понимает — она желает нести спасение, но не острие оружия.
Селестия всегда ставит точку в конце и вырывает страницу, но должен быть и иной способ. Как и ее, прозвав Венти «иной», ведёт истинное сердце к спасению.
«Душа израненная, уставшая, будет ждать день, когда сможет станцевать на цветочном поле.» — И, кажется, Кроцелл понимает, о ком ей говорил бессмертный бард.
— О нет… — Сорвалось с ее губ, а глаза остекленели.
Она понимает это, когда видит адепта, уснувшего с копьем в руках у валуна на тростниковых озерах. Белые цветы слабо колышутся ночным ветром на поляне острова. А те, рядом с ним, понуро опустили соцветия, утяжеленные каплями крови. Он не замечает этого, как и ее, ведь демоническая маска не спадает с лица, держится как влитая.
— Адепт? — Когда селестийка позвала его еще раз, а он не ответил, у неё упало сердце.
«Пусть для тебя это эгоизм, для меня — то, что восхищает и отличает тебя от Них. То, что я полюбил в тебе и ценю. То, что — ты желаешь спасти.» — Эхом звучат сокровенные слова Барбатоса.
Кроцелл стояла в паре шагов, неосязаемая в чистом лунном свете. Почти что святая в истинном обличии. И ее сущность рядом — успокаивает бурлящее внутри адепта проклятие, давая трещину на маске. Она рассыпается изумрудными частицами, обнажая покрасневшие золотые глаза.
— ……! — Адепт молчит, застывая на месте, будто его здесь и нет, и это все — создание иллюзий, порождение скверны. Что не существуют перед ним ни звезды, разлитые рекой, ни девушка, будто с небес пришедшая; чувствуя присутствие чего-то столь светлого в эту ночь, становится сложнее дышать, — меж его бровей пролегает складка. Кроцелл понимает: она бы тоже не верила себе, если бы каждый день начинался с боли и ею же заканчивался.
«Только не умирай!… Прошу, адепт!»
Себя не жалея, сжигая нутро синим огнём, но этот яд в чужом теле очистить — все, что хочется и кажется единственно верным. Она даже не знает его, но что-то внутри трепещет, шелестят ветви Древа воображения, говорят, опережая время, это правильно. Так
должно быть.
Потому что он не заслуживает боли, его кожа отзывается на тепло и нежность, а не на лезвия и проклятия; он — это белые цветы и их мягкие лепестки, а не металл древних копий и руины ушедших войн.
Но она знает
сейчас, что этот адепт не должен нести на себе бремя всей страны. Что здесь еще есть то, ради чего не стоит подводить себя под режуще-колющие, окропляя белые цветы кровью.
Души этого мира не должны страдать, взваливая на себя груз Неба.
Не должен страдать тот, кто на балконе постоялого двора отпечатался в ее памяти солнечной картиной. В его руках листик, он крутит его меж пальцев и о чем-то далеком задумался. Далеком, потому что коснуться маленькой и неуловимой надежды на светлую судьбу не может; в его руках сейчас — пожелтевший лист, а не окровавленное копье, и это то
светлое, что может подарить ему судьба.
— Я… — Подначиваемая истинным сердцем, она приближается к нему.
«Я могу тебе помочь.» — Договаривает Кроцелл в мыслях.
Она видит его, объятого мягким светом, как в воспоминаниях, а не отползающим раненным зверем, который соприкоснулся с препятствием. Взгляд золотой оторопело застывает на силуэте, не может рассмотреть, — слишком темно от кармы, глаза болят, будто под веками жгучий песок — не может поверить.
— Уходи… — Твердит он, заставляя ее остановиться. — Нет, ты нереальна…
Чёрный дым, просачивающийся сквозь кожу и раны, коконом защищает парня от чужого присутствия.
«Это лишь искушающая иллюзия падшего демона..!» — Отвергает сознание реальность, адепт задыхается накатывающей его скверной:
— Это все иллюзия… Маска… Прочь..!
— Твоя маска — расколота, послушай меня, прошу… — Он видит ее протянутую руку и крепче сжимает копье в своих.
Это не может быть она. Она сейчас — наверняка стоит на балконе, созерцая звезды. Смертным нельзя быть рядом;
ей здесь нельзя быть. Она подавится его отчаянием, заглатывая частички не просветной тьмы, если подступит хоть на шаг.
— Не смей…
«
Не отталкивай, постой.»
— Нет…—!
«Я в силах тебе помочь!»
Проклятие рисует страшные картины в голове, полные трагедии, где единственное светлое в жизни якши безжалостно разъедает его касание. Ломает самообладание осквернённого, выплескивающего свою тьму:
—
Ты не реальна!
Скверна болезненно оседает вуалью, печет кожу на спине и глаза Кроцелл испуганно озираются назад.
«А..?»
