Калейдоскоп иллюзий

Погода стояла удивительно ясная. На небе не было ни единого облачка. Ветер мягко вплетался в зеленые листья на деревьях. Где-то под окном едва слышно шелестела волнами река. А солнце, слепившее глаза редким прохожим, медленно и по кускам выжигало Эдварду душу. Он смотрел вверх с подоконника их с братом квартиры, и постепенно умирал изнутри. Как будто сердце травили огнем, подпаливали попеременно с разных сторон, чтобы прожарить до самых дальних глубин, равномерно, с хрустящей корочкой. Вот только боль почему-то опаздывала. По щекам не текли слезы, как обычно полагалось в такие моменты. Напротив, к лицу словно приклеилась робкая улыбка, но в ней пряталось столько тоски, что многих она напугала бы не хуже оскала. Эдвард перебирал в голове недавние события, время от времени надолго закрывая глаза. Он сидел в палате, один, как и сейчас, с такой же пустотой в душе, словно отобрали нечто очень дорогое. Смотрел в окно без особой надежды, пытался сосредоточиться хотя бы на какой-нибудь ниточке, что вела к ответам. Все было бессмысленно, пока не распахнулась дверь и на пороге не возник Рой. Именно его присутствие тогда дало первый и самый главный толчок потерянной памяти. Он будто стал маяком, на который она ориентировалась. Эдвард усмехнулся. Ведь, и в самом деле, стал. Потом они работали вместе. Подолгу засиживались в кабинете, много разговаривали, причем не только по делу. И гуляли. Неторопливо шли по пустым улицам, обсуждали события дня и многое другое. Рой постоянно находился рядом, и Эдвард привык к нему. Привык делиться с ним своими мыслями, открыто и честно, как никогда раньше ни с кем не делился. Словно на подсознательном уровне чувствовал, что его поймут. Поймут исключительно правильно и примут со всеми тараканами. Так и вышло. Через каких-то пару дней они уже научились читать друг друга по глазам и жестам. Остальные смотрели на них со смесью удивления и неприязни. Впрочем, для обоих Государственных Алхимиков подобные взгляды не были в новинку. Позже у них появились общие шутки, и Эдвард сам начал смеяться над собственным ростом. А Рой – над своими кулинарными способностями. И то и другое, к слову, для них оказалось больной темой. Но полковник научил напарника относиться к подобным вещами легко и с юмором. Дома они частенько называли друг друга придуманными в пылу очередного спора прозвищами: Гороховый майор и Подгорелый полковник. Как ни странно, у Эдварда это до сих пор вызывало улыбку. Однако, действительно, личные темы были под негласным запретом. Никогда в разговорах не всплывала Ишварская резня и человеческая алхимия. Один не хотел рассказывать – другой и не думал спрашивать. В этом отношении оба уважали чужое личное пространство. А после объявились химеры. Случайное преобразование автопротеза, и теплый плащ Роя на плечах Эдварда. Он снова, как наяву, почувствовал спиной толстую плотную ткань, и в нос ударил чуть резковатый запах одеколона с тонкой ноткой дыма от костра. Раньше эта смесь вызвала у него приступ тошноты, но довольно скоро удалось привыкнуть. Теперь же осталось лишь скучать и стараться не забыть. Удивительно, но воспоминания о последних месяцах, проведенных с Роем, не угнетали – скорее, нагоняли тоску. Однако, вопреки всему, они были светлыми. Еще недавно Эдвард даже предположить не мог, что такое возможно, в частности, с полковником. А теперь имел дело уже с неоспоримым фактом. Забывшись, Эдвард облизал слипшиеся губы, и предательская память вновь воскресила ощущение других, сухих и теплых, ни на чем не настаивавших, не принуждавших. Скорее, наоборот, спрашивавших и надеявшихся. Рой целовал его тогда без малейшего напора, бережно, нежно и, в то же время, настолько чувственно, что эхо этого поцелуя отдавалось сладкой тяжестью в области солнечного сплетения. Дыхание снова сбилось, по спине побежали мурашки, и, казалось, даже волосы на затылке приподнялись, в очередной раз, как наяву, пережив прикосновение широкой ладони. "Чертов полковник", – подумал Эдвард, в отчаянии прикусив щеку изнутри. Он снова и снова, так или иначе, возвращался к этому моменту, будто именно