8 октября, 2023 год
11:55
— Уважаемые пассажиры! До отправления скорого поезда номер 6 «Стрела» Санкт-Петербург — Белгород остается пять минут. Просим занять места в вагонах согласно приобретенным билетам. Желаем Вам счастливого пути! — раздался вокзально-монотонный голос диктора, прежде чем дверь, разделяющая перрон и здание железнодорожного вокзала, с наипротивнейшим лязгом закрылась. Сегодняшнее утро, в отличие от вчерашнего, не задалось. Если часов так двадцать назад стояла солнечная, безветренная, приятно пахнущая теплом и пряностями погода, то в данный момент времени такими свойствами она похвастаться, увы, не могла. По небу, некогда чистому, текли хмурые, взъерошенные шальными порывами воздуха облака. Они придавали городу серости. Ветер хоть и был несильным, зато ледяным, каким-то образом да находящим открытую зону на теле, чтобы проесть ее до костей. Золотые кроны деревьев, ранее блаженно качающиеся из стороны в сторону, поднимающие настроение, сейчас угрюмо дрожали, отказываясь веселить народ. Хотя, быть может, одному ему так казалось. Максим вышел из полутемного, сырого и прохладного помещения железнодорожного вокзала и направился быстрым шагом по тротуару, совсем недавно обмытому мелким, но долгим дождем. Едва успевая огибать лужи, в которых, словно бумажные поделки в форме кораблей, плавали листья, он наблюдал за тем, как пожилой мужчина с помощью молодой проводницы вскарабкивается на подножку транспортного средства. Наблюдал за последним человеком, оставшимся на перроне. Максим не был удивлен такому раскладу, зато был бесконечно рад тому, что необходимость в покупке билета на следующий поезд всё-таки отпала. Ранее его и вправду переполняла уверенность в том, что он, несомненно, опоздает и останется стоять на платформе, провожая печально-злобным взглядом уходящий состав. И это понятно — каждый бы подумал об этом, переживи он то, что выдалось пережить ему. Всё началось с малого и одновременно катастрофичного. Проспал Максим: выключил будильник, поставленный на девять часов утра, да подвергся ужасной напасти — привычке, до сих пор преследующей его еще со школьных времен. Прилег, сомкнул тяжелые веки, пообещав себе — «еще пять минут и встаем», и очнулся, только не в то время, которое планировал. Так ловко с мягкой кровати он еще никогда не вставал, настолько стремительно по родительской квартире никогда не носился, даже в детстве, когда представлял себя всадником, едущем на сверхбыстрой лошади. В 11:00 Максим уже должен был отстаивать свое место в очереди к досмотровому рентгенотелевизионному интроскопу, и в этом-то и заключалась изюминка — только «должен был». На самом же деле в это время он лишь в одиночестве покидал жилье — родители были на работе — и буквально летел к вызванному такси. Испорченное настроение снабжали и утренние дорожные пробки, свойственные городу-миллионеру, и агрессивная болтовня водителя по телефону. Максим думал, что не выдержит бурлящей в нем злости и взорвется: крайне увлеченный разговором таксист не реагировал на его просьбы остановиться в том или ином месте. Поэтому катить пришлось до последнего — до Богом забытой парковки, располагающейся поодаль от вокзала. И докатил ведь, не лопнул от раздражения, за что ему уже следовало вручить золото и мятый листик. Но, как оказалось, этого было мало даже для таких ординарных безделушек. Следом ему пришлось пройти и огромную толпу, напоминающую сплочённое стадо буйволов. И сварливую, наглую старенькую бабушку, что уж очень долго отбирала металлическое от неметаллического и выкладывала его в специальный ящик. Проблема здесь взросла на почве его небольшой просьбы проскочить через арочный металлодетектор первым. Бабуля оплевала его с ног до головы желчью и прорычала, чтобы он сию секунду смиренно встал позади и дождался своей очереди. Пришлось пойти на попятную — скандал бы занял слишком много времени, которого и так было в недостатке: оставалось всего десять минут до 12:00 — момента отправления поезда. Уже обзаведясь сединой, Максим направился к кондуктору, взмолившись всем богам, чтобы с ним никаких проблем не возникло. И, на удивление, все закончилось вполне сносно: проверили у него распечатанный билет да разглядели в нем личность, пребывавшую на фото в паспорте. Только вот недовольным лицом еще больше испортили настроение, но у него не было права осуждать за это — сам же, скорее всего, выглядел не лучше. Поезд загудел, зашумел и тронулся в тот момент, когда Максим зашагал