Калейдоскоп иллюзий

Отовсюду пахло холодной, затхлой сыростью. Она пробиралась не только под одежду, но и под саму кожу, промораживала до костей. Изредка по спине пробегали зябкие мурашки, и внутренности сворачивались в тугой ком. От омерзительного запаха то ли экскрементов, то ли разлагавшейся плоти к горлу подкатывала тошнота, но давняя практика помогала не просто игнорировать её, но и вовсе не замечать. В Ишваре вонь стояла куда хуже, чем в подземельях Центрального Штаба. Мимо охранников Рой прошел относительно спокойно, обездвижив их парой точных ударов, и теперь направлялся вдоль по широкому коридору. Он особенно не смотрел по сторонам, однако прислушивался крайне внимательно, до предела напрягая слух. Сбоку под потолком протекала труба, источавшая вонь городской канализации. Где-то там же копошились крупные крысы, и их пронзительный писк эхом отражался от стен. Собственные шаги на фоне прочих звуков не казались чужеродными. К тому же, ступал Рой предельно тихо, чтобы ненароком не привлечь к себе лишнее внимание. Его целью было найти Шу Такера, чтобы иметь возможность наконец закрыть надоевшее дело о многочисленных убийствах в Централе. Соединяющий жизни алхимик, живой или мертвый, стал последней надеждой на относительно благополучный исход затянувшегося расследования. Выбора особо и так не предусматривалось: либо облажаться и с позором вернуться в Восточный штаб без возможности реабилитироваться, либо попасть в ловушку фюрера и всю оставшуюся жизнь беспрекословно танцевать под его дудку. Ни то, ни другое не входило в планы молодого полковника, который собирался однажды сам встать во главе государства. Эдварда он отослал в отпуск не просто так. Ведь неугомонный напарник наверняка не позволил бы ему рисковать жизнью в одиночку и увязался следом. А снова подставлять его под удар Рой не хотел. Пусть лучше узнает обо всем, когда вернется. Или не узнает вообще, если задуманное пройдет гладко. Только вот ничто и никогда не идет так, как было задумано. Этот раз не стал исключением. Когда в полумраке подземелий обнаружилась дверь, крохотный взрыв легко открыл замок. Клетки с химерами повсюду стали вполне ожидаемым зрелищем. Частично сохранившие человеческий облик, но обезумевшие от проводимых экспериментов, они бились в агонии собственного страха и бесконечной боли непривычных, искалеченных тел. Их вид вызывал жалость и, в то же время, отвращение. Незваного гостя эти существа даже не заметили. Пройти мимо Рой сумел беспрепятственно, хотя смотреть старался исключительно прямо перед собой. Привычное хладнокровие заглушило остальные чувства, однако мысленно он все же проклял Такера за подобные опыты. И не пожалел, даже когда увидел его самого. Правда, узнал не сразу. – Полковник Мустанг, – прохрипел тот натужно, с присвистом, будто кто-то перерезал ему горло. – Какими судьбами? Вглядевшись в темноту, Рой едва удержался от соблазна отступить на пару шагов. Из тени к нему шагнула огромная мохнатая тварь. Только спиной вперед. Шея его выворачивалась назад, крупный кадык выделялся на довольно плавном изгибе, будто переломанная кость, которая грозила вот-вот порвать шерстяную шкуру. И голова – единственное, что осталось от прошлого Такера – висела промеж лопаток макушкой книзу. Огромные когтистые лапы свело судорогой от давнего алхимического преобразования, и они нелепо торчали в разные стороны. Но, несмотря ни на что, выглядело это живое чучело весьма ужасающе. – Такер, – констатировал Рой, не подобрав нужных для ответа слов. Он всё смотрел и смотрел на круглые стекла очков, намертво вросшие в звериные уши. И пытался различить за ними некогда человеческие глаза. Тщательно проработанный план с грохотом полетел к чертям. Нечто подобное ни в коем случае нельзя было вытаскивать наружу и, тем более, судить. К