там осталась его жизнь. А потом она закончилась. Как только за ним закрылась дверь палаты, и щеки заалели смущением. Однако, вопреки всему, боль не приходила. Только безразличие. И пустота. Эдвард пытался понять одно: когда Рой стал настолько безраздельно владеть его сердцем? Оно само, по доброй воле, стремилось к нему, чтобы просто находиться рядом. Как пес на цепи: достаточно длинной, чтобы ощущать себя свободным, но слишком короткой, чтобы, действительно, являться таковым. Чувствовать, жить. Ничего другого не хотелось. Эдвард сам сел на эту цепь и все никак не мог понять, верное ли решение принял. Да и принимал ли вообще? Разве что, когда сдавал экзамен на звание Государственного Алхимика. Только вот и здесь не обошлось без вмешательства Роя. Ведь именно он предложил юному алхимику присоединиться к армии. Куда ни посмотри – повсюду было его лицо. Словно полковник постоянно присутствовал в жизни Эдварда, осторожно направлял и выручал из неприятностей. Словно ангел-хранитель какой-нибудь. И без него сразу становилось не по себе. Поэтому, куда бы братья ни отправились, старший каждый раз ненадолго замирал у телефонных автоматов и боролся с желанием набрать выученный наизусть номер. А лучше – прыгнуть в первый же поезд, который шел в Централ. Пусть Эдвард громогласно заявлял, что терпеть не мог это место, однако квартиру купил именно там. Все решили, что подобный выбор обосновывался ленью: ежедневно кататься в штаб не каждый бы выдержал. Брат думал, что причина в Ризе и ее волнении за двух сирот. И лишь сам Эдвард знал правду: ему хотелось чаще видеть Роя. Почему-то рядом с ним с плеч слетали все тревоги, и становилось легче дышать. Будто груз, давивший все остальное время, становился простой бумагой, которая мгновенно сгорала в алхимическом пламени. Усмехнувшись про себя, Эдвард неожиданно подумал, что в его жизни с первого появления в ней Роя стало подозрительно много огня. Даже свой дом они с Альфонсом сожгли, когда уезжали из родной деревни. И вдруг мысли вновь вернулись к тому злополучному поцелую. Как назло, первому в его жизни. Пальцы машинально коснулись застывших в деревянной улыбке губ. Смешно и грустно. Смешно, потому что это был именно Рой, а грустно, потому что подобного больше не повторится. Но и забудется вряд ли. Все же Эдвард сомневался, что полковник тогда пребывал в здравом уме и хотя бы немного соображал, что делал и с кем. Мог ведь и перепутать. Хотя бы и с Ризой Хоукай. В конце концов, она тоже не отличалась высоким ростом, да и волосы их имели схожий оттенок. Действительно, смешно и грустно. Еще и странное поведение Роя после произошедшего говорило куда больше любых слов. Впрочем, объясняться перед подчиненным он явно не собирался. Как и извиняться. Поэтому избрал наипростейший выход из неловкого для них обоих положения: отослать подальше на неопределенный срок. Не только из Штаба или Централа – из своей жизни. И Эдвард внезапно понял, что полностью с ним соглашался в этом вопросе. Со временем раздрай в душе уляжется, они успокоятся – и все постепенно позабудется. – Эд, как ты? – негромко спросил Альфонс, застыв на пороге комнаты, но так и не решившись войти. – Все отлично, Ал, – обернулся Эдвард, искренне улыбнувшись. Солнце светило в затылок, поэтому в тени удобно получалось прятать фальшь. Да и чувствовалась она меньше. – Сегодня вечером мы снова уедем отсюда. Надеюсь, в этот раз удача нам улыбнется. – Я тоже, брат! – кивнул Альфонс, повернувшись в сторону второй комнаты. – Пойду соберу вещи. – Да, спасибо! – крикнул ему в спину Эдвард и отвернулся обратно к окну. Все верно: у него по-прежнему остался младший брат, о котором следовало заботиться. Перед которым не следовало раскисать. Ради которого следовало собирать себя по кускам раз от раза. Посмотрев на солнце, Эдвард горько усмехнулся. Все-таки то пламя, от которого Рой пытался спасти напарника, дочерна выжгло его изнутри. *** Строчки бегали перед глазами, буквы теряли смысл и сливались в бесформенную кучу. В голове было пусто до монотонного звона. Спину припекало: погода стояла прекрасная. Только вот Рою плевать на это хотелось. За