Падение лазоревой звезды

      Он больше не спал. В ту ночь среди белых цветов адепт позволил себе потерять сознание; то, что внутри качает кровь — сердце — казалось, молившее об отдыхе, не выдержало, не справилось, подвело. Отказываясь мириться с режуще-колющими ранами, с которыми якша снова бросается вперёд, будто не дорожит собой — и никто не решится озвучить: без будто. Но ему нельзя иначе, ведь охотник на демонов уже неделю идёт по следу чего-то, что пробудилось из своей могилы.              Это не те могилы, которые копают шайки алчных смертных на кладбищах в поисках наживы на чужом горе. Земля, впитавшая в себя злобу и ненависть побежденных Богов, разливалась ихором по всему Ли Юэ. Вмешивалась в ил и размывала следы Падшего, его частей и останков, по всем водам и артериям земли; отравляющего жизнь всех живых на этой земле. Чужое вмешательство явило миру с чем борется каждую ночь якша.              Ведомый своим проклятием, адепт идёт по трупам, дороге, приглашающей его на смерть. И копье овладевает ладонью парня, направляясь прямиком в гущу событий.              Чтобы проложить эту дорогу дальше, разрывая — словно призванных кем-то — чудовищных созданий; они не разумны, чтобы оттеснять охотника от своей добычи. И становятся лишь дымящимися останками, когда якша срывается вперед; ветром-лезвиями кромсает, хватаясь за хвост своей цели.              — Прочь! — Огонь стеной теснит охотника, поджигая деревья и по сухой траве стремится уничтожить все вокруг. Как желает тьма внутри вестника, как ревет чья-то тысячелетняя ненависть…              Адепт разрывает дистанцию, ступает по телам убитых чудовищ, которых не берет огонь; и срывается вперёд, замахиваясь копьем. Разбивает землю у чужих ног, лезвием рассекает воздух, делает резкий выпад вверх, пробивает чужую ногу.              Существо бездны, поглощенное черно-лиловым дымом, отбивает стремительную атаку; взревев у подножья гор эхом по вершинам:              — БОЖЕСТВЕННЫЙ ЗВЕРЬ! Не смей прикоснуться к нему! ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ—!              И черное пламя вырывается из его тела, защищая драгоценную жертву Нации без Богов внутри себя. Искры, треском летящие мимо лица якши, оседающие, кажутся холодными. Как капли пота, стекающие по лбу и вискам; они морозят мужской рассудок в тот момент, когда парень закрывает глаза, выдыхая.              Он знает, что внутри этого существа; чувствует так отчетливо, почти вкусом за языке, горько стекающим по горлу и обратно, как рвотная желчь. Архонт. Его сохранившаяся часть, источающая чёрный, гнилой дым. Сердцем бьется в чуждом теле, стремясь вернуть свою силу; до исступления сведенное желание бессмертного создания, топимое ненавистью и болью.              И оттесняет якшу, поглощающего эту боль тысячи лет, метр и чужие твердые кости с мясом, укрытые металлической броней. Когда вдох адепта остановился — та растянувшаяся грань до и после — он перехватил большим пальцем древко копья, разворачивая вестника. Рукой схватил за броню на спине, ощущающуюся хрупким льдом в этом бушующем пламени, срывая; и, вырывая за позвоночник будто паразита в чужом обмякшем теле, достал чёрное, бесформенное сердце.              И взгляд его не читаемый на эту субстанцию, кажется темнее той глубины греха внутри некогда божественного сердца. Якши призваны Рекс Ляписом с целью бороться с этим. Защищать земли Гео-Архонта до конца дней; но поглощая тьму, грань дней становится все ближе. Поглотив чистую энергию, он прожжет свой рассудок этим леденящим чёрным огнём. Встретит тот конец, что постиг всех его близких. Агонией безумия, мучительной смертью рассудка и самой души. Тех ее остатков, что трепещут внутри за тот краткий миг, пока Алатус смотрит на бездонную тьму, которую обязан проглотить. И наконец-то умереть. Что-то внутри предательски спрашивает:              «А если контракт закончился, ты обязан это делать?»              И это не то, что он хочет слышать, когда в его в глазах загорается искра от пожара высшего долга — самоубийственного желания спасти всех, кроме себя самого, потому что «я не достоин этого» и пара-тройка мертвых друзей, ждущих на другой стороне. Его сухие и потрескавшиеся губы медленно размыкаются, обнажая клыки.              «А что будет с теми, на кого ты низвергнешь свои страдания?»                      «Кто их будет защищать?»                    «А кто убьет тебя, чтобы ты не уничтожил Ли Юэ?»              «Моракс тебя не спасёт. Ты сам себя убедил, что он мёртв.»              В тандеме собственных мыслей — голос чуждый, женский, мягкий шепчет:              «Я могу тебя спасти.»              Парень вздрагивает, будто по телу прошел ток. Что-то трескается внутри, как маска на его лице в ту ночь, когда он слышит этот голос.       Он оторопело опускает взгляд на свою ладонь. Холод в его руке тянется по коже, проникает по венам; по артериям и капиллярам протекает в мозг отравленной кровью. Чтобы вновь повторять этим голосом:              «Я могу тебя спасти.»              «Я могу тебя спасти.» — С нажимом твердит голос девушки с балкона.                     « Я̶͕͖̦̘̜̩ ̉̅͌ͮͥ͛ м̶͖͍̩͔͍̜̌о̆̃г̗̰͙̆̓̈́ͫ́̚у͌͒͒͞ͅ ̲ͣ̉ͮͥ т̢͓͉̌̆е̼̗̟̹̫͓̲̽̒̔б̣͖̈̍я̬͈͉̤̱̘͋͑̓͊ͅ ̬̻̞с̴̤̰̪͎̭̣п̧͉̖̭̩̆ͨ͆а̱̩̘̽͂̊̎̿̆͌́с͚͇̤̼т̗̜̜̜͈̠͞ӥ̮̝̮́͛̚͟.͖̫̟̩͚̯͚͋̉ͫ̓ͦ̈́͘ »                     — Не ври.              Сдавливает чужое сердце адепт, как гнилое яблоко, дожимая до текущей по предплечьям и капающей кармазинными каплями с локтей крови.              — Она лепетала это, а ты настаиваешь.              Тьма, играющая на остатках души, раздраженно цыкает, юрко вырываясь с руки. Адепт хватает за хвост энергию, но она рассеивается меж пальцев, цепляясь к подлетевшему со спины магу, самопожертвенно готовому стать новым сосудом. Поворот таких событий кратко сбивает с толку охотника на демонов, но он резко перехватывает оружие и срывается следом.       