тому же, для остальных Шу Такер уже несколько лет числился мертвым. – Ты изменился, – зачем-то добавил Рой, услышав собственный голос со стороны и мимолетно подивившись сквозившему в нем спокойному безразличию. – Ты тоже, – грустно и совсем уж по-человечески улыбнулся Такер. – Пройдешь? – Пожалуй, воздержусь, – покачал головой Рой, сжав в кулаки руки в карманах. Он понял еще в первую секунду, когда узнал собеседника, что не выйдет из этих подземелий живым. Даже один. Тем более, один. Можно было бы смириться с неизбежным и узнать напоследок всю подноготную армии, чтобы умереть спокойно, но какая-то его часть отказывалась уходить столь бесславно в расцвете лет. Она продолжала цепляться за призрачную возможность спастись, воскрешала в памяти знакомые образы, лица, мечты, планы. "Мне не нужен другой начальник". "Я буду скучать". "И я..." В груди ощутимо кольнуло, и Рой зацепился за это чувство как утопающий за соломинку. Там, наверху, у него осталось не просто абстрактное будущее с сомнительными перспективами, а вполне живой, настоящий человек, сущий мальчишка, шальной, импульсивный, дерзкий и родной, за которого он был в ответе. Которому требовалась его поддержка и помощь, защита и забота. Подобную ответственность казалось непозволительным перекладывать на другие плечи. Это – его персональная головная боль, добровольно взятая под опеку многие годы назад. – Думаю, дальнейший разговор не имеет смысла, – произнес Рой, осмотревшись вокруг. – Ты, как всегда, нетерпелив, друг мой, – понимающе хмыкнул Такер и вдруг звонко свистнул. Из-за его спины, услышав команду, появились химеры уже вполне привычного вида. Крысиные, кошачьи и собачьи морды их беззвучно скалились, крупные тела напряженно вибрировали, а лысые и лохматые хвосты шлепали по задним лапам и полу. Они не бросались бездумно нападать – терпеливо ждали прямого приказа. Бежать было бесполезно, как и наносить превентивный удар: выход остался далеко, и размеры комнатка имела совсем небольшие. – Убить. И началась гонка на выживание. Рой выпрыгнул в коридор спиной вперед и тут же щелкнул пальцами, сорвав искру. Взрыв толкнул его в грудь ударной волной, отбросив к противоположной стене. Сгруппировавшись в последний момент, он сумел избежать серьезных травм, лишь приложившись плечом о твердый бетон. Рядом с ним приземлилась химера, царапнув когтями по голени. Скривившись от боли, Рой повел рукой в воздухе, разогнав огонь на всю площадь тоннеля, воздвигнув из него стену от пола до потолка, и побежал. Штанина стремительно промокала от крови, но остановиться было равносильно смерти. Не оборачиваясь, он то и дело прибавлял препятствий своим преследователям новыми разрушениями. Только это их не остановило. Они поочередно нагоняли его, то бросаясь сверху, то выныривая сбоку. Наконец одна химера сбила указанную жертву с ног, придавив к полу немалым весом. Извернувшись, Рой уклонился от укуса в шею, но в пасть попала ладонь. Не потратив ни секунды на раздумья и сожаления, он щелкнул стремительно немевшими пальцами, и нападавшего разорвало изнутри. Жаркое пламя дохнуло ему искрами в лицо, дождем на пол пролилась кровь. Со стен с жидким чавканьем вниз шлепались органы, образовав вокруг него ореол из ошметков некогда живой твари. Остальные ненадолго отступили, испугавшись разделить участь бывшего товарища. Но приказ есть приказ, и они все же бросились вперед. Откатившись к стене, Рой ушел из-под прыжка первой химеры и с низкого старта припустил вперед. Но уйти далеко ему не позволили. Острые клыки намертво вцепились в плечо. С оглушительным треском сломались кости, разорвались мышцы и сухожилия. Рука плетью повисла вдоль тела. Из горла вырвался отчаянный вопль, и Рой, вывернув уже изрядно пострадавший сустав, вцепился пальцами в красный глаз напротив своего