весь день он ни разу даже не обернулся к окну. Раньше ему нравилось сидеть, вальяжно откинувшись на стуле, смотреть на город, последний, который почти не затронула война, и думать о том, как однажды наконец мир воцарится во всем Аместрисе. Но сейчас на подобное времяпрепровождение не имелось нужного настроения. Как и на работу с документами. На одном из них около минуты назад удобно примостился солнечный зайчик и настойчиво отвлекал на себя внимание Роя. Тот смотрел на его золотистый блеск, а видел горевшие недавно столь же ярко глаза, цвета теплого меда. На лицо сама собой просилась улыбка от подобных мыслей. Ладонь в неизменной белой перчатке с преобразовательным кругом потянулась к маленькому нарушителю спокойствия, и светлый луч незамедлительно перепрыгнул на подставленные пальцы, частично просочившись сквозь них, будто колосья спелой пшеницы или, в тон им, еще по-детски мягкие пряди до боли знакомых волос. Рой отчетливо помнил, как перебирал их неспешными ласкавшими движениями. Как раз, когда целовал робкие, доверчивые губы. Он, казалось, так и застрял в давно оборванном поцелуе, хоть момент уже был безвозвратно упущен. Следовало поймать убегавшего мальчишку, на худой конец, окликнуть – вдруг остановился бы. Но, вместо него, остановилось едва ожившее сердце Роя, которое томилось в цепях с самой юности. Оно не пересекло границу между Ишваром и Аместрисом, когда солдаты возвращались домой. Оно надежно затаилось в глубокой темнице отчужденности под прочным замком совести, а сверху его припорошила разноцветная корка напускной мишуры из цинизма, сарказма, безразличия, строгости, исполнительности, расчетливости и прочей подобной шелухи. Все думали, что его и вовсе не было, но оно продолжало гореть в своем персональном аду, раз за разом умирало и возрождалось из пепла. Оно, вопреки всему, на что-то надеялось, чего-то ждало. Видимо, спасения, но никому не удавалось даже близко подобраться к нему – не то что отыскать заветный ключ к пыточной камере. Каким образом Эдвард сумел совершить сей подвиг, непосильный и для тюремщика, осталось тайной. Но сумел, казалось, не подозревая вовсе, что именно сделал и какое значение это имело. "А целовать пробовал?" – вспомнил Рой вопрос малышки Элисии и усмехнулся в голос. Теперь попробовал. Однако, на проверку вышло, что заколдован был отнюдь не Эдвард – он сам. Потому что именно его сердце сладко дрогнуло в груди, а толстая корка покрылась сетью глубоких трещин. Вся шелуха осенним листопадом посреди лета осыпалась прочь, обнажив истинные чувства. Как ни странно, они не исчезли вместе с причиной душевного дисбаланса Роя, а лишь укрепились. И что теперь с ними делать, он попросту не знал. Вот и решил взять себе небольшой тайм-аут, чтобы подумать и привести мысли в порядок. Один. – Полковник? – вернул его в реальность голос Ризы. – Слушаю, лейтенант, – ответил он, неохотно убрав нагревшуюся руку из-под солнечного луча и подняв взгляд. – Это документы, которые вы просили, – произнесла та, бесшумно и предельно аккуратно положив плотную папку в высокую стопку им подобных. – Разрешите спросить? – Разрешаю, – кивнул Рой, взяв принесенные бумаги и сделав вид, что углубился в их изучение. – Зачем Вам личное дело Эдварда? "Забыл, сколько ему лет, и что меня отдадут под трибунал за то, о чем я последнее время думаю", – честно сказал он самому себе и едва сдержал смех, сохранив безразличное выражение лица. – Собирался подать наверх заявление о повышении его в звании, – отозвался негромко, перелистнув страницу. – Решил уточнить, когда это можно будет сделать официально. – Вы же не серьезно? – удивилась Риза, сцепив в замок опущенные ладони. – Не думаю, что он будет рад подобному решению с Вашей стороны. – Он Государственный Алхимик, лейтенант, соответственно, на той же цепи, что и я. – Но он не Вы, полковник, – мягко возразила она, начав понимать, к чему шел разговор. – В этом-то все и дело. Он не убийца, и я не хочу, чтобы стал им. – Вы так заботитесь о нем. – Только вот, ты права, и он такой заботы не оценит. – Если Вы объясните ему, он поймет. Он ведь спросит, когда узнает. – Я не