***

      Якша мягко коснулся земли, порывистым ветром только что сорвавшись со склона. Охотник на демонов осмотрел следы на земле и понял, что его заплутали. Он только настиг вершины, так оказался внизу. Вновь подниматься. Адепт даже не вздохнул, крепче сжал копье и чёрной вспышкой взмыл в воздух, задержавшись в своей стихии.              …              «Вот он.»              Чёрный дым взрывом покрыл землю, пропуская сквозь себя изумрудное сияние. Метким рывком лезвие пробило демоническую грудь, будто само осознало скорость не сразу, задержалось. Провернулось буром в мясе, резко вырвалось вверх, дробя кости и пятная землю разлетевшимися каплями крови. Свистом опустилось к земле, лишаясь чёрной жижи на острие. Бренная туша опала на землю чуть позже, не поспевая за скоростью своего убийцы.              «Да сколько ты будешь менять тел…»              Адепт отстранённо осмотрел свою работу, открывая лицо за рассыпающейся маской. Изуродованное тело демона неприятно дымилось, предаваясь разложению и возвращаясь в поток артерий. Тёмное естество вновь обдурило его, перескочив с неподходящего носителя. Адепт хорошо уяснил, что выследить остаток юркого Бога — тяжело, а убить нечто с отчаянным желанием жить еще сложнее.              Охотник на демонов шёл вглубь леса и его глаза внимательно осматривали каждое движение. Искали остатки грязи, завладевшие чужим телом. Взгляд лимонных зениц устремился на колышущуюся под ветром траву. Чересчур тихо.              «Никого..? Снова сбежал?»              И так адепт вновь дошёл до вершины, решив остаться, дабы наблюдать с высоты за тревожным лесом. Наверху было слишком спокойно, что почти раздражало, будто ему рано отдыхать, рано отпускать копье, нельзя расслабиться. Нужно внимательно смотреть на дым стихающего пожара, тени высоких сосен, видеть затесавшиеся в ветвях гнезда и искать. Не слушая упрямое сердце, примитивно просящее отдыха, тяжело качающее испорченную кровь.              — Никого. — Вслух сконстатировал якша, раздраженно цыкнув. Ему было непонятно зачем Орден Бездны использует такую силу, так отчаянно защищает демоническое сердце.              На вершине не было ветра, лишь тишина да цветы у пруда. Но тишина сродни врагу — повышает громкость чужих голосов в голове. Шепчущих, плачущих, грызущих мозг; отравляющих сознание и сам организм поглощённой не первой ночью тьмой. В руке до сих пор холодит темная энергия Архонта: мысли о поглощении оной скользко текут в голове. Сяо забвенно смотрит на свою руку, оттесняет тревогу; и переводит взгляд на упавший в воду листик с одинокого дерева на вершине.              На водной глади не отражалось небо, вода в пруду была прозрачна, но будто впитывала все в себя, даже яркие звёзды; не видно было и собственного отражения. Парень вздохнул.              Оно и к лучшему.              Он присел около камня на ковёр желтых цветов, уткнувшись затылком, и пустым взглядом посмотрел на эти самые звёзды. Слишком далекие и светлые, не для такого, как он. Того, чья жизнь — вечная война и грязные перчатки. Такое чистое небо хотелось показать только той, что белизной слепит, опуская собственный взгляд.              Хотя… Она и сама видит. Точно смотрит как обычно с балкона на это самое небо. Будто ищет там что-то родное.              «Для неё это подходит…»       

