Калейдоскоп иллюзий

Бумажная работа оказалась отнюдь не настолько простой, как думал Эдвард раньше. Некоторые отчеты приходилось перепроверять по несколько раз, прежде чем подписать. Одни сведения порой не сходились с другими, и свести их воедино требовало немалых усилий и времени. Помимо прочего, продолжались поиски Альфонса, до сих пор не увенчавшиеся успехом. Эдвард разрывался по всем фронтам, едва ли соображая уже, где находился и по какому вопросу. Его вызывали на дознания по поводу побега Дрейка Лэшера – он приходил и вдохновенно врал, стараясь внимательно следить за словами, запоминать их, чтобы не попасться. Его таскали на подозрительные места, где предположительно мог скрываться Альфонс – он являлся незамедлительно, заранее зная, что никого не найдет там. Его заставляли сидеть на нудных совещаниях, иногда затягивавшихся на долгие часы – он вставлял спички в глаза, лишь бы не захрапеть прямо там. А потом его неизменно встречала Риза с ее понимающими теплыми взглядами, от которых становилось легче, и откуда-то брались силы продолжать работать. Эдвард был благодарен за эту молчаливую поддержку и старался не загружать лейтенанта по пустякам. Диван в кабинете стал вторым – а заодно, и первым – домом для него. Дни выдавались тяжелыми и зачастую заканчивались именно на этом диване. Эдвард попросту валился с ног ближе к ночи и буквально падал через три шага от порога лицом в шершавую обивку. Да так и засыпал на следующие два-четыре часа. А потом обязательно звонил противно будильник настенных часов, вызывая желание разбить их вдребезги стальным кулаком. Но он из вредности сдерживался раз от раза. Ведь Рой не взорвал насмехавшийся циферблат за столько времени, значит, с ним реально было сосуществовать. По утрам в кабинет входила Риза с большой чашкой крепкого кофе. Эдвард ждал ее за столом, полностью одетый и зачастую по уши закопанный в бумагах. Терпкий запах заставлял поднять взгляд и дать себе небольшую передышку, потому что вскоре опять приходилось куда-то бежать, что-то говорить. И документы снова залеживались до позднего вечера. – Майор, – вырвал его из полуденной дремы голос лейтенанта Хавока. Эдвард сонно моргнул, насилу оторвав голову от вороха бумаг и тут же уронив ее лицом в ладони с негромким стоном. Он держался, старался держаться при всех, чтобы его не видели слабым. Однако за четыре месяца непрерывной скачки по Штабу и всему Централу любой бы выдохся. Причем, вполне вероятно, еще за первую неделю. – Слушаю, лейтенант, – монотонно отозвался Эдвард, стерев перчатками накопившуюся усталость и посмотрев на нарушителя своего спокойствия снизу вверх. С недавних пор его окончательно перестало волновать, насколько высок был собеседник. Он уже не чувствовал себя маленьким – в любом смысле. Возможно, это безразличие прилагалось к ответственной должности, возможно, вытекало из переутомления. – У меня для Вас новости, шеф, – почему-то шепотом произнес Хавок, наклонившись к уху Эдварда и предварительно оглядевшись по сторонам. После чего молча сунул под его рукав маленький клочок бумаги, многозначительно подмигнул и быстро ретировался. "И кто мне объяснит, какого черта это сейчас было?" – флегматично пронеслось в ровным счетом ничего не соображавшем мозгу. Так и не найдя адекватной причины неадекватного поведения подчиненного, Эдвард пожал плечами и улегся на облюбованную ранее кучку бумаг, прикрыв глаза, готовый снова ненадолго заснуть. Внезапное осознание, что ему только что передали записку, заставило подскочить на стуле и едва ли не вывернуть рукав до локтя, чтобы достать злополучную бумажку. Вдруг Альфонс все же нашелся или решил сообщить о себе таким образом? Это уже была бы ниточка. Но черным по белому шли только цифры: "3101010115/2". Бессмысленные и непонятные. Однако они просто не могли ничего не значить. Уставший разум отказывался искать разгадку, и Эдвард, спрятав записку под перчатку, решил ненадолго выйти прогуляться. Все же обеденный перерыв в Штабе существовал для всех. Свежий осенний