обязан объяснять подчиненным свои решения. Сам поймет со временем, если все же произойдет то, о чем я думаю. – Надеюсь, что нет. – Не поймет? – Не произойдет. Разрешите идти? – Идите, лейтенант. И скажите остальным, что до завтра вы все можете быть свободны. – Есть. И Риза ушла. Так же спокойно и бесшумно, как всегда. А Рой задумчиво посмотрел на знакомое лицо, улыбавшееся ему с фотографии. И бессознательно улыбнулся в ответ. Пожалуй, сейчас он отдал бы многое, чтобы вживую посмотреть в эти смеявшиеся глаза, как совсем недавно, когда Эдвард спокойно сидел рядом и тихо ругался себе под нос на обнаглевшее начальство, а не пытался поскорее сбежать при любой удобной возможности и, по большей части, молчал. Как только Рой первый раз столкнулся со взрывным, как у него самого, характером Эдварда, он понял, что ничем хорошим это не закончится. И постепенно все к тому и шло. Время отсчитывало год за годом, сталкивало их раз за разом, неумолимо сближало. Так продолжалось ровно до тех пор, пока Рой не нашел в себе сил признаться, что привязался к мальчишке. Он начал скучать без их постоянных споров и никак не мог перестать волноваться, пока Эдвард с братом находились в разъездах. Зачастую ему становилось настолько приторно, что хотелось что-нибудь сжечь. Но, вместо этого, Рой просто поднимал трубку и набирал номер нужного штаба, чтобы местные военные отыскали блудного алхимика и заставили его перезвонить начальнику с немедленным и очень подробным отчетом. Как правило, не проходило и суток до наступления бури. Эдвард без зазрения совести орал на полковника, обвинял в злоупотреблении служебным положением и просто срывал накопившуюся за путешествие злость. А тот слушал его голос и во всех деталях представлял взъерошенного подчиненного и ошалелые лица тех, кому посчастливилось присутствовать при вопиющем нарушении субординации. И улыбался. Неизменно улыбался, выслушав все, что о нем думали, после чего вызывал нерадивого подчиненного обратно в Централ под любым предлогом в срочном порядке. Это было своеобразной игрой для них обоих. Рой, действительно, пользовался званием без особого повода, но Эдвард нисколько не обвинял его всерьез. Только для проформы, чтобы соблюсти их небольшую общую традицию. И порой даже сам неожиданно возвращался в столицу, чтобы без объявления войны ввалиться в кабинет полковника и поругаться из-за чего-нибудь лицом к лицу, а не по телефону через сотни километров. Когда не имелось возможности смотреть в горевшие азартом глаза оппонента и чувствовать кожей его дыхание в неприличной близости. Когда помехи связи искажали нотки голоса. Когда не ощущалось того накала, что сопровождал любые их стычки. Когда слова оставались просто словами и разбивались о холодное безразличие трубки в руках собеседника. Но все это было "до" – до амнезии. С ней события стали развиваться чересчур стремительно, и Рой за ними не успевал. Его, словно опасное дикое животное, постепенно приручали. Сперва Эдвард держал дистанцию. Не только с ним – со всеми. Опасался подходить близко, даже руки не протягивал. Лишь изредка прикармливал неуверенными, но обезоруживающе искренними улыбками. Потом позволил себе подойти ближе, готовый в любой момент отступить обратно. Но Рой милостиво позволил ему находиться рядом, будто так и было всегда. И Эдвард воспользовался сим негласным разрешением, сделав еще несколько шагов вперед. Начал лучше понимать его, ненавязчиво прикасался, а под конец открылся сам, первый, не оставив иного выхода, кроме как ответить тем же. Не только в основе алхимии лежал равноценный обмен – они оба знали это. Потому что жили по непреложному принципу, как по строжайшему закону. Рою осталось только с неизменной усмешкой признать, что он проиграл. Сдался, капитулировал. Дикий зверь добровольно пришел к уже привычным рукам и мирно улегся в ногах. "Как настоящий цепной пес", – подумал иронично, подперев щеку ладонью. Взгляд снова сосредоточился на фотографии в личном деле юного майора. Ему было всего шестнадцать, а он уже сумел добиться того, чего не смогли многие и к тридцати. Некоторые завидовали подобному успеху, но