по узкому коридору в сторону своего купе. Оранжевая куртка немного стесняла движения, развязанный длинный шарф, славившийся коричневыми оттенками, гармонично сочетающимися с верхней одеждой, мешался, попадая под руку. И это всё, несомненно, действовало на нервы, вызывая соответствующее желание — поскорее остаться в одной водолазке терракотового цвета да черных широких джинсах. Глубоко вздохнув, Максим непроизвольно огляделся. Поезд. Он снова находится в поезде. В полной мере осознав это, он приметил, как раздражение оказалось свергнуто привычным воодушевлением. С самого раннего детства ему нравились поезда. Максим любил их и за шум, и за какую-никакую тряску, и за атмосферу путешествий, даже за строение — за всё. Особенно он питал нежные чувства к их отдельному свойству — возможности завести новые знакомства в плацкартах или купе, услышать от людей увлекательные истории, создать с ними воспоминания в течение всей поездки. К слову, для него эти встречи обычными отнюдь не являлись. Они казались ему чем-то фантастическим, загадочным, способным привести к тому, к чему он никогда не придет, дать то, что он никогда не получит в повседневной жизни. Да, несколько романтическое видение, но Максим оставался ему предан по сей день. Искренне хотел оставаться ему преданным. Как только он отходит от этих мыслей, голову тут же заполняют разнообразные думы насчет попутчика. Именно «попутчика»: когда он заказывал электронный билет, а это, как всегда, происходило в самый последний момент, одна нижняя полка уже была куплена. Вряд ли кто-то подался в это купе после его забега, вряд ли есть люди, в этом плане рискованнее его. Так вот, какой он, этот человек? Мальчик он или девочка? Как он выглядит, опрятный ли, шумный? Или тихий, неряшливый? Какие у него предпочтения, привычки? А история жизни интересная? Сразу ли заговорит, повздорят они или мгновенно настроят теплые взаимоотношения? Все эти размышления были обиходным делом и максимум, что делали, — подогревали интерес да подгоняли к месту встречи, чтобы поскорее открыть истину, найти все ответы на интересующие вопросы. Именно поэтому он сейчас из отчужденного состояния перешел в возбужденное, чуть ли не вприпрыжку добравшись до нужной точки. Зачесав свои волосы пятерней, Максим бережно отодвинул дверь в сторону, открыв для себя шикарную обстановку. Первым в глаза бросилось небольшое прямоугольное окно, расположенное параллельно входу в купе, через которое можно было заметить мрачность, падающую на янтарную траву, приписывающую ей грязноватый оттенок. Какие-либо шторы просто-напросто отсутствовали, благодаря чему совершенно ничего не мешало разглядеть сползающие по стеклу капли, оставшиеся после маленького серебряного, освежающего дождя. Опустив глаза немного вниз, Максим узрел белый столик, на котором можно было бы поместить максимум десять чашек или два больших полотенца в сложенном виде. Однако это были только предположения, мерки «на глаз», ведь сравнить оказалось не с чем, — сейчас на этой, на удивление, чистой поверхности совершенно ничего не покоилось. Обивка нежно-зеленого цвета и высокая спинка предложенного ему дивана, расположенного по левой стороне от входа, в следующее мгновение бросились в глаза, вызвав неописуемый восторг. Родив такое душевное удовлетворение, что до верхних полок, которые, кстати говоря, тоже неплохо было бы осмотреть, не осталось совершенно никакого дела. И дело было не в том, что Максим никогда не сидел на таком типаже мебели, или, не дай бог, не видел, поэтому и чувствовал себя дикарем, сбежавшим из лесу. Просто у себя за пазухой имел он еще одну особенность, о которой знали многие, если не все: сдержать свои горячие порывы при ее обнаружении никогда не получалось, да и без конца гласить о ней любил. Пристрастие к цвету летней поляны прослеживаться начало еще с самого раннего детства, когда вместо красных, оранжевых или фиолетовых шаров он всегда выбирал зеленые. И не только среди шаров — одежда тоже оказывалась под влиянием его большой любви, из-за чего и родители, и бабушки, сидящие около подъездов, его нередко называли одуванчиком. В дальнейшем этот, казалось бы, ничем непримечательный цвет стал для него своеобразным сосудом гармонии и душевных сил. В подростковом возрасте, когда неприязнь к нему питали отовсюду, Максим ходил в богом забытые аллеи, выращивал разнообразные цветы, приобретал декоративный плющ и зеленые светодиодные ленты для своей комнаты. В таких обстановках