ветер тут же ударил по лицу и рванул полы алого плаща, наброшенного на плечи по давней чужой привычке. Солнце садилось теперь рано, поэтому уже не слепило глаза, постепенно клонясь к закату. Рыжые всполохи блеснули на светлых волосах, чуть изменив изначальный оттенок. Под ногами пролетел опавший лист в тон небу и скрылся за углом громоздкого здания Центрального Штаба. Глубоко вздохнув, Эдвард проворно сбежал по ступенькам вниз и направился вдоль ближайшей улицы. Мимо шли люди, удивленно поглядывая на юного майора, и сразу отводили взгляд, когда замечали серебряную цепочку карманных часов на поясе. Некоторые откровенно ненавидели Государственных Алхимиков, некоторые – презирали. И все без исключения боялись. Поэтому уже не было ничего удивительного в том, что многие обходили его по широкой дуге или торопились перейти дорогу на соседний тротуар. Эдвард привык и даже не замечал этого. Казалось, иначе и не реагировали. С самого получения заветной должности к нему относились предвзято. Только раньше подобное задевало, а сейчас стало безразлично. Улица вывела его к узкой реке, тихо шелестевшей мелкими волнами о каменные края искусственных берегов. Эдвард остановился у ограждений и оперся на них руками, наклонившись вперед. Снизу ему горько усмехалось расплывчатое отражение. Такое же уставшее и осунувшееся, как он сам. "Как же ты со всем этим справлялся, полковник?" – подумал отрешенно, запрокинув голову, чтобы посмотреть на последние искры догоравшего дня. Ответа, предсказуемо, не нашлось. Впрочем, его и не требовалось. Постояв неподвижно еще несколько минут, Эдвард легко оттолкнулся от металлической опоры и снова натянуто выпрямился, спрятав руки в карманы. Нащупал в одном из них часы, вытащил, чтобы проверить время. Хлопнул в ладоши и нажал на небольшую кнопку сверху. С недавних пор он начал использовать дорого обошедшуюся вещицу по назначению. Но все равно каждый раз заново запечатывал крышку алхимией, чтобы никто не увидел его слабости. Самой большой и самой главной. Пару секунд Эдвард тупо смотрел мимо циферблата, а после выудил из-под перчатки клочок бумаги и поднес его к часам. Бессмысленные цифры тут же обрели кристально ясное значение. Поспешно сложив записку, он похоронил ее под серебряной крышкой и побежал. Короткая вспышка преобразования мелькнула и погасла, уже когда Эдвард скрылся за ближайшим поворотом. *** Ночь выдалась весьма морозной, но Эдвард чувствовал это только лицом. Все остальное скрывала толстая ткань военной формы. Она была достаточно плотной, чтобы не пропускать внутрь холод и ветер, и сохраняла постоянную температуру. Идти по пустынным улицам оказалось весьма приятно и даже в некоторой степени занимательно. Он уже успел спугнуть целовавшуюся в подворотне парочку и пригрозить какому-то мальчишке за нарушение комендантского часа. В процессе спора с последним понял еще одно назначение наброшенного на плечи плаща: прятать погоны. Улицы сменяли друг друга неторопливо, соразмерно медленным шагам. Эдвард то и дело оглядывался, чтобы проверить, не следили ли за ним, и менял направление, петляя по городу. И наконец к назначенному времени вышел на указанный в записке перекресток. Но там никого не было: только тишина окрестных домов. – Эд? – вдруг раздался голос поблизости, и Эдвард, не ожидавший подобного, резво отпрыгнул в сторону, обернувшись на звук. Однако ничего не изменилось: улица по-прежнему пустовала. – Это я, Альфонс. – Врезать бы тебе за такие шутки! – возмутился он, внутренне обрадовавшись долгожданной встрече. Оставалось только понять, где находился источник голоса. – Может, выйдешь уже? – Не могу... Я тут не весь, – раздался полный раскаяния ответ. – Как это? – не понял Эдвард, глупо моргнув. – Загляни в мусорку, пожалуйста. Поборов желание грязно выругаться, тот послушно выполнил просьбу и едва не охнул. На самом дне в герметичном пакете, в какие обычно собирали улики с мест преступлений, лежал неровный осколок доспеха. Все-таки не сдержавшись, Эдвард забористо высказался на данную