«Н-нет же, я могу…»
— Я-я… — Что-то внутри ломается, с треском разлетается острыми осколками. Ее руки пробирает нервная дрожь; глаза медленно переводят взгляд на парня, такого же напуганного своей слабостью, как она.
«Я могу…»
«Я спасти от… От скверны, как валькирия…»
Самозабвенно твердит Кроцелл, чувствуя то, что ее окрыленное состояние разрушается; как парные печати на спине защищаются от ядовитой тьмы. —
Пока она скована печатями, такую тьму очистить ей сложно.
«К-как я…»
Ее сердце болит, сбивается с ритма, разрывая грудную клетку. И доламывает внутри то робкое, за что держалась святая. —
Еще она должна расковать сердце, чтобы помочь.
И это разбивает стеклом в ее памяти солнечную картину, где парень выпускает из рук пожелтевший лист; на его лице можно заметить мнимую улыбку.
— Я могла бы тебе… — Губы дрожат в ужасном осознании, утонувшем в неге грёз. — …Помочь… — Договаривает она совсем сконфужено и оседает.
Кроцелл желает защищать несчастные души и ничего не требует взамен: ей не нужны почести, которыми одаривают Архонтов, она не ждёт любви, которую получали Феи. Сохранять хрупкий мир не только оружием, но и верой — это спасает ее сердце.
Но даже так…
Его очищенная душа лишь иллюзия ее возможностей. Пока она в печатях. Она ничего не может. Это обрушивается на неё душераздирающе, когда он отбивает ее руку, робко тянущуюся навстречу, угрожает копьем:
—
УХОДИ!
Я могу тебе помочь — просто ложь. Истинное сердце туманит глаза возможностями, с примесью болезненных воспоминаний о прошлом. Несправедливость сподвигает селестийку на импульсивные поступки. В этой лжи она бы взяла его руку и беспомощно отпустила, став разочарованием в милости судьбы, потому что сердце адепта для неё — закрыто.
Оттесняя тьму от рассудка, парень скрипит зубами и через силу смотрит на девушку, роняющую слёзы.
От своего бессилия.
***
Кроцелл прекрасно понимает — меж ними ничего нет. И даже больше: парень всячески отталкивает ее робкие шаги навстречу.
Разговоры из пары фраз, безмятежное молчание на одной площади балкона, недосказанность — не то, что позволило бы ей сказать уверенно те слова. Его закрытое, отвергающее сердце — очередное подтверждение.
«Я могу тебя спасти.»
Ей хочется сорвать петлю с чужого горла, но она не может, и это причина, по которой она вынуждена смотреть, как адепт захлебывается без воды, как тонет.
Она стоит у подножья скалы; гостиничный двор тенью на рассвете накрывает ее. Где-то высоко виднеется балкон. Кроцелл вспоминает как они пересекаются на нем и осознаёт, что тянуться к этому адепту — тяжело. Селестийка всегда сталкивалась с податливым отношением людей, а сейчас общение кажется чем-то чрезвычайно сложным. Он даже хуже, чем она, только придя в Мондштат, — девушка расстроенно вздыхает. Возможно, Кроцелл просто не понимает чего-то.
Потому что его неотесанная забота о карме для валькирии с иммунитетом кажется ненужной. И недосказанность об истинной сущности портит его восприятие девушки. Только Кроцелл не может ничего рассказать. Обрушить небо на голову этого адепта, приговаривая к Небесному суду… Она потирает нервно запястья, думает о Небесном порядке, и что оборвать его жизнь таким образом — ужасно. Уж лучше не сказать вовсе, уберечь.
«Ха… Прямо как он?» — С горькой улыбкой она убирает руку от запястья. Самой, от наличия улыбки на лице, становится не по себе.
Ее помощь не такая, какую бы хотела селестийка: она может смахнуть избыток скверны, застав чужой сон редкими ночами. Наверное, этого мало. Ей кажется, этого мало. Но девушка стоит у подножья скалы постоялого двора и впервые чувствует, как массивно давит на нее сооружение. Какая она маленькая наряду этого, вынуждая слабо осесть на скамейку, закрывая лицо руками.
«Мне не по себе, что я думаю, как к тебе тянуться тяжело.» — Вела мысленной диалог девушка.
«Я не испытываю к тебе «жалость»… Я просто… Желаю тебе помочь... Не будь во мне… Этого с-странного чувства… Я бы была хладнокровнее.»
«Ты заставляешь меня чувствовать себя действительно странно, даже если я о тебе ничего не знаю.»
«Я обещала не читать чужие души, но я чувствую, что твою я бы не прочла в любом случае. Как будто обижу сильнее, это было бы столь неправильно.»
«Что Венти знал о тебе, раз направил меня сюда?»
«…Хах?»
До Кроцелл начало доходить осознание стиха барда.
«Барбатос..? Что ты задумал вообще? Ведь я… Пришла искать Моракса… Ах.»
Она замерла, но слова, которые святая не хотела бы озвучивать, вырвались:
— Мне придется уйти. Так ведь, да?