ему становилось так спокойно, мило на сердце, как нигде боле, и это лишь подкрепляло эту чудную страсть. Однако ни цветы, ни шары, ни одежда, ни мебель не будоражили его кровь настолько, что душа рвалась в пляс. Было еще кое-что, что ему казалось в триллионы раз красивее чего-либо. То, что сбивало с ног при маломальском контакте; то, что он до невозможности редко встречал, но не прекращал искать снова и снова. Одним мыслям о прекрасном пришлось найти свой конец, а другим — обрести начало. С правой стороны послышался вздох, полный какой-то необъяснимой усталости и, вместе с тем, удовольствия, и Максим осознал — случайно выкинул из головы то, что будоражило его ранее. Думы о попутчике. Пришло время заполучить стоящие сведения и избавиться от пустых предположений. И только он повернул голову в сторону нужного сидения, только открыл рот, чтобы протянуть незамысловатое приветствие, как тут же обмер. Сначала Максима со всех сторон обступило немалое удивление, потом же его сменило небольшое по размеру разочарование. Кажется, гнетущая атмосфера улицы прокралась и в здешнее место. Ну что ж, придется немного потерпеть, перенести планы на неопределенный промежуток времени. Его компаньон, то есть парень, попал в зону, находящуюся вне реальности и одаривающую каждого своего посетителя ярким или мрачным сном, и теперь лежал головой к двери, — видимо, от окна тянуло стылым холодом. Максим, кстати говоря, не сразу понял, что его соседом по купе оказался представитель мужского пола: с толку сбили черные волосы средней длины, небрежно рассеянные по изумрудному дивану. Только мужские плечи да отсутствие двух выпуклостей на передней верхней части туловища, помогли ему выяснить пол, избавиться от первого впечатления — собственно, не каждый день Максим встречал такое свойство у юношей. Парень казался расслабленным: лежал на спине; правой, согнутой в локте рукой подпирал голову, левой же придерживал толстую книгу в твердом переплете, нашедшую себе местечко на животе; правую ногу сгибал в колене, из-за чего соответствующая ступня плотно прилегла к сидению. Он был одет в белую рубашку с объемными рукавами. Две ее верхние пуговицы оказались расстегнуты, открывая вид на острые ключицы; также выглядывала серебряная цепочка. На его ногах красовались черные классические штаны и белые носки. Весь образ являлся не столько строгим, сколько эстетичным. Этому также способствовали и поза, и бледность кожи — особенно последняя: уж больно подходящей ко всей этой картине она казалась. Максим плавно и как можно глуше вернул дверь в изначальное положение, после чего, еще раз бросив взор на отдыхающего и сокрушенно вздохнув, прошелся к своему месту. Придется обживаться в одиночестве, улавливая успокаивающее свойство ропота колес. Придется находить себе занятие. Придется ждать.***
13:07
Прошел час, наполненный быстро бегущими за окном деревьями и серыми тучами, красящими всё содержимое купе в сизый, стальной цвет. Дождь уже кончился, но намек на то, что покрывшая лазурное небо гурьба в скором времени рассеется, так и не явился. По всему поезду гуляла сонливость — никто нигде не переговаривался, не ходил. Создалось ощущение, что люди в принципе перестали существовать, скрылись в неизвестном направлении и не пожелали вернуться. И неизвестно даже, как следовало на это реагировать, — радоваться или грустить. Попутчик вот уже час пребывал за пределами Вселенной. И Максима, изнеженного спокойной музыкой, играющей из одного наушника, горизонтальным положением и небольшой тряской, всё-таки настигло врасплох непреодолимое желание, связанное с ним. Парня страшно тянуло рассмотреть. Хотелось сложить в голове определенные теории насчет его жизни, предпочтений, принципов, основываясь на каких-либо деталях. Это любопытство, крупицы которого возникли еще с приходом в купе, подбиралось к нему в течение шестидесяти минут, как хищник к жертве, и вот в полной мере заявило о себе. Оно вздымалось всё больше и больше, будто костер, в который активно подбрасывали сухие поленья, и вот он разросся до таких размеров, что Максим не был в состоянии его угомонить. Точнее — не хотел. Он не видел ничего зазорного в этом стремлении, в незаметном, легком, не вызывающем зуд под кожей наблюдении. Не раз занимался таким, поэтому был уверен — не потревожит; никогда никого не тревожил, и этот раз не должен стать исключением. Поэтому аккуратно, стараясь не издавать лишних шорохов — всё-таки тревожить чужой сон шумом не хотелось, — лег