большинство уважали талант и целеустремленность. И, конечно, сочувствовали, потому что понимали, какая ответственность лежала на ещё детских, хоть и не по возрасту сильных, плечах. От телефонного звонка Рой вздрогнул, почти сразу же сняв трубку. – Полковник Мустанг слушает, – произнес на автомате, прикрыв глаза. – Привет, полковник. – Стальной. Как проходит твой заслуженный отпуск? – "Ты уже уехал?" – Пока в телефонной будке на перроне . – "Еще нет". – Поезд отправляется через час. – Что ж, удачи тебе в поисках. – "Я буду скучать по тебе". – Да... – "И я..." – Как насчет подполковника Хьюза? – "Не хочу так быстро заканчивать разговор". – Что?.. В каком смысле? – "Что-то случилось?" – Что если бы он был твоим начальником, а не я? – "Ты ведь помнишь тот разговор?" – О, да, я был бы намного счастливее, чем сейчас! – "Мне не нужен другой начальник". – Я так и думал. – Идиот... – Гороховый майор. – "Ничего не изменилось". – Да пошел ты!.. Подгорелый полковник. – "Я знаю". Когда Рой без лишних прощаний повесил трубку, злополучный будильник на часах возвестил об окончании рабочего дня. Оставалось лишь убедиться, что все ушли, и переходить к главной части сегодняшнего представления. *** Эдвард долго смотрел на телефон в своей руке, издававший противные короткие писки, и ничего не понимал. В голове раз за разом прокручивался только что закончившийся разговор, и ощущение, что он что-то упустил, с каждой секундой крепло. Чего-то не хватало. Возможно, привычного сарказма, который не скрывали даже провода, или нового, ненавистного официального безразличия. Гудки по неизвестной причине напомнили ему о больничной аппаратуре, которая недавно отмеряла пульс Роя. Словно снова оказался в палате подле раненого напарника и неловко мялся на одном месте, чувствуя себя до омерзения лишним. – Эд? – послышался из-за спины голос Альфонса, и Эдвард, сообразив, что все еще сжимал в пальцах трубку, поспешил опустить ее на рычаг. – Попрощался с полковником? На миг ему показалось, что раздался выстрел. Совсем рядом, в упор. Острый, болезненный, точный. Куда-то в область легких, причем, обоих сразу. Дышать стало трудно, будто кислороду не находилось применения, и он отторгался организмом как инородное тело. Эдвард успел забыть услышанный вопрос – в голове медленно пульсировало, смешавшись с могильным холодом осознания, одно слово: попрощался. Именно это сделал Рой. Попрощался. Раньше, чем сформировалась хоть какая-нибудь четкая мысль, Эдвард сорвался с места и побежал прочь с вокзала, не удосужившись обернуться. Он не мог позволить себе терять лишние секунды на подобные мелочи. Лучше потом объясниться с братом – тот поймет. Всегда понимал. Сейчас же главным было успеть вовремя, не опоздать ни в коем случае. Внутри поднялась жгучая ненависть к собственной способности слышать скрытый от посторонних смысл в словах Роя. Она обнаружилась недавно и действовала автономно. Ее дешифровки обыденных фраз не зависели от желания Эдварда – просто появлялись в подсознании как нечто само собой разумевшееся. Все, что происходило последние дни, стало теперь явным фарсом. Ведь попрощался с ним Рой не по телефону пару минут назад, а за несколько недель. Когда нашел выход из заведомо проигрышной ситуации с фальшивым расследованием. Когда решил не втягивать уже изрядно потрепанного напарника в еще большую передрягу. Когда неожиданно поцеловал, а затем прогнал. Картина складывалась идеально, но немного запоздало. Именно поэтому Эдвард панически боялся не успеть. Чтобы не потерять Роя, в этот раз, наверняка. Не просто полковника, а именно Роя, напарника, друга, такого, каким узнал его совсем недавно. Открытым, честным, искренним, добрым, заботливым, веселым и вполне сносным. Совершенно иным, нежели раньше. Настоящим и удивительно живым. Каким тот мог стать, если бы не Ишвар. И все-таки стал – пусть и только для одного конкретного человека. Человека, который не заметил этого сразу. Который не оценил этого полностью. Который неправильно это истолковал. И который теперь несся по улицам, опережая бешеную дробь собственного сердца, чтобы добраться в нужное место вовремя.