***

      Дни летели, как листва с ветвей цуйхуа; незаметно наступал следующий месяц их сосуществования на одной площади балкона. Старые листья, подобные взглядам адепта, распускались новыми почками.              «Глупая. Лучше бы она исчезла. Лучше бы ушла.» — Поначалу. Раздражение из-за отсутствия уважения к адептам; вторжение в чужую жизнь без спроса.              Она говорит что-то про свой долг и держится за него крепко, теснит чужое недовольство убеждениями «на меня не влияет карма». И тысячелетний адепт не верит. Потому что каждый, кто касается пропитанного тьмой Падших якшу — не выживает.              Однообразие последних сотен лет размывает восприятие дней адепта; они все похожи, они все напоминают затянувшийся ночной кошмар, где нет разницы бодрствует он или нет. Глаза закрывает темная изнутри маска; он снимает ее, а все остаётся давяще-серым-черным. И когда его похожие один на другой дни разбавляет что-то белое — адепту становится дискомфортно. Ему кажется, что в серости его существования эта капля — быстро размоется темным цветом. И это как-то неправильно. Он гонит прочь эту белизну, потому что боится поверить словам.              «Тебе лучше уйти.» — Твердит он ей. А потом смотрит, как она в очередной раз вздыхает и облокачивается на деревянные перила, смотря вдаль. Ждёт. Надеется. И в какие-то моменты хочется подойти и спросить, почему не уходит. Но он давит в себе такие глупые мысли.              «Если ты ищешь здесь адепта — ты не по адресу.» — Но она не искала его мнимого благословения, как люди, прознавшие из слухов об адепте на постоялом дворе Ваншу. Ее молчание немного душит. Неясно к чему стремится незнакомка и кого она ждёт. Адепт лишь наблюдает с балкона за ней.              «Дурацкая смертная, режет глаза своей белизной и нет в ней ничего особенного.» — Самозабвенно повторяет он себе, хмурясь от солнца сквозь ветви. Отводит взгляд от чужой улыбки. И он хочет снова спросить — почему она улыбается. Что это значит — нелюдимый адепт не понимает.              Однажды он будет коротать время в одиночестве. И вновь не почувствует ее присутствие, вздрогнет почти что, когда она подойдёт к перилам тоже. Останется рядом, и для адепта эта пара метров — слишком близко.       — Ты снова… Так нельзя.       Это кажется неправильным, с человеком делить эту близость, которой адепт боится. Он смотрит на нее, боится показать изумление. И что-то закололо внутри, когда она посмотрела в ответ:       — Я верю и знаю, что ты мне не навредишь.       У него перехватывает дыхание и лишь на толику — адепт позволяет себе поверить, что ей действительно не страшно. Что это все — не ложь и иллюзорные обещания; карма ей не опасна. И якша, живущий в крови, не пугает девичье сердце: она смотрит понимающе. Будто видит его тьму, видит его боль.              Она его не боялась. С самого начала. И это отзывается чем-то значимым для остатков его души.              Ее появление усмирило то тёмное внутри охотника на демонов; в ее присутствии голоса в голове удивительно затихают. Что-то инфернальное исцеляет его. Он неосознанно держится ближе, как к огню. И этого же боится. Страх доверия ломает в груди адепта еще не зажившие рёбра. Парень не понимает, что это все значит, нерешительно сжимает кулаки, отводя взгляд и растворяясь во тьме.              «А может, это все лишь иллюзия кармы и я окончательно схожу с ума?» — Поддаваясь, хочется убедиться, что она действительно реальна, когда она тянет руку навстречу. Почти не касаясь, лишь выточенной фалангой — проверить.              «Останешься ли ты, если я тебя коснусь?» — Осекается он.              Адепт крепче сжимает кулаки. Ведь в душе все еще что-то трепещет ужасом, что, коснись он ее, — она рассеется. Рассыпется, не выдержит проклятие.              И так просто умрет.              И потому он не делает ничего, наблюдая со стороны, проведя черту меж ними.       

