***
Люди годами живут одни - иногда они утешают себя другими способами: иногда это срабатывает, иногда нет. Риккардо задается вопросом, как Алессандро живёт с невозможностью иметь средства для собственного спасения: может ли он понять и признать, что ему нужен кто-то, кто взял бы его за рубашку, чтобы заставить передумать и осознать происходящее. Он ждал этого годами – наверное, он мог бы подождать этого ещё некоторое время. Но он никогда ничего не говорит. В голове Бланко все мысли бессмысленны, они кружатся, задевая друг друга острыми краями, как дутое цветное стекло. Мир Риккардо весь состоит из цветов, которые не знают, что такое взаимодополняемость, из форм, которые не имеют смысла, и мыслей, которые вращаются по часовой и против часовой стрелки по желанию, без каких-либо критериев. Это так: все его поступки глупы и инстинктивны – но он никогда ни о чём не жалеет. Хотя на его руках остался след от того момента, когда он сжал рубашку Але и на мгновение задумался, а сможет ли он её порвать. Он хочет понять это. В голове появляется бессмысленная, вырванная из контекста мысль: что кто-то однажды придёт за Але, и почувствует, что его поцелуи на вкус как перуджины и будет получать от него открытки, написанные на пластифицированной бумаге, на которой будут только цитаты Цицерона о дружбе или гребаные фразы о любви, которые он никогда не поймет. И, на самом деле, Риккардо избегает этих мыслей, из-за них он тоскует всем своим сердцем – и даже разумом. Когда он с надеждой приставал к Алессандро с просьбами дать объяснения, но ничего из этого так и не извлёк. И когда он задавался вопросом, почему, всегда складывал в пластиковую чашу своих мыслей это неуловимое, несовершенное понимание, что пожелание удачи от своей девушки, мамина улыбка и тысяча других вещей, которые должны делать картину мира более красочной, делали его мир неприятным и запутанным. Как он мог понять, что происходит если каждая мысль раскрывается по-особенному и имеет очень специфический вкус и запах? Смысл эмоций заключается во впечатлениях, которые они умеют вызывать, в аромате, который пробуждает у вас вкусовые рецепторы, а затем способствует запоминанию. Их февраль - это шоколад. Итак, когда он возвращается в свою комнату (а перед этим с грустью задерживается на несколько секунд перед дверью Але), то открывает окно: моросит дождь. И, может быть, это внушение, или, может быть, он наконец-то сходит с ума (если он когда-либо был у него). Но когда воздух попадает в его легкие, раздувая их, как листья на ветках, Риккардо, понимает, что запомнит этот день не просто так: дождь на вкус как холодный шоколадный круассан, только без арахиса. И из пластифицированных фраз, бессмысленных, с переводом, который он никогда не поймёт ни на одном языке мира – это всё кажется несправедливым, непонимание происходящего тянет его на дно, как самый страшный кошмар. Тот, в котором он протягивает руки и никто так и не хватает его. И он должен с этим смириться. С тем фактом, что чувствует запах шоколада, потому что сходит с ума, а не потому, что что-то сдвинулось в его груди (что-то, что никогда не должно двигаться), в замешательство его этим. Когда тебе восемнадцать, у тебя так мало уверенности во всем мире, и те две или три постоянные константы, которые ты сумел сохранить в себе после окончания подросткового возраста, если ему когда-нибудь удавалось выйти из него по-настоящему, ты должен сохранить силой, и перебороть себя, если ты не знаешь, как это сделать. Нужно сохранить их. Риккардо так и делает. В дальнем ящике без снов он хранит взаперти любовь к своей девушке и ещё одно или два убеждения, которые он таскает с собой всю жизнь. Но когда он пытается почистить этот ящик от хлама, то там стоит такой сильный запах шоколада, что ему становится плохо. Бешеные гонки его мыслей нарушает стук в дверь. Сначала настолько тихий, что Риккардо убеждает себя в том, что это очередная игра разума, и тот выдаёт желаемое за действительное, а он может это сделать - как повторно разогретое блюдо из столовой начальной школы. Но шум повторяется, и, когда Риккардо открывает дверь, у него лицо непонимание всего мира: Алессандро стоит здесь и смотрит на свои ботинки, ему явно неловко, и он не произносит ни слова. Это обычная проблема, которая мучает их постоянно: слова могут разлучить сильнее, чем физическое расстояние, но Алессандро, в отличие от Риккардо, привык к полному ощущению брошенности в своей жизни. Риккардо не знает этой истории - но когда он приветствует Джулию по телефону и счастливо улыбается, он чувствует это, как Алессандро