на бок и, делая вид, что целиком и полностью находится в телефоне, принялся шествовать по наработанному годами кругу. Парень продолжал лежать в той позе, которую Максим застал на входе в купе. Сейчас она казалась несколько вальяжной, нет, даже грациозной. Черные, длинные брови с изломом не несли в себе и доли напряжения. Благодаря тому, что слегка вьющиеся волосы не скрывали большую часть головы, было видно небольшое ухо и его достопримечательность — круглую серебряную серьгу. Интересно, а второй такой же орган имел данную особенность? Ресницы редкие, средней длины, на левом нижнем веке крохотная чёрная родинка; нос небольшой, ровный такой, без намека на какую-никакую горбинку. Ловко спрыгнув с него, как опытный прыгун в воду, взгляд наткнулся на слегка приоткрытые губы. Эти губы… Верхняя половинка была гораздо меньше нижней, но не настолько, что терялась на ее фоне и становилась тоненькой полоской. Нижняя же отличалась небольшими ранами, видимо, не раз подвергалась задумчивому или намеренному прикусыванию. Сами по себе они были слегка припухлыми, имели нежно-розовый цвет, составляли по-своему изысканный контраст с молочной кожей. Дальше следовал подбородок, что не выпирал, и тонкая шея. Почему-то Максим был уверен — подними незнакомец голову, вытяни он ее, так сразу же создаться впечатление о нем, как о несколько гордой личности. «Красиво» — несокрушимым силуэтом встало у него в голове. Парень был не просто мил. Он был исключительно хорош собой, отрицать это — признавать себя эгоистичным глупцом и захлебываться противоречиями. И это единственное, к чему он пришел. То есть успел прийти.***
13:42
Да, Артур случайно провалился в небытие, убаюканный колебаниями кабины и шумом биения колес о рельсы. Однако пребывал в нем совсем недолго, минут так пятнадцать: ровно до того момента, как скрипнула дверь, тем самым оповестив о приходе человека. Неизвестно, каким образом, но он сразу догадался, что это его попутчик, но, между тем, продолжил лежать, как мертвый: желание отдохнуть было в разы сильнее желания завести новое знакомство. Всё, что он хотел, — сплошное уединение. И как жаль, что такая простая истина не соизволила добежать до пришедшего. «Я, конечно, встречал докучливых людей, но этот, кажется, особый экземпляр» — мысленно цокнул Артур и слабо повел плечами, в который раз попытавшись сбросить с себя чужой любопытный взгляд. Получилось — фантомная липкость исчезла. Шокированный состоявшейся победой, он, подогреваемый интересом, в который раз приоткрыл один глаз, чтобы узнать, куда она переметнулась. На книгу. Теперь книга подверглась осмотру. «Ну сколько можно?» — мученически подумал Артур, сомкнул веки и тихо выдохнул. Первое время его увлекали взгляды попутчика. Становилось приятно от мысли о том, что его внешность была способна привлечь столь большое внимание. Спустя пятнадцать минут излишняя назойливость начала напрягать: он четко ощущал, как взор ползает под кожей, будто насекомое, которое невозможно стряхнуть. Терпение начало иссякать. Сладость от той же мысли перестала существовать — и на ее место пришло неверие. Может ли он быть настолько неординарным, чтобы кто-то безостановочно глядел на него вот уже четверть часа? Потом выяснилось, что это не последний срок, и легче от этого не стало. Из-за ощущения, будто он находится под камерами, желающими запечатлеть лишний вздох и за это уничтожить, Артур стал испытывать такой дискомфорт, что уже было просто невозможно пребывать в положении лежа и не подавать признаков жизни. Такое обстоятельство добило его терпеливость. Вообще, к нему нельзя было приплести слова «смирение» и «сдержанность», поэтому достичь пика он должен был еще в начале, минут так через пять активного сканирования. Однако сдержался, проявил снисходительность, и это не из-за того, что парень ему как-то приглянулся. Просто как физическое, так и моральное состояния оставляли желать лучшего; из-за них он так-то и слег. Санкт-Петербург. Как много это слово для него значит. Этот город ассоциируется у него как с ужасными, отвратительными, грязными, так и с хорошими, светлыми, чистыми воспоминаниями. Года два Артур не возвращался в здешнее место, и вот впервые вернулся и познал, как силен, сложен и груб этот контраст. В голове стояло только одно — «как хорошо, что я отсюда уехал спустя день». Двое суток он бы точно здесь не протянул: от недосыпа, давления, исходящего от каждого камня, и удушливого комка в горле издох. Артур до