лица и дернул. С диким ревом наполовину ослепший зверь выпустил добычу и отшатнулся прочь, случайно сбив другого, попавшегося на пути. Он метался, как в агонии, бросался из стороны в сторону, клацал зубами в пустоту, без особого направления, и бил шипастым хвостом по полу. В бетоне оставались глубокие вмятины, брызгами разлеталась мелкая каменная крошка. Опустив мимолетный взгляд на вырванный с мясом трофей, Рой с мстительным удовольствием раздавил его в кулаке. Сопротивляться дальше стало невозможно: обе перчатки залила кровь, своя и чужая вперемешку. Искры не предвиделось. Усмехнувшись мысленно, он сделал шаг назад, нащупав стену, и, продолжив внимательно следить за химерами, которым изрядно мешала одна конкретная, принялся почти наугад чертить круг преобразования за спиной. Сдаться так просто ему претило. Гордость требовала делать все реальное и нереальное, чтобы выжить и подняться наверх на собственных ногах. Даже если в процессе грозил взлететь на воздух весь Центральный штаб. Обернувшись на секунду через целое плечо и убедившись, что не допустил ошибок в формуле, Рой вновь устремил взгляд на бушевавшего зверя. И вдруг, будто подарок, из-под шипастого хвоста вылетела крохотная искорка. Ладонь машинально коснулась круга – и грянул взрыв. Мир вокруг ослеп и оглох. Не осталось ни единого звука, кроме звеневшей тишины. Не осталось ни единого образа, кроме вездесущей белизны. Не осталось ни единого запаха, кроме душившей со всех сторон гари. Не осталось ни единого ощущения, кроме боли. Роя вдавило в стену с такой силой, что она не выдержала и просела во внутрь, утянув его за собой. Огонь устремился в новое помещение, вскользь лизнув жадным языком взметнувшиеся полы военного плаща. Но не тронул, словно узнав источник собственной мощи. Сколько прошло времени, прежде, чем все закончилось, Рой не знал. Попытался подняться – не удалось. Сумел лишь накрениться чуть вбок и скатиться с бетонной глыбы на грудь. В голове до сих пор что-то пищало, а перед глазами – плыло. Глотку щипало от приторного едкого дыма и рвало надсадным кашлем. Уперевшись рукой в пол, Рой привстал на локте, облегчив себе дыхание. На миг ему показалось, что он все же умер, потому что совершенно не чувствовал, как воздух проталкивается в легкие. Показалось, что стоило посмотреть в ту сторону, где только что лежал – и увидит на остатках стены труп. Показалось. Вдруг за спиной послышался гортанный рык, и лезвия когтей впились в лопатку, скрипнув по кости. Рой стиснул зубы, но сделать ничего уже не мог. Теперь точно осталось только смириться и достойно встретить заждавшуюся смерть. Но боль исчезла столь же неожиданно, как и возникла. Сквозь писк в ушах раздался скрежет металла о камни, и громкий голос неприлично выругался. "По губам бы тебе надавать за такие выражения, Стальной", – усмехнулся мысленно Рой, все же умудрившись кособоко сесть, вцепившись дрожавшими холодными пальцами в удачно подвернувшуюся глыбу. Рядом развернулась бойня. Алый плащ, словно огненный всполох, мелькал между последними тремя химерами. Их тела покрывали твердые чешуйчатые наросты, и ранить их было довольно сложно. Сложно, но не невозможно. Для Эдварда, казалось, вообще не существовало ничего невозможного. Особенно, когда настолько сильно злился. Рой следил за его движениями рассеянно, как за причудливым танцем саламандры, и бесконтрольно улыбался. Глаза так и норовили закрыться, словно веки стали свинцовыми. Но он продолжал держаться, боясь, что размытое сознание все-таки ускользнет от него именно сейчас, когда от спасения отделял лишь шаг. Когда Эдвард обернулся к нему за помощью, Рой это больше почувствовал, нежели заметил. И, собравшись с духом, подался вперед, коснувшись преобразовательного круга. Взрыва он уже не слышал, грузно рухнув на перекушенную