***

      С уставшим вздохом он прикрыл глаза, вытянул ноги на ковер желтых цветов, в бессилии своих глупых мыслей. Он всё отрицал, отпугивал, как наваждение. Мешающая слабость — причина, почему он должен вернуться. Живым. Ведь она смотрит столь печально, когда бинты на его руках появляются снова. Но сейчас… Будто во сне виделась в отражении воды ее фигура.              Обнажала нежную кожу на спине, где раскрываются образные крылья. Адепт неподвижно был рядом, упрямо смотрел на горы, на пейзаж, отводил взгляд. Упорно старался. Всеми силами не замечал девушку на воде, белым пятном в глазах привлекающую.              «Крылья?…»              И все-таки украдкой подглядывал. Стеснённый своей слабостью, почти незаметно за челкой смотрел.       Она стояла к нему спиной. Прикрывает глаза ладонью, рассвет неприятно слепит. Под ногами песок, ветер приятно обдувает с ног до головы. Всё настолько красочное, живое… Реальное, что ему кажется, что взаправду. Оглядываясь, вдалеке видит возвышающийся Мондштадт, статуя Анемо Архонта режет синеву. А когда оборачивается, встречается со взглядом, чистым, светлым. Улыбка, вечная, как и Божья воля, искрится на её губах.              И ничего не говоря, будто боясь спугнуть невиданное чудо, протягивает ему свою ладонь. Не отрывая глаз от чужого взгляда, он тянется в ответ. Щёки от чего-то… Потеплели.       

***

      — Ты не реальна, уходи! — Хриплым голосом приказывает он через силу. Угрожает копьем помутнению рассудка в облике девушки на поле белых цветов той ночью.              И к его ужасу копье встречает препятствие. Лишь бы не ранить, главное не поцарапать — кончик лезвия тыкает в чужое плечо. И древко предательски выпадает из ладони. От ужаса осознания, от чужих слез.              «Слезы… Зачем она плачет. Почему. Не нужно.»              Девушка утирает влагу с щек не сразу, как и осознает чужую угрозу, потеряв что-то важное в момент, когда перестала лепетать. Она выглядит так, будто кто-то умер в ее руках, но в ее руках — капли своего разочарования.              Она шепчет тихое «извини». И поднимается плавно, медленно — он замечает каждое движение так отчетливо, открывает рот, но не произносит и звука, — девушка уходит.              «Нет. Не нужно.»              Оставленный адепт провожает ее взглядом и это чувствуется морозом по спине.              «Постой.»              Она останавливается на перешейке островов, но не решается повернуться, растворяется в картине, усеянной белыми цветами.              Адепт тянет руку почти неосознанно, а проведенная меж ними грань размывается, словно акварель в воде.       

***

      Он опирается об хладный булыжник, в сознании порицая собственные действия незабвенной притчей. Смотреть на нее, — ранив чужую кожу, робкую руку навстречу отбив так жестоко, — он не может. Спустя столько веков проклятия он смог дышать легче, пока белизна режет глаза. Он готов к такой инфернальной боли, ужасаясь чуду; не может поверить реальности происходящей с ним. И сам же разрушает ее, в страхе не увидеть по возвращению больше девушку, потому сбегает подальше, не спит и сансарой убийств проживает дни.              Он чувствовал присутствие образа. И видел его свет от водной глади. С сожалением смотрел на жёлтые цветы около ног, будто хотел что-то сказать воображаемому собеседнику, не понимая природы происходящего.              «Я не хотел?»              Будто бы запечатала маска уста и остаётся постыдно томиться в своём молчании. Он хотел сказать. Но совершенно не мог. В сердце все так же боясь подпустить кого-то ближе, только отталкивая, дабы обезопасить.              И почему-то от самого себя, от своей грязи, обезопасить хотелось в первую очередь — ее.              «Извини?» — Неуклюже подбирал слова он.              «Я, правда, не хотел?»              Что ему нужно было тогда сказать? И почему, даже промолчав, он видит ее снова. Рябь на воде отдает солнечным светом.              «Мне жаль…»              — Я думаю, не стоит, — Ответил женский голос.              Он распахнул глаза, хватаясь за собственное сердце в гулком порыве. И зенитное солнце ослепило его, вынуждая зажать глаза руками.              — Какого… — Выпалил адепт, неразборчиво хватаясь за все сразу: за ткань на груди, жгущие глаза и совершенно не понимая, что происходит. Это был сон? Но когда он уснул? — Какого… Черта.