думает, что не создан для любви, даже близкой подруги, друга или знакомого. В нём всегда есть что-то завораживающее, похожее на случайно найденное старое письмо, и, как только ты пытаешься его прочитать, чернила выцветают. Оно настолько скомкано, как и сам Але, что ты уже не понимаешь, какое послание он пытался донести: люди годами живут одни – потом устают. Потом вы устаете, потому что прекрасный принц не всегда приходит, чтобы спасти вас: иногда вы увядаете в ожидании, и, когда принц или принцесса приходит, вы просто нечитаемое предложение Сенеки . И ничего больше. - Ты впустишь меня? - спрашивает Але, приподнимая бровь, - Или выпьем по чашечке чая стоя на пороге? Риккардо отходит, неуверенный в том, что нужно делать - некоторые люди годами живут одни, а некоторые наоборот такие как Рикки, обнаруживают, что живут в комнате, излишне полной людей: пока не находят уединённый чердак, незагроможденный и неиспользуемый, и тогда всё становится правильным. Даже соломенный домик трёх поросят может исчезнуть в одно мгновение, но разве это не то, как обычно разбивается сердце? (Тихо). - Конечно, ты принёс тортик? - Придурок, - бормочет Але, входя в комнату и садясь на край кровати, - Послушай, я... Риккардо остаётся стоять, скрестив руки на груди, на его лице веселая улыбка, но внутри он плачет и не может ничего сказать. - Хочу ли я это знать? Алессандро улыбается (горько, горько), и сухие губы на его лице - всего лишь проблеск бессмысленного шрама. - Нет, - честно признаётся он, - Я думаю, что нет. - Почему? - Предчувствие, - Але качает головой (разбито, разбито, разбито), - Забудь об этом, нам предстоит провести вместе ещё четыре вечера, а потом... - Потом ты мне скажешь? - неуверенный спрашивает Риккардо, - Даже если не хочешь, потом ты расскажешь мне всё, и я смогу сказать тебе, что это была чушь собачья и... - Это не так, - перебивает его Алессандро со всем достоинством, на какое только способен, - Это не чушь. Но я не... Я не хочу молча сбегать от проблем, ладно? Я не... Мой отец. Он этого не говорит – но определенно так думает. Риккардо не спрашивает - Алессандро, кажется, умоляет кого-то (приди и забери меня), но не знает, как дать ему понять, что он не может быть тем, кто заберет его от разбитых осколков его сознания. Поздно об этом думать сейчас. Что вы можете сделать, когда всё находится на грани разрушения, когда вы боитесь откровения, которое разобьет вам сердце? Риккардо знает, что всё происходящее сейчас вовсе не ерунда. Что когда Алессандро обретет ту смелость, которой он грешит, тогда что-то разобьется вдребезги: украденные надежды, да, неуверенность, в которую Риккардо облачился накануне вечером да - всё довольно очевидно. Разве ты этого не видишь, не замечаешь трещины? - Тогда не говори мне. - Ты заставил меня подняться на ещё один этаж по лестнице, чтобы немедленно сдаться? - Если бы только ты не поднимался каждый раз пешком на восемь этажей... Але смеется - мягко, непринужденно, и на мгновение он больше не выглядит усталым и обиженным. Он счастлив, на несколько мгновений. - Слишком много физической активности? - спрашивает он, забавляясь, - А ты сам вчера не слишком устал? - Хорошо, хорошо, - вздыхая, поднимает руки Риккардо, - Извини, я думал, что раздражаю тебя, и мне это показалось забавным. - Ты думал, что будет забавно раздражать меня, трахаясь в три ночи? - Что?! Ему смешно видеть, как этот мальчишка искренне смущается от такого вопроса - на мгновение Алессандро хотел признаться, что ему чертовски больно думать о том, что к нему прикасается Джулия или кто бы то ни было, что это больно, как отрезать себе палец от злости. Он не дышал, но истекал кровью молча. - Я уже взрослый, помнишь? - комментирует Але, смеясь (но только из-за ситуации), - По крайней мере, одиннадцать лет. Ты можешь говорить об этом при мне, если... - Я топал ногами. - Прости? Риккардо вздыхает, проводя рукой по волосам. - Я стучал ногами, - повторяет он, - Я думал... Что ты придёшь и попросишь меня остановиться. Риккардо никогда не нуждался в дополнительной храбрости, но на этот раз он сдувается от недостатка мужества. - И часто ты такое делаешь? - Иногда. - Иногда, - улыбается Але (успокоенный), - Итак, ты стучал ногами, чтобы не дать мне уснуть. Фантастика. - Я знал, что из-за другого ты никогда не встанешь и не пойдёшь на другой этаж посреди ночи, мой план был идеальным. - Совершенно идиотский, ты имеешь в виду. - Ты действительно думал, что я... - Риккардо выглядит смущенным, задумчиво почесывая затылок, - То есть, блин, в три часа ночи Джулия явно спит, а я... - Я тебе не нянька. Если ты дашь мне спать в три часа, то можешь делать всё, что захочешь. Риккардо молча кивает – но эмоции спрятанные в глубине его глаз - кричат от необходимости выплеснуться наружу. Нет, этого недостаточно.***