последнего не хотел становиться на дыбы. Но если кто-то так настойчиво шел к тому, чтобы получить подзатыльник, то пусть будет так. Не двинув ни одной конечностью, даже не удосужившись распахнуть веки, Артур выдал размеренно, с пронзающим душу холодом: — Глаз захотел лишиться, я не пойму? Не подняв головы, он распахнул глаза и взглянул на виновника сего торжества. Его реакция не заставила себя долго ждать и в итоге сумела хорошенько позабавить. Паренек сначала обмер, взглядом зависнув на том же томе, потом резко сел и отвернулся, выставив напоказ одну из мгновенно залившихся алой краской щек. Видно — тот типаж людей, который способен испытывать стыд за свои действия. Настигнутый небольшой заминкой, Артур мягко отложил книгу в сторону, потянулся, выгнувшись в пояснице, и плавно сел. Будучи сидя, закинул кисть руки на заднюю часть шеи и помассировал ее, потом легонько размял остальные конечности. Любил он читать да лежать, не двигаясь: таким образом ему было легче утопать в несуществующем мире либо в собственных мыслях. Но не отмечать вред от этой привычки не мог, и в который раз не давать себе обещание избавиться от нее — тоже. Шли секунды, перевоплощаясь в минуты, а попутчик никак не мог ни охнуть, ни вздохнуть. И вскоре раздражение, вскормленное этим обстоятельством, достигло такого пика, что Артур, не сдержавшись, поторопил, применив грубоватый, назидательный тон: — Ну? Сколько смотреть на меня будешь? И опять тишь; только рука подскочила к щеке и начала ее в стыдливой манере потирать. «Ладно, раз не выходишь на разговор, будем играть по твоим правилам» — Артур уселся удобнее, коснувшись ступнями пола и плавно откинувшись на спинку сидения, обрамил уши спадающими прядями волос и скрестил руки на груди. И под конец всех изменений вперил грозный взгляд в паренька, будто надзиратель, тем самым поставив его на свое место. Он был обязан показать, как некомфортно находиться под пробирающим до костей сканером; и планировал прожигать в нем дыру до тех пор, пока тот не соизволит открыть рот и вымолвить связное, логичное предложение. Сначала по свойствам чужого тела Артур шествовал поверхностно, ни на чем не заостряясь, — ему было не интересно. В горле клокотало раздражение, о каком любопытстве шла речь? Однако вскоре, стоило ему навернуть десятый круг по одному и тому же маршруту, глаза начали предавать — зависать на ярких чертах: то на бегающих желваках, то на пальцах, крутящих беспроводной наушник. На их почве интерес только возрос, и ситуация резко, незаметно даже для Артура перевернулась: ранее маленькой увлеченности соответствовали большие достопримечательности, сейчас значительный объем любопытства приравнивался к деталям более мелким. Желчь, с какой бы ожесточенностью и безрассудством не дралась, а всё равно отступила, освободив место стремлению подчеркнуть внешние черты. Артур не посчитал нужным нарушать свою традицию — осматривать людей снизу вверх, поэтому первыми под осмотр попали кисти рук, располагающиеся на угольно-черных штанах. Фаланги длинные, косточки ярко-выраженные, собственно, как и изумрудные вены. И что самое главное — ухоженные ногти, отличающиеся круглой формой. Под ними не оказалось грязи, и от этого так приятно стало на душе: в последнее время Артуру слишком часто стали попадаться парни, которые будто из леса выбежали, перед этим почесав ствол дерева. Дальше шла шея; острый кадык — та яркая деталь, которой она похвасталась. Он выглядывал из-за воротника терракотовой водолазки, мягко дергался вверх-вниз под бежевой кожей, чем приманивал внимание. Однако оно ненадолго на нем задержалось — переключилось на губы. За это следует сказать спасибо языку, что появился, сделал их слегка влажными и вновь скрылся в ротовой полости. Сначала Артур не приметил в них ничего примечательного: припухлые, немного обветренные. Обычные. Потом же обратил внимание на цвет — алые; и это показалось ему дивным. Поднявшись чуть выше, он отметил нос с горбинкой. Тот не показался большим, похожим на клюв, нет; небольшой холмик только подчеркнул его. Чтобы разглядеть цвет радужек узких глаз, пришлось мягко наклониться вперед: низко держал голову попутчик, да и длинными ресницами хвастался. Карие. Темно-карие, как топленый горький шоколад. Артур считал привлекательным этот цвет глаз: от их обладателей всегда веяло неким теплом и, как ни странно, не мутной, безоблачной загадочностью. Их взгляды были по-настоящему томными, а омуты действительно глубокими. Брови