***
12:08
С тех пор, как в их купе воцарился мир, прошло три с половиной часа. За это время они успели благополучно расправиться с едой, переодеться в ту одежду, в которой были вчера, и побеседовать на разные темы, касающиеся учебы. Точнее, не «побеседовать», а попытаться это сделать: Максим постоянно витал в облаках, оттого отвечал не сразу и вопрошал раз через раз. Бесспорно, он был бы рад прекратить доводить Артура до белого каления, но, увы, не мог. Он никак не мог успокоиться. Никак не мог отбросить мысль о скором прибытии. О приближающемся конце. На выходе из поезда Артур вновь накидывает на его голову капюшон, и это, на самом деле, приходится очень кстати: погода оставляет желать лучшего. Плитка влажная, в некоторых местах раскидываются мутные лужи, поджидающие невнимательного человека, не посматривающего под ноги, — только-только отшумел дождь. Оголенная кожа зябнет от стылых потоков влажного воздуха, те завывают, набирая колоссальную скорость, преодолевая препятствия в виде мелких камней, деревьев и труб. Песок раз через раз попадает в ничего не подозревающую белочную оболочку глаз. Ярко-голубое небо прячется за быстробегущим хмурым полотном. Окружающее пространство бескровное, оно утопает серебристой дымке. Люди, спускающиеся с подножек транспортного средства на белгородский перрон, сотрясаются от перепада температур, и Максим не выбивается из общей картины. Колыхается, как и они, только не по той же причине, а из-за мыслей об одном-единственном, стоящем перед ним, с невероятной серьезностью изучающем свою сумку, проверяющем, всё ли в ней на местах. Да, выяснилось, что Артур испытывает симпатию к собственному полу, но что с этого он может взять? Если этот человек, так нежданно-негаданно завладевший всем, что его населяет, даже не допускает мысли о нем, как о своем потенциальном партнере, то всё сохраняет прежние позиции: дружбе не бывать. При полном осознании этого на душе становится еще тяжелее. В ней образовывается плотный бесформенный сгусток, который принимается кромсать всё, что попадается ему на пути. От него немеют ноги. Он тянет вниз с целью повалить на землю, сделать его частью чего-то большего, чем есть на самом деле. Какова вероятность того, что он ему хоть чем-то приглянулся? Он не знает, следует ли брать во внимание ту заботу, которую предоставлял Артур. Быть может, тот обращается так со всеми, кто более-менее располагает к себе. Но если всё в точности до наоборот, если подобного рода интерес заслуживают лишь единицы, то у него перед носом явно мелькает возможность. Две версии. Где достоверность, а где ложь? Становится слишком шумно. Кругом, куда не брось взгляд, ходят. Кто-то бежит навстречу приезжему, тому, кто не водился в здешних краях довольно долгое время. Кто-то обнимается, утыкаясь лбом в родную шею, целуя ее, с каждым разом поднимаясь всё выше, направляясь к изогнутым губам. Кто-то ведет возбужденную беседу, с большой любовью окидывая взглядом каждого из собственной компании. Куда не глянь — счастье читается с радужек озорных глаз, румяных лиц, активных жестов. Максим съеживается, с глубокой грустью озираясь: слишком уж выделяется на этом сказочном фоне. Даже как-то неловко. — Всё. Идем, — внезапно говорит он, тем самым отводя его от гипнотизирующего водоворота. Максим оказывается инициатором зрительного контакта, и это, кажется, оборачивается ошибкой: Артур, разворачивающийся с целью начать путь, замирает и, щурясь с нахмуренными бровями, подает серьезность. — Что-то случилось? В результате такого прямого попадания и без того страдающее сердце начинает екать особенно сильно. Губы делаются неподъемными, а язык примерзает к твердому нёбу. Он не в состоянии дать ответ. Да и, собственно, какой ответ следует дать? Верно ли будет скомкано распрощаться и, ничего не объяснив, скрыться от глаз? Верно ли будет подойти к нему, изложить суть дела и, растеряв остатки самообладания, потребовать взаимности? Максим не имеет четкого представления насчет того, как поступить. Не знает, какой из двух вариантов выбрать, чтобы в результате не пожалеть. Ему крайне не хочется жалеть. Оттого он и выбирает третий. Что-то среднее между двумя возможными. — Знаю, прозвучит глупо, некрасиво и совершенно не к месту, но… Но это необходимо. Крайне необходимо, — с судорожной торопливостью щебечет Максим, двигаясь к нему навстречу. Подходя вплотную, он переходит на громкий шепот, чтобы никто, кроме адресата, не застал дальнейших слов. Озадаченный взор малахитовых глаз направлен точь-в-точь на него. Он