тему, попутно выудив из урны непутевого брата. – Не ругайся так громко, прошу тебя, – шепотом произнес Альфонс. – Пойдем, соберешь меня целиком – там и поговорим спокойно. – Знай: это самая идиотская из всех твоих идей, и ты у меня за нее еще получишь, – буркнул Эдвард, положив пакетик с его содержимым в карман форменных брюк. Оттуда на протяжении остатка пути доносился приглушенный голос, который так давно хотелось услышать. И обладателю коего хотелось задать хорошую трепку, чтобы больше неповадно было сбегать на целых четыре месяца. Под аккомпанемент тяжелых шагов армейских сапог они вошли в полуразрушенное здание, куда Эдварда не раз вызывали для тщательной проверки. Тогда они ничего не нашли, даже крохотного намека, поэтому сейчас он был искренне удивлен. Как, интересно, Альфонсу удалось спрятаться здесь? А главное, как он оказался в той урне? Не сам же дошел, в конце концов. – Видишь вон ту кучу камней в углу? – прервал тот цепочку мыслей брата неожиданным вопросом. – Предположим, вижу, – отозвался Эдвард и приблизился к вышеназванной единственной достопримечательности местного пейзажа. – Преобразуй ее в ступени. Нам надо попасть в подземелье. Пожав плечами, он без лишних пререканий сделал, как было сказано. Лаз получился узким, но вполне проходимым. Проскользнув внутрь, Эдвард быстро спустился вниз и предусмотрительно вернул все на места: закрыл дыру в потолке, а импровизированная лестница снова собралась в углу громоздкой кучей. В подземелье оказалось неожиданно тепло и сухо. Словно всю влажную затхлость вытравили отсюда специально. Даже водопроводные трубы, обычно располагавшиеся под потолком и изредка подтекавшие, закрывал ровный слой бетона. Без алхимии явно не обошлось. Зато получилось вполне уютно – хоть доспех не проржавеет. Улыбнувшись про себя, Эдвард только теперь убрал ладонь со стены и отряхнул ее от пыли. "Какого?.. – ошалело уставился он на собственные запястья и на проверку коснулся автопротеза узкой полоской кожи между формой и перчаткой. Металл, действительно, был горячим. – Нагрелся от реакции? Но такое преобразование не выделяет тепла. Значит..." Эдвард положил на стену живую ладонь и медленно провел ею вверх и в сторону. Бетон сам по себе имел невозможно высокую температуру. Словно лежал под жарким летним солнцем, а не гнил в подземелье. Вопрос так и не успел сорваться с губ, потому что за спиной послышались шаги. Эдвард крутнулся на пятках, готовый к нападению. Но руки, почти сомкнувшиеся в круг для быстрого преобразования, замерли на миг, после чего и вовсе повисли вдоль туловища. Напряженная спина, чуть согнутая для несостоявшегося броска, выпрямилась. Прищуренные глаза шокировано распахнулись. Колени едва не подкосились. А где-то глубоко, в давно опустевшей груди, мощно бухнуло о ребра сердце. – Привет, Стальной. Напротив стоял Рой, вполне живой и здоровый. В прямых черных брюках, пыльных лакированных туфлях, которые обувал лишь по особым случаям, и расстегнутой белой рубашке. Кое-где на ней угадывались застарелые пятна крови, а на сильном, тренированном теле виднелись рваные шрамы от огромных когтей и острых зубов. Знакомое и ни на миг не позабытое лицо украшала усталая, немного виноватая улыбка, отражавшаяся в зеркалах темных глаз. Раньше ее никогда там не было. По крайней мере, настолько заметной. Руки он держал в карманах и рассмотреть их не представлялось возможным, но Эдвард точно знал, что на них надеты белые перчатки с печатью огненной алхимии. – Полковник... – выдохнул едва слышно, все еще не веря. Не веря в реальность преследовавшего его повсюду морока. Не веря в существование этого подземелья с его невозможным теплом. Не веря в возрождение собственного сердца, сгоревшего бессчетное количество раз и вырвавшегося из груди еще в подвалах Центрального Штаба. Оно будто умерло на прошедшие в сущем аду четыре месяца, а теперь старалось отработать упущенное время в максимально сжатые сроки. Если хоть где-нибудь остались слезы, пожалуй, Эдвард бы заплакал. Но они закончились. – Не