предстали густыми, с низкой посадкой, дугообразными. Последним пунктом стали волосы. И первое, что о них подумалось, — редко такие увидишь. Кучерявые, густые, желтые-желтые, как линия горизонта при восходе солнца. Прямо-таки и тянуло к ним прикоснуться, чтобы узнать, какие они — мягкие или жесткие. А при открытии этого занавеса вплести руки еще и еще, пока они не запутаются и не останутся без возможности обрести свободу. Да, в этом случае Артур как никогда ярче ощутил своё пристрастие к волосам. Осмотр окончился. И когда Артур соединил внешние черты, от получившегося полноценного облика повеяло душевностью, окутавшей его с ног до головы. Он не стал прятаться от самого себя — внешне парень к себе расположил. И этот факт его несколько удивил — он никогда не питал доверия к человеку, видя только его внешность. Его зародыши всегда проклевывались только на том этапе, когда разговор вступал в свою силу. А тут, смотрите-ка, явилось, когда они даже словом не обмолвились. И Артур вдруг испытал «новый» интерес к такому повороту — интерес, исходящий из основ. Что в тебе такого особенного, на что отозвалось моё естество? Мысли оборвались, как только взгляд отозвался на чужие телодвижения и встретился с теми же карими глазами. До слуха долетело абсолютно неправдоподобное «не смотрел я», и Артур осознал, что анализ впечатления придется отложить до неопределенных времен. Он целенаправленно сконцентрировал внимание на смене ряда эмоций, плавающих в круглых темных озерах, и если в них сначала читалась серьезность, некая опаска, боязнь раскрытия, то сейчас подлинное удивление затмевало абсолютно всё.***
Тем временем Максим находился где угодно, но только не на земле. Витал где-то за чертой человеческого сознания и не имел возможности вернуться в реальный мир. Ну как «не имел» — имел, а вот желал ли — другой вопрос. Зеленые. Пронзительные светло-зеленые глаза были в точности направлены на него. Заглядывали в душу так, будто желали вывернуть ее наизнанку и познакомиться с каждым ангелом и чертом. Их обворожительный цвет было невозможно сравнить с тем, что Максим видел ранее, у других людей. У них он был смешанным, имел при себе другие оттенки: голубые, серые, даже карие. На этот же раз попался абсолютно чистый; радужка переливалась, перекатывалась между собой, за счет чего была похожа на бескрайнее поле, потакающее слабому ветру. Иссиня-черное лимбальное кольцо вокруг радужной оболочки глаза было ярко-выраженным и достаточно широким, чтобы обратить на себя значительное внимание. Они напоминали собой лесную чащу. И в нее так и тянуло попасть. Вдохнуть будоражащий запах, пройтись в глубь и заблудиться. Максим не знал, на месте ли его челюсть, да проверять боялся: если отвалилась, то уж точно с концом. Он просто не мог поверить в реальность происходящего: сейчас, в одном купе, тет-а-тет… Не жестокая, скучная, сложная жизнь — сказка. Просто сказка, будто он не на учебу на поезде рванул, а в кроличью нору нырнул да сам же этого не заметил. Только всё положительное впечатление портила небольшая, но очень выразительная черта. Он бы предпочел ей даже примесь других оттенков: настолько больно ему было видеть ее в этих сражающих наповал глазах. Они хоть и были похожи на летне-зеленое поле, — только не то, которое еще не видало человеческих рук, не знало людских злодеяний. Блеклость. Глаза были до того блеклыми, неживыми, как у магазинной куклы, что дышать становилось трудно. Будто на горло кто-то наступал, будто сердце в тиски сжимали, принуждая его остервенело биться в груди. Ну нельзя же. Нельзя им иметь при себе такое свойство, нельзя им присыпать себя пылью, серостью осенних дней. Они должны отражать в себе лучи солнца. Даже когда его нет на небе. Они обязаны светиться, пылать эмоциями, играть бликами. Почему всё не так? Кто их покрыл мутной пеленой? Максим не переставал задавать самому себе волнующие вопросы до тех пор, пока до слуха не донеслось размыто, будто сквозь плотную водную пленку: — Ври больше. Максим, сам того не желая, вернулся в реальность и иначе взглянул на собеседника. Тот, хмуря брови, всем своим видом показывал, что бежать ему больше некуда: он знает о его проказах и в любом случае не отступит, прижмет к стене. Максим поглядел на него еще секунд пять, стремясь добиться того, чего не знал сам, и шумно выдохнул, сокрушенно, с легким налетом иронии произнес: — Ну да, пронаблюдал за тобой немного, что в этом такого? — Впервые встречаю человека, в понимании