теряется под таким давлением, вся его сущность начинает биться подобно птице в шаткой клетке, находя отступление необходимым. Однако Максим не изъявляет желание пойти у нее на поводу, более того — боится этого. Боится не довести до конца то, чему конец должен быть положен. Он с заметным трепетом тянется к левой части собственного туловища, прижимает ладонь к ней, к тому месту, где дребезжит сердце от щедро разлитого по венам адреналина. Создает для самого себя иллюзию «бронежилета», самому себе демонстрирует готовность изловить двигатель, намеривающийся с секунды на секунду проломить грудную клетку. Становится чуть легче, но ненадолго, до тех пор, пока не приходит пора разомкнуть челюсти и изречь ту мысль, что не давала и продолжает не давать покоя. Щеки неистово горят, их будто разъедает пламя, когда язык порождает на свет четыре заветных слова: — У меня есть… шанс? — чуть ранее задействованная правая рука непроизвольно сжимает ткань куртки. Не проходит и двух секунд, как крыша трогается и начинает съезжать: он продолжает лепетать, сбивчиво, жарко, хрипловато, почти неосознанно. — Я ни к чему не обязываю и к глобальному не призываю! Ни в коем случае! Мне нужен лишь ответ. Краткий такой… Всего одно слово. Лишь «да» или «нет». Только «да» или «нет»… Лицо напротив вытягивается в изумлении, и Максим, окончательно не выдерживая визуального контакта, склоняет голову. Свободной рукой он порывисто цепляется за край капюшона и тянет его вниз, тем самым предпринимая попытку спрятаться. На обозрении остаются лишь несколько кудрей, выбившихся из общей массы. Что он делает? Не глупость ли совершает? Как же странно это, скорее всего, выглядит со стороны! Может, сделать вид, что всё это — неудачная шутка? Нет, слишком поздно бежать: он всем телом и душой кричит об искренности, всё в нем ее выдает. И что же сейчас будет? Откланяются или позовут с собой? Обрушат гнев или проявят милость? Положат конец или дадут начало? Скажут «да» или «нет»? И в тот момент, когда под воздействием резкого контраста головной мозг начинает плавиться, Максим чувствует, как его пальцы, всё это время верно удерживающие откидной головной убор, оказываются в чужой власти. Видит, как Артур, чуть приседая, приближается, как с ободряющим радушием улыбается и проявляет свое отношение к происходящему: — Идем, Максим, пора. Нас уже явно заждались, — отстраняется и, не отпуская его, движется в нужном направлении. Идет спешно, ловко огибая человеческие фигуры, так, что для всех единственной причиной их телесной связи является стремление покинуть толпу вдвоем, не расстаться по пути к свободному пространству. Максим не упускает из виду любое его обманное движение, пока осмысление не появляется на пороге. Ему только что дали положительный ответ. Потянули за собой, хотя могли просто вычеркнуть из своей жизни, махнув напоследок рукой. Значит, он к нему тоже проникся симпатией. Значит, у них может получиться. Стоит лишь приложить усилия — и всё обязательно получится. От одной лишь мысли об этом его легкие скручивает, а по телу дрожь проходит двойной марш. Он непременно выложится по максимуму. Непременно воспользуется выдавшимся шансом. Погода постепенно проясняется. Продрогший асфальт открыто наслаждается редкими бликами солнца, пробивающимися сквозь кудлатые облака. Теперь ветер скорее по-детски озорничает, подбрасывая пряди волос, нежели крупно пакостит. Подобным изменениям подвергаются и скопления воды: вместо того, чтобы оставлять людей с мокрой обувью, они в красках отражают броские детали местности. Например, такие как пассажирский железнодорожный состав под названием «Стрела». Та «Стрела», что дала понять его сердцу, каково это — быть пронзенным, которая подарила твердую убежденность в том, что поезд — всё-таки фантастическая вещь. Как только они выбираются из столпотворения, как только становится легче дышать, Артур перестает удерживать его за пальцы, отпускает на волю. Максим, внутренне разочаровываясь, поддается и, увеличивая частоту шагов, выравнивается с ним. В тот самый момент на горизонте появляются парковые скамьи, а вместе с ними — и две фигуры. Те фигуры, к которым, кажется, он не питает равнодушие, раз ускоряется и улыбается радужками глаз. У них небольшая разница в росте: примерно пять-шесть сантиметров. Одна из них, та, что поменьше, одета в пальто персикового цвета, на ее голове красуется белая кепи, а на ногах — голубые джинсы и молочные осенние ботинки. Вторая же девушка выглядит следующим образом: расстегнутая черная куртка, из-за