может быть... – оформил он в слова истеричную мысль, мимолетно подивившись, как сипло, жалко звучал голос. И сделал шаг по направлению к Рою. Галлюцинация не исчезла. Не шелохнулась. Даже когда Эдвард протянул руку, предварительно сняв перчатку, и дотронулся до широкой груди, на которой однажды лежал и множество раз ревел от бессилия. Теплая. Теплая, немного шершавая от засохшей в несколько слоев мази и свежих шрамов, но настоящая, живая. В раскрытую ладонь его упруго ударило сердце, и он вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. Как сидел возле больничной койки и вслушивался в сбивчивый писк аппаратов. Как прижимался лбом к холодному сгибу локтя и считал хаотичный пульс. Как побежал звать на помощь, когда это самое сердце остановилось. А теперь, как ни в чем не бывало, билось под ребрами, ладно, ровно, уверенно. Реально. – Живой... – произнес наконец Эдвард вслух то, что буквально само просилось на язык. Сверху послышалась усмешка, от которой в груди потеплело. А потом ладонь, заметно больше его собственной, тоже без перчатки, накрыла мелко дрожавшее от переизбытка эмоций запястье и ощутимо сжала. Не до боли – до осознания, полного и безвозвратного. Происходившее не было сном, сейчас он окончательно в этом убедился. Поднял голову, взглянул в ставшие уже родными глаза и нахмурился, растянув губы в нехорошей ухмылке. – Живой, ублюдок! – заорал Эдвард, без замаха впечатав в скулу не успевшего сориентироваться Роя стальной кулак. – Да как ты смеешь быть живым?! Стоять тут и лыбиться напропалую?! Скотина ты бесчувственная! Тупица! Кретин! Идиот! – Уж прости, что так не вовремя воскрес! – фыркнул тот в ответ, запоздало осознав, что произошло, и разозлившись от чужого запала, как спичка загоралась от костра. – Какого черта ты вообще умер?! – Вообще-то меня убили! Я свою смерть не планировал! – Если бы ты не прогнал меня, тебя бы не убили! – Если бы не прогнал , убили бы обоих! – На обоих силенок бы не хватило! – Как будто у тебя на них хватило бы, мелочь пузатая! – Конечно, хватило бы! Ты тут не самый сильный, спичка мокрая! – Я поступил единственно верно! – Ты поступил единственно глупо! – Отставить пререкания с начальством! – Я теперь начальство, так что не указывай мне, что делать! – Команды гавкать не было! – Да плевать я хотел на тебя и твои команды! – В качестве доказательства Эдвард пнул Роя сапогом под колено и тут же схватил за грудки, притянув вплотную к себе и зашипев прямо в лицо, на котором постепенно расцветал живописнейший синяк. – Если ты еще хоть раз посмеешь умереть раньше меня или без меня, я сам тебя убью!.. – Да что ты!.. – начал было Рой, но поглотил конец фразы, когда смог открыть глаза и посмотреть на оппонента. Упрямо поджатые губы, раздувшиеся ноздри, покрасневшие от систематического недосыпа глаза, опухшие веки и мокрые щеки. Он автоматически протянул руку, чтобы стереть чужие слезы, но Эдвард несильно оттолкнул его и отступил сам, отвернувшись и утерев лицо грубой форменной тканью. – Стальной... – Ты этого не видел, – сказал он, косо взглянув на собеседника через плечо. – Зато я видел, что ты украл мой стиль, – мгновенно нашелся Рой, скрестив руки на груди. Ему прекрасно был знаком подобный жест – сам зачастую пользовался несколько лет назад. Поэтому знал, что лучше всего просто резко сменить тему. – С чего ты взял? – недовольно прищурился Эдвард, снова встав лицом к собеседнику, однако плакать, действительно, перестал. Фокус удался. – С твоего плаща, – пожал плечами Рой, саркастично ухмыльнувшись. – Только я ношу его так – остальным неудобно. Он у них слетает, знаешь ли, – пояснил, чуть подавшись вперед, и недоверчиво принюхался. – Да он даже пахнет точь-в-точь, как мой! – Неправда! – неискренне возмутился Эдвард, отведя взгляд в сторону. – Правда, и ты это знаешь, – победно вздернул подбородок Рой, переступив с одной ноги на другую и уперев ладони в бока. – Полковник... – угрожающе начал проигравший, почти рыча, но был невежливо перебит Альфонсом, по-прежнему