Есть ещё один момент. Риккардо спускается на этаж ниже по лестнице, и входит без стука, находясь в одном халате - Алессандро вздыхает, смирившись, но не говорит ни слова, у него не хватает сил. - Говори, - говорит он, смирившись с происходящим за секунду, - Это должно быть несомненно важно, если это помешало тебе одеться. - Давай участвовать в Fantasanremo? - Риккардо через чур оживленно жестикулирует, - Мы до сих пор не сказали "Папалина" и даже не поздоровались с Марой, и я подумал, что мы просто обязаны это сделать, Але, ты понимаешь? - Нет. - О, - спокойно пожимает плечами Риккардо, - Я объясню: Fantasanremo - это игра, похожая на... - Нет, Рикки, - комментирует Алессандро даже не дрогнув, - Мы не будем участвовать в Fantasanremo. - Да ладно, почему? - Я сказал "нет". - Но почему? Алессандро вздыхает, измученный. - Потому что вся Италия уже наверняка думает, что ты либо алкоголик либо наркоман или и то, и другое, - шипит он, - Не давай им больше поводов так думать. - Я не употребляю наркотики! - возмущенно отвечает Риккардо, - И я никогда не пил перед тем, как петь. - Иногда даже я в этом сомневаюсь. Это заставляет его смеяться – и это тот самый момент, когда понимаешь что пути назад нет. Потому что Риккардо смеётся искренне и, кажется, может проникнуть этим смехом внутрь любого человека, через маленькую щелку между зубами. Это тот момент, когда Алессандро, накануне второго вечера фестиваля в Сан-Ремо, жаждет рассказать ему правду. Что он готов был молиться вчера вечером. Господи, он правда, готов был молиться, чтобы Рикки ни с кем не трахался наверху, в комнате, потому что... Але бы очень хотел оказаться там в этот момент. Это подступающее признание обжигает его горло, и тогда Алессандро снова ничего не говорит. Именно Риккардо заполняет тишину - но её отсутствие? - и поэтому Алессандро вздыхает и проглатывает любое признание. - А если мы займем место в первой десятке, можно я тебя напою? - Нет, - отвечает Але, закатывая глаза, - Я не собираюсь напиваться, во-первых, а во-вторых, я не собираюсь соревноваться с тобой кто больше выпьет. - Что ты имеешь в виду? - спрашивает Риккардо с оскорбленным видом, - А что, если бы мы будем в первой пятерке? - Я уже сказал тебе... - Не будь занудой! И Fantasanremo нет, и даже не Папалина, Алессандро, что вообще ты хочешь делать? Алессандро не знает, как ему ответить - он мог бы сказать, что хотел бы быть причиной этих звуков прошлой ночью: даже прыгать вместе на полу было бы прекрасно. Рассказать, о чём он думал в течение двадцати четырех часов - что, если бы он сорвал с себя рубашку в прямом эфире, он был бы менее тронут, менее обожжен этой непредвиденной близостью. - Я бы хотел, чтобы мне не пришлось искать тебя по всему Сан-Ремо, - комментирует Мамуд, - Я не думал, что у меня будут дети раньше тридцати пяти. И я не думал, что они у меня уже есть. - Я не... - Ребёнок? - спрашивает Але, забавляясь, - Немного, да. Рикки собирается ответить, выглядя оскорбленным, когда делает шаг ближе, Але инстинктивно отшатывается: если он прикоснется к нему, если он протянет руку, чтобы коснуться его сердца в тысячный раз, Мамуд упадет на колени, чтобы вымолить прощение за свои грехи. Все, без исключения. - Так, могу я завтра сказать "Папалина"? Ибо согрешил в мыслях, делах и поступках - и нет, не только в мыслях: потому что тщетно думать, что можешь иметь это. Риккардо улыбается как ребёнок, а во взгляде Але чувствуется запятнанная невинность. Это то, почему люди в итоге остаются одни в течение, казалось бы, бесконечного времени. Потому что они останавливаются и не идут дальше - Алессандро боится остановиться (без присутствия Бланко). - Я сказал "нет". - Тогда можно я скажу вместо этого "Fantasanremo"? - Только если ты хочешь петь с синяком под глазом. Риккардо лукаво улыбается. - Или я могу поздороваться... - Риккардо, пожалуйста, - уже слегка раздраженно бормочет Алессандро, - Ты можешь остановиться? - Что мне за это будет? - Давай подумаем, чего ты хочешь? Риккардо колеблется, смущается, но произносит это медленно, хорошо выделяя слова (и таким голосом, что сердце Але сбивается с ритма). - Даже не думай об этом, - возмущенно шипит Мамуд, - Ты уже достаточно взрослый, чтобы спать одному. Риккардо смеётся, поворачиваясь к нему спиной и выходит за дверь. Он не выглядит разочарованным, но и ничего не говорит при этом.