которой выглядывает бордовая водолазка, черные свободные брюки и такого же цвета ботинки, на голове — темно-красные меховые наушники. Максим увлечен их одеянием, оттого не сразу переходит к внешним индивидуальным чертам. А как только собирается это сделать, становится слишком поздно: положение дел резко меняется. — Галчонок! — внезапно кличет та, что выше. Максим готов поспорить — до того момента, пока она не ловит их взглядом, в каждой ее микроскопической морщине сосредотачивается раздражение. Сейчас же оно сгорает в детском счастье, растворяется на фоне лучистой белозубости, откалывается при очередных подскоках. Она мчит к ним навстречу, и не просто «мчит», а придает окраску всему, на что ступает, чего касается и через что проходит: до того кажется позитивной. — О, нет, — обреченный выдох покидает ротовую полость и, кружа, укладывается на клочок земли. Артур неожиданно замирает на месте, и Максим, автоматически останавливаясь, переводит на него вопросительный взгляд. Он не сразу понимает, что тот имеет в виду, и, впрочем, бороздит просторы в догадках не долго: спустя пару мгновений девушка, словно бульдозер, чуть не сносит его с ног. Сказать, что Максим млеет, — ничего не сказать: кажется, такую круглую форму его узкие глаза еще ни разу за всю жизнь не принимали. — Кать, я же просил так не делать на людях, — устало вздыхая, со спокойным снисхождением говорит Артур и кладет руку на ее спину, тем самым сдержанно отвечая на чувственные объятия. Максим, приходя в равновесие, застает его безмятежную улыбку и, погружаясь от этого в блаженство, не может не отобразить на своем лице подобное выражение. — Да чего ты! Вот кому мы, черт возьми, сдались, а? — Как минимум, ему, — хмыкает в ответ на шутливые возмущения и, когда девушка поспешно отстраняется, кивает в его сторону. Он же, не то, что подмечая на себе ее сверлящий взор, — даже улавливая звуки сверла, замедленно моргает и дергает бровями: походу, ему не особо рады. Где-то уже успел оступиться? — Максим, это Катя и Алиса, мои лучшие друзья. Катя и Алиса, это Максим, — поочередно указывая ладонями то в одну сторону, то в другую, с заметной теплотой проводит знакомство Артур. На несколько мгновений повисает неловкая тишина. — Эм… Привет? — невольно привнося вопросительные нотки в обращение, Максим застенчиво улыбается и конфузливо поднимает раскрытую ладонь. И та достаточно быстро «закрывается», когда на лице Кати окончательно вырисовывается настороженность: коричневые дуги хмурятся, карие глаза щурятся, пухлые губы, крашеные в вишневый цвет, прекращают изгибаться. Он сглатывает, как только она, чуть подумав, начинает бормотать, сдержанно, несколько мрачно, далеко не дружелюбно: — Привет-привет, — взъерошивая короткие волосы, спешно цепляется за локоть Артура и, слабо дергая, берет курс к лавочкам. — Так, галчонок, иди-ка сюда, — категоричность налицо. Максим заметно теряется, когда расстояние между ними значительно увеличивается: опускает руку и, роняя уголки рта, испускает унылый вздох. Такая позиция сохраняется вплоть до того момента, пока рядом с ним не подают признаки жизни, пока они как обухом по голове не ударяют, принуждая сместить акценты. — Не обращай внимание. Такова ее манера общения, — мягкая картавость ласкает слух. Ярко-голубые радужки направлены точь-в-точь на него, но не с той целью, чтобы вывернуть душу наизнанку, исследовать каждый ее миллиметр, нет. Они доброжелательны. Интерес в них, конечно, имеется, но деликатность всё же преобладает; подобное играет и на изгибающихся тонких пунцовых губах. — Рада знакомству. Расскажешь что-нибудь о себе? — склоняя голову на бок, тем самым производя незначительное смещение золотых локонов, не длинных, достающих до плеч, искренне интересуется Алиса. Максим пытается подобраться, но единственное, к чему у него получается прийти, — к исчезновению явной печали. Замешательство, продолжающее свободно разгуливать в нем, приводит к производству чего-то совершенно неразумного: — А, ну… Я… — увязая невидящим взглядом в пирсинге, расположенном в ямочке на ее шее, Максим прерывается, прочищает горло и, собираясь с мыслями, стремится повторно разыграть сцену, дать вразумительный ответ. Но только открывает рот, как возвращаются недавно ушедшие. — Ох, галчонок, галчонок, всё с тобой ясно! — с благосклонным великодушием восклицает Катя и, отпуская Артура на волю, одним прыжком оказывается рядом с ним. — Что ж, кудряш, добро пожаловать! — теперь его ловят арканом, подхватывают под руку, но внимание этому он отводит