которого «немного» — это полчаса. Полчаса непрерывных наблюдений, — мгновенно пришел ему ответ, и лицо напротив, заторможено, как бы с большим нежеланием, расслабилось. Максим под конец таких изменений подметил под полуприкрытыми малахитовыми глазами внушительные резервуары недосмотренных снов. И в целом от всего облика враз повеяло громоздкой усталостью. Создалось впечатление, будто только дай парню волю — он вмиг исчезнет в темной сфере, где курсируют красочные сны. Максим просто не мог пропустить это мимо себя. Его тут же окутала печаль, на языке очутилась горечь. И всё это, несомненно, отразилось на лице. Как он это понял? Собеседник, всё это время не сводивший с него глаз, вмиг подобрался; его мимику посетило озлобление. Видно — ненавидит, когда по отношению к нему испытывают жалость. Он открыл рот и выдал без намека на разбитость: — Раз безотрывно глядел на меня, значит, тебе что-то нужно? — Да познакомиться хотел… — простодушно произнес Максим и неопределенно пожал плечами. — А сейчас что, расхотел? — зацепился за «неправильное» слово незнакомец. В ранее бесцветном голосе проскочила толика ехидства — проклюнулась одна черта. Лисья черта. Кажется, прямо сейчас перед ним восседала лисица, что потеряла и рыжие уши, и пушистый хвост с белоснежным пятном на конце. Упустила всё, кроме присущей хитрости. Интересно. За размышлениями о происходящем Максим не заметил, как сменил позу. Теперь он сел четко напротив незнакомца, его туловище подалось вперед, предплечья остановились на бедрах, пальцы рук переплелись. Рассуждение дает плоды. С ним просто играют. Как котенок играет с клубком, пытаясь раздробить его на нитки. И он не мог упустить такую возможность — играть он любил. — Да, как видишь, — бесцветно протянул Максим, вскинул брови и сверкнул саркастической ухмылкой. Он был уверен в том, что парень уловит его настрой и продолжит вести диалог в таком ключе. Однако в том-то и заключалась прелесть — «был». Его удивлению не нашлось предела, когда послышалось такое краткое, но серьезное, без шутливого тона и следа «лисицы»: — Как жаль, — бледная кисть показательно потянулась к книге. — Ты что, таких шуток не понимаешь? — оторопело выдал Максим и тут же об этом пожалел: отлично его обвели вокруг пальца. Разглядывая язвительный смех в приподнятых бровях, наблюдая за тем, как рука возвращается в исходное положение, он думал о том, что парню бы неплохо в актерское податься (если, конечно, он еще не там): такой талант пропадает. — Понимаю. А ты? — парируя, подтвердил его ранние мысли очередной колкостью собеседник. И Максим уже было собрался дать отпор, ответить на остроту остротой, однако остановился, приметив изменения. Незнакомец немного наклонил голову вниз, от чего верхние веки плавно поднялись, даруя вниманию большие чарующие глаза. Те обратились четко на него, а если быть точнее, то на его лицо. Они стали легко, не раздражающе, но при этом с завидной внимательностью сканировать его мимику, каждое движение носом и ртом не упускать, будто стараясь найти в них ответы на собственные вопросы. Приложив громадные усилия, Максим прочитал-таки в этих двух точках интерес и неуверенность, желание и тревогу. Словно в парне прямо сейчас шествовала борьба, от которой зависело многое, если не всё. С чем она была связана? Что его тревожило и не давало покоя? Какое отношение к этому имел он? Множество вопросов задавалось в его голове в тот момент, но он не был силен найти хотя бы один ответ. И в связи с этим всё, что ему оставалось делать, — в тысячный раз подмечать, как этим глазам шла такая форма. Ни узкая, ни выпуклая — круглая. С ней они еще больше походили на неоглядное поле в облачный день. И жаль только, что в облачный — увидеть бы его в солнечный. Думается, при таких обстоятельствах оно еще красивее… Могло показаться, что прошло приличное количество времени, однако это далеко не так. Бездействие приравнялось к секундам пяти, если не меньше, и с его окончанием всё вернулось в прежнее русло. Хотя «прежнее» — громко сказано. Из дум Максима выкинуло моментально, как только незнакомец перестал пытливым взглядом выбивать из него ответы, вновь полностью осушил глазные яблоки, гладко подался вперед и уверенно протянул к нему руку. Безмятежно, без грамма холода и недовольства промолвил одно слово: — Артур. Сначала Максим оказался охвачен ступором. Озадачено метнул взгляд с чужой кисти в малахитовые глаза и обратно: ожидал он много чего, даже очередную колкость, но точно