вынужденным вещать из кармана военных штанов брата. – Ребята! Может, вы сперва все-таки соберете меня обратно, а потом уже продолжите скандалить? Оба спорщика синхронно опустили глаза туда, откуда доносился голос, растерянно моргнули, посмотрели друг на друга и абсолютно одинаково рассмеялись. Вся ситуация показалась им настолько глупой, что иной реакции и быть не могло. Напряжение, давившее на каждого по-своему прошедшие месяцы, отпустило. Даже накопившаяся усталость сошла на нет. Они наконец-то дышали свободно. *** – Итак, а теперь я хочу услышать объяснения, – проговорил Эдвард, когда они втроем устроились вокруг костра. К теплому коридору прилегало довольно просторное помещение, посреди которого мерно горело ровное пламя. Неподалеку от него располагалась больничная кровать со знакомой аппаратурой. Простынь была вся насквозь в крови, такой же застарелой, как на рубашке Роя. В противоположном углу отыскался доспех Альфонса, разобранный на части, который алхимики, споря и переругиваясь, собрали целиком. После чего, собственно, устроились на каменных выступах пола у огня. Эдвард хмуро смотрел то на одного, то на второго и боролся с желанием снова врезать полковнику. Просто потому, что только он мог почувствовать это. Но Рой, словно прочитав его желание, перехватил автопротез, лежавший на колене, ловко стянул перчатку и прижался щекой к холодной стальной ладони, блаженно прикрыв глаза на выдохе. Скула уже начала опухать и неприятно пульсировать, и соприкосновение с давно остывшим металлом принесло невероятное облегчение. Эдвард собрался возмутиться на этот счет, но передумал, увидев, как на чужих губах мелькнула расслабленная улыбка. Рой для удобства облокотился на свою ногу и положил на ладонь подбородок, удерживая пальцами импровизированный компресс. – Стальной, ты все-таки сволочь, – флегматично сообщил он, скосив глаза на адресата. – Нет, сволочь здесь ты, – буркнул Эдвард, пересев чуть ближе, чтобы не тянуться. – Почему ты не сказал, что жив? Ты хоть понимаешь, что я похоронил тебя?! – Да ладно тебе, – усмехнулся Рой, потрепав его свободной рукой по туго стянутым в косу волосам. – Успокойся, мелкий. – Прекрати обращаться со мной, как с ребенком! – возмутился тот, увернувшись от прикосновения. – Это совершенно не смешно. – Я знаю, – серьезно и немного грустно согласился собеседник, тяжело вздохнув. – Прости? – Не прокатит, – отрицательно покачал головой Эдвард, насупившись. – Ну и ладно, – бесцветно откликнулся Рой, вновь прикрыв глаза. Какое-то время он просидел, не двигаясь, а потом попытался перевернуть нагревшуюся стальную ладонь более холодной стороной к пострадавшей щеке. При этом едва не выкрутил искусственный сустав, но Эдвард успел вырвать руку из крепкого захвата. Правда, ненадолго. Хлопок, легкий свет от алхимической реакции – и он уже сам приложил заиндевевший металл к месту недавнего удара. Рой незаметно сильнее прильнул к ладони, довольно зажмурившись. Вопреки клокотавшей внутри злости, взгляд Эдварда ощутимо смягчился, а желание продолжить спор поутихло. – И все-таки, как ты выжил? – спросил он негромко после короткой паузы. – Я ведь своими глазами видел, как твое сердце остановилось. – Оно и остановилось, – подтвердил Рой безразлично. – Я был мертв почти десять минут. А потом очнулся и понял, что все тело жутко болит: морфий ведь отключили. Врач тогда жутко испугался: меня как раз везли в морг, а я вдруг заговорил. Там-то, по пути, мне и пришла в голову мысль отложить свое чудесное воскрешение до лучших времен. Фарман помог транспортировать меня сюда и тайно вывез из госпиталя кровать и необходимую аппаратуру. Но, как ты понимаешь, прогнившее подземелье – не лучше место для тяжелых больных. А самостоятельно забетонировать проклятые трубы я не мог. Я вообще почти ничего не мог. Хорошо хоть дышал без посторонней помощи. Тогда Фарман предложил привести сюда Альфонса. Как раз подвернулся удачный момент с его арестом. Он помог твоему брату сбежать, показал это место, а потом отнес тебя в