руку, неудачно подмяв ее под себя. Голова глухо ударилась об пол, и из разбившегося виска по острым осколкам вниз устремилась тоненькая струйка крови. А вместе с ней – остатки жизни Роя. *** Это было страшно. Вздрагивать на каждый посторонний звук, помимо систематического писка больничной аппаратуры. Поднимать глаза на распростертое под покрывалом тело. Видеть трубку искусственной вентиляции легких. Считать секунды по капельнице с прозрачным раствором. И сидеть без единой возможности что-нибудь сделать, как-то помочь. Эдвард сидел подле Роя, скрючившись на металлическом стуле, и держался за собственные волосы. Он сжимал их в пальцах и зажмуривался до ломоты в веках. Спина затекала и беспрестанно ныла, но отдых условиями одноместной палаты не предусматривался. Впрочем, необходимости в нем и не имелось. Чужое сердце билось настолько слабо, что каждый его робкий удар отдавался острым уколом в груди Эдварда. Он стискивал зубы, но предательские слезы не унимались. Они текли медленно, будто строго отмеренными порциями, чтобы лицо не успевало высыхать. Рыдания душили теперь гораздо реже, но все равно не давали покоя. Стоило лишь провалиться в короткую дрему, как подсознание опять и опять возвращало его обратно в подземелья Центрального штаба. В смрад и копоть, где сгорел под чистую весь кислород. Где через плотную завесу черного дыма невозможно было рассмотреть даже собственные ноги. Где пахло смертью. Где Эдвард – не иначе, как чудом – сумел обнаружить Роя. Он лежал на животе, придавленный к полу когтистой лапой огромной химеры. Ее длинные когти впивались в беззащитную спину, а глаза горели жаждой убийства. Она наслаждалась тем, что делала. Совсем, как человек. Жестокий, озлобленный и мстительный. Эдвард рванулся вперед, наплевав на усталость от долгого бега, и сбросил тварь прочь с обессиленного тела. Завязалась бойня, и пришлось драться на чистом упрямстве. Он дрался. Дрался, как в последний раз, чтобы вырвать из цепких пальцев смерти самое важное. То, без чего не смог бы жить дальше. Потерял бы единственную опору и рухнул в пропасть. Когда Эдвард подполз к Рою, тот, на первый взгляд, был уже мертв. Его изломанная фигура бесформенной кучей распласталась на груде камней. И повсюду разливалась кровь. Липкая, почти свернувшаяся, угольно-черная. Будто она тоже сгорела в пламени последнего еще не утихшего пожара. Тогда Эдварду показалось, что у него из груди вырвали сердце. По живому, без предупреждения. Просто зацепили крюками под ребра и потянули в стороны, обнажив внутренности. А потом омерзительно холодными пальцами взяли главное и дернули прочь. Из легких вышибло оставшийся воздух, а горло сдавило криком. Нет, не криком – воем. Эдвард взвыл, как воют псы, лишившись хозяина, верного друга, надежного товарища. Который всегда окружал их заботой и не утомлял приказами. Этот вой трудно спутать с чем-то другим. Он выворачивал наизнанку душу, растерзывая ее в клочья. Вскрывал, будто ножом, острыми высокими нотами. Трепал и выматывал, забравшись в самое нутро, откуда вновь устремлялся наружу. И так по кругу до бесконечности. Эдвард не помнил, как тащил Роя к выходу. Как волочились по бетону длинные ноги, оставляя бурый размазанный след. Как крепкое тело давило сверху на плечи, вынуждая надрывать спину, чтобы идти ровно. Как с губ слетали слова, никому не нужные, пустые, лишние. Как предательские сапоги запинались о высокие ступеньки, мешая двигаться вперед. А останавливаться было нельзя. Любая заминка могла стоить Рою жизни. И Эдвард шел. Превозмогая боль и усталость, шел дальше, забыв о себе. Лишь оказавшись на улице, он не удержался и мешком рухнул на грязный асфальт, разбив лицо. Мокрое от пота и слез, оно тут же защипало. Но это выглядело такой мелочью на фоне остального, что не имело значения. Как раз