не сразу: кое-что другое становится актуальным. — Кудряш? — Ага. Отныне зваться так будешь, — улыбается широко и довольно, как кот, объевшийся сметаной, и внезапно отдает поклон. Не ему, а наблюдающим за выдавшимся зрелищем. — Пардон, мои любимые, но мы вынуждены вас ненадолго оставить! Не скучайте! — на завершающих словах Катя проворачивает с ним то же, что и ранее с Артуром, — уходя, тянет за собой. Максим абсолютно беспомощен: вроде бы и не видит потребности в том, чтобы подводить к концу происходящее, — опасности же это не представляет, — но и, черт возьми, нормальным это тоже не может считать. Оттого он, поворачивая голову, предоставляет свой потерянный взгляд тому, кто мог бы разрешить его внутренний конфликт. И тот, демонстрируя абсолютное умиротворение, мягко кивает, давая понять, что в этом нет и не может быть ничего страшного. Малахиты делятся с ним гармонией, и он, прекращая оказывать какое-никакое сопротивление, плывет по течению. Оно уносит всё дальше и дальше, пока пестрые кроны деревьев, стоящих в ряд на аллее, его не поглощают. Артур наблюдает за тем, как Катя создает условия для занимательной беседы, и, фыркая, мысленно желает ему удачи. Осознавая, что из поля зрения испаряются как раз таки противники сигаретного дыма, он принимается шарить по карманам: невыносимо хочется закурить. — Он ведь тебе не просто мальчишка. Не просто друг, — неожиданно шепчет Алиса, даже не пытаясь скрыть лукавые нотки в голосе. Артур не удивлен: она всегда на его памяти обладала способность с легкостью читать людей, они для нее — раскрытые книги. Что в таком случае говорить про него, того, с кем она держит общение уже четыре года? Он не может не придать изгибу губ загадочность. Вытягивая из пачки табачное изделие, протягивает его девушке, но та в отрицательной манере качает головой. Невольно пожимая плечами, как бы говоря «как хочешь», он отправляет его в собственный рот и обжигает огоньком зажигалки. И только после первой затяжки дарует обратную связь: — Это так заметно? Девушка иронично усмехается. С такой торжественной многозначительностью, что сразу становится понятно, какой именно ответ сосредотачивается в ее головном мозге. Артур театрально закатывает глаза, слабо пихает ее локтем в бок и делает первые шаги: всё-таки следует нагнать скрывшихся ребят. Да и вызволить Максима не помешает, ведь у него, собственно, в два часа дня пары начинаются. — Что думаешь по этому поводу? — интересуется, сдержанно, без такого фанатизма, под каким погребала его недавно Катя. Артур, кажется, никогда не перестанет удивляться тому, какие же они всё-таки разные: одна похожа на американские горки, другая — на мерно колыхающуюся водную гладь. И сошлись же еще — это, как ему кажется, достойно восхищения. — Он признался. Приложил руку к своему сердцу и спросил, если ли у него шанс, — говорит спокойно, почти бесстрастно, хотя внутри всё скачет от угла к углу, трепещет, горит, обращаясь в горячий пепел. В тот момент он, находящийся под немалым объемом смущения, был таким… Таким нежным, как первые лучи весеннего солнца. Не передать обычными словами, какие сильные эмоции и чувства он испытывал. И, собственно, продолжает испытывать. Затягиваясь с целью утихомирить внутренний тайфун, Артур ловит от Алисы немалое изумление и мысль о том, что мальчик-то решительный. Он кивает, соглашаясь, и целенаправленно отправляется к ранее преподнесенному вопросу. — О чем я думаю? Пока ни о чем. Пока не позволяю себе этого. Жизнь ведь меня научила не бросаться с места в карьер в таких делах. — Артур с саркастичной горечью хмыкает и, пользуясь периферическим зрением, подмечает едва заметную печаль в глубине васильковых глаз. — Хочу, чтобы он доказал свои чувства, чтобы показал серьезность своих намерений. Если он всё же такой, каким себя выдает, если он всё же выстоит, тогда… — Тогда? — грусть улетучивается, на ее место приходит нечто светлое. — Тогда, — утвердительно подытоживает он и, выглядывая вдалеке копну янтарных кудрявых волос, подмечая, как она сотрясается от смеха, по-доброму щурится. Раз он веселится, значит, всё хорошо. Алиса не сдерживает безмятежно-удовлетворенной улыбки и, отворачиваясь от него, смыкает веки. Видно — Артур в полной боевой готовности, так что если Максим пойдет на него, он двинется навстречу. Лишь бы тот не сглупил, не испугался, но, как ей кажется, такому вряд ли быть: его карие радужки полны огня. Может, ему удастся вдохнуть в него жизнь? Вполне вероятно, ведь она уже признает Артура. Восемнадцатилетнего Артура.