штаб. Повезло, что ты был без сознания все это время. – То есть... – Да, пока они добирались сюда, тебя нес Альфонс, а потом передал Фарману, ты правильно понял. – Но почему меня вернули в Штаб, а не оставили здесь?! Я тоже мог бы помочь! – Я не хотел, чтоб ты знал, что я жив. Да и, останься ты с нами, что произошло бы с остальными? С Ризой, Фьюри, Хавоком, Бредой? – Отдел бы расформировали... – И разослали бы моих людей в разные концы страны, где идет война, чтоб их там наверняка убили. Вот видишь, сам все понял. – Но откуда ты знал, что я соглашусь? Я ведь мог послать всю армию во главе с фюрером и отправиться искать Ала! – Я надеялся, что ты примешь правильное решение. Но, зная тебя, отнюдь не был в этом уверен. На случай твоего отказа готовился запасной план, но, благо, использовать его не пришлось. – И неужели за все это время нельзя было хоть как-то сообщить о себе, полковник? Ал? – Эдвард наконец повернулся к брату, о чем тот незамедлительно пожалел, поймав возмущенный, но такой усталый и загнанный взгляд. – Я... – начал было он, но Рой поспешил его перебить. – Он не при чем. Это была моя личная просьба. – Но почему? – Потому что твоя жизнь висела на волоске. Любой твой шаг на протяжении последних месяцев тщательно отслеживался и проверялся. Они должны были убедиться, что ты никак не связан с преступлением брата и его побегом. А также, с исчезновением из Центрального морга тела Роя Мустанга, с честью погибшего во время исполнения своих должностных обязанностей. – А если бы я знал, где скрывался Ал, и что ты жив, то мое поведение вызвало бы подозрения. – Рад, что ты понял, – сдержанно улыбнулся Рой, бессознательно погладив стальную ладонь на своем лице коротким, словно случайным, движением. – Не дурак, знаешь ли, – фыркнул Эдвард, но тон его стал заметно теплее и спокойнее. Напряжение, постепенно накапливавшееся последние месяцы, отпускало. А сердце, наконец вернувшееся на положенное место, заходилось в груди от диаметрально противоположных эмоций. – Знаю, – кивнул Рой, удобнее устроив голову на жесткой опоре. Впервые за долгое время он ощущал полное спокойствие. Ему было просто хорошо: не только тепло, но еще и по-настоящему уютно. Будто недостававший кусок головоломки нашелся и занял отведенное ему место в общей картине. – А на похоронах, выходит, закопали пустой гроб? – поинтересовался вдруг Эдвард, вынырнув из затянувшихся раздумий. – Это я у тебя хотел спросить – меня-то там не было, – ответил Рой, приоткрыв один глаз. Второй до сих пор болел, но противная пульсация понемногу утихала, вновь нагревая автоброню. – Меня вообще-то тоже, – заметил Эдвард насмешливо, аккуратно высвободил руку, чтобы снова охладить, и вернул ее на место. – Жаль, интересно было бы узнать, что там обо мне говорили, – задумчиво произнес Рой, благодарно улыбнувшись собеседнику. Он прекрасно знал, что тот не чувствовал разницы температур протезом. Однако, данное обстоятельство никоим образом не мешало ему безошибочно определять момент, когда сталь следовало подморозить. – Уверен, ничего хорошего, – заявил он со вполне уловимой ноткой сарказма. – Это еще почему? – наигранно обиженно надулся Рой, ссутулив плечи для пущего эффекта. Не подействовало. Впрочем, как и всегда. – Потому что ты бессердечный убийца и беспринципный карьерист, который готов идти к намеченной цели по головам, – припечатал Эдвард, разведя руками. Причем, умудрившись не двинуть искусственной. Но сохранить отрешенное выражение лица надолго он не сумел – расплылся в беззлобной ухмылке, когда взглянул на совершенно по-детски насупившегося собеседника. Смотрелось это вдвойне смешно, потому что подобное поведение совершенно не сочеталось со вполне респектабельной внешностью взрослого мужчины. – И только единицы знают, что это не так, – добавил Эдвард, все-таки сжалившись над ним, хоть и понимал, что такое ребячество – лишь забавная игра. Своеобразная разминка для мимики. – Ну хоть на том спасибо, – рассмеялся Рой коротко и почти сразу же негромко зашипел. Ненадолго