подоспел Альфонс. Он попытался помочь брату подняться, но истошный крик вынудил его легко и бережно подхватить на руки Роя и бегом направиться в госпиталь. Эдвард не помнил, что именно сказал ему, и сказал ли вообще. Голова зияла пустотой, как и грудная клетка. Он перекатился на спину и закрыл окровавленное лицо почерневшими от сажи ладонями. Вдох обрывался всхлипом, выдох плавно переходил в подвывание. Спина постепенно замерзала и теряла чувствительность, а ноги в черных брюках издевательски согревало солнце. Силы окончательно оставили его, и сознание отпустило в блаженное забытье. Эдвард не помнил практически ничего из этого, но раз за разом видел во сне. Как наяву, ему являлось измученное лицо Роя, будто напоминание о собственной никчемности. Приборы рядом мерно пищали, отсчитывая слабый, сбивчивый пульс. Эдвард вслушивался в их неровное звучание и замирал в ожидании следующего. И, лишь дождавшись, быстро выдыхал, тут же резко втягивая горький воздух носом. Словно, если бы аппарат вдруг замолчал совсем, то умерли бы они оба. Впрочем, именно так оно и было. Собственное сердце осталось под землей, брошенное на раскуроченных взрывами камнях. Ему не нашлось места в тесной груди, где прочно поселился страх и разъедавшее кислотой чувство вины. Нормальный сон не приходил к Эдварду четвертые сутки. Истощенный организм впадал в некое подобие обморока на пару часов в день, но и подобной мелочи хватало, чтобы очнуться от своего же крика. И по новой начать считать заветные писки больничной аппаратуры. Часто заходил врач, чтобы проверить состояние Роя, которое по-прежнему оставалось стабильно тяжелым, и напомнить Эдварду о необходимости отдыха. Но тот лишь безразлично кивал и оставался сидеть. На себя ему плевать хотелось. Пара царапин и легкое отравление угарным газом – выживет. Чего не получалось сказать о Рое. Его потрепали на славу. Множественные переломы правой – снова! – руки от ключицы до пальцев. Повреждение голеностопного сустава, сопровождавшееся разрывом связок. Трещина в грудном отделе позвоночника, из-за чего один диск пробил осколком легкое. Обширная кровопотеря, такая, что пришлось делать переливание. И, в довершение всего, сильная контузия. Никто не знал, очнется ли Рой хоть когда-нибудь или так и уйдет, не придя в сознание. Но Эдвард готов был ждать, сколько потребуется. Дни, недели, месяцы, годы – не имело значения. А пока оставалось только сидеть в удушливой стерильной тишине палаты и слушать неровный писк приборов. Отмахиваться от навязчивой заботы брата и Ризы. Стараться не смотреть лишний раз на кровать рядом. Кусать губы в кровь, тревожа толком не заживавшие ранки. Проваливаться в короткое забытье и снова с замиранием ждать заветного сигнала аппарата. И чувствовать спиной жестокую насмешку теплого летнего солнца, которому было наплевать на чужое горе. *** Эдвард ждал. Вторую неделю почти не выходил из палаты и цербером стоял на дверях, впуская лишь нескольких человек. Они приносили ему еду, и он, истощенный и вымотанный, набрасывался на нее зверем, все чаще ловя себя на том, что разговаривал с Роем, который этого даже не слышал. Рассказывал ему истории из их с братом прошлых путешествий, иногда смеялся. И все еще внимательно прислушивался к сбивчивому писку приборов. Эдвард спал. Неспокойно и чутко, даже во сне продолжая считать электронные сигналы, готовый в любой момент подскочить, не услышав вовремя очередной. Иногда он позволял себе вытянуть ноги на больничную койку, откинув голову на низкую спинку и почти провиснув между стулом и постелью. Реже – укладывался головой подле ладони Роя, чтобы чувствовать лбом его прохладную кожу. Тогда удавалось следить за слабым пульсом самостоятельно, опережая аппаратуру. Эдвард ходил. Вдоль и поперек по палате, измерив её короткими и длинными шагами в первый же подобный променад. Попутно проверял, все ли в порядке с проводами, научился менять растворы для капельницы и периодически без особых причин поправлял на Рое одеяло. Будто тот мог замерзнуть еще сильнее. Его состояние не менялось ни в лучшую, ни в худшую сторону, застыв в нервировавшей неопределенности. Эдвард молчал. Посетители менялись, но никому из них он не говорил ни слова. Все норовили спросить о его состоянии, предлагали подменить на круглосуточном посту, но постоянно получали безмолвный отказ. И чисто символический посыл в хорошо изученном направлении. Ответов, пусть и редких, удостаивался один лишь Альфонс. Ему брат в общих чертах поведал о произошедшем в подвалах Штаба и сообщил о своих дальнейших планах. А потом долго извинялся, сбивчиво, нелогично, то и дело повторяясь, путаясь в мыслях и обращениях. Поэтому тяжело было понять, кому именно адресовывались его фразы. Эдвард привыкал. К болтовне посетителей и постоянному молчанию едва живого Роя. Он даже стал сам придумывать за него ответные реплики и со временем начал их слышать. Порой складывался весьма забавный диалог, и это вызывало горькую улыбку на искусанных губах. Правда, ненадолго. Она быстро исчезала, и приходилось снова возобновлять разговор, чтобы тишина не давила на уши. Эдвард сходил с ума. Ему снилось прошлое, которое разбивалось вдребезги о суровую реальность, стоило только проснуться. И каждый раз найти грань между ними оказывалось все труднее. Он не хотел просыпаться, чтобы снова слушать писк аппаратов, вместо знакомого низкого голоса. Чтобы видеть мертвенно-бледное лицо, искаженное болью, вместо привычной саркастичной ухмылки. Эдвард разрывался. Его, как одеяло, тянули в разные стороны Рой и Альфонс. Хоть оба ничего, по сути, и не делали, но он чувствовал нараставшее давление. Давнее обещание брату не позволяло спокойно сидеть на одном месте, но новое, добровольно взятое обязательство, заставляло сидеть. И ждать неизвестно чего. И Эдвард ждал. Снова и снова ждал, каждый день едва находя силы, чтобы не сорваться в истерику. Или банально уйти в себя и не вернуться. По крайней мере, один. Только вместе с Роем, когда бы тот наконец очнулся. Эдвард не сомневался. Ни на миг не сомневался, что он все-таки выкарабкается. Просто когда-нибудь откроет глаза, и стук живого сердца станет опять ровным и сильным. И его можно будет услышать напрямую, прижавшись к широкой груди, а не с помощью электронных приборов. Но пока оставалось лишь смиренно ждать этого момента и надеяться, что затянувшееся ожидание не сожрет с потрохами и не окажется бесполезным. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, проснувшись, как от толчка, Эдвард не услышал тишины в перерывах между писками приборов. Теперь они слились в непрерывный механический визг, почему-то отдаленно напомнивший звон будильника настенных часов, что он подарил Рою. Мимолетного взгляда на экраны оказалось достаточно, чтобы понять причину. Секунда ушла на то, чтобы пулей вылететь из палаты и побежать к посту медсестры и позвать на помощь. А потом все завертелось так быстро, что Эдвард предпочел сделать вид, что ничего не замечал, и хотя бы не мешать врачам делать свою работу. На грудь ощутимо давило, горло сводило от судорожных вдохов. Он-то думал, что раньше было страшно, и хуже уже некуда, но теперь понял, насколько сильно ошибался. Он думал, что было страшно, когда увидел Роя, придавленного химерой. Он думал, что было страшно, когда тот безвольной куклой лежал распластанный на обломках стены и истекал кровью. Он думал, что было страшно, когда нес почти бездыханное тело наверх. Он думал, что было страшно, когда взгляд не поднимался на больничную койку. Оказалось, что по-настоящему страшно стало только сейчас, когда у Роя все-таки остановилось сердце.