не такого хода. Невольно складывалось впечатление, будто он, этот шаг, и та мысленная борьба имели между собой связь. Впрочем, хоть он и не ожидал — был не против такого исхода. Даже, наоборот, — за. Поэтому, отогнав от себя оцепенение, поспешно протянул руку в ответ. Ледяная — первое, о чем подумал Максим, как только физический контакт был установлен. Пальцы, будто льдинки, таяли в его кисти, оказавшейся на тот момент огненной. И она непроизвольно, под влиянием такого специфического ощущения чуть сжала это олицетворение мерзлоты. — Артур, значит, — добродушно улыбнувшись, протянул он, почувствовав, как это имя проскользнуло на языке, оставив за собой кисло-сладкую дорожку. — А я Максим, — поведя рукой вверх-вниз, закрепил новую дружескую связь, обещающую веселую поездку. Нехотя ослабив хватку, он уже было приготовился расстаться со знакомой рукой, по цвету и состоянию схожей с айсбергом, но в итоге оказался сбит. И «сбит» не в прямом смысле этого слова — его не потянули, не принудили подняться, нет. Обычно после рукопожатия люди отстраняются друг от друга, физический контакт прерывается, и знакомство продолжается. Но, по всей видимости, Артур не был знаком со словом «обычно» или, может, являлся с ним злейшими врагами. Он не стал убегать от него, остался, сделал вид, будто ослабления хватки не было, будто телесная связь еще не должна была оборваться. И Максим с необъяснимой охотой перенял эту «неосведомленность». — Максимка, Макс, Сима… Максимус, — неожиданно начал перебирать Артур производные формы от его имени и не остановился, пока не нашел ту самую. Затем он, склонив голову на бок и хитро сощурившись, таинственно шепнул. — Что ж, Максимус, будем знакомы, — своеобразный «фиксатор» их связи решительно отпустил его руку и, откинувшись назад, оперся спиной о спинку дивана, подложил под затылок оба запястья. Его никакие изменения не настигли, чего нельзя было сказать о втором собеседнике. Повторение имени, проникновенный шепот, лукавость — всё встречается в одной точке, и Максим сходит с орбиты земля. Его настигла перезагрузка, в результате которой в районе сердца кольнуло. Оно же, видимо, испугавшись, пробралось в уши и оглушительно ухнуло, заставив щеки в сию минуту покраснеть. Сказать, что он удивился реакции своего организма, — ничего не сказать. Растерявшись, Максим поспешно отвел взгляд и принялся несильно тереть один из покрасневших участков тела кулаком. В голове творился кромешный хаос: бурный мыслительный поток никак не хотел успокаиваться, возвращаться в первоначальный ритм. Что произошло? Что за незначительное жжение нашло себе место возле сердца? Этот бунт требовал полноценного внимания, и Максим, понимая, что без адекватной сортировки он не угомонится, не даст вести прочие дела, решил быстро соорудить полочки. Не сказать, что природа чувств, которые он испытывал, была ему незнакома, чужда. Нет, нечто подобное, слегка намекающее на эту истину, он когда-то ощущал, но признаваться в этом самому себе не спешил. Точнее — не хотел. В нем не билась жажда поднять этот занавес, открыть путь к верному ответу, и на это были свои причины. Причины, о которых не то, что думать, — даже вспоминать было жутко. Поэтому с большим трудом, но Максим заставил себя поверить в то, что возникшие изнеоткуда чувства — всего-навсего новый вид смущения. Он просто настолько сильно смутился оригинальными формами имени, что в груди колыхнуло. Это скоро пройдет, нужно немного подождать и всё. И вообще, недаром же его называют впечатлительным человеком? Вот и пришла пора оправдать эту мысль. Процесс успокоения и распределения мыслей по нужным деревяшкам не занял много времени: и пятнадцати секунд не прошло, как рука, потирающая розоватую щеку, была опущена. Максим поднял глаза и тут же был пойман в сети изумрудного цвета, выражающие крохотную, едва уловимую, но при этом истинную заинтересованность в происходящем. Ни насмешки, ни презрения, ни омерзения — ничего из того, что Максим так боялся уловить, не сосредоточилось ни в одной части чужого тела. И тогда он осознал — новое ощущение, которое сгинет с минуты на минуту, не станет препятствием на пути к познанию этого человека. Интересного человека. Максим не хотел лишать себя возможности создания дружеских связей с ним и приятных воспоминаний из-за каких-то кратковременных чувств. Это не в его стиле. Осветлились не только его мысли, но и состояние природы. Мрачные облака рассеялись, и солнце одарило землю первым лучом…