отстранил лицо от спасительного холода, ощупал замерзшую побледневшую скулу и с обреченным вздохом прислонился обратно, подняв на виновника взгляд, полный притворного укора. – Болит? – зачем-то спросил тот, изобразив ненатуральное сочувствие. – Смотря, с чем сравнивать, – задумчиво возвел глаза к потолку Рой, словно именно на нем собрался искать возможные сравнения. – Так тебе и надо, – проворчал Эдвард и, получив вместо ответа хмурое грудное рычание, согнулся от хохота. И только теперь в полной мере осознал, насколько пустым было существование последние месяцы. Без этого живого голоса, пестрившего разнообразными интонациями. Без этого лица, умевшего одними краткими жестами говорить больше, чем слова. Без этого человека, близкого, понятного, чье присутствие могло с одинаковым успехом вывести из равновесия и моментально успокоить. Пожалуй, лишь с ним Эдвард позволял себе столько искренности, не боялся показывать слабости. Поэтому сейчас задыхался от смеха, держась за грудь, откуда мягкими толчками по телу разносилось тепло. Вместе с необъяснимой, глупой нежностью, которая грозила перелиться через край, не уместившись в истрепанной душе. На миг стало даже больно: слишком много чувств разом навалились на него, и он откровенно не знал, что делать со всеми вместе и каждым в отдельности. Но совершенно ясно понимал главное – так было правильно. Намного правильнее, чем раньше, когда эмоциональный диапазон ограничивался усталостью и хронической апатией. – Эй, начальство! – послышался оклик со стороны коридора, и Эдвард напару с Роем обернулись. В проходе стоял Фарман, державший в руках небольшой сверток. – Вы хоть что-нибудь способны замечать вокруг, кроме друг друга? – без капли насмешки поинтересовался он, подойдя к костру и заняв свободное место рядом с Альфонсом. Ни единого удивленного или вопросительного взгляда на стальную ладонь у чужой щеки. Ни единого слова укора или издевки. Ни единого намека на недовольство или неодобрение. – Докладывай, – проигнорировав вопрос, потребовал Рой, выпрямившись, отчего будто даже стал шире в плечах. Эдвард рядом медленно успокаивался, зажав ладонью рот и сильно зажмурившись. Реши сейчас кто-нибудь спросить его, что именно казалось ему настолько смешным, он бы не ответил. Потому что и сам не знал. Слишком много всего случилось за один день, который упрямо не заканчивался. Не готовая к подобному психика пыталась хоть как-то справиться с наплывом событий, однако дала слабину. В голове смешались чувства, мысли, воспоминания, наложившись на хрупкую реальность. На краткий миг Эдварду показалось, что перед ним снова только стопка незаполненных документов и мертвый кабинет. Словно приоткрыл глаза, почти проснувшись, но продолжал видеть пригрезившийся морок. Где Рой умер всего на десять минут, а Альфонс наконец дал о себе знать. И они сидели рядом, вместе, разговаривали. А сердце, глупое, странное сердце упрямо стучало по ребрам изнутри. Момента, когда он перестал смеяться и начал плакать, Эдвард не уловил. Как и момента, когда окончательно проснулся и рассмотрел прямо перед своим носом большую кружку крепкого кофе. Бумаги под щекой промокли, буквы расплылись в одно сплошное пятно, отпечатавшееся на лице чернильной кляксой. Заставив себя сесть ровно, Эдвард тряпичной куклой откинулся на спинку стула. Почувствовал знакомый до боли запах полковничьего френча и до крови прикусил губу, извернувшись, чтобы спрятаться в длинных черных полах. Сон. Эта встреча, нашедшийся брат и чудом воскреснувший Рой – все было сном. Несбыточной мечтой, мороком, который подкинуло измученное сознание. Эдвард почти не спал прошлые месяцы именно поэтому. Потому что после таких вот снов не хотелось просыпаться. Реальность казалась дикой, лишенной смысла. Руки опускались от бессилия. В горле комом сворачивался истошный вой, который с каждым разом глотался неумолимо тяжелее. Из души вырывался с мясом очередной кусок, а свежая дыра на его месте еще долго